Скачать .docx  

Реферат: Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии


Смит Н.

Современные системы психологии./Пер. с англ. под общ. ред. А. А. Алексеева — СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2003. — 384 с. (Серия «Психологическая энциклопедия»)

ISBN 5-93878-082-9

В своем новаторском пособии Н. Смит сводит воедино все разнообразие теоретического на­учного наследия психологии XX-XXI веков, предоставляя тем самым ресурсы для сравнения силы и слабости, достоинств и недостатков всех современных систем психологии. Каждая новая глава книги посвящена одному из десяти самых влиятельных современных направлений: когни­тивному, гуманистическому, психоаналитическому, бихевиоральному, экологическому, феноме­нологическому, постмодернистскому, диалектическому, интербихевиоральному и субъективист­скому. Методологически четкий контур подачи материала — от исторического очерка к основ­ным проблемам и далее от сравнительного анализа к оценочному комментарию и вкладу системы в общую психологическую копилку знаний — позволяет легко сравнить системы, определить свое собственное «место» в научном пространстве психологии и наметить направления практического применения полученных знаний.

Книга Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии.

Содержание

Предисловие ...................................................................................15

Предисловие научного редактора...........................................................................16

Предисловие...................................................................................................................18

ЧАСТЬ 1. ВВЕДЕНИЕ В СОВРЕМЕННЫЕ СИСТЕМЫ ПСИХОЛОГИИ .. 20 Глава 1. Введение ............................................................................21

Что такое система?.......................................................................................................22

Десять и еще шесть систем........................................................................................22

Организация книги......................................................................................................23

Главы 1 и 2: Начало................................................................................................23

Главы с 3 по 13: Четыре категории систем............................................................23

Глава 14: Ретроспектива.......................................................................................23

Организация глав............................................................................23

Системы постулатов.................................................................................................24

Глава 2. Исторические основания и логика науки ..............................26

Исторические основания...........................................................................................27

От охотников-собирателей к классической Греции и натурфилософии.................27

Психология классической Греции: натурализм без анимизма..................................30

Эллинистическая Греция и психофизический дуализм...........................................34

Параллели с Индией..................................................................................................40

Упадок Римской империи и возрождение науки.......................................................42

Экспериментальная психология и классические школы: борьба с дуализмом..........55

Резюме и выводы..........................................................................................................61

Логика науки..................................................................................................................63

Конструкты против событий.......................................................................................63

Дуализм «душа—тело»................................................................................................70

Редукционизм.................................................................................................................74

Личная сфера и субъективность...................................................................................78

Познаваемость...............................................................................................................78

Аналогии.......................................................................................................................80

ЧАСТЬ 2. ОРГАНОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ..................................82

Глава 3. Когнитивная психология: Ментализм,

компьютерные аналогии и удвоение мира .........................................83

Введение...........................................................................................................................84

Раннее развитие и некоторые рассматриваемые вопросы.............................85

Бихевиоризм и когнитивизм.......................................................................................85

Некоторые ранние достижения когнитивной психологии.................................... 86

Концепции, проблемы и исследования.................................................................87

Три теоретических подхода к репрезентациям.......................................................... 88

Память..........................................................................................................................92

Семантические сети...................................................................................................96

Продукционные системы...........................................................................................97

Психолингвистика...................................................................................................97

Искусственный интеллект......................................................................................98

Когнитивная нейронаука.........................................................................................99

Новые тенденции........ ..................101

Имплицитные постулаты........................................................................................102

Психотерапия...............................................................................................................103

Сопоставление с другими подходами..................................................................105

Анализ поведения......................................................................................................105

Гуманистическая психология..............................................................................:. 105

Интербихевиоральная психология........................................................................105

Оперантный субъективизм......................................................................................106

Феноменологическая и экзистенциальная психология...................................106

Психоанализ..............................................................................................................107

Критика..........................................................................................................................107

Контекст против неестественных экспериментальных заданий..........................107

Факторы развития и социальные факторы.............................................................107

Компьютерный мозг................................................................................................108

Когниция как управляющий фактор.....................................................................109

Эвристики................................................................................................................ 109

Репрезентационизм..................................................................................................110

Разум или поведение................................................................................................110

Отсутствие единства................................................................................................111

Операциональные определения и гипотетико-дедуктивный метод...................111

Процедуры логического вывода в науке...........................................................112

Теория и методология.............................................................................................. 112

Критика и контркритика.............................................................................................113

Выводы...........................................................................................................................113

Глава 4. Гуманистическая психология: смысл,

внутренняя реальность и самокаузальность .....................................115

Введение.........................................................................................................................116

Развитие и некоторые вопросы.............................................................................116

Начальный этап и основные принципы...............................................................116

Трансперсональная психология, контркультура и «Нью Эйдж»...............................120

Будущее гуманистической психологии...................................................................121

Полуэксплицитные постулаты.............................................................................. 122

Исследования..............................................................................................................122

Контролируемые исследования..............................................................................123

Качественные исследования...................................................................................124

Неопубликованные диссертации.............................................................................126

Области практического применения...................................................................126

Образование..............................................................................................................126

Промышленность и организации.............................................................................128

Психотерапия...............................................................................................................128

Терапия актуализирующегося потенциала..............................................................128

Терапия становления................................................................................................130

Законны ли притязания гуманистической психологии на спорные психотерапевтические территории?..................................................................................131

Сопоставление с другими подходами..................................................................132

Анализ поведения................................................................................................132

Когнитивная психология.........................................................................................133

Феноменологическая и экзистенциальная психология.......................................133

Оперантный субъективизм и Q-методология........................................................134

Психоанализ...........................................................................................................134

Критика..........................................................................................................................134

Социальные и средовые условия.........................................................................134

Передача личного опыта.....................................................................................135

Сфера образования..............................................................................135

Теория самоактуализации....................................................................................136

Дуализм «душа—тело»......................................................................................138

Вопрос о локусе причинности..............................................................................139

Безусловное подкрепление в противовес условному..........................................139

Негативные формы поведения и другие критические замечания........................139

Сильные стороны гуманистической психологии...................................................139

ВЫВОДЫ.................................................................................................................. 140

Глава 5. Психоанализ: кардинальный отход от Фрейда ....................142

Введение.........................................................................................................................143

Теоретическое развитие............................................................................................143

Начальная ортодоксия и отступления от нее первого поколения аналитиков....143

Отступления от ортодоксии второго поколения аналитиков..............................145

Другие отступления: теория объектных отношений..............................................147

Кризис теории?............................................................................................................155

Полуэксплицитные постулаты..............................................................................156

Исследования...............................................................................................................157

Изучение случаев.....................................................................................................157

Q-метод.................................................................................................................158

Эксперименты...........................................................................................................158

Приложения.................................................................................................................160

Психотерапия..............................................................................................................160

Сопоставление с другими подходами..................................................................161

Анализ поведения............................................................................................................161

Диалектическая психология.......................................................................................161

Гуманистическая психология.....................................................................................161

Интербихевиоральная психология...............................................................................161

Оперантный субъективизм........................................................................................162

Социальный конструкционизм..................................................................................162

Критика..........................................................................................................................162

Внешняя критика в сравнении с внутренней................................................................162

Внешняя критика Фрейда.........................................................................................162

Психоанализ действий Шефера.............................................................................164

ВЫВОДЫ............................................................................................................... 164

ЧАСТЬ 3. ЭНВАЙРОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ............................. 166

Глава 6. Анализ поведения: от оперантного

обусловливания к поведенческой терапии и

поведению, определяемому правилами ............................................167

Введение.........................................................................................................................168

Основные положения................................................................................................168

Раннее развитие и некоторые вопросы...............................................................170

Вербальное поведение...............................................................................................172

Концептуальные вопросы........................................................................................174

Вопрос контроля.........................................................................................................174

Разум и мозг...............................................................................................................175

Теория и метатеория.................................................................................................176

Гипотетическая дедукция в противовес эмпирической индукции.......................177

Механицизм в противовес контекстуализму..........................................................177

Имплицитные постулаты........................................................................................177

Сферы практического применения......................................................................178

Поведенческая терапия............................................................................................181

Сопоставление с другими подходами..................................................................183

Когнитивная психология.......................................................................................183

Эко-бихевиоральная психология.............................................................................184

Интербихевиоральная психология...........................................................................185

Феноменологическая психология...........................................................................186

Критика..........................................................................................................................187

Области практического применения......................................................................187

Выступление Кантора перед специалистами по анализу поведения....................187

Сборник критических статей...................................................................................187

Эффекты подкрепления...........................................................................................189

Ошибочные представления об анализе поведения...............................................189

Критика основного направления психологии со стороны анализа поведения....189

Выводы...........................................................................................................................190

Глава 7. Эко-бихевиоральная наука /экологическая психология: прогнозируемые паттерны во взаимодействии между людьми и физическим окружением ................................................................191

Введение.........................................................................................................................192

Основные положения о поведенческих сеттингах..........................................192

Устойчивые паттерны поведения..........................................................................192

Синоморфы................................................................................................................192

Окружающая среда................................................................................................... 193

Определение поведенческого сеттинга.................................................................193

Схемы или механизмы управления.........................................................................193

Раннее развитие..........................................................................................................195

Начало.........................................................................................................................195

Поток индивидуального поведения......................................................................195

Поведенческие эпизоды и содержание поведения..................................................195

Последствия...............................................................................................................196

Некоторые вопросы...................................................................................................196

Мир хаоса против регулярности..........................................................................196

Несоизмеримость блоков..........................................................................................197

Трансдьюсеры и операторы....................................................................................198

Распределение и таксономии поведения..............................................................198

Проблемы и теории в противовес событиям и отказу от теории.........................199

Тематика эко-бихевиоральной науки....................................................................199

Полуэксплицитные постулаты..............................................................................199

Исследования...............................................................................................................200

Теория «комплектации»: переукомплектованность и недоукомплектованность...200

Поведенческий сеттинг...............................................................................................203

Оптимизация исследований и самоотчеты........................................................206

Вмешательство.......................................................................................................206

Области практического применения...................................................................206

Сопоставление с некоторыми другими подходами........................................206

Анализ поведения.......................................................................................................206

Интербихевиоральная психология...........................................................................207

Оперантный субъективизм......................................................................................207

Критика..........................................................................................................................207

ВЫВОДЫ.......................................................................................................................208

ЧАСТЬ 4. СОЦИОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ.................................. 209

Глава 8. Постмодернизм и социальный конструкционизм: равноценность науки и мифологии; полная относительность истины ………………………….... 210

Введение.........................................................................................................................211

Развитие и некоторые вопросы.............................................................................211

Постмодернизм.........................................................................................................211

Социальный конструкционизм...............................................................................214

Полуэксплицитные постулаты социального конструкционизма.............220

Исследования...............................................................................................................221

Психотерапия...............................................................................................................222

Принципы...................................................................................................................222

Кто руководит процессом?......................................................................................223

Кто обладает знанием?...........................................................................................223

Некоторые процедуры...............................................................................................224

Семейная терапия.....................................................................................................224

Постмодернистская терапия и академическая психология..................................226

Области практического применения...................................................................226

Соспоставление с другими подходами................................................................226

Когнитивная психология..........................................................................................226

Интербихевиоральная психология.........................................................................227

Оперантный субъективизм.....................................................................................227

Феноменологическая психология......................................................................227

Психоанализ...........................................................................................................228

Критика..........................................................................................................................228

Использование логики с целью дискредитации логики....................................228

Использование эмпиризма с целью дискредитации эмпиризма...........................229

Какие события принимаются во внимание?..........................................................229

Точка опоры............................................................................................................229

Вопрос релятивизма...................................................................................................229

Редукционизм и удвоенный мир..........................................................................231

Постмодернизм против физических и биологических наук...............................232

Влияние на систему образования.............................................................................234

Модификации конструкционизма............................................................................235

Выводы...........................................................................................................................236

ЧАСТЬ 5. ДЕЦЕНТРИЧЕСКИЕ ИЛИ

ИНТЕРАКЦИОНАЛЬНО-КОНТЕКСТНЫЕ СИСТЕМЫ....................238

Глава 9. Диалектическая психология: Конфликт

и противоречие как основополагающий принцип изменения .............239

Введение.........................................................................................................................240

Раннее развитие и некоторые проблемы............................................................241

Китайские диалектики.............................................................................................241

Диалектический идеализм.....................................................................................242

Диалектический материализм................................................................................242

Российская антидиалектика.....................................................................................242

Диалектическая психология в Китае................................................................... 243

Диалектическая психология в США...................................................................244

Полуэксплицитные постулаты..............................................................................246

Исследования..............................................................................................................247

Психотерапия...............................................................................................................248

Принципы.................................................................................................................248

Процедуры Линехана................................................................................................248

Процедуры Омера.....................................................................................................249

Отношение диалектики к другим системам......................................................250

Анализ поведения.........................................................................................250

Когнитивная психология.........................................................................................250

Гуманистическая психология.....................................................................................251

Интербихевиоральная психология...........................................................................251

Оперантный субъективизм........................................................................................251

Феноменологическая и экзистенциальная психология..........................................251

Психоанализ............................................................................................................251

Критика..........................................................................................................................252

ВЫВОДЫ...........................................................................................................................253

Глава 10. Интербихевиоральная психология:

событийное поле наблюдаемых взаимодействий

вместо допущений о душе и мозге ...................................................254

Введение.........................................................................................................................255

Основные положения и вопросы..........................................................................255

Интербихевиоральное поле........................................................................................255

Некоторые импликации данной системы................................................................262

Система эксплицитных постулатов.....................................................................266

Исследования...............................................................................................................267

Множественные меры взаимозависимости...........................................................268

Факторы сеттинга......................................................................................................268

Интеракциональная история.................................................................................269

Явные и скрытые интеракции....................................................................................269

Функции стимула в решении задач..........................................................................269

Лингвистические интеракции..................................................................................270

ПрИЛОЖеНИЯ.................................................................................................................271

Управление бизнесом и космическая программа..................................................271

Образование...............................................................................................................271

Психотерапевтические приложения.......................................................................273

Клиническая психология.........................................................................................274

Требования к клинической психологии..............................................................274

Система психопатологии Кантора........................................................................276

Интербихевиоральное описание клинических случаев........................................276

Сопоставление с другими подходами..................................................................277

Анализ поведения.............................................................................................277

Когнитивная психология............................................................................................277

Диалектическая психология........................................................................................278

Оперантный субъективизм...........................................................................................278

Феноменологическая психология.............................................................................278

Социальный конструкционизм....................................................................................278

Критика..........................................................................................................................279

ВЫВОДЫ...........................................................................................................................280

Глава 11. Оперантный субъективизм:

объективность субъективности .......................................................281

Введение.........................................................................................................................282

Основные положения и вопросы..........................................................................283

История развития системы.......................................................................................283

Научная ориентация...................................................................................................284

Q-метод......................................................................................................................286

Сравнение вопросников и оценочных шкал с Q-методологией............................287

R против Q.........................................................................................................289

Коммуникабельность...............................................................................................292

Рассмотрение единичных случаев и проблема обобщения..................................293

Имплицитные постулаты........................................................................................296

Исследования...............................................................................................................297

Сферы практического применения......................................................................298

Клиническая психология.........................................................................................298

Сопоставление с другими подходами..................................................................300

Когнитивная психология.........................................................................................300

Гуманистическая психология..................................................................................301

Интербихевиоральная психология.........................................................................301

Феноменологическая психология...........................................................................302

Постмодернизм и социальный конструкционизм................................................302

Критика..........................................................................................................................302

ВЫВОДЫ.....................................................................................................................302

Глава 12. Феноменологическая психология:

смысл, сознание и связь с миром .....................................................304

Введение.........................................................................................................................305

Становление и некоторые вопросы......................................................................305

Французская ветвь.....................................................................................................308

Мерло-Понти...............................................................................................................308

Сартр........................................................................................................................311

Феноменологическая психология в США.........................................................312

Имплицитные постулаты........................................................................................313

Исследования...............................................................................................................313

Психотерапия...............................................................................................................315

Сопоставление с другими подходами..................................................................318

Анализ поведения.....................................................................................................318

Когнитивная психология........................................................................................318

Диалектическая психология......................................................................................318

Гуманистическая психология..........................................................................................318

Интербихевиоральная психология..........., .................................................................319

Оперантный субъективизм.............................................................................................320

Постмодернизм и социальный конструкционизм...................................................320

Критика..........................................................................................................................320

ВЫВОДЫ.......................................................................................................................322

ЧАСТЬ 6. КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДРУГИХ СИСТЕМ.............. 323

Глава 13. От общества к вероятностям: шесть систем .......................324

Общественная психология......................................................................................325

Прямой реализм..........................................................................................................326

Экологическое восприятие/Экологический реализм/

Экологическая психология.....................................................................................328

Энвайронментальная психология........................................................................330

Эволюционная психология.....................................................................................332

Вероятностно-эпигенетическая психология.....................................................333

ЧАСТЬ 7. РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ ОБЗОР............................................ 338

Глава 14. Оглядываясь назад и подводя итоги ..................................339

Причинность и системы психологии...................................................................340

Характеристики каждой категории причинности...........................................341

Органоцентризм......................................................................................................341

Энвайроцентризм.....................................................................................................342

Социоцентризм.........................................................................................................343

Нонцентризм.............................................................................................................344

Краткая сводка.............................................................................................................345

Критерии научных конструктов............................................................................346

Методология.................................................................................................................346

ВЫВОДЫ................................................................................................................. 347

ЧАСТЬ 8. ПРИЛОЖЕНИЕ ....................................................................348

Постулаты рассматриваемых в книге

психологических систем .................................................................349

Органоцентрические системы................................................................................350

Имплицитные постулаты когнитивной психологии (Г. Саймон: глава 3).............350

Полуэксплицитные постулаты гуманистической психологии (А. Маслоу: глава 4)........... 350

Полуэксплицитные постулаты психоанализа (Р. Шефер: глава 5)....................351

Энвайроцентрические системы....................................................................351

Имплицитные постулаты анализа поведения (Б. Ф. Скиннер, глава 6)............351

Полуэксплицитные постулаты эко-бихевиоральной науки (Р. Баркер: глава 7).......352

Социоцентрические системы.................................................................................352

Полуэксплицитные постулаты социального конструкционизма

(К. Герген: глава 8)...............................................................................................352

Нецентрические системы..............................................................353

Полуэксплицитные постулаты диалектической психологии (К. Ригель: глава 9)...............353

Эксплицитные постулаты интербихевиоральной психологии

(Дж. Р. Кантор: глава 10)........................................................................................353

Имплицитные постулаты оперантного субъективизма (У. Стефенсон: глава 11)................354

Имплицитные постулаты феноменологической психологии

(М. Мерло-Понти: глава 12)......................................................................................355

Предметный указатель..............................................................................................356

Русские переводы литературных источников..................................................367

Литература....................................................................................................................368

ПРЕДИСЛОВИЕ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА

В предисловии к этой уникальной, в определен­ном смысле, книге я не буду пытаться кратко пере­сказывать или анализировать ее основное содержа­ние, как это обычно принято, тем более что сам ав­тор, Ноэль Уилсон Смит, сжато и точно изложил цели, задачи, основные идеи и структуру написанно­го им капитального труда в собственном предисло­вии. Мне же хочется поделиться впечатлением от знакомства с этой книгой и теми чувствами, надо ска­зать, противоречивыми, которые возникали у меня в процессе ее чтения.

Книга посвящена сравнительно-аналитическому описанию современных систем психологии или, гово­ря иначе, положению дел в теории психологии на сегодняшний день. Профессиональным психологам хорошо известно, что количество статей и моногра­фий, посвященных этой обширной теме, таково, что даже для беглого знакомства с ними не хватит чело­веческой жизни. Студенты же вообще оказываются в безвыходном положении. Пуститься в плавание по этому безбрежному морю литературы без специаль­ной подготовки — значит потерпеть крушение уже у самого берега, навсегда потеряв интерес и желание разбираться в головоломных построениях теорети­ков от психологии. Именно в этом кроется одна из причин тяги молодежи к психологической практике и пренебрежения к теории. Исправить это положе­ние крайне трудно.

Ноэль Смит поставил себе задачу облегчить сту­дентам знакомство с развитием теоретической пси­хологической мысли в период после 1950-х годов -и с этой целью написал учебник! Честно говоря, мне трудно было представить себе, что вообще можно написать учебник (или хотя бы учебное пособие) по такому предмету, как современные системы психоло­гии. И когда мне в руки попала книга Смита, я еще не верил, что она посвящена действительно совре­менным системам, полагая, что придется опять чи­тать про Фрейда, Уотсона, Павлова и т. д. Однако, начав читать, я уже не мог отложить эту книгу в сто­рону, пока не дочитал до конца. Разумеется, мною двигал профессиональный интерес человека, занима­ющегося преподаванием психологии уже почти .30 лет, и именно с этих позиций я пытался оценить ра­боту Смита. Искренняя радость от того, что такая книга наконец появилась, и белая зависть (вместе с сожалением, что она появилась, увы, за океаном, а не в России) — именно эти чувства возникли у меня первыми, вероятно, повлияв на мое решение реко­мендовать издательству "прайм-ЕВРОЗНАК" подго­товить перевод книги Смита и издать ее для россий­ских студентов-психологов.

Смит выбрал для своего учебника 16 современных психологических систем, понимая под психологичес­кой системой логическую конструкцию, построенную

на основе эксплицитных или имплицитных постула­тов и служащую для целостного и согласованного рас­смотрения данных и теорий, касающихся предмета изучения. Помимо таких относительно известных у нас систем, как психоанализ, когнитивная психология и гуманистическая психология, Смит подробно рас­сматривает менее знакомый российским читателям анализ поведения Б. Ф. Скиннера и, что крайне важ­но, почти совершенно неосвещенные в нашей литера­туре системы: эко-бихевиоральную науку Р. Баркера, интербихевиоральную психологию Дж. Р. Кантора, оперантный субъективизм (Q-методологию) У. Сте-фенсона, социальный конструкционизм К. Гергена, феноменологическую психологию Мерло-Понти и целый ряд других подходов. Смит сетует, что в аме­риканских университетах студенты не получают до­статочной информации об этих современных систе­мах, и потому лишены возможности сделать инфор­мированный выбор (понятие, которому Смит придает особое значение в подготовке специалиста-психоло­га). Вряд ли нужны комментарии по поводу инфор­мированности наших студентов о перечисленных здесь системах психологии. Поэтому издание учебни­ка Смита в русском переводе представляется мне весь­ма своевременным и полезным делом.

Еще одной привлекательной особенностью книги Смита, написанной для студентов и, как мне кажется, с любовью к ним, служит ее занимательность. Каза­лось бы, что может быть занимательного в «сухой те­ории»? Действительно, зрелому профессионалу, эко­номящему время, не нужна «лирика», ему достаточ­но строгого логического анализа теоретических положений той или иной системы. Другое дело сту­денты, которых недостаточно информировать, а нуж­но еще и увлечь, чтобы сообщаемая информация не ушла как вода в песок. Смит нашел очень удачный метод изложения, увязывая теоретические вопросы с историческим контекстом, персоналиями и, главное, с практическими приложениями каждой теоретичес­кой системы, в частности, в образовании и психотера­пии. Кроме того, обсуждаются научные исследования, выполненные в рамках рассматриваемых систем. Весь этот тщательно подобранный конкретный материал (занимающий изрядный объем книги) делает изложе­ние живым, ярким и понятным. Редко кому удается написать большую книгу ровно. Смиту это почти уда­лось, но все же приходится употребить это «почти» в связи с самой короткой и, на мой взгляд, наименее удачной главой, посвященной диалектической психо­логии. Как известно, американская почва неблагопри­ятна для диалектики, и американские психологи не жалуют диалектический метод (Клаус Ригель, немец по происхождению, был в США единственным ис­ключением, можно даже сильнее сказать - «белой во­роной»). Видимо, этим отчасти объясняется недоста­точно глубокое (по сравнению с рассмотрением дру­гих систем) изложение состояния диалектической психологии, развивающейся главным образом за пре­делами Соединенных Штатов. Смиту неизвестны рос­сийские диалектики, кроме одного — В. И. Ленина

16

(вот они, стереотипы, в действии!), да и в Китае его внимание привлек не кто иной, как Мао Цзе Дун (хотя китайским психологам все же больше повезло, чем российским, ибо их хотя бы упоминают). Жаль, конеч­но, что система С. Л. Рубинштейна не попала в поле зрения Смита, но, в отличие от американцев, нам ис­править это намного легче. Поэтому отмеченный мной единственный недостаток не портит общего — крайне благоприятного — впечатления от книги Смита, со­держащей полное и объективное изложение как раз тех теоретических систем, сведения о которых в нашей литературе отсутствуют.

Если же говорить о психологических системах уже не в плане дидактики, а с точки зрения интересов са­мой психологии как науки, книга Смита свидетель­ствует о том, что психология вошла в XXI век в со­стоянии теоретического кризиса. Смит насчитал 16 современных систем, хотя не все, вероятно, согласят­ся с этим и захотят, к сожалению, добавить к ним еще какое-то число. К сожалению потому, что чем строже и точнее наука, тем меньше в ней систем. Как извест­но, в психологии все вращается вокруг одной оси — психофизической (и психофизиологической) пробле­мы. Все это многообразие систем порождено попыт­ками разрешить (или обойти) эту проблему. Отсюда два полюса притяжения — душа (психика, разум и т. д.) и поведение (нервная деятельность, нейронная активность и т. д.), — к которым устремлены большин­ство внятно сформулированных систем. Ноэль Смит, как мне показалось, отдает предпочтение полюсу по­ведения (точнее, интерповедения или взаимодей­ствия), делая свой информированный выбор. Опять же мне показалось, возможно, в силу того, что мой информированный выбор в большей степени связан с другим полюсом, будто критика в адрес систем, тя­готеющих к конструкту «разума» («ментальных реп­резентаций», «Я» и т. д.), звучит более остро и язви­тельно, чем в отношении поведенческих систем, кото­рым Смит (неявно) симпатизирует и с которыми связывает будущее психологии. Чтобы скорректиро­вать этот акцент, необходимо сказать несколько слов в защиту так называемого «ментализма».

Вообще говоря, нет особых оснований считать би­хевиоризм (в любой его форме) путем выхода психо­логии из теоретического кризиса, ибо поведение био­логических организмов изучает биология, а поведение социальных организмов — социология, и вряд ли эти две дисциплины отдадут свои владения какой-то пси­хологии. Психика (как бы ее не называли) остается предметом психологии, иначе нужно менять название, как это честно сделал Роджер Баркер, назвав свою систему эко-бихевиоральной наукой. Используемая в англоязычной, особенно в американской психологии уловка, состоящая в том, чтобы называть поведение или развитие психологическим, а не психическим (смысл — поведение или развитие, изучаемое психо­логией), ничего не меняет. Аналогией может служить определение интеллекта: интеллект — это то, что из­меряют тесты интеллекта. «Каким образом материя

мозга производит субъективные явления?» - вопрос Ивана Петровича Павлова, весьма авторитетного сре­ди бихевиористов ученого, остается без ответа. На мой взгляд, время построения «чистопородных» психоло­гических систем прошло. Если бы кто-то попытался, например, объединить предложенное интербихевио-ристом Дж. Р. Кантором понятие сеттинга с понятием динамического стереотипа, сформулированным Пав­ловым, — т. е. экологию с нейродинамикой, возможно наука о поведении сделала бы еще один шаг по пути к объективной науке о субъективности.

С другой стороны, когнитивную психологию, кото­рая ближе других направлений к строгому (экспери­ментальному) изучению психики, стало модно обви­нять в том, что она оперирует такими фикциями, как «умственные репрезентации», «обработка информа­ции», «нервные сети» и т. д. Однако, согласно разви­той Файхингером философии «как если бы», фикции могут играть крайне важную роль на определенных эта­пах познания, и с этим трудно не согласиться, вспом­нив хотя бы о Зигмунде Фрейде. В данном случае фик­ции когнитивистов играют роль связующих звеньев между описательной, феноменологической психологи­ей и строгими науками (включая математику). Психи­ка — свойство материи, причем высокоорганизованной материи, и ее объективное изучение требует примене­ния объективных научных методов, используемых для изучения свойств материи. В самой психологии таких методов практически нет, и потому союз с естественны­ми и техническими науками для нее крайне важен на данном этапе развития. Возражения против примене­ния в психологии методов точных наук обычно разда­ются со стороны психологов, не имеющих достаточной физико-математической подготовки, чтобы адекватно судить о плюсах и минусах этих методов.

Затронув эти два вопроса, я хотел лишь указать (большее в рамках предисловия невозможно) на не­сколько иной ориентир для студентов, которым пред­стоит изучать современные психологические системы по учебнику Смита. И этот ориентир — интеграция систем, а не простой, хотя бы и информированный, выбор из рассматриваемых альтернатив. XXI век, ско­рее всего, будет эпохой прогресса комплексных дис­циплин, таких как, например, активно развиваемая в США психонейроэндокриноиммунология (psycho-neuroendocrinoimmunology) — самое длинное слово в английском языке на данный момент и яркий пример интегративных тенденций, захватывающих психоло­гию. Однако для плодотворной интеграции необходи­мо хорошо знать интегрируемые элементы, и в этом отношении учебник Ноэля Смита дает полную и объективную информацию всем желающим позна­комиться с важнейшими из современных психологи­ческих систем.

Профессор кафедры психологии развития

и образования РГПУ им. А. И. Герцена

А. А. Алексеев

08. 08. 2002 г.

17

ПРЕДИСЛОВИЕ

Читая на протяжении нескольких лет студентам старших курсов лекции по такому предмету, как «ис­тория и современные системы психологии», я посто­янно пытался найти учебник, отражающий современ­ное состояние психологической мысли. Однако в тех многочисленных изданиях, заглавия которых прак­тически совпадали с названием преподаваемого мною курса, период развития психологии после 1950-го года освещался крайне скудно. Основное внимание в такого рода изданиях уделяется системам психологии, которые я называю классическими и в число которых входит структурализм Титченера, Чи­кагская школа функционализма, гештальт-психоло­гия, ассоцианизм, а также бихевиоризм от Уотсона до Халла. Хотя в этих книгах обсуждаются классичес­кие фигуры психоанализа, в них ничего не говорится о современных представителях этого направления. Таким образом, основное изложение охватывает пе­риод, заканчивающийся приблизительно серединой XX столетия. Описание более позднего периода раз­вития психологии, как правило, ограничивается от­дельными частями глав, посвященных скиннеровско-му анализу поведения, развитию некоторых идей когнитивной психологии, а также несколькими пара­графами, посвященными таким представителям гу­манистической психологии, как Маслоу или Род­жерс; иногда в них можно встретить упоминания еще одного-двух направлений. При этом мне нигде не удалось найти развернутого описания многочислен­ных систем, появлением которых характеризуется современный этап развития психологии.

Основная проблема автора, пытающегося осве­тить все многообразие современных психологичес­ких систем, состоит в том, что нет такого человека, который являлся бы экспертом в каждой из них. Большинство ученых посвящают свою научную ка­рьеру какой-либо одной системе, а нередко лишь тому или иному разделу отдельно взятой системы. Это означает, что попытка написать подобный труд, предпринятая профессионалом, неизбежно влечет за собой погрешности, выражающиеся как в недо­статке, так и в избытке внимания, уделяемого тем или иным системам. Во многих случаях я мог най­ти первоисточники только благодаря ссылкам, со­держащимся во вторичных источниках, которые практически никогда не содержат ссылок на после­дние работы, появившиеся в рамках соответствую­щего направления. Пытаясь хотя бы отчасти устра­нить эту проблему, я также пользовался постоянно обновляемыми базами данных, однако они, как пра­вило, не отличаются полнотой, а мою практику по­иска с помощью таких информационных средств, по-видимому, нельзя назвать ни особенно эффек­тивной, ни особенно успешной. В результате я, не­сомненно, упустил из виду ряд важных источников, не говоря уже о том, что мне не удалось вполне

адекватно осветить и систематизировать всю со­бранную мной информацию. Нередко проблема зак­лючалась не в недостатке информации, а в ее избыт­ке: некоторые системы с информационной точки зре71ия практически необъятны, так что, пожалуй, даже специалист не может претендовать на исчер­пывающее знакомство с ними. В таких случаях мне приходилось самому решать, какие источники мо­гут представлять наибольший интерес, а подобный выбор никогда не может быть безупречным; даже малоизвестные работы могут содержать ценную ин­формацию, а ведь их легче всего упустить из виду или не придать им должного значения.

Если проблема, состоящая в том, чтобы объять необъятную по количеству литературу, является до­статочно распространенной, то проблема, связанная с невозможностью уйти от субъективности и личных предпочтений, является просто неизбежной. Данная проблема находит свое выражение в вопросе выбора — что исключить, а что — оставить; в расположении материала; в объеме, который отводится каждой из тем, а также в том, что называют «ориентационной необъективностью» (связанной с тем, каким образом автор разграничивает между собой теоретические конструкции и наблюдаемые факты, — см. дальше). Авторы редко предупреждают читателя о несовер­шенствах написанных ими работ. Так, современные учебники по психологии изобилуют ссылками на «обработку информации», однако авторы, как прави­ло, не указывают на то, что процесс, обозначаемый данным термином, представляет собой теоретичес­кую конструкцию, а не наблюдаемый феномен. Ра­зумеется, авторы не предлагают никаких альтернатив описываемым ими теоретическим конструкциям. Аналогичным образом в психологической литерату­ре встречаются ссылки на «данные органов чувств», «биологическую основу поведения», «церебральные механизмы хранения информации», «центры порож­дения речи», «нейронные сообщения и нейронные сигналы», «ключевые признаки», «психические про­цессы» и множество других теоретических конструк­тов, которые описываются так, как будто они явля­ются частью наблюдаемого физического мира. (На с. 63-64 второй главы я уделяю специальное внима­ние проблеме разграничений между теоретическими конструктами и событиями.) Вполне возможно, что по количеству завуалированных источников необъективности психология занимает в ряду науч­ных дисциплин первое место.

После такого признания я обязан поставить чита­теля в известность относительно своих собственных пристрастий. Их суть сводится к тому, что я обозна­чаю достаточно широким термином «контекстуаль­ный интеракционизм» (Smith, 1973). Иными слова­ми, то, что я называю психологическим событием, я рассматриваю как взаимодействие между организ­мом (субъектом) и объектом, имеющее место в спе­цифическом контексте. К такого рода взаимодей­ствиям относятся, в частности, восприятие, мышле-

18

ние, воображение, научение и приобретение знания. Благодаря наличию контекста, психологическое со­бытие не может быть сведено к биологическим, хи­мическим или физическим процессам, хотя все они также в полной мере участвуют в таком событии. Различные компоненты, участвующие в психологи­ческом событии, содержат в себе потенциал, или ре­ализационные факторы, обеспечивающие переход на более высокий уровень организации обстоятельств, из которых складывается психологическое событие. Любое изменение, вторгающееся в цепь таких сопут­ствующих событий — перелом ноги, повреждение мозга, непредвиденная ситуация, — способно полно­стью изменить характер психологического события. При таком взгляде противопоставления: «душа-тело», «мозг—поведение», или «поведенческий—ког­нитивный» перестают быть актуальными, как если бы мы допустили, что имеем дело с «пустым» орга­низмом (считая, что биологических факторов не су­ществует). Ни внутренние факторы (мозг, разум, по­знавательная деятельность), ни внешние (окружаю­щая среда) не рассматриваются при этом как причинные.

Причинность не находится снаружи либо внутри, но охватпывает взаимодействие в целом, включая кон­текст. Данный подход в той или иной степени при­сущ системам, рассматриваемым в разделе V (главы 9-12). Помимо контекстуального интеракционизма мне в высшей степени импонирует также ряд отдель­ных положений других систем, хотя некоторые их отличительные особенности я не нахожу столь же привлекательными.

Пытаясь держать свои личные предпочтения под контролем, я, тем не менее, без колебаний приводил точки зрения контекстуально-интеракционного под­хода в качестве альтернативы традиционным психо­логическим взглядам; это прежде всего касается вто­рой части второй главы. При этом следует заметить, что сами сторонники традиционных взглядов на пси­хологию крайне редко приводят точку зрения данно-

го подхода на рассматриваемые ими проблемы, тем самым лишая читателя возможности информирован­ного выбора [термин включен в указатель].

Я уделял внимание каждой из рассматриваемых мною систем в соответствии со своим уровнем ее по­нимания и пытался представить каждую из них пре­имущественно с точки зрения сторонников соответ­ствующей системы. В тех частях глав, которые посвя­щены критике, я обычно предоставлял слово другим, хотя иногда и добавлял собственные оценки. Заклю­чительная часть каждой главы отражает в основном мою собственную точку зрения относительно дости­жений либо возможных перспектив развития соот­ветствующей системы.

Я благодарен тем своим коллегам и студентам, которые прочли фрагменты рукописи настоящей ра­боты и внесли предложения по ее улучшению. Мне приятно назвать такие имена, как Чарльз Бэкстер, Стэфен Браун, Деннис Делпрато, Кэти Данхэм, Джеймс Хэррик, Паркер Лихтенштейн, Пол Маунт-джоу, Гретхен Сэндо, Мэрлин Смит и Уильям Туки.

Я буду рад услышать конкретные предложения, касающиеся дальнейших улучшений этой книги, от студентов, преподавателей и всех читателей, надеясь на то, что данная работа, возможно, выйдет во вто­ром издании.

Н. У. Смит

Факультет психологии

Университета штата Нью-Йорк,

Платтсбург

N. W. Smith

Department of Psychology

State University of New York

Pittsburgh, NY 12901

e-mail: nwsmith@plattsburgh.edu

19

Часть I . Введение в современные системы психологии

Глава 1. Введение

ЧТО ТАКОЕ СИСТЕМА ?

Эта книга посвящена системам психологии. Но что представляет собой система?

Почти сорок лет назад Мелвин Маркс (Melvin Marx, 1963) предложил два определения, которые не утратили своего значения до сих пор: система «в об­щих чертах указывает в рамках психологии кластер теоретических положений и методологических укло­нов (biases) (например, бихевиоризм, психоанализ)» (р. 9) или состоит в «организации и интерпретации данных и теорий о предмете изучения с акцентом на частной методологии (метатеория) и рабочих предпо­ложениях (постулаты)» (р. 43). Оба определения ука­зывают на центральную роль теории и методологии. К этому я бы добавил, вслед за более ранним автором (McGoech, 1933), что системы должны отличаться согласованностью и единством. Все системы, вклю­ченные в эту книгу, имеют теоретическую ориента­цию, а большинство из них обладают согласованнос­тью и единством. Наиболее ярким исключением яв­ляется когнитивная психология, которая, тем не менее, также содержит ряд общих тем. Что касается методологии, некоторые системы, такие как диалекти­ческая и интербихевиоральная психология, являются эклектичными; однако большинство использует одну или ограниченную группу методологий (см. главу 14).

Указание Маркса на постулаты во втором опреде­лении также имеет большое значение и будет рас­смотрено далее в данной главе. Лихтенштейн (Lichtenstein, 1967), определяя научную систему как «каркас или леса, позволяющие ученому организо­вать свои данные упорядоченным и осмысленным образом» (р. 233), вслед за Марксом и Мак-Гоком (McGoech) подчеркивает роль организации — одна­ко он указывает прежде всего на то внимание, кото­рое система уделяет организации наблюдений.

В данной книге под психологической системой понимается упорядоченная и логическая конструк­ция, служащая для целостного и согласованного рас­смотрения данных и теорий, касающихся предмета изучения; она использует набор постулатов (даже если они являются имплицитными) и, как правило, единственную методологию.

ДЕСЯТЬ И ЕЩЕ ШЕСТЬ СИСТЕМ

Я выбрал десять современных систем, которым по­свящаю по целой главе, и еще шесть, которые рассмат­риваю более кратко в главе 13. Психоанализ и вслед за ним интербихевиоральная психология являются наиболее ранними, а социальный конструкционизм — наиболее поздней из десяти систем. Диалектическая психология, в составе философии, имеет наиболее

древние корни и восходит к эпохе династии Чжоу (Chou), правившей в Китае 3000 лет назад, а также к классическому периоду или Золотому веку античной Греции в Европе. Из шестнадцати систем наиболее поздним является, вероятно, прямой реализм, при­шедший к нам из Австралии, хотя эволюционная пси­хология также является достаточно молодой систе­мой. Когнитивная психология с очевидностью явля­ется господствующей системой в современной психологии. Наибольшей согласованностью и под­линной систематичностью отличается интербихевио­ральная психология;«в наименьшей степени эти каче­ства присущи гуманистической психологии и еще бо­лее разнородной когнитивной психологии — хотя отдельные ветви последней иногда оказываются более систематичными, чем система в целом.

Когнитивной психологии посвящена самая длин­ная глава, а диалектической — самая короткая. Если представители диалектической психологии почув­ствуют себя обделенными, надеюсь, они сообщат мне, какая важная информация об их системе должна быть также включена в книгу. Аналогично, если когнитиви-стам покажется, что посвященная их системе глава является слишком длинной и тяжеловесной, я готов услышать мнения о том, что следовало бы исключить.

Описания избранных мною систем сведены в од­ной книге, чтобы студенту легче было охватить раз­нообразие теоретических концепций, характерное для современной психологии. Невозможно сделать информированный выбор, не имея представления о существующих альтернативах. На младших курсах студенты, вероятно, имели возможность подробно ознакомиться с когнитивной психологией и анали­зом поведения, а также получить некоторое пред­ставление о психоаналитической и гуманистической психологии. Их редко знакомят с феноменологичес­кой психологией, оперантным субъективизмом, ин-тербихевиоральной психологией или эко-бихевио-ральной наукой. Данный труд преследует цель предо­ставить им информацию и тем самым дополнительные возможности для сравнения сильных и слабых сто­рон каждой из систем и составления информирован­ного суждения о каждой из них. Только благодаря де­тальному знакомству с системами студент может быть адекватно информирован.

Последствия недостатка такой информации легко можно видеть на примере психолога, утверждающего, что мир, который мы видим вокруг нас, является об­маном. Он полагает, что информация, поступающая через наши органы чувств, преобразуется, превраща­ясь в иллюзию внешнего мира, и только. Далее он за­являет, что нет никакой возможности узнать, что эта интерпретация видимого мира может быть ошибоч­ной (Attneave, 1974). К сожалению, он не был доста­точно осведомлен о возможных альтернативах, чтобы сделать информированный выбор, и мог лишь повто­рять догматические заявления о том, что никакой иной возможности не существует. Другим примером может послужить представитель социального конст-

22

руктивизма (гл. 8), который пишет: «Неверно пола­гать, что конструктивисты отрицают факт существо­вания внешней реальности, просто у нас нет никаких способов узнать о том, является ли наше восприятие и понимание точным отражением этой реальности» (Marshall, 1996, р. 30). Аналогично Стам (Stam, 1990) утверждает, что мы не можем обойти психическое. Независимо от того, соответствуют действительности или нет подобные утверждения, я надеюсь, что эта книга поможет студентам расширить свои горизонты и признать возможность альтернатив.

ОРГАНИЗАЦИЯ КНИГИ

Главы 1 и 2: Начало

Следующая за этой вступительной главой глава 2 содержит краткую характеристику основных психо­логических концепций, начиная от представлений охотников-собирателей до современной эпохи, слу­жащих историческими основаниями современных систем. В ней прослеживается эволюция концепций, под влиянием которых сформировались современ­ные психологические системы. (Более подробно эти вопросы рассматриваются в работах Hergenhahn [1997], Kantor [1963, 1969], а также Leahy [1997].) В главе 2 также рассматриваются вопросы логики на­уки, касающиеся психологических систем.

Главы с 3 по 13: Четыре категории

систем

Взглянув в оглавление, можно увидеть, что эти главы сгруппированы в четыре раздела, в соответ­ствии с тем, рассматривают ли они в качестве ло-куса причинности (а) организм (органоцентричес-кие), (б) окружающую среду (энвайроцентричес-кие), (в) социальную группу (социоцентрические) или же утверждают, что (г) единственный источник причинности отсутствует (нецентрические: контек-стуально-интеракциональные). В каждом из разде­лов системы расположены в алфавитном порядке*, как и шесть систем, рассматриваемых в главе 13.

Никакая классификация не является совершен­ной, и могут быть выдвинуты аргументы в пользу другой группировки систем. Постмодернизм и соци­альный конструкционизм (гл. 8) фактически пред­ставляют собой форму энвайроцентризма — соци­альная группа является единственным признавае­мым ими компонентом окружающей среды. Однако поскольку этот единственный компонент рассматри­вается как исключительный фактор, определяющий наши знания о чем-либо, отнесение их к категории социоцентрических представляется правомерным.

Диалектическую психологию (гл. 9), помещенную в категорию нецентрических систем, можно классифи­цировать и как органоцентрическую, особенно в вер­сии, представленной китайскими и российскими пси­хологами-диалектиками. Они нередко рассматрива­ют мозг как основной причинный фактор, определяющий поведение. Феноменологическая пси­хология (гл. 12), также отнесенная к категории не­центрических систем, незаметно смещается в направ­лении органоцентризма. Представители систем, предлагающие собственные вариации или комбини­рующие между собой части различных систем, могут в значительной степени изменить общую картину. В частности, некоторые когнитивисты выступают за переориентацию системы, которая заметно смещает курс когнитивной психологии в направлении энвай­роцентризма или нецентризма. Шефер (Schafer) за­метно сместил в направлении нецентризма психоана­лиз, однако большинство других концепций в этой системе остаются в рамках органоцентризма.

Глава 14: Ретроспектива

В завершающей главе, посвященной общему обзо­ру рассмотренных систем, сводятся вместе основные положения систем, касающиеся причинности, анали­зируются проводимые на их основе исследования и области их практического применения и повторно рассматриваются принципы логики науки (разговор о которых был начат в главе 2) как критерии исполь­зования конструктов. В ней также представлен крат­кий обзор методологических проблем.

ОРГАНИЗАЦИЯ ГЛАВ

Главы с 3 по 12 содержат от девяти до двенадцати разделов. Все главы начинаются с содержания главы и введения, за которыми следуют один или два раз­дела, посвященные истории развития и некоторым основным вопросам, рассматриваемым соответству­ющей системой. Основополагающие принципы сис­тем могут быть сформулированы в историческом разделе или выделены в отдельный раздел. Затем предлагается система постулатов (см. ниже), за ко­торыми следуют разделы, посвященные исследова­ниям, областям практического применения, а также психотерапии или клинической психологии в ука­занном здесь порядке. Естественно, не все главы включают все три данные подтемы. В частности, вследствие своего значения психотерапия, как пра­вило, рассматривается отдельно от других сфер при­менения. Что касается исследований, в случае когни­тивной психологии и анализа поведения эта тема настолько тесно связана с теорией, что не имеет

23

смысла рассматривать ее изолированно в специаль­ном разделе.

Последние четыре раздела во всех главах совпада­ют: первый из них — «Сопоставление с другими сис­темами»; второй — критика, включающая коммента­рии, касающиеся оценки системы; третий раздел рассматривает вклад системы в психологию и / или возможные перспективы развития системы; и чет­вертый — ссылки.

Системы постулатов

Каждая глава содержит раздел, в котором пред­ставлена система постулатов. Постулаты представля­ют собой исходные предпосылки или предположе­ния, которые служат в качестве основополагающих принципов для дальнейшего анализа и часто форму­лируются письменно как набор взаимосвязанных ут­верждений. Для понимания фундаментальных ис­ходных положений теоретических систем наличие зафиксированной письменно системы постулатов имеет крайне важное значение. В большинстве слу­чаев представители психологических систем не заяв­ляют достаточно эксплицитно своих постулатов. Пытаясь заполнить этот пробел, я привожу системы постулатов основных представителей каждой из де­сяти систем, которым отведена отдельная глава. Эти системы постулатов в ряде случаев пришлось выво­дить логически, а потому они могут быть не приня­ты приверженцами соответствующих психологичес­ких систем.

Однако можно сказать, что представителям этих систем следовало бы быть более открытыми в отно­шении постулатов своих систем — открытыми на всех уровнях общности. Пронко (Pronko, 1988) ука­зывает на то, что все ученые исходят из определен­ных постулатов, хотя бы даже невольно, и что имен­но эти «негласные предположения ошибочно прини­маются за твердо установленные факты» (р. 155). Для того чтобы читатель мог оценить, могут ли сто­ронники той или иной системы сказать нечто достой­ное внимания, они должны точно указать для чита­теля, каковы постулаты их системы, или, по крайней мере, дать ссылку на источник, в котором читатель может их найти.

Некоторые представители отдельных систем осо­знают важность прояснения своих исходных положе­ний. Приведем один из примеров:

«Эксплицитное изложение наших философских предпосылок облегчит понимание многогранных яв­лений, рассматриваемых общественной психологией. Не приведя таких эксплицитных предпосылок, ис­следователи рискуют неявно подтвердить те предпо­сылки, которые они сами могут не считать правомер­ными, аутентичными, уместными или надежными для проведения исследований в области обществен­ной психологии» (Kingry-Westergarard & Kelly, 1990, p. 23). Цитируемые авторы выдвигаю десять «теоре­тических положений», составляющих ограниченную

систему постулатов. Из пяти критериев системати­ческой психологии, сформулированных Мак-Гоком (McGeoch, 1933), один указывает на необходимость представления эксплицитных постулатов.

«Тот факт, что любая область знания основана на аксиоматических операциях, является почти ба­нальным, однако то, что факт использования этих операций необходимо признать и сделать экспли­цитным, является менее часто соблюдаемым принципом. Такое эксплицитное признание не только делает явными исходные предположения, что необходимо, если на них будет возведена со­гласованная структура, но и расчищает почву для понимания и корректной критики. В полемике между различными системами можно обнаружить такие споры, которые просто не могли бы иметь места, если бы научные «школы» с самого начала открыто заявляли свои постулаты» (р. 6).

Герген (Gergen, 1994), представитель социально­го конструкционизма (гл. 8), выдвигает набор пред­положений; то же самое делает Маслоу в гуманисти­ческой психологии (гл. 4), а некоторые авторы пред­лагают полуэксплицитные постулаты своих систем. Наиболее последовательным является изложение постулатов, сформулированных Кантором (Kantor, 1959) для интербихевиоральной психологии. Он по­святил целую книгу этим постулатам и тому, в каком отношении к ним находится интербихевиоральная система.

Я использовал предложенную им иерархическую модель системы постулатов для организации посту­латов каждой из психологических систем. В основа­нии иерархии лежат протопостулаты, предположе­ния науки, направляющие и контролирующие ход исследований и воздействие поведения научных ра­ботников. Например, имеет ли наука дело только с событиями, которые могут быть наблюдаемы или непосредственно выведены из наблюдений? Или же она также включает предположения относительно событий, трансцендентных по отношению к приро­де? Содержит ли она предположения о существова­нии предельных обобщений (ultimates) или оконча­тельных истин или же она всегда предполагает воз­можность дальнейшей эволюции и корректировки?

Далее следуют метапостулаты, представляю­щие собой поддерживающие предположения для конкретной науки. В биологии такие предположе­ния включали бы принцип эволюции, в противовес представлению о жестко фиксированных биологи­ческих видах; в геологии — такие процессы, как по­степенный тектонический подъем, эрозия, отложе­ния и т. д., происходящие в течение миллиардов лет, в противовес библейскому всемирному потопу; в физике — включение релятивистских принципов, в противовес исключительно абсолютным событиям;

24

в психологии — вопрос о том, центрированы ли пси­хологические события в организме, окружающей среде, социальной группе или же они вовсе не яв­ляются центрированными. (Организация глав, по­священных десяти рассматриваемым в данной кни­ге системам, основана на четырех каузальных пред­положениях, сформулированных на уровне метапостулатов.) Наверху иерархии находится си­стема постулатов, которая задает структуру пред­мета изучения для данной системы и ее правил опе­рирования. Следующие альтернативные постулаты, например, непосредственно вытекают из метапосту-лата о центрировании или причинности: активность

организмов является (а) исключительно биологи­ческой; (б) биологической плюс психической; (в) определяется средой, (г) той или иной комбинаци­ей (а), (б) и (в) или (д) взаимодействием организ­мов и объектов как части поля или контекста. На практике вопрос о том, на каком уровне должен на­ходиться определенный постулат, часто остается неопределенным; тем не менее иерархия представ­ляет собой отправную точку, полезную при иссле­довании исходных предположений. Для того чтобы облегчить студенту задачу по сравнению этих пред­положений, десять систем постулатов сведены вме­сте в приложении.

25

Глава 2. Исторические основания и логика науки

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ

Наблюдающий за развитием вещей от их нача­ла рассматривает их с наиболее выгодной пози­ции.

Аристотель. «Политика»

Тем, кто не способен помнить прошлое, сужде­но повторить его.

Джордж Сантаяна. «Жизнь Разума» (Life of Reason I)

От охотников - собирателей к классической Греции и натурфилософии

Когда и где берет начало дуализм «душа—тело»?

Всегда ли люди верили в раздельное существование души и тела? Достался ли нам этот дуализм в наслед­ство от греческих досократиков? Являлся ли дуа­лизм изначально частью психологии? Тщательное изучение исторических документов свидетельствует о том, что на все эти вопросы мы должны ответить отрицательно. И все же в психологии всеобщее рас­пространение получило мнение о том, что вера в сверхъестественную душу является наследием на­ших доисторических предков (см., в частности: Denmark, 1980; Skinner, 1963; Wile, 1977). Тем не ме­нее наиболее ранние письменные источники, в кото­рых мы обнаруживаем следы психологических пред­ставлений, оставленные охотниками-собирателями, индоевропейцами, а также мыслителями Древнего Египта, Месопотамии, Иудеи и Китая, с очевиднос­тью свидетельствуют о том, что идея дуализма души и тела не является для человечества естественной данностью.

Но что это для нас меняет? Если бы данный во­прос представлял лишь исторический интерес, попыт­ки ответа на него не выходили бы за рамки узкого круга историков. Однако вопрос о том, возможна ли наука о душе и является ли психология такой нау­кой, представляет собой центральный вопрос, вокруг которого развивается вся современная психология. Этот вопрос в той или иной форме продолжает оста­ваться центральным для целого ряда современных

психологических систем. Психология развивается циклически; сначала она объявила себя наукой о душе, затем — наукой о поведении; и вот теперь не­которые системы психологии вновь склоняются в пользу души. История не может дать нам прямого ответа на вопрос, является ли предметом психологии душа, поведение или то и другое вместе, однако она может служить нам средством анализа. Если история сможет указать, где и когда возник психофизический дуализм1 , это будет доказательством того, что такой дуализм существовал не всегда и что он не является единственно возможной формой мышления. Исто­рия также предложит нам альтернативный взгляд, существовавший до возникновения психофизическо­го дуализма. И наконец, история может определить условия и источники возникновения дуализма души и тела, и это знание позволит нам судить о том, на­сколько совместим характер этих источников со ста­тусом психологии как науки.

Охотники-собиратели и пастухи. Среди племен, живущих охотой и собирательством, а также ското­водством, получило распространение представление о жизненной силе, которая может принимать форму дыхания, дыма, облака, тени, образа или видения и т. д. (Smith, 1985). Одним из наиболее распростра­ненных ее форм было дыхание, и изображения ли­ний, идущих от носа и рта (людей и животных), в на­скальной живописи Франции и Испании (Smith, 1992) дают основания полагать, что это представле­ние восходит к ледниковому периоду, то есть суще­ствовало 15 или даже 30 тысяч лет назад (Clottes, 1996). Последний вздох павшего воина описывается в «Илиаде» как псюхе2 слово, ставшее корнем сло­ва «психология» (Smith, 1989). Выражение «испус­тить дух» означало не только выдохнуть, но и уме­реть, то есть утратить свою жизненную силу. Анало­гичным образом само слово «дух» происходит от слова «дышать».

Представление охотников-собирателей, а также ранних земледельцев и скотоводов о жизненной силе существовало в двух вариантах (Hultkrantz, 1953; Bremmer, 1983). Один вид жизненной силы, практи­чески существующий независимо от тела, овладевал человеком в состоянии сна, обморока и экстаза. Его можно назвать «свободной силой» («free power») — бессмертной и после смерти тела способной прини­мать иные формы, в частности формы животных.

1 Существует бесконечное разнообразие форм дуализма, и конфликт, порождаемый дуальными оппозициями, стано­вится центральным предметом диалектики (см. главу 9). Дуализм «душа—тело» представляет собой специфическую форму психофизического дуализма, где корень «психо-» означает нечто, находящееся вне пространства и времени, ли­шенное физических качеств и трансцендентное по отношению к физическому. В свою очередь «физический» относится к тому, что существует исключительно в пространстве и времени. Такие термины, как «нефизическое», «бестелесное», «трансцендентное», «внепространственное», «транснатуральное», «сверхъестественное» и «непротяженное», относятся к тому, что лежит за пределами физической реальности. «Непротяженное» (unextended) означает «не имеющее про­странственной протяженности» или «не имеющее размерности». К этому перечню можно также добавить «метафизи­ческое». Хотя Аристотель вкладывал в данный термин значение «после физики», позже он приобрел значение «вне фи­зики» — нечто, не соотносимое с физической реальностью.

2 Греческое слово \|П>ХЛ. звучит приблизительно как «псюхе».

27

Другой вид жизненной силы был активным в то вре­мя, когда человек находился в бодрствующем состо­янии, и часто отождествлялся с дыханием. Мы мо­жем назвать его «телесной силой» («body power»), ответственной за такие психологические функции, как мышление, чувства и восприятие. Однако конк­ретные характеристики обоих видов жизненной силы у разных племен были различными. Обычно и сво­бодная, и телесная силы обозначаются словом «душа» («soul»), однако в настоящее время это сло­во пропитано христианскими сверхнатуралистичес­кими мотивами, которые были чужды нашим дале­ким предкам.

Древние охотники-собиратели, как правило, при­писывали этим видам жизненной силы способность воздействовать на природные явления — болезнь, удачу, обилие пищи, погодные условия, смену времен года, участь врага, формирование местных природ­ных условий, наличие источников воды и т. д. Эти анимистические силы превосходили силы человека, и потому воспринимались как сверхчеловеческие. Однако они были слабее природных сил, а потому не считались сверхъестественными, то есть выходящи­ми за пределы пространственно-временных измере­ний природного мира (Saliba, 1976; Spiro, 1966). За неимением более подходящего термина назовем этот образ мышления «натуралистическим анимизмом». Слова, обозначающие дух или душу, в этом случае обычно связаны с дыханием, кровью или с самой жизнью (Smith, 1985,1989). Коренным американцам оказалось нелегко примирить христианское понятие нефизической души со своей собственной системой верований (Hultkrantz), поскольку христианский раскол между душой и природой противоречил их собственной укорененности в природном мире. В полном соответствии с натуралистическими пред­ставлениями индейцев о жизненной силе находится тот факт, что этнографы не обнаружили среди их племен никаких следов понятия души, различения внутреннего и внешнего или каких-либо иных форм психофизического дуализма (Fortes, 1949, 1965; Lienhardt, 1961).

Ранние и незападные цивилизации. В наиболее ранних центрах цивилизации, о которых нам извест­но благодаря расшифрованным письменным свиде­тельствам, мы обнаруживаем отношение к миру и к человеку, сходное с отношением охотников-собира­телей. В древнейшем государстве Месопотамии, Шу­мере, верховные божества были олицетворением природных сил (Smith, 1993b). Высшими божества­ми являлись бог неба Эн (Ан [An]), богиня земли Ки (Ki), и вселенский дух эн-ки (ан-ки, «небо-земля»). «Владыкой ветра» был Энлиль (Enlil), где эн озна­чает «владыка», а лиль — «ветер». Соответственно,

это божество являлось также воплощением жизнен­ного дыхания и одушевленной материи. В этих пред­ставлениях отсутствует дуализм души и тела или физического и нефизического, как и в четырех моду­сах бытия жителей Месопотамии: удаче, судьбе, ви­тальности и индивидуальной телесности (Oppenheim, 1964; Smith, 1974, 1993b).

Сердце считалось средоточием большинства пси­хологических явлений для народов Месопотамии, Древнего Египта, Древнего Китая, Древней Греции, майя и других. (Изменение сердечного ритма в аф­фективных ситуациях и его связь с изменением ды­хания легко прослеживается.) В Древнем Египте в период Нового Царства (2000-1780 гг. до н. э.)3 бо­жество чувств и тактильных ощущений, Сиа (Sia), помещается в сердце.

В папирусах встречается изображение сердца на одной чаше весов и пера на другой, что символизи­рует суд справедливости, ожидающий человека по­сле смерти и определяющий его судьбу в потусторон­нем мире. Одним из модусов бытия у древних егип­тян был ба (Ьа), тесно связываемый с дыханием и являвшийся носителем жизненной энергии в загроб­ной жизни (Smith, 1990b). В период Нового Царства он изображался в виде птицы с человеческой голо­вой, иногда — вдыхающей в ноздри мумии. Забкар (Zabkar, 1968) отмечает, что поскольку в древнееги­петской культуре не существовало дуализма, ба не рассматривался ни как внешняя, ни как внутренняя сущность, не являлся он и духовной силой, противо­поставляемой материальным силам. «Дуалистичес­кий взгляд на человека как состоящего из двух совер­шенно различных элементов... был чужд древним египтянам» (р. 113), и далее: «Идея о нематериаль­ности или духовности являлась настолько несовме­стимой с представлениями о ба, что христианизиро­ванные египтяне находили слово ба неприемлемым для выражения христианского понятия души...» (р. 56). Для древних египтян мир животных, людей и богов представлял собой единую неразрывную целост­ность.

В Древнем Китае представление о богах было так­же вполне материалистическим. Они уподоблялись человеческим существам, хотя и наделялись значи­тельно большим могуществом, что в корне расходит­ся с западными представлениями о сверхъестествен­ном боге (Kuo & Lam, 1968; Maspero, 1978; Granet; 1975, 1922). Многие образованные китайцы, в осо­бенности последователи конфуцианского учения, были атеистами. Традиционная китайская система верований была очень конкретна по своей природе. Мистический элемент в ней отсутствовал, а абстрак­циям не придавалось большого значения. Ритуалы совершались главным образом потому, что считались

3 Сокращение до н. э., означающее «до нашей эры» (англ. ВСЕ, Before Common Era), используется взамен сокраще­ния до Р. X., означающего «до Рождества Христова» (англ. ВС — Before Christ); соответственно, сокращение н. э., означающее «нашей эры», заменяет собой выражение «от Рождества Христова» (лат. и англ. A. D., Anno Domini). Историки все чаще употребляют нейтральные обозначения вместо христианоцентричных.

28

практически эффективными. В древнекитайской мыс­ли признавались два типа жизненной силы, инь — пас­сивное начало, связываемое прежде всего с телом, а в особенности — с кровью, и ян — активное начало, основу которого составляет дыхание. В даосизме 4чи» (= энергия) рассматривается как дыхание или жизненная сила Дао. Вместилищем многих психоло­гических функций считалось сердце, а психология носила название ксин-ли-ксю ( xinli xue) — «учение о правилах сердца» (Petzold, 1987). Хотя в традицион­ной китайской системе верований дуализм отсут­ствовал, он был привнесен в нее извне. Многие ки­тайцы, обучавшиеся на Западе, перенесли понятие дуализма и на китайскую психологию (Yue, 1994; Petzold, 1994). Буддизм, пришедший в Китай из Ин­дии, также привнес в китайскую мысль представле­ния о дуализме души и тела (Кио, 1976).

Традиционные взгляды японцев основаны на вза­имосвязи всего во вселенной, а потому дуализм души и тела в них отсутствует. Человек есть лишь звено непрерывной цепи различных форм природы (Maruyama, 1974; Watanabe, 1974), как и цепи при­родных божеств традиционной японской религии, синтоизма. Японцы не отделяют свое «я» от внешней среды, ибо ни первое, ни второе не могут быть опре­делены независимо от друг от друга (Kojima, 1984).

Индоевропейцы. Единая языковая семья, вероятно, зародившаяся в районе Черного моря около шести ты­сяч лет назад, распространилась на огромных простран­ствах от Индии до Европы, включая Исландию (а позднее и значительно дальше, вместе с европейской колонизацией). Индоевропейская языковая семья включает такие восточные языки, как бенгали, урду, фарси, хинди, и такие западные языки, как русский, ал­банский, греческий, французский, исландский, кельт­ский и английский. В языках, принадлежащих этой се­мье, запечатлены свидетельства ранних психологичес­ких представлений индоевропейцев (Smith, 1989).

Древнейшим индоевропейским письменным па­мятником считается «Ригведа». Хотя дата создания этого текста неизвестна, археологические находки, связываемые учеными с его авторами, относятся к историческому периоду около 5700 лет назад. «Риг­веда» представляет собой преимущественно собра­ние ритуальных гимнов, воспевающих красоту и ха­рактер природы. Боги «Ригведы» — это божества природных стихий, причем некоторые из них, как и в культуре Месопотамии, носят имена, соответству­ющие тем или иным природным явлениям.

Упоминаемые в «Ригведе» термины, относящиеся к нашей теме, хотя и немногочисленные, проливают свет на поставленные нами вопросы. Манас — слово, которое обычно переводится как «душа» или «дух», помещаемый авторами «Ригведы» в сердце, рассмат­ривается ими, однако, как функция всего тела и озна­чает лишь «мышление» или «мысль», но не разумную

душу, противопоставляемую телу (Bhawe, 1960). (Ве­дущий индийский психологический журнал носит название «Манас».) Поведение ставится в связь с ды­ханием и другими органическими процессами и рас­сматривается как жизненная функция. Атман означа­ет дыхание или ветер. Таким образом, мы не находим в «Ригведе» следов психофизического дуализма.

Доклассическая Греция оставила нам великие эпи­ческие поэмы Гомера: «Илиаду» и «Одиссею». В этих памятниках мы снова находим богов, носящих те же имена, что и природные стихии, над которыми они господствуют (среди них Гея — Земля и Эрос — Лю­бовь), что указывает на неразрывную связь самой природы и жизненных сил, рассматривающихся как ее причинные элементы. Эти жизненные силы пред­ставляют собой звено единой цепи, объединяющей их с людьми и с другими аспектами природы, где пер­вые также выступают в качестве причин.

В своем президентском обращении к Американ­ской психологической ассоциации Флоренс Денмарк (Florens Denmark, 1980) заявила, что первоначаль­ными значениями слова психе ( psyche) являлись «душа» («soul») и «дух» («spirit») и что современная психология способна объединить неосязаемое с фи­зическим. Однако, как мы уже отмечали, у Гомера слово « naoxes>/« psuche »(или <<психе»/« psyche») вов­се не означало нечто неосязаемое или нефизическое. Это слово означало последний вздох, свободную силу, продолжавшую существование в потусторон­нем мире в форме тени, лишенной телесных ощуще­ний. Утрата псюхе означала прекращение земной жизни. В эпоху Гомера этот термин не имел четко вы­раженного психологического значения.

Используемые Гомером термины, которые действи­тельно имели психологические значение, служат для обозначения телесных функций. Пять из них заслужи­вают упоминания в связи с нашей темой (Smith, 1989):

Кардия ( Kardia), функция сердца, чувство.

Менос ( Menos), связываемый с импульсивными действиями и яростью, помещался в грудной клетке. Слово «менос» имеет тот же протоиндоевропейский корень, что и английское слово «mind» (душа, разум) и ведический «манас».

Френии ( Frenes), помещаемые в грудной клетке, в районе диафрагмы или в легких вблизи бьющегося сердца, обладают двумя различными характеристи­ками. Первая — созерцательная или интеллектуаль­ная функция аффективного типа, включающая такие эмоции, как благоговение (awe), презрение, радость и чувство прекрасного. Вторая характеристика так­же является аффективной и дает начало таким анг­лийским словам, как «frenetic» (исступленный, фа­натичный), «frantic» (неистовый, яростный), «frenzy» (безумие, бешенство) и «schizophrenia» (ши­зофрения)*. Интеллектуальный характер френии на-

· Все эти слова содержат семантическую составляющую, означающую агрессивную, необузданную и неконтролиру­емую психическую энергию. — Примеч. пер.

29

шел отражение в появившемся спустя многие века термине «френология» — название псевдонауки, ос­нованной на представлении о том, что очертания че­репа отражают индивидуальные психологические особенности человека. Слова френ ( fren) и френии встречаются в поэмах Гомера 350 раз, означая, пре­имущественно, психологические события.

Ноос (позднее нус) \ n6 os, nous) также располо­жен в грудной клетке и воплощает рациональную функцию жизненной энергии. Ноос выражает осозна-вание (appreciation) или мгновенное понимание чего-либо, как, например, нахождение способа разрешения проблемы. Спустя века Аристотель превратит нус в высшую функцию псюхе, которая, в свою очередь, яв­ляется первичной жизненной функцией всего орга­низма — «первой стадией актуальности естественно­го тела» («the first grade of actuality of a natural body» (Aristotle, De Anima, 412a, 30))4 *.

Фумос ( Thumos) связан с импульсивными и ир­рациональными аффективными функциями, такими как радость, гнев, страх, печаль и жажда мести. В от­личие от свободной силы псюхе, фумос активен, ко­гда человек бодрствует. Фумос, этимологически свя­занный со словами «дышать» и «пар», обитает в грудной клетке или во френиях.

Поскольку кардия, менос, френии, ноос и фумос обитают в грудной клетке, сердце и легких и связа­ны с дыханием, мы можем предположить, что греки гомеровской эпохи считали телесные органы и фун­кции организма источниками аффективного и интел­лектуального поведения.

Древнеанглийский эпос «Беовульф», записанный около VIII в. н. э., объединяет с другими индоевро­пейскими эпическими поэмами («Илиадой» и «Одиссеей», кельтской «Тэйн Бо Куанж» (Tain Во Cuange), поэтической и прозаической норвежскими Эддами**, исландскими сагами, а также псевдо­повествовательными мотивами «Ригведы») то, что психологические акты, как правило, связываются в нем с различными органами и частями тела. Слово «Савол» (« Sawol»), позднее превратившееся в анг­лийское слово « soul» (душа), имеет несколько значе­ний, и все они тесно связаны с жизненными функци­ями (Smith, 1989). Во-первых, оно обозначает мыс­ли, исходящие из груди человека (строка 2818) и покидающие его в момент смерти. Оно также отно­сится к загробной жизни (строки 184, 2422, 2820) и к разуму или интеллекту (строка 1742). Если душа оказывается пронзенной в бою (строка 801), жизнь обрывается, ибо человек, лишенный души, мертв (строки 1406,3303). Когда дракон кусает Беовульфа, тот истекает кровью жизни (life's gore, sawuldriore,

строка 2693). Способы употребления этого слова указывают на такие его значения, как (а) сама жизнь, прекращение жизни и загробная жизнь; (б) кровь как жизнь и (в) жизненные функции мышления и рас­суждения. Однако они явно не указывают на какую-либо нефизическую или духовную сущность, обозна­чаемую словом «душа» в наши дни. Аналогично древнееврейское слово «нефеш» (« nefesh») (заметь­те, что речь идет об иврите — семитском, а не индо­европейском языке), переводимое нами как «душа», означало «жизнебытие» («living being») или «актив­ное бытие» («acting being») конкретного человека (Murtonen, 1958).

Психология классической Греции : натурализм без анимизма

Досократики. Греки обычно именовали себя элли­нами, хотя Аристотель, а позднее римляне называли их «грайкой» («graikoi»), откуда и происходит сло­во «греки». Классический период истории античной Греции — эпоха интеллектуального и культурного расцвета, начавшаяся около 600 г. до н. э. и закончив­шаяся смертью Александра (Македонского) в 323 г. до н. э. Народы классической Эллады были первыми известными нам народами, отказавшимися от аними­стических и мифологических объяснений природы и попытавшимися понять законы, лежащие внутри нее самой. Так, они пытались объяснить поведение мате­рии взаимодействием основных природных стихий, к которым относили землю, воздух, огонь и воду. Хотя такое представление может показаться грубым, в принципе оно ничем не отличается от господству­ющей в современной науке теории о 96-ти (без учета дополнительных) химических элементах, составляю­щих материю. Древние греки задавались вопросом, почему солнце движется по небу, и пришли к мне­нию, что оно само является источником своего дви­жения, тем самым отвергнув миф об Аполлоне, про­возящем его по небу на своей колеснице. В V-IV вв. до н. э. Левкипп (Leucippos, fl. 440) и Демокрит (460-370 гг. до н. э.) выдвинули гипотезу, согласно кото­рой поведение материи объясняется характером не­видимых частиц, названных ими «атомами». Таким образом, эти философы поставили на место анимис­тического натурализма философский натурализм, который явился предшественником научного натура­лизма.

Сократ (469-399 гг. до н. э.). В V в. до н. э. Сократ использовал натурфилософию для объяснения того, почему невозможно понять человеческое поведение, рассматривая отдельные части тела. Сцена, в которой дается такое объяснение, описана в диалоге Платона

4 История развития термина псюхе от непсихологического упоминания его у Гомера до его научно-психологическо­го использования Аристотелем рассмотрена в работе Smith (1974).

* В распространенном русском переводе Аристотеля этот фрагмент выглядит следующим образом: «...душа есть пер­вая энтелехия естественного тела...» (Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 1 / Под ред. В. Ф. Асмус. М., Мысль, 1976. с. 395.) — Примеч. научн. ред.

** В отечественной традиции приняты термины Старшая и Младшая Эдды. — Примеч. пер.

30

«Федон», когда Сократ ожидает своей казни после вынесения ему судом Афин смертного приговора. Со­крат предпочел смертную казнь ссылке («Критон»), а когда друзья захотели вызволить его из тюрьмы и переправить в другой город, он отказался. Он ответил, что невозможно его костями, жилами и другими час­тями тела объяснить его решение остаться в Афинах и принять казнь, как нельзя объяснить смысл его ре­чей, обращенных к друзьям, рассматривая свойства звука, воздуха и слуха. Если бы право решать дано было частям его тела, они вскочили бы с места и бро­сились бежать в другой город, спасаясь от смерти. Они поступили бы так, «увлеченные ложным мнением о лучшем» («Федон», 99а, перевод С. П. Маркиша)5 . Действия же самого Сократа можно объяснить, лишь учитывая тот факт, что, будучи сам гражданином Афин, он считал «справедливым и достойным» (в рус­ском переводе «справедливым и прекрасным», 99а) подчиниться воле своего народа и понести определен­ное им наказание. Но приписывать свои действия ча­стям собственного тела, настаивал Сократ, означало бы «смешивать причины с условиями». Иными сло­вами, лишенный частей своего тела, он не смог бы осу­ществить своих намерений, но утверждать, что части тела являются причиной его поступков, было бы ошиб­кой. Тот же, кто в мыслях своих не погружается глуб­же материи, «не может отличить причину от условий, без которых причина не была бы причиной» (в рус­ском переводе: «...не различать между истинной при­чиной и тем, без чего причина не могла бы быть при­чиною», 996).

Итак, уже в IV в. до н. э. встречается строгая фор­мулировка, предостерегающая от смешения причин с условиями. Пользуясь современным языком, мы не должны смешивать необходимые условия с достаточ­ными. Иными словами, наличие частей тела необхо­димо для того, чтобы Сократ мог осуществлять те или иные действия, но сами по себе они не достаточны для действия. Принятое им решение требует не только необходимых биологических условий, но определяет­ся историей жизни Сократа как гражданина Афин и понятиями о справедливости и достоинстве, сформи­рованными им в течение жизни. Если бы Сократ ока­зался в XXI в. и услышал, что его поведение опреде­ляется его мозгом, он счел бы такую точку зрения в равной степени неприемлемой, настаивая на том, что наличие мозга, вероятно, необходимо для принятия решения, но не достаточно, чтобы объяснить его. Если бы право решать было предоставлено его мозгу, он тоже приказал бы своему телу бежать и спасать себя.

Платон (427-347 гг. до н. э.). Интерес Платона к психологическим явлениям считается второстепен-

ным по отношению к другим интересовавшим его темам, поэтому психологические замечания разбро­саны по разным работам. Замечания Платона о про­цессе размышления связаны с темой математическо­го анализа, а мысли о формировании идей и вообра­жении — с созданием произведений искусства. Воспоминание Платон считает реакцией на нечто, замещающее предмет, который в данный момент от­сутствует. Восприятие цвета является совместным результатом работы глаза и соответствующего дви­жения объекта. Аффекты также связаны с движени­ем и определяются состоянием здоровья, лишением или восстановлением, и интеллектуальными дости­жениями6 . В отличие от представлений своих пред­ков гомеровской эпохи, он не помещает аффекты либо иные психологические явления ни в сердце, ни в какую-либо другую часть тела.

Поскольку мы знаем Платона лишь как мыслите­ля, но не как экспериментатора (doer), мы не пред­полагаем, что он мог демонстрировать истинность своих утверждений опытным путем. Однако именно об этом свидетельствуют его сочинения: «Положите правую руку в сосуд с холодной водой, а левую — в сосуд с горячей. Затем положите обе руки в сосуд с водой средней температуры. Правая рука почувству­ет тепло, а левая — холод». Платон использовал эту демонстрацию, чтобы показать относительность на­ших ощущений. Эта относительность, рассуждал он, заставляет нас выйти за границы ненадежных ощу­щений и обратиться к идее истинной температуры, которая является реальной и постоянной и не зави­сит от температуры, ощущаемой нашими органами чувств. Платон рассматривал наши недостоверные ощущения лишь как указание на более совершенные и идеальные формы вещей.

Некоторые авторы приписывают Платону психо­физический дуализм и мистицизм (в частности, Leahey, 1987). Платон действительно наделял Идеи качеством реальности и рассматривал их как высшую форму вещей — их вечный архетип, обладающий иде­альным существованием и более реальный, чем ощу­щаемые нами объекты. На склонность Платона рас­сматривать абстракции как реальные явления значи­тельное влияние оказал его глубокий интерес к геометрии, ибо он рассматривал геометрические фи­гуры как единственные репрезентации реальности. Платон искал конечную суть явлений окружающего мира, лежащую за пределами досягаемости органов чувств. Ощущения могут подводить нас, но разум (букв.: рациональность) способен проникать сквозь поверхностные оболочки вещей к предельной реаль­ности, к их наиболее совершенному образцу, Идеалу, принадлежащему высшему миру.

5 Цифры и буквы в диалогах Платона проставлены в соответствии с Парижским изданием Анри Эстьенна (Henri Estienne), вышедшим в 1578 г., и основанном на греческом тексте, в котором цифры обозначают номера страниц, а бук­вы — номера разделов. Эти обозначения на сегодняшний день являются общепринятыми и используются во всех изда­ниях.

6 Что касается подробного обзора и анализа психологических концепций Платона, см. Kantor (1963); краткий ана­лиз можно найти в Smith (1993b).

31

С целью более наглядной передачи своих идей Пла­тон использовал мифы, аллегории и притчи, обраща­ясь к человеческому воображению, но предупреждал людей, что «не стоит слишком настаивать на том, что данное мною описание души и ее обиталищ есть не­преложная истина» (в русском переводе: «Правда, че­ловеку здравомыслящему не годится утверждать с упорством, будто все обстоит именно так, как я рас­сказал», «Федон», 114). Понимать сказанное Плато­ном буквально значило бы упустить основной смысл его речей. Его «фантастические легенды о бессмертии, сохранении индивидуальности и переселении душ (immortality, persistence and transmigration) являются лишь типичным для Платона способом использова­ния мифологии с целью усиления эффекта своих мо­ральных наставлений» (Kantor, 1963) и основаны на мифах орфического культа (Green, 1990). Так, с помо­щью историй о переселении душ он пытался объяс­нить феномен реминисценции, которую он считал проявлением работы памяти (recollection). Платон не делает допущений о существовании чего-либо вне вре­мени и пространства физического мира — допущений, свойственных психофизическому дуализму. «Плато­на принято считать классическим дуалистом, однако фактически его дуализм не является столь изоблича­емым ныне дуализмом духа и материи. Различение, проводимое Платоном, есть скорее отделение того, что существует в форме, подобной математическим урав­нениям, от объектов, которые можно описывать и об­суждать» (Kantor, 1981a).

Что же касается налета мистицизма, верного спут­ника дуализма, этот вопрос рассматривает издатель переводов Платона (Cairns, 1961). Он приходит к вы-

воду, что Платон стремится к достижению ясности сво­их идей, и использует с этой целью логику и рациональ­ность, а не веру, апеллирующую к интуиции и чувствам, излюбленным объектам спекуляций мистиков.

Аристотель (384-322 гг. до н. э.). Первое систе­матическое психологическое учение Запада возник­ло из биологических исследований Аристотеля. Учи­тывая этот факт, можно было бы предположить, что его психологическая система должна являться орга-ноцентрической, однако она обнаруживает родство со взглядами Сократа и Платона, рассматривающих психологические явления как нечто большее, чем просто функции отдельных частей тела. Тем не ме­нее Аристотель все же признавал участие в психоло­гических явлениях биологических структур и функ­ций и отводил сердцу и связанным с ним кровенос­ным сосудам регулирующую роль (Everson, 1997). Благодаря своим биологическим исследованиям он пришел к пониманию того, что многие проявления активности живых организмов представляют собой не просто функции биологических органов и тканей, но также неразрывно связаны с объектами, с которы­ми эти организмы вступают во взаимодействие. Та­ким образом, психологические явления представля­ют собой результат совместного действия объекта и организма (Kantor, 1963; Randall, 1960; Shute, 1944; Smith, 1971, 1974, 1977, 1993b; Tolman, 1994)7 .

Его понятие псюхе8 , или души, как актуализации потенциала тела (De Anima, 412a, 28-29)9 до неко­торой степени органоцентрично, однако он описыва­ет актуальную активность как взаимодействие или


7 Переводам трудов Аристотеля были даны латинские названия. Основная часть его психологического учения со­держится в трактате «О душе» («De Anima»), однако важные мысли можно встретить и в его небольших работах. Трак­тат «Об ощущениях» («De Sensu») и другие сочинения собраны в книге под названием «Parva Naturalia», а также в книгах VIII и IX («Historia Animalium»). Система нумерации в его книгах основана на пятитомном издании Беккера (Bekker) на греческом языке, опубликованном в Берлине в 1831-1870 гг. Обозначения типа: (О душе, 4126, 31) означа­ют: страница 412, колонка б, строка 31 по изданию Беккера. Данная система не соответствует разбивке на страницы, печати в одну колонку и количеству строк в странице, используемых в других изданиях. Тем не менее, поскольку нуме­рация по Беккеру является последовательной, нахождение нужного фрагмента текста не представляется сложным.

Тем, кто хотел бы подробнее ознакомиться с источниками, в которых рассматривается психологическое учение Ари­стотеля, помимо переводов его собственных сочинений, а также тем, для кого понимание написанных сложным языком трудов Аристотеля представляет трудности, мы рекомендуем три работы, которые могут послужить наилучшим вве­дением к изучению его философии: небольшую книгу Шют (Shute, 1944), главу 5 книги Рэндалла (Randall, 1960) и главу 9 книги Кантора (Kantor, 1963).

8 В большинстве переводов слово «psuche» переводится как «душа» («soul»), — перевод вполне приемлемый, если вкладывать в это слово тот первоначальный смысл, который заложен в нем в «Беовульфе», однако способный ввести в заблуждение тех, кто будет склонен придавать ему современное религиозное значение.

9 «Псюхе есть форма живого тела. Придать телу форму — значит определить, какого рода вещью является данное тело. Быть живым телом — значит обладать способностью к активности; таким образом, псюхе является той способно­стью к активности, обладание которой определяет род рассматриваемого тела» (Everson, 1997).

32

совместное действие организма и объекта. На рис. 2.1 схематически представлено различие между более поздним пониманием псюхе как причинного агента (как правило, сверхъестественного) и значением это­го слова в понимании Аристотеля.

В первом случае объект является причиной, по­буждающей псюхе производить ощущение, мотив, или ментальный акт, вызывающий, в свою очередь, реакцию организма. Аристотель же рассматривает псюхе как взаимодействие, что отражено двойной стрелкой. Это не вещь и не агент; псюхе не обладает самостоятельным существованием, а потому не мо­жет являться причиной чего-либо. Душа в понима­нии Аристотеля существует лишь как отношение. Действие же разворачивается исключительно между реагирующим организмом и объектом.

Например, процесс ощущения требует, с одной сто­роны, наличия у организма способности к ощущению, с другой — объекта, который может стать предметом ощущения, ощущаемым объектом (De Anima, 418-25; De Sensu, 436-40). Орган чувств должен изменяться таким образом, чтобы приспособиться к форме ощу­щаемого объекта (Everson, 1997). Ощущение также требует наличия контактной среды, каковой являет­ся свет или звук. Что касается зрительного ощущения, то лишь в том случае, когда (а) свет обеспечил про­зрачность среды — воздуха или воды, когда (б) при­сутствует потенциально ощутимый объект и когда (в) присутствует организм, обладающий способнос­тью ощущать данный объект, совместное действие ощутимого объекта и ощущающего организма состав­ляет акт ощущения (Smith, 1971, 1983). Объект и организм хоть и взаимозависимы, но не сливаются друг с другом, обладая самостоятельным существова­нием. «Действие воспринимаемого чувством объекта и действие воспринимающего [этот объект] чувства тождественны, но различие между их бытием сохра­няется» (De Anima, 425b, 26-27), так же как звук из­дает и ударяемое, и ударяющее, но различным обра­зом (De Anima, 420a, 19-20). Таким образом, ощуще­ние представляет собой совместную актуализацию двух потенциалов и локализовано не в органе и не в объекте, но в их отношении. Оно также не является превращением света в репрезентацию объекта, как полагает ряд ведущих современных ученых, занима­ющихся теорией восприятия. Аристотель считает лучи света одним из необходимых условий зрения, однако мы не видим сами световые лучи. Зрение же представляет собой взаимодействие способного ви­деть организма и доступного восприятию объекта, на­ходящегося в воздушной среде и достаточно освещен­ного. Когда Аристотель переходит от анализа сенсор­ных качеств к рассмотрению более сложных актов распознавания и обозначения объектов, как в выска­зывании «это сын Диара» (De Anima, 418a, 20-24), он

признает, что этот акт требует участия уже не отдель­ного органа чувств, а всего организма.

В акте воображения (De Anima, 428-434) орга­низм реагирует на отсутствующий объект благода­ря наличию другого объекта. Даже такие существа, как муравьи, пчелы и личинки, наделены ощущени­ем. Однако Аристотель утверждает, что они не спо­собны к воображению. Кроме того, он считает, что ощущения, как правило, достоверны (в отличие от Платона), тогда как воображение в основном обман­чиво. Тем не менее функции воображения тесно свя­заны с ощущениями и реализуются в тех же орга­нах, когда ранее ощущаемый объект уже не доступен для организма. Совместное действие воображения и ощущения позволяет нам определять такие харак­теристики вещей, как единство, движение или по­кой, величина, пространственная форма (figure), ко­личество и другие, не ощущаемые непосредственно (indirect) качества вещей, как это происходит, ког­да мы, скажем, опознаем в белом объекте «сына Ди-ара». Образ является репрезентацией отсутствую­щего объекта как остаточного движения. Мышле­ние, рассуждение и счет возможны благодаря отвлечению detachment) от исходного объекта (Kantor, 1963; Randall, 1960).

Как и ощущение, мышление не локализовано в организме. Оно требует предшествующего ощуще­ния, но затем становится независимым от него, и это относительное отвлечение от объекта позволяет осу­ществлять сложный акт мышления. Как суждение, так и воображение принимают участие в мышлении и являются потенциальными источниками ошибок, тогда как ощущения, поскольку они предполагают контакт с объектом, за редким исключением досто­верны. Мышление предполагает сравнение и умоза­ключение, что позволяет нам постигать универсалии, то есть не отдельные вещи, а общности (generalities), как, скажем, прямота или единство. Со стороны объекта те «вещи», о которых размышляют, облада­ют лишь формой, но не материей; а значит, то, о чем размышляют, и сама мысль — тождественны. Средо­точием мыслей является ну с, высшая функция псю­хе10 , однако сам нус не имеет локализации. Он обла­дает существованием лишь как мыслительный акт сам по себе, являющийся совместным продуктом формы вещи, о которой размышляют, и мыслящего организма (De Anima, 429b, 33) «В любом случае активно мыслящий нус есть то, что он мыслит» (De Anima, 431b, ft.) В частности, силлогизм или матема­тическая формула существуют лишь как акт «нуси-рования» ( nousing).

Аристотель также рассматривает запоминание и вспоминание (remembering and recollecting), рассуж­дение, аппетит или мотивацию, грезы и сновидения (dreaming), знание, аффекты, интеллектуальную дея-

10 Нус обычно переводят как «ум» («mind»), хотя такой перевод определенно вводит в заблуждение. Правильнее ос­тавить этот термин без перевода и следить за тем, как его использует Аристотель. См. также его использование Гомером ранее в данной главе.

33

тельность и, кроме того, ряд тем, которые мы скорее отнесли бы к биологии (физиологии), а не к психоло­гии, такие как сон и бодрствование, молодость и ста­рость, жизнь и смерть, дыхание (respiraton), краткость или продолжительность жизни, питание и перемеще­ние в пространстве (locomotion), — как относящиеся к сфере действия псюхе. Все эти темы объединяет его биопсихологическая ориентация. Результатом этой ориентации явился и вывод Аристотеля о том, что не все виды активности могут быть поняты как функции биологических структур, но предполагают другой уро­вень организации, включающий отношения организ­ма и объекта. Таким образом, уже в IV в. до н. э. Ари­стотель приходит к точке зрения, альтернативной све­дению психологических явлений к таким биологическим структурам, как органы чувств или мозг. Несмотря на свой биопсихологический подход, он явился первым мыслителем, разработавшим систе­матическое психологическое учение, которое не явля­лось органоцентрическим и не содержало психофизи­ческого дуализма в любой из его форм.

Переводчик и комментатор Аристотеля Ричард Сорабьи (Sorabji) придерживается несколько мента-листской интерпретации учения Аристотеля о памя­ти, сближая его с представителями английского эм­пиризма, хотя и признает, что «у Аристотеля не было слова или какого-либо понятия, соответствующего нашему пониманию "ментального" (Sorabji, 1972). Дебора Модрак (Modrak, 1987) сначала приписыва­ет Аристотелю дуалистические взгляды на душу и тело, а затем пытается продемонстрировать, как ма­стерски он обращается с теми понятиями, которые она сама же ему приписывает. Для Аристотеля пси­хологическое событие не локализовано в душе или каком-либо другом органе, но находится на ином уровне организации, чем уровень функционирования отдельных органов, — на уровне взаимодействия организма и объекта. Взгляды, предполагающие вза­имозависимость организма и объекта, не только не содержат сведения психологических событий к био­логии, но и избавляют психологию от дуализма внешнего и внутреннего, свойственного ментализму. Психология Аристотеля «знаменует собой более глу­бокое понимание, требующееся от позднейших пред­ставителей этой науки, чем свойственное многим из современных психологов» (Everson, 1997).

Выводы. Проведенный нами краткий обзор пока что не выявил никаких свидетельств существования психофизического дуализма у охотников-собирате­лей и индоевропейцев, а также у мыслителей клас­сической Греции, Японии и Китая. Вместо этого он показал, что органоцентрический взгляд на психоло­гию являлся преобладающим лишь до тех пор, пока его не отверг Сократ, и что этого взгляда уже не при­держивается Платон, а Аристотель, разработав пер­вую натуралистическую и систематическую психо­логию, предложил ему конкретную альтернативу. Эта историческая тенденция свидетельствует о том, что психофизический дуализм, вопреки мнению ряда

современных психологов (см. с. 27), является отнюдь не вечным и не единственно возможным способом психологического мышления. Альтернатива как ор-ганоцентрической, так и дуалистической психологии была предложена уже в IV в. до н. э. В следующем разделе мы познакомимся с историческими учения­ми, которые проливают свет на другие вопросы, а именно где, когда и при каких исторических услови­ях возникает психофизический дуализм.

Эллинистическая Греция и психофизический дуализм

Философия совладания. Эллинистический пери­од греческой истории сменяет классический период, начавшийся в 323 г. до н. э. и продолжавшийся до эпохи Римского господства, наступившей в 30 г. до н. э. Первые полтора столетия этой эпохи (323-146) были отмечены властью диктаторов, образованием воинственных империй, научными и техническими достижениями и развитием философских направле­ний, не столько ориентированных на познание мира (как это имело место в школах Платона и Аристоте­ля), сколько стремившихся справиться с растущим чувством непрочности существования.

Окончательная победа Спарты над Афинами в 404 г. до н. э. и последовавшее за ней столетие вражды об­легчили завоевание Греции Филиппом и его сыном Александром (356-323 гг. до н. э.). Именно в этот пе­риод военных действий совершается казнь Сократа (399 г. до н. э.). Вслед за завоеванием Александром Греции, а также огромных территорий, простираю­щихся на юг (Египет) и на восток (Индия), наступа­ет короткий период мира. Затем смерть Александра и распад образованной им империи приводят к но­вой вспышке взаимной вражды, и Аристотель вы­нужден покинуть Афины, чтобы избежать участи Сократа. С упадком и полным распадом политичес­кой организации и государственных институтов, яв­лявшихся для граждан Афин предметом гордости и основой стабильности и достижений их города-госу­дарства, уверенность греков в себе сильно пошатну­лась. Система полисов, или греческих городов-госу­дарств, начинает распадаться, и на смену ей прихо­дит авторитарный режим. Утрата столь высоко чтимого полиса и личной идентификации с ним ли­шила греков «твердой почвы и смысла существова­ния, что явилось одной из наиболее характерных черт, присущих Греции на протяжении всего эллини­стического периода» (Green, 1990). Видный историк, изучавший эллинистическую Грецию, так описыва­ет это смутное время:

«Одна война следовала за другой — войны меж­ду могущественными монархиями, региональные войны, местные (domestic) войны внутри монархий и городов-государств, восстания коренного насе­ления против греков. Эти войны становились все более и более разрушительными, жестокими и де-

34

морализующими. Не удовлетворенные разруше­нием только что созданного своими же собствен­ными руками, правители Греции вовлекают нового участника в свою разрушительную игру. Тень Рима появляется на западном горизонте, и вскоре Рим начинает принимать активное участие в полити­ческой жизни эллинистического мира, сначала как защитник свобод греков от монархий, затем как благосклонный советник по внутренним делам эл­линистических государств, и, наконец, как требо­вательный и1 безжалостный господин и греческих городов, и эллинистических монархий» (Rostovtsev, 1938-1939, р. 16).

Интерес к природному миру, включая психоло­гические события, способствовал решению соци­альных проблем и философским течениям, пытаю­щимся совладать с растущей нестабильностью жиз­ни. Поначалу эти философские течения были натуралистическими, унаследовав обращенность классической Греции к внешнему миру, но затем ин­терес греков к природе начинает угасать. Наиболее известны пять таких философских направлений, а названия четырех из них стали терминами, которы­ми мы пользуемся и сегодня: скептики, циники (ки­ники), стоики и эпикурейцы. Хотя эти течения мыс­ли не рассматривают непосредственно психологичес­кую проблематику, они сами по себе являются психологическими продуктами социальных условий.

Скептики подвергли сомнению способность лю­дей познать истину. Человеку следует воздерживать­ся от суждений, отказаться от привязанностей, и то­гда он сможет обрести покой в этом опасном мире. Взгляды скептиков способствовали как развитию негативного (пессимистического) отношения к жиз­ни, так и выработке здорового подозрения к голо­словным утверждениям.

Наиболее негативистскими являлись взгляды ци­ников (или киников / cynics", буквально: «собакопо-добных»), которые пожелали жить, подобно собакам, отрицая все человеческие нормы и ценности. Цини­ки считали, что единственным благом является доб­родетель. Она одна может привести человека к счас­тью, и ее следует достигать путем ограничения всех желаний и свобод. (Отметьте параллели с буддиз­мом, который также сформировался в условиях не­стабильности и согласно учению которого не имею­щий желаний не будет подвержен страданию, что бы ни случилось.) Богатство, честь, свобода, здоровье, даже сама жизнь были не только безразличны цини­кам, но фактически ими презираемы. Человек не дол-

жен уважать цивилизацию, ее законы и моральные принципы. Он должен отрицать верность всему, включая семью, друзей и государство. Циники выс­тавляли напоказ свою бедность, презрение к удо­вольствиям и безразличие к другим людям как выс­шие проявления своей добродетели. Их отвержение мира и безразличие к нему делало их неподвержен­ными страданиям; им нечего было терять.

Стоики ( stoics), чье название происходит от слова stoa (стоа) — крытая колоннада или porch (портик) — крытая галерея, где они излагали свое учение, также пытались учить людей добродетели или искусству пра­вильно жить. Для ее достижения человек должен знать логику и физику, чтобы понять вселенную. В соответ­ствии с физическими взглядами стоиков, теос (боже­ство), псюхе, вещество, сила, отношения, порок и доб­родетель — все это является материальным. По своим физическим качествам люди отличаются от всей ос­тальной части вселенной только наличием разума (reason), посредством которого они могут управлять своими действиями. Благодаря разуму люди знают, что добродетель есть пребывание в гармонии со своей ис­тинной человеческой сущностью. Разум говорит нам, что власть, слава, богатство, здоровье и даже сама жизнь не является добродетелью, равно как и желание, боль, бедность, нищета и смерть не есть зло. Поэтому стоики равнодушны ко всему этому. Благодаря разуму люди могут стать свободными от желаний и научиться управлять собой. Мудрый приемлет все, что выпадает на его долю. Он может приспособиться к тяжелым об­стоятельствам (именно это мы понимаем под стоичес­ким характером), поскольку его сила кроется в рацио­нальном постижении жизни. Когда жизнь становится невыносимой, стоик может победить ее, покончив с со­бой. Стоики отказываются от жизни так же, как они от­казываются от желаний, что является для них сред­ством сохранить свою независимость. Другой аспект стоической философии заключается в том, что разум­ная жизнь невозможна без социальных обязанностей, справедливости, милосердия и дружбы. Разум являет­ся основой общества и объединяет людей. Гражданство человека не имеет особого значения, но социальная общ­ность всех рациональных человеческих существ, при­надлежащих ко всем обществам, имеет огромную цен­ность. Эти взгляды подготовили почву и для универ­сального христианского братства людей. Стоицизм принимает более мистические формы в Римской импе­рии, еще более способствуя распространению в ней христианского учения.

Греческий город Кирены, расположенный к югу от Афин на побережье, был богатым и процветающим. Первоначально киренаики искали непосредственно-

11 Слово «циники» ( cynics) произносилось также как «куники» (латинское kunikos от греческого kuvikos), что делает эти слова совершенно непохожими друг на друга, поскольку, во-первых, звук «к» фонетически переходит в «ц» (анало­гично, в латыни передача звука «к» с помощью буквы «с» приводит к тому, что во французском языке этот звук превра­щается в «s», а вместе с завоеванием Англии норманнами такое произношение распространяется и на территории Ве­ликобритании) и, во-вторых, звук «у» в европейских языках в ряде случаев фонетически переходит в «и» (это связано с тем, что в греческом языке заглавная буква «ипсилон» писалась как «Y»).

35

го получения наслаждения как высшего блага, одна­ко разным людям доставляют наибольшее насла­ждение различные вещи. В то же время Эгееий (Hegesias), известный под именем Искатель смерти, утверждал, что счастье — не более чем иллюзия и единственной вещью, достойной стремления к ней, является смерть и избавление от страданий. Таким образом, данное направление представляет собой не что иное, как бегство от действительности.

Учение эпикурейцев (названное именем своего ос­нователя Эпикура, 340-270 гг. до н. э.) гласит, что главная цель человеческой жизни — наслаждение, а высшим наслаждением является безмятежность и покой. Как путь потворства своим желаниям, так и путь отрешения или самоограничения не может быть правильным. Человек должен стремиться получить максимум удовольствий, испытывая минимум печа­лей. Добродетель является не конечной целью, но средством достижения счастья, и следовать ей следу­ет лишь в той степени, в которой она приводит чело­века к счастью. Эпикурейцы считали, что все вещи и события во вселенной состоят из атомов. При таком взгляде не оставалось места вере в паранормальное или сверхъестественное, распространению которой способствовали смутные времена IV-III вв. до н. э. Даже смерть, писал Эпикур, «для нас ничто, посколь­ку пока мы есть — нет смерти, а когда приходит смерть — нет нас». Эпикурейцы рассматривали ато­мы и пустоту как целостность бытия, ища в них ис­точник определенности, спокойствия и уверенности, столь необходимых для того, чтобы совладать с окру­жающими их политическими и социальными условиями. Ученый и мудрый свободен от страха.

Эллинистическая наука. В эллинистический пе­риод греческой истории основной интеллектуальный центр перемещается из Афин в Александрию — го­род, основанный Александром в дельте Нила после захвата Египта. Этот город лежал на пересечении торговых путей и привлекал к себе людей с различ­ными интеллектуальными традициями, от мистичес­ких учений Востока до объективного натурализма греков. Великая Александрийская библиотека и му­зей выполняли функции современных университе­тов, предоставляя ищущим знаний даже пропитание и жилье. Библиотека хранила множество рукописей классического периода, большинство из которых до нас не дошло. Такая среда способствовала процвета­нию таких наук, как астрономия, физика и, отчасти, биология. Психологии, однако, после Аристотеля уделялось лишь весьма ограниченное внимание. Преобладание чисто словесных интеллектуальных практик (использование аллегорий, загадок, компи­ляций и формальных построений) явилось одной из основных причин возникновения психофизического дуализма, сменившего натуралистическую филосо­фию. Определенный парадокс заключается в том, что психология как научная дисциплина не участвовала в общем процветании наук, хотя сама по себе смена научной ориентации, заключающаяся в утрате инте-

реса к природному миру и обращении к трансприрод­ной или нефизической реальности, явилась психологи­ческой реакцией на социальные условия.

Аристарх Самосский (310-230 гг. до н. э.), чьим учителем был слушатель основанного Аристотелем Лицея, официально придерживался мнения, что Зем­ля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, а ре­зультатом вращения Земли вокруг своей оси являет­ся смена дня и ночи. Из отсутствия эффектов парал­лакса (звезды не смещаются друг относительно друга при взгляде с различных точек земной поверхности) он сделал правильный вывод, что звезды удалены от нас на огромные расстояния. Точка в центре земной орбиты относится к ее величине так же, как сама эта орбита относится к расстоянию до звезд (Sarton, 1959). Чтобы определить расстояние от Земли до Луны и Солнца, Аристарх использовал метод триан­гуляции (Singer, 1959). Хотя полученные им данные были неточны, сам метод измерения был правильным. Эратосфен Киренский (275-195 гг. до п. э.) был све­дущ во многих дисциплинах и служил главным алек­сандрийским библиотекарем. Измерив угол падения тени в день летнего солнцестояния в двух городах, находящихся на различных широтах, расстояние меж­ду которыми было известно, он смог вычислить раз­меры Земли с погрешностью менее одного процента. К числу великих мыслителей этой эпохи принадлежа­ли также Евклид (ок. 300 г. до н. э.), создатель систе­мы геометрии, носящей его имя; Архимед (287-212 гг. до н. э.), известный своими физическими открытия­ми и техническими изобретениями, Диофант (III в. до н. э.), способствовавший значительному развитию математики; и Гиппарх, составивший точную карту звездною неба с координатами звезд. Однако работы психологического характера по большей части служи­ли развитию философии приспособления к суровым условиям окружающей действительности, а не пресле­довали цели понимания таких психологических явле­ний, как восприятие, мышление или воображение.

Смутные времена Греко-римской империи. Не­смотря на достижения александрийской науки, мрач­ные тучи уже нависли над горизонтом. Непосильное бремя налогов, установленных правителями бывшей империи Александра, такими как Птолемеи в Егип­те и Селевкиды в Сирии, и конфискация имущества за долги поставили земледельцев на колени. Населя­ющие сельскую местность земледельцы эксплуати­ровались торговцами, живущими в городах, а также самим правительством. Для ремесленников и строи­телей тоже наступили тяжелые времена. Все богат­ство оказалось в руках кучки правителей и их сви­ты, высших чиновников, купцов и ростовщиков. Большинство же населения находилось на грани го­лодной смерти, и общий уровень жизни резко упал. Состоятельные граждане Афин и Коринфа, а также прибрежных городов на территории современной Турции, таких как Эфес и Милет, помогали голода­ющим продуктами. На их деньги строились обще­ственные сооружения — храмы и гимназии, чтобы

36

предотвратить беспорядки и выступления против элиты (Green, 1990). Нескончаемые войны подрыва­ли экономику Греции и наводнили ее большим коли­чеством рабов. «Рост цен, низкие доходы и конкурен­ция со стороны рабского труда являлись постоянным источником угрозы для низко- и среднеквалифици-рованных свободных работников» (Green, 1990). Рабство препятствовало перераспределению бо­гатств путем оплаты труда и распространению новых рынков товаров и услуг. Однако накопленное богат­ство было огромным. «Деньги можно было брать го­лыми руками, и военачальники, начиная от Суллы и заканчивая Антонием, не замедлили воспользовать­ся шансом сорвать куш. То, что оставалось после них, прибирали к рукам сборщики налогов (publicani) и местные правители» (Green 1990). Участь простого люда, жившего в ту эпоху, описана так:

«Их жизнь была тяжелой и мрачной и станови­лась все безотраднее; они погрязали в нужде, доходы все падали, а тревога за завтрашний день все возрастала. Так, каждый в любую минуту мог оказаться захваченным в плен или похищенным пиратами и оставаться рабом до конца своих дней. Их родной город, любимый полис, уже не мог обеспечить им защиту. Даже в наиболее про­цветающих городах, Афинах и Родосе, господ­ствовал дух глубокой униженности и разложения. Гордые цари также уже не могли эффективно управлять; в сущности, они были сломлены. Не­удивительно, что в такой атмосфере родился пре­зираемый образ «грека» (Graeculus), описанный римскими писателями: деморализованный и бес­честный, профессиональный лжец и льстец, эго­истичный спекулянт и эксплуататор; каждый думал лишьотом, как обеспечить хотя бы минимальный уровень благополучия себе и своим детям...» (Rostovtsev, 1938-39, р. 18-19).

В Италии ситуация была не лучше. Порабощение Римом других народов особенно усилилось после 223 г. до н. э., когда римские войска разрушили Ман-тинею, город Аркадии. Между 200 и 150 гг. римляне захватили по меньшей мере четверть миллионов ра­бов (для сравнения: население Афин составляло 100 000 человек), однако практика порабощения на­родов началась еще в 296 г. (Green, 1990). Многие рабы отправлялись на пшеничные ноля и скотовод­ческие фермы Сицилии и южной Италии, где они работали группами, скованными общей цепью. В са­мом Риме был период, когда рабы составляли 75% населения. На Сицилии происходили восстания ра­бов в 136-131 гг. и в 104-101 гг. до н. э. Все восстав­шие были подвергнуты ужасным наказаниям и каз-

нены. Обеспокоенный тем, что горстка богачей почти полностью искоренила среднее сословие и крестьян, сосредоточив в своих руках все земли и богатство, Тиберий, один из двух братьев Гракхов, принимая выборный сан трибуна в 133 г., поклялся помочь ли­шившимся своих владений. Но после того как он провел (в сенате) закон о перераспределении обще­ственных земель, его убили. Его брат Гай был избран в сенат в 121 г. и осуществил ряд реформ, направлен­ных на помощь бедным. Однако он также был убит, его реформы отменены; а социальные и политичес­кие войны вспыхнули снова. «Два столетия, предше­ствовавшие наступлению христианской эры, были периодом непрекращающихся бедствий. На какое-то время Рим прекратил военные действия и дал миру спокойно вздохнуть, но после правления Антонина счастье покинуло античный мир» (Angus, 1975).

Эллинистическая одержимость словом и истоки психофизического дуализма. Учитывая сложившую­ся ситуацию, становится понятным, что даже приви­легированные интеллектуалы стали отворачиваться от этого презренного мира и искать удовлетворения в личных занятиях. Пересечение греческих и восточных течений мысли еще более способствовало развитию такой ориентации. Греческая объективность и интерес к природе встретились с индийским стремлением к невыразимому и иллюзорному, к нирване. Монотеис­тические взгляды были заимствованы из зороастрий-ской религии персов и иудейских текстов из Палес­тины. Как и сами народы, пришедшие из Месопота­мии, Карфагена и Китая, смешивались их взгляды и верования. Анализ текстов и их словесные интерпре­тации подменили собой наблюдение и выяснение ис­тины в процессе открытого диалога. Схоласты* при­нижали значение греческой науки и превозносили слово как способное проявить скрытую (underlying) реальность. Греческий интерес к риторике и искусст­ву ведения спора и убеждения был превращен в тек­стуальный анализ. Александрийские мыслители при­нялись за исследование грамматики, объективное за­нятие, придававшее все большую силу словам и ослаблявшее внимание к тому, что они обозначают.

Во II в. до н. э. Дионисий (Фракийский, Thrax) усовершенствовал аллегорический метод обнаруже­ния скрытых значений, содержащихся в граммати­ческих структурах. Этот метод позволял схоластам вычитывать из текстов смыслы, отличные от лежа­щих на поверхности, то есть не буквальные, а алле­горические смыслы. Иудейский мыслитель Филон Александрийский достиг наибольшей известности в использовании этого метода. Он попытался проде­монстрировать, что такие греческие авторы, как Пла­тон и Аристотель, черпали вдохновение в древнеев­рейских писаниях. Тем самым он соединил иудейс­кую религию и греческую науку. Основываясь на более ранних примерах, таких как Посейдон у сто-

* scholars — в дальнейшем это слово также употребляется в более широком значении — «ученые», «мыслители». — Примеч. пер.

37

иков, он трансформировал иудейского бога из гнев­ного, завистливого, мстительного и тщеславного (требующего поклонения и жертв), а также наделен­ного другими чисто человеческими характеристика­ми, в индивидуальное воплощение совершенного творца. Бог, созданный Филоном, был вознесен над физическим миром: непознаваемый, вечный и неиз­менный — Единый. Мы можем говорить не о том, что он представляет собой, а лишь о том, чем он не явля­ется, и все же он наполняет наши сердца восторгом и пророчествами (Randall, 1970a). Филон выходит за границы сверхчеловеческого и с помощью слов со­здает образ сверхъестественного. Эта трансформация подготовила почву для возникновения нефизической и спиритуалистической психологии, умещавшейся рядом с физическим телом, или, другими словами, создала условия для выхода на сцену психофизичес­кого дуализма (Kantor, 1963).

Греко-римские секты. Период с 146 до 30 г. озна­меновался дальнейшим упадком. Он начался с окон­чательного завоевания Римом Востока и закончился битвой при Акциуме (Actium), установившей господ­ство Рима над Египтом времен Птолемея. Это был период классовых конфликтов, гражданских войн и экономического империализма. Процветало пират­ство, правящие классы были развращены завоеван­ными богатствами, а трудовой народ впал в рабскую зависимость. В стране бушевали гражданские и меж­национальные войны и классовые конфликты; над людьми нависла угроза порабощения и смерти. В та­кой обстановке возрастали отчаяние, пессимизм и аскетизм народа (Murray, 1955; Rostovtsev (ff), 1957). Возвратившиеся из походов римские солдаты и мо­ряки распространили в Вечном Городе восточные культы, обещающие блаженную загробную жизнь. Эти культы постепенно прижились на римской зем­ле и начали вытеснять традиционные римские веро­вания, не слишком много обещающие людям при попадании на тот свет. В ответ на это в интеллекту­альных кругах было разработано учение о сверхъес­тественном, как области, над которой не властны за­коны этого презренного мира.

Вдобавок к одержимости интеллектуалов игрой словами проявилась также реакция на социальные условия со стороны широкой публики (к которой присоединились, однако, и многие интеллектуалы) — интерес к культам или сектам, магии и предсказа­нию будущего. Эта тенденция стала набирать силу уже в V в. и продолжала развиваться в течение все­го периода Римской империи. В эпоху неопределен­ности и страха эти учения предлагали человеку не­что конкретное — они наделяли своих последовате­лей способностью контролировать судьбу. Хотя поклонение древним олимпийским богам продол­жалось, оно было скорее данью традиции, чем осмысленной верой. Тем временем все более распро­странялось увлечение предсказывать и изменять Судьбу («Tyche»), под которой обычно понималась неминуемая смерть. Если судьба является пред-

определенной, она может быть предсказана, а зна­чит, человек способен с помощью определенных практик узнать свое будущее. Получило распрост­ранение множество способов предсказания: по клу­бам дыма, полету птиц или содержанию сновиде­ний, однако астрология, берущая начало в Вавило­не и перешедшая оттуда в Египет, а затем в Грецию и Рим, постепенно заняла господствующее положе­ние. По иронии судьбы величайшие достижения ма­тематики и астрономии соседствовали с повсемест­ным увлечением астрологией.

Корни многих сект восходят к сезонным празд­никам, утверждающим и прославляющим возрож­дение природы в смене времен года. Позднее это представление было распространено сектантами также и на личное возрождение в лучшем мире, сво­бодном от земных горестей. Наибольшей известно­сти достигли секты, поклоняющиеся египетским богам Исиде и Осирису; фригийскому Аттису или Великой матери богов Кибеле (Фригия была распо­ложена на территории современной центральной Турции); персидскому Митре (современный Иран) и Иисусу Христу из Палестины. Среди других бо­жеств можно назвать сирийского Баала, иудейско­го бога Яхве из Палестины (невыразимое JHWH, означающее «быть» или «дышать» и произносимое как Яхве или Иегова), Диониса и Орфея из Фракии, расположенной в северной Греции (а также на тер­ритории современной северной Болгарии и северо­западной Турции), греческого Геракла (римского Геркулеса) и Адониса из Месопотамии. Обо всех богах, кроме Баала, Яхве и Кибелы, говорилось, что они умерли и воскресли, однако даже эти три боже­ства были связаны с идеей воскрешения посред­ством их связи с другими богами (Баал и Кибела — с Аттисом, а Яхве — с Христом). Геракл, Орфей и Иисус были рождены в человеческом облике, умер­ли мучительной смертью и были вознесены на не­беса своими божественными отцами, откуда ниспо­сылали блага на своих почитателей. Этим богам был присвоен титул «Господь». Верующие пытались ве­сти праведную жизнь, поклоняться совершенному богу и культивировать в себе братские чувства по отношению к другим (Brandon. 1963, 1969; Eliade, 1954, Haydon, 1967; James, 1960,1961,Turcan, 1996).

Некоторые из этих верований и ритуалов, наряду со многими другими, проникли также в христиан­ство, и христианские теологи (в частности, Ориген) были возмущены сходством «языческих» сект с их собственным вероучением, не понимая того, что именно последнее заимствовало у первых, а не наобо­рот. Все эти секты, включая христианство, выполня­ли сходные психологические функции — вселяли надежду на лучшую жизнь после смерти и чувство уверенности и покоя в земном существовании. За четыре столетия поиски истины уступили место по­искам спасения, изучение природных явлений — сло­весным построениям, а наслаждение радостями жиз­ни — подготовке к смерти.

38

Греко-римский спиритуализм: сверхъестествен­ная душа. Римляне принесли мир (Pax Romana) управляемым ими народам, но их правление было жестоким и притесняющим. Налоги римских властей оказались не менее разорительны, чем налоги элли­нистических диктаторов, и в конце концов уничто­жили средний класс, тогда как сосредоточившие в своих руках все богатства землевладельцы отказыва­лись их платить. К тому же римлянам потребовалось четыре столетия, чтобы научиться управлять завое­ванными ими огромными территориями, населенны­ми совершенно различными народами. К тому вре­мени как они овладели этим искусством в период правления Диоклетиана (284-305), империя уже на­ходилась на стадии распада (Barnes, 1965). Но не­смотря на это римский воинствующий мир нес с со­бой торговлю, которой занимались в основном гре­ки, сирийцы и иудеи, а также распространил по миру культуру Среднего Востока и Греции, которая в ко­нечном счете возобладала над римской и дошла до наших дней.

Если скептики, киники, стоики, киренаики и эпи­курейцы «искали спасения в этом мире, то по мере того как жажда избавления от страданий росла, люди стали искать спасения от этого мира» (Randall, 1970a). В эллинистическую эпоху получа­ет распространение персонализм, отношение к жиз­ни, ставящее собственные интересы выше граждан­ских обязанностей (Kantor, 1963). Утверждение до­стоинства индивидуума и равенства всех людей — взгляд, особенно ярко проявившийся в результате соединения учения стоиков с иудаистско-христиан-ской доктриной, — явилось тем вкладом, который в наши дни считается наиболее ценным из наследия того периода (Randall, 1970a). Шло время, менялись исторические условия, и персонализм уступил мес­то спиритуализму, учению о том, что человек отли­чается от животных наличием у него сверхъесте­ственной псюхе, которую мы теперь называем пси­хикой (psyche), или душой.

Источники представлений о душе как сверхъесте­ственном агенте не так хорошо известны нам, как источники представлений о сверхъестественных бо­жествах, но мы знаем, что в I в. до н. э. римский поэт Гораций (65-8 гг. до н. э.), последователь эпикурей­ской традиции, отрицал существование богов и за­гробной жизни. Лукреций (95-55 гг. до н. э.), быв­ший также римским последователем Эпикура, в сво­ем сочинении «О природе вещей» выступает против суеверий своего времени, к которым он относит веру как в сверхъестественное, так и в сверхчеловеческое. Будучи верен философским принципам своей шко­лы, он развивает психологическое учение, основан­ное на гипотезе о существовании атомов, предложен­ной Демокритом. Это учение явилось последним выражением натуралистической психологии на про­тяжении многих столетий. Лукреций доказывает ма­териальность души (mind):

«Пусть хоть не нйсмерть сразит нас копье, с ужасающей силой

Жилы и кости пронзив и внутрь глубоко проник­нув,

Все же мы замертво тут опускаемся наземь в томленьи

Сладком, но вдруг на земле возбуждается ум, и порою

На ноги смутное в нас возникает желанье под­няться.

Значит, нам должно признать, что духа приро­да телесна,

Раз от оружья она и ударов телесных страдает».

(Lucretius, 1951, III, 178-80/Лукреций, 1958, III, 170-176, пер. Ф. А. Петровского)

Сам факт, что Лукрецию приходится доказывать свою точку зрения, говорит о том, что были и те, кто возражал против нее. В другом месте своего сочине­ния он утверждает, что только два рода вещей состав­ляют все существующее: тела и пространство. Тот факт, что все люди ощущают вещи, свидетельствует о существовании тел, и пока мы не примем этот факт, мы не сможем прийти к каким-либо рациональным выводам. Далее, утверждает он, пространство долж­но существовать для того, чтобы в нем могли распо­лагаться и перемещаться тела. Нет ничего третьего, что не было бы телами или пространством. Очевид­но, что отрицание Лукрецием «третьего» относится к утверждению о существовании сверхъестественно­го агента, который не занимает пространства. Лукре­ций также выдвинул замечательную теорию эволю­ции путем естественного отбора, близкую к нашему современному пониманию.

Продолжение эллинистического спиритуализма в христианстве. Когда Отцы Церкви — деятели хри­стианской церкви II— VIII вв. начали разрабатывать христианскую теологию, они заимствовали у схола­стов эпохи эллинизма практику создания аллегори­ческих толкований, примером использования кото­рых является новозаветная книга «Откровение». Они также пытались, ссылаясь на аллегоричность текста, объяснить тот факт, что предсказанное в этой книге второе пришествие не наступило. Что ка­сается психологии, они продолжили эллинистичес­кую традицию сверхнатурализма, еще далее развив учение о душе как сверхъестественном элементе че­ловеческой природы, подобном или существующем параллельно сверхъестественному характеру Бога и наделенном общей с Ним духовной природой. В со­ответствии со взглядами Отцов Церкви, душа явля­ется неделимым и бестелесным источником мышле­ния и (свободного) выбора и связана с Богом и бес­смертием. Поскольку восприятие включает работу телесных органов чувств, Отцы Церкви оставили его в ведении тела. Тем не менее споры о природе

39

души сопровождались многовековыми попытками теологического формулирования ее сущности (Kantor, 1963). В начале III столетия Ипполит, один из Отцов Церкви греческого происхождения, под­верг суровой критике сочинения известных гречес­ких и римских авторов. Он заявил, что трактат Ари­стотеля «О душе» лишен, с его точки зрения, вся­кого смысла. Пропасть, которая пролегла между взглядами грека Аристотеля и грека Ипполита, не могла быть продемонстрирована более наглядно. Ипполит отверг все нехристианские естественнона­учные и этические сочинения, чтобы поставить на их место христианскую теологию.

Приверженность греческой рациональности и по­пытки построения христианской теологии неизбеж­но должны были привести к противоречиям. В IV в. Григорий Нисский (умер в 394 г.) признал непости­жимость союза души и тела. Душа не может нахо­диться внутри тела, потому что это означало бы, что она находится в физическом пространстве; по тем же причинам ее нельзя считать и находящейся вне тела. Каким образом первая сообщается со вторым, явля­ется необъяснимым и непостижимым для человека. Мы не можем ни помыслить, ни выразить словами эту связь, но лишь признать тот факт, что действия одной соответствуют действиям другого. Тринадцать веков спустя немецкий философ Готфрид Лейбниц использовал ту же идею соответствия, добавив к ней аналогию с часами (см. с. 51), пытаясь объяснить ме­ханизм психофизического дуализма.

«Весь свод христианских доктрин и догматов, рассматривающих проблемы отношения челове­ка к Богу и триединого Бога к человеку, сформи­ровал основу представлений о двойственности человеческой природы: с одной стороны, человек является природным существом, биологическим организмом, с другой — творящей душой, психи­ческой субстанцией, набором ментальных функ­ций» (Kantor, 1963 р. 236).

Теологическая трактовка психологических собы­тий до сих пор оказывает влияние на психологию. Вопросы, касающиеся взаимоотношений души и тела, сознания, эго, «я», психических или менталь­ных процессов, порождаемых мозгом умственных способностей, ощущений, психических болезней и многих других абстрактных психологических поня­тий, восходят к христианской теологии. Даже сам вопрос о предмете психологической науки остается спорным благодаря этому влиянию. Является ли психология наукой о душе? поведении? душе и по­ведении? опыте? познании и поведении? или, быть может, о социальных конструкциях?

Выводы. Теперь мы можем более подробно отве­тить на вопрос, поставленный в начале данной главы. Проведенный нами обзор исторических свидетельств

показывает, что дуализм души и тела существовал не всегда, как не всегда являлся он и частью системати­ческой психологии, поскольку мы не находим его у Аристотеля. Итак, психофизический дуализм не явля­ется единственно возможным способом мышления. В западном мире мы впервые обнаруживаем его во II—I вв. до н. э. среди александрийских интеллектуалов, которые начали утрачивать интерес к изучению при­роды и увлеклись игрой словами. Это произошло в тяжелое время бесконечных войн и испытаний, когда создание милостивого бога, вознесенного над физи­ческим миром и способного внять нуждам людей, ока­залось более насущной потребностью, чем изучение мира, от которого исходила угроза. Заимствование мистических учений Востока, несомненно, способ­ствовало этому процессу. Широкая публика искала утешения в сектах, проповедующих спасение, одна из которых — христианство — соединила веру в спасение с интеллектуальной традицией александрийских схо­ластов и создала учение о сверхъестественной душе как индивидуальном агенте, связанном со сверхъесте­ственным богом, сконструированным Филоном и эл­линистическими мыслителями. Христианская теоло­гия поделила психологические явления между душой и телом. Наследие этой традиции дошло до наших дней и существует в современной психологии в фор­ме дуализма «душа—тело». Так, по мнению некоторых психологов, органы чувств получают внешние стиму­лы, а психика или разум воспринимает и перерабаты­вает их; соответственно, когда психика подвергается хроническому стрессу, в теле происходят физические нарушения.

Знание о том, при каких условиях возник и полу­чил распространение психофизический дуализм, по­зволяет нам, рассмотрев любую конкретную систему ценностей или направление мысли, решить, имеет ли для нас смысл класть этот источник в основание пси­хологической системы или мы предпочтем ему аль­тернативу, как это впервые сделал Аристотель. Со­временные системы психологии предлагают нам раз­личные способы решения данного вопроса: одни из них обнаруживают сходство с учением Аристотеля, другие — дуалистичны, а третьи — механистичны.

Параллели с Индией

Аналогичный ход событий еще раньше имел мес­то в Индии. В ее истории тоже были периоды неста­бильности и суровых испытаний, а также находились мыслители, предлагавшие людям абстрактные уче­ния (Smith, 1990a). Свидетельства тому мы находим уже в «Ригведе», повествующей о почитании приро­ды и поклонении природным богам у индоевропей­ского племени ариев (или арийцев). Этот народ обо­сновался на ограниченном пространстве на севере центральной Индии, где расположен современный Дели, и, вероятно, заселил все пригодные для жизни земли; однако его численность продолжала расти. Это породило голод, лишения и межплеменную

40

вражду (Ригведа, 10.33.2-3). В этом месте повество­вание приобретает все более мистический оттенок, более заметной становится тяга к абстракциям и ал­легорическим объяснениям существующего (10.129.4). С ростом населения, при отсутствии пло­дородных земель, на которых оно могло бы поселить­ся, все более ожесточается борьба между ария.ми; жертвоприношения становятся частыми и обильны­ми, получают широкое распространение ритуалы и формируется иерархия жрецов, занимающихся от­правлением развившихся культов. В более поздней «Яджурведе» тема жертвоприношений становится доминирующей и появляются первые упоминания о человеческих жертвах. Природные боги отходят на второй план, а высшую власть получает абстрактный бог Праджапати. «Яджурведа» повествует о поисках иного мира (non-world), неподвластного земным страданиям, в котором можно управлять окружаю­щей средой с помощью правильно принесенных жертвоприношений. А тем временем на земле господ­ствуют войны и голод. В еще более поздних текстах, «Брахманах», высшей силой по-прежнему остается Праджапати, Кто? ( Who?) — неопределимое. Все большее значение приобретает тема аскетизма и ис­купления грехов. Неопределимое и невыразимое за­нимает основное место в текстах «Брахман», наряду с мрачным пессимистическим ожиданием смерти и повторного рождения. В этих текстах фигурирует также «безграничный» разум, который отождествля­ется с Конечным (the Ultimate). Реальное становит­ся невидимым, непостижимым, невообразимым и не­выразимым — целостностью бытия и небытия, а мир горестей и страданий превращается в иллюзию.

В ранних фрагментах «Ригведы» дыхание (ат­ман) представляет собой жизненную функцию, утрата которой означает прекращение жизни; в по­здних же фрагментах атман становится абстракт­ной творческой силой. В следующем за ним тексте «Атхарваведы» атман воссоединяется с телом в загробной жизни и начинает отождествляться с Праджапати, или Всем (the All). К периоду напи­сания «Брахман» атман превращается в «я» со спиритуалистическим оттенком, охватывая всю со­вокупность индивидуальных сил. Начинаются по­иски недоступной наблюдению «сущности» вещей. Сущность есть реальность. Сущность есть атман. Объясняя ученику, что есть сущность вещей, учи­тель просит его разрезать фиговый плод. Ученик разрезает и видит мельчайшие семена. Тогда учи­тель просит его разрезать семя. Ученик выполняет просьбу и ничего не видит. Это, говорит учитель, и есть сущность. Сущность «ничего» и есть реаль­ность. Это атман, и «ты есть это» (то есть одновре­менно и атман, и пустота, и сущность (Chhandogya Up. 6.8.6, 6.9.4, 6.10.13, и далее)). Атман и униве-сальный дух, Брахман, в своей сущности есть одно и то же. Они бестелесны, находятся вне пространства и недоступны для восприятия (undemonstrable). Здесь мы впервые встречаем полностью развитый сверхнатурализм — учение о сущности, находя-

щейся вне времени и пространства, вне природы и бесконечно выше нее. Но когда вершина достигну­та, это не приносит удовлетворения. Отсюда неку­да больше идти; с ней ничего нельзя сделать. А по­тому чисто физические акты, будь то медитация или молитва, не могут оказать на нее никакого вли­яния, как и она не способна повлиять на них, ибо они являются лишь действиями физического тела, связанными с пространством, движением и мате­рией. Брахман же не связан никакими физически­ми ограничениями и бесконечен. Трансцендентное не принадлежит пространству и времени, в кото­рых совершаются физические акты. Соответствен­но, в некоторых фрагментах текста говорится о том, что Брахман непознаваем ни ощущениями, ни разумом. В других текстах говорится, что он нахо­дится за пределами понимания (Mundaki Up., 2.2.1) или даже «выше незнаемого» (Kena Up., 3) и абсолютно непостижим (Kena Up., 11).

В некоторых текстах «Упанишад» атман описы­вается преимущественно в психологических тер­минах. Посредством него становятся возможны зрение, слух, обоняние, речь, память, желание и воля. Атман также является Праджапати и Брах­маном, как и земля, ветер, пространство, вода, свет и множество других вещей. Хотя манас (слово, имеющее тот же индоевропейский корень, что и «разум» (mind)) иногда приравнивается к атману, за манасом обычно сохраняются физические харак­теристики тела, тогда как атман представляет со­бой трансцендентальный элемент дуализма «душа-тело».

Вслед за «Упанишадами» появляются «Сутры», написанные между 600 и 200 гг. до н. э. В поздней­ших из них даже материальные физические каче­ства окружающего мира, доступные органам чувств, объявляются иллюзией. Все, кроме Брах­мана, является внутренним и умозрительным (mental). Таким образом, физический мир манаса с его мыслями, чувствами и восприятием есть лишь иллюзия, и человек способен познать свое истинное «я» только через атман, чистый дух. Один Брахман является внешним и реальным и порождает мир видимостей в последовательности эманации. Следующий шаг в развитии этого на­правления мысли был сделан в философии Ведан­ты, включившей в сферу сверхнатурализма все, не оставив ничего на долю физического мира. По­скольку философия Веданты признает лишь не­физическое, нередко полагают, что эти взгляды не содержат психофизического дуализма. Однако Ве­данта продолжает сохранять дуализм в неявной форме, противопоставляя сверхнатурализм иллю­зорному физическому миру. Философия Веданты знаменует собой конечную точку развития от на­турализма к сверхнатурализму.

Когда индийские ученые начали разрабатывать систематическую психологию, они положили в ее основу свои культурные традиции. В результате

41

появилась органоцентрическая психология, в кото­рой присутствовал психофизический дуализм. В частности, когда они попытались объяснить про­цесс ощущения, они вынуждены были признать, что глаз не может видеть результат своего соб­ственного видения. Следовательно, предположили они, манас должен наблюдать за тем, что видит глаз. Однако они также вынуждены были при­знать, что и манас не может видеть результатов своего видения. Значит буддхи (интеллект) видит то, что видит манас. Но что наблюдает за тем, что видит буддхи? Должно быть, это сверхъестествен­ный индивидуальный дух, атман. Один из текстов на этом заканчивается, но в другом говорится, что Брахман наблюдает за тем, что видит атман. Этот бесконечный порочный круг явился следствием дуализма физического — нефизического и внут­реннего — внешнего, сформировавшегося в течение многих веков и органически вошедшего в раннюю систематическую индийскую психологию. Аристо­тель, придерживавшийся недуалистических и не­центрических взглядов, не сталкивался с такими проблемами. Для него ощущение было актом вза­имодействия объекта и организма.

Таким образом, оказавшись вынужденной долгое время жить в тяжелых социальных условиях, обра­зованная часть общества, состоящая из жрецов брахманизма, сконструировала сверхъестественную психофизическую реальность, эволюция которой прослеживается начиная с поздних текстов «Ригве-ды» и достигает своего полного развития в «Упани-шадах». Аскетизм и медитация, в сочетании со сверхнатурализмом и практиками, направленными на избавление от желаний и формирование отноше­ния к миру как к иллюзии, служили способом бег­ства от ужасных социальных условий. Развившие­ся позднее системы философии рассматривают ряд четко разграниченных между собой психологичес­ких событий (явлений). Их трактовка постепенно приобретает все более внутренний, а нередко и ми­стический характер, в соответствии с эволюцией взглядов — от погруженности в природу в «Ригве-де» к трансцендентальным концептуализациям. Одним из проявлений этой тенденции служит эво­люция атмана от дыхания и ветра до нефизической стороны дуализма «душа—тело». На рис. 2.2 графи­чески представлена эволюция взглядов от анимис­тического натурализма до сверхнатурализма и дуа­лизма «душа—тело» в индийской и европейской культуре.

Упадок Римской империи и возрождение науки

Римская наука, техника и энциклопедизм. В эпо­ху римского господства греческие ремесленники, ас­трономы, ростовщики, музыканты, кораблестроите-

ли, а также квалифицированные рабочие других спе­циальностей доставлялись в Рим. Римляне не стали развивать дальше греческую науку, а использовали знания и практические достижения греков для стро­ительства дорог и акведуков, распространения меди­цины и гигиены, усовершенствования географичес­ких карт и постройки архитектурных сооружений. Образованная часть римского населения приняла точку зрения Эратосфена на сферичность Земли, а некоторые — и гелиоцентрический принцип Арис­тарха. Большинство научных сочинений римлян представляли собой компиляции из более ранних ис­точников, однако Витрувий (31 до н. э. — 14 н. э.) на­писал десять книг об архитектуре, которые содержа­ли относительно новый материал, включая анализ акустики. Повторное открытие его работ в средние века привели к возрождению романского стиля в ар­хитектуре. Оригинальными были также сочинения Марка Агриппы (63-12) по инженерии, географии и картографии. К числу римских энциклопедистов принадлежал Авл Цельс (примерно начало I в. н. э.), автор многочисленных сочинений на различные темы, из которых сохранились только его медицин­ские трактаты, содержащие свод знаний по алексан­дрийской медицине. Гален (131-200), врач греческо­го происхождения, живший в Риме, соединил соб­ственные медицинские открытия и различные традиции медицины и подчеркивал, что устройство человеческого тела служит определенным целям. По­скольку идея о предназначении человека устраивала христианских теологов, в средние века его взгляды были превращены в догму и оказались препятстви­ем на пути дальнейших исследований. Автором наи­более известной энциклопедии — «Естественной ис­тории», насчитывающей 37 томов, в которых факты переплетаются с мифами, был Плиний старший (23-79). Варрон (116—27 гг. до н. э.) также составил ряд энциклопедий на различные темы, в которых соб­ственным наблюдениям автора отводится лишь не­значительное место. Его лучшее сочинение посвяще­но сельскому хозяйству. Непререкаемая вера Вар-рона в письменные свидетельства, которые он предпочитал наблюдениям, поддерживала линию схоластов позднего эллинизма, продолжавшую до­минировать на протяжении средних веков. Римляне достигли значительных успехов в строительстве и инженерном деле, но «сделали очень мало, или прак­тически ничего, для развития естественных наук. На­против, они в значительной степени способствовали упадку науки и сдерживанию истинно научных ин­тересов, распространив множество псевдонаучных сочинений, подобных «Естественной истории» Пли­ния» (Barnes, 1965). Риторика, изобилующая теат­ральными эффектами и цветистыми выражениями, превратившимися в самоцель и весьма далекими от реальности, становится основой образования в Рим­ской империи.

Плотин. Несмотря на технические достижения римлян и распространение энциклопедического зна­ния, вся психология после Лукреция является мис-

42


43

тической. Это относится как к патристике, так и к языческой психологии. Однако обе они сами по себе явились психологической реакцией на враждебные социальные условия и попыткой бегства от невзгод своего времени. И язычники, и христиане искали утешения в возвышенных абстракциях мистическо­го Единого (One), бесконечно далекого от суровых условий жизни в Римской империи. Среди язычес­ких философов наибольшей известности достиг Пло­тин (204-270), оказавший влияние на многих хрис­тианских авторов, включая Августина, а также на исламскую мысль и современную психологию. Как и большинство ученых эллинистического периода — языческих и христианских, — он обучался в Алексан­дрии. Плотин попадает туда в 243 г. во время путе­шествия на Восток, но бежит в Рим после убийства императора Гордиана (Gordian). По словам его уче­ника Порфирия (233-304), в Риме он «усердно тру­дится, чтобы освободиться и подняться над горьки­ми волнами этой иссушающей кровь жизни» (Porphyry, 1934, par. 23). Поскольку факт рождения имеет столь очевидную физическую природу, Пло­тин избегал упоминания о своих родителях и даже стыдился обладания физическим телом.

Плотин многое заимствовал у Платона, но значи­тельно переработал его учение, превратив в то, что он назвал неоплатонизмом. Платон начинал свои науч­ные поиски с изучения сенсорных событий (sensory events), хотя и считал ощущения недостоверными и стремился обнаружить за тем, что доступно ощуще­нию, более совершенные формы. Он называл высшую форму совершенства Идеей или Единым. Так, напри­мер, человек не в состоянии начертить совершенную окружность на восковой табличке, но может иметь идею совершенной окружности. Трансформация его философии Плотином началась не с конкретных со­бытий, а с мистического Единого, или Тотальности (Целостности) Бытия и Небытия, из которой эмани-руют другие абстракции или конструкции, подобно каплям, падающим с крана, и все более удаляющимся от первоначального источника (см. рис. 2.3). Эти эма­нации и составляют реальность. Плотин указывает три эксплицитных уровня этих эманации. Первый уровень представляет собой Единое, эманацией кото­рого является Нус, или Мировая Душа (псюхе), из ко­торой, в свою очередь, эманирует Разумная Душа (Mind). В качестве следующей, четвертой, эманации неявно предполагается индивидуальная душа, а на еще более внешних (или глубоких) уровнях - мате­рия, включающая физическое тело. Человеческий дух, или Разумная Душа, может быть обращен вверх — к чистой Мировой Душе, либо вниз — к грешной мате­рии. Разумная Душа отвечает за познание, а высшей формой познания является мистический союз с Еди­ным. К этой традиции восходит слияние познающего и познаваемого в современном социальном конструк-ционизме (см. главу 8). Плотин призывал отвернуть­ся от низменных объектов ощущений и обратиться к собственной Разумной Душе — частице Единого. Бес-

смертия не существует, а потому человек должен со­единить свою индивидуальную душу с Мировой Ду­шой, утратив тем самым собственную индивидуаль­ность. Умирая, Плотин сказал, что он пытается возвра­тить Божественное в себе к Божественному Абсолюту (Porphyry, par. 2).

Подход Плотина к процессу восприятия был уна­следован большинством систем современной психоло­гии, которые основаны на тех же исходных предпо­сылках. Объект воздействует на органы чувств, а орга­ны воздействуют на Разумную Душу, которая (вос)создает качества объекта — его текстуру, цвет, плотность, запах, вкус и т. д. При этом нами воспри­нимается не объект, а его психическая репрезентация. Такой точки зрения придерживаются органоцентри-ческие системы, в особенности ортодоксальная (клас­сическая) когнитивная психология (см. главу 3), од­нако ее отрицают энвайроцентрические и нецентри­ческие системы. Акцент Плотина на внутренних агентах или процессах также характерен для органо-центрических систем. Память, считал Плотин, не име­ет отношения к физическому телу, но всецело принад­лежит Разумной Душе, где записываются прошлые события. Душа и тело не могут воздействовать друг на друга. Мышление и рассуждение, как и память, нахо­дятся за пределами физического, хотя и вызывают такие чувства, как гнев. Полное разграничение души и тела с неизбежностью привело Плотина к противо­речиям, однако именно он представил мистический подход в наиболее очищенной и совершенной форме, который в сочетании с греческим рационализмом явился той платформой, на которой базировалось ин­теллектуальное развитие последующих столетий. Наиболее привлекательным элементом философии Плотина была программа избавления от волнений римского мира. Труды Плотина проложили путь для развития христианской теологии. Они «оказывали прямое влияние на христианскую мысль в течение целого тысячелетия.., включая наиболее влиятельно­го из отцов церкви, Августина» (Barnes, 1965). В свою очередь, и сам Августин (см. далее) также оказал зна­чительное влияние на психологию.

Приблизительно после 235 г. римские войска бе­рут на себя большую часть функций правительства, чтобы противостоять социальному и политическому разложению империи. Армия возводила на трон им­ператоров, которые служили ей марионетками, пока она не решала казнить их. Императоры были не спо­собны эффективно управлять отдаленными провин­циями или сдерживать коррупцию, пустившую кор­ни в правительстве. Нестабильность и бедность рос­ли, а интерес к общественной жизни падал.

Пытаясь поддержать свою власть с помощью еди­ной религии, в 313 г. император Константин объявил христианство официальной религией Рима. При Фе­одосии (Theodosius), императоре Восточной (375-395) и Западной (392-395) Римской империи, все прочие религии были объявлены вне закона, а неко­гда преследуемые христиане сами превратились в преследователей. Растущая власть христианства со-

44


провождалась отрицанием всего языческого, вклю­чая древнегреческую науку.

Августин (354-430). Если во времена Плотина гре­ки пользовались известностью как самая ученая на­ция, то в V столетии их умы занимают лишь вопросы духа. IV-V в. стали эпохой другой выдающейся ин­теллектуальной фигуры — Августина. У Плотина дух является высшей инстанцией по отношению к приро­де; у Августина природа трансформируется в дух. У Плотина Абсолют бесконечно далек; у Августина Аб­солют приближается к человеку и наделяется инди­видуальной реальностью. Это было время, когда сви­репствовали коррупция и пренебрежение к закону, время распада общественных учреждений, запустения защитных рубежей, массового дезертирства, разбоя обедневших слоев населения и продажи детей в раб­ство. В конце концов сам Рим, не способный защитить своих граждан от набегов готов с севера, пал в 476 г. Терпимому отношению к греческой науке был поло­жен конец в 529 г., когда император Юстиниан закрыл Платоновскую академию, Аристотелевский Лицей и другие школы греческой мысли, тем самым прервав традицию, непрерывно развивавшуюся на протяже­нии девяти веков.

Августин призывал людей презреть бренный мир и обратиться исключительно к духовной жизни. Он отверг всю науку, а также религиозные верования языческого происхождения. Лишь внутренняя исти­на достоверна. В сочинении «О граде Божием» он

утверждает, что падение Рима произошло вследствие его погруженности в мирское, ибо никакое государ­ство не может продержаться долго, если оно базиру­ется на человеческих ценностях и человеческих от­ношениях, а не на духовных. В своей «Исповеди» он интериоризирует доктрины Плотина. Человеческая душа (mind) может вместить целый мир и образ Бо­жий (см. рис. 2.4). Душа и память столь обширны, что человеку достаточно изучать лишь самого себя и отказаться от изучения мира. Этот взгляд послужил базисом интроспективного направления в психоло­гии. Он также явился базисом широко распростра­ненной точки зрения в современной психологии — представления, которому ортодоксальная когнитив­ная психология придает основополагающий статус и согласно которому мир репрезентируется внутренне. То, что Барнс (Barnes, 1965) называет «личными сек­суальными неврозами» Августина, передалось и со­временному обществу. В качестве реакции против своего легкомысленного поведения в молодости Ав­густин источником всех человеческих несчастий объявил первородный плотский грех Адама и Евы, в котором была повинна Ева. Его обличение женщин и презрение к половым отношениям пропагандиро­вались на Западе вплоть до нашего времени.

В эпоху Августина всякая последовательная науч­ная мысль исчезает из европейской культуры, и эта утрата ознаменовала наступление Средневековья («темных веков»). Однако Восточная Римская импе­рия, Византия, сохранила языческую греческую на­уку, а также способствовала распространению араб­ских знаний в Европе XIII столетия.

Средние века и возвращение стабильности. На

протяжении Средневековья существовало лишь не­сколько мест, где в разной степени продолжала раз­виваться наука, — преимущественно в монастырях. Немногие, кроме монахов, умели читать и писать. Боэций (480-524), человек, достигший большой уче­ности, предпринял попытку перевести на латынь со­чинения Платона и Аристотеля. Он успел перевести лишь часть аристотелевой «Логики», прежде чем Те-одорик (Theodoric), готский император, казнил его. Если бы Боэций осуществил свои планы, интеллек­туальная история Европы могла стать совершенно иной. В средние века был известен платоновский «Тимей», а также немногие другие сохранившиеся фрагменты древнегреческого знания. Около 430 г. Капелла (Capella) в аллегорической форме описыва­ет семь свободных искусств как служанок невесты. Их имена: грамматика, риторика, логика, геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Хотя эти дисцип­лины являлись наследием языческой Греции и Рима (тексты по геометрии, арифметике и музыке были собраны и переведены Боэцием), они легли в основу средневекового образования, впоследствии войдя в число обязательных предметов для получения степе­ни магистра искусств (Master of Arts) во всех евро­пейских странах. В школах читалась грамматика Присциана (VI в.), а также история Оросия (V), од-

45


ного из последователей Августина, призванная изоб­ражать страшные условия жизни в языческом мире. Кассиодор (490-580) побуждал монахов изучать ле­карственные растения для использования в монас­тырских госпиталях. Англосаксонский монах Беда Достопочтенный (673-735) изучал системы отсчета времени и пропагандировал систему летоисчисления (годы до Р. X. — от Р. X.), разработанную Дионисием Эксигием (Dionysius Exiguus, ум. ок. 545 г.). Исидор Севильский (560-636) свел воедино знания, извест­ные из языческой и христианской литературы, одна­ко к VIII— IX в. сохранились лишь немногие фраг­менты научных трудов древних греков и римлян, су­щественно искаженные христианскими теологами. Даже грамматики Присциана и раннего Доната (Donatus, IV в.) были утрачены. Одним из наиболее известных средневековых авторов, знавших гречес­кий язык, был Иоанн Скотт Эриугена (810-880), чьи сочинения являют собой преимущественно мисти­ческую теологию, испытавшую сильное воздействие Плотина. Его теории ангелов оказали значительное влияние на средневековое искусство.

Средние века отмечены не только утратой класси­ческой научной мысли, но и заменой логики верой, обращением к авторитету Отцов Церкви, неоплато­ническому мистицизму и мифологии. В IX в. Эриу­гена возрождает интерес к логике, но только в XII в., с появлением в Европе полного собрания логических текстов Аристотеля, ученые вновь начинают исполь­зовать строгие логические процедуры. Однако это привело их к крайности, связанной с попыткой об­наружить окончательную истину исключительно в логических построениях, не уделяя внимания изуче­нию природы.

Начальный период средних веков был омрачен на­бегами и разорением Европы готами, викингами, ван­далами, данами, англами, саксами и другими племена­ми. Огромные пространства обезлюдели, так как мест­ное население бежало от захватчиков. В IX и X вв. нашествия викингов, сарацинов (мусульман) и венгров опустошили Европу (Bautier, 1971). Политическая си-

туация была немногим лучше, феодальная система принесла с собой крайнее обнищание крестьян.

«Темные века», охватывающие период приблизи­тельно между 500 и 1000 гг., были тяжелыми только для Запада. Для византийского и мусульманского мира это было время экономического прогресса и рас­цвета торговли и промышленности. Что касается ин­теллектуальной сферы, византийские ученые пости­гали и комментировали греческие тексты, распростра­няя античное знание на окружающих территориях, включая мусульманский мир, где ученые различных национальностей и направлений мысли переводили, изучали, а в ряде случаев и развивали его.

Относительная стабильность вновь настала в Ев­ропе только к IX в., однако порядок установился лишь в XII в. (Barnes, 1965). В VIII и IX вв. начина­ется культурное возрождение, а в XI в. вновь пробуж­дается наука. Крестовые походы приносят в Европу весть о том, что мир знания, развитой техники, про­цветающей торговли, роскоши и изобилия существу­ет в Византии и мусульманском мире. Тем временем европейское общество становится все более секуля­ризованным, быстро растут города и развивается торговля. Повторное обретение стабильности и бе­зопасности явилось, вероятно, одним из наиболее важных, если не решающим фактором, благодаря ко­торому общество становится более восприимчивым к таким светским завоеваниям, как возвращение в Ев­ропу науки и технологии. Нетрудно заметить, что процветание, комфорт и благополучие сопровожда­ются утратой интереса к войнам и ослаблением ре­лигиозного фанатизма, тогда как бедность и неста­бильность способствуют обратному. Как правило, именно неимущие поддерживают революции и воен­ные вторжения и придерживаются крайних религи­озных взглядов, в то время как обеспеченные дума­ют о мире и развитии торговли. (Безусловно, эта кор­реляция не является строгой закономерностью, поскольку в сложной ситуации возможно всякое.)

Строительство замков и соборов стимулировало совершенствование архитектурного мастерства и технических изобретений. Впрочем, и войны способ­ствовали развитию технологии и проявлению инте­реса к фундаментальным научным принципам. Уже в начале IX в. в Италии был открыт Университет Салерно для изучения медицины, а в 1088 г. — уни­верситет Болонья для изучения права. Парижский университет открывается около 1200 г.; Оксфорд и Кембридж в Великобритании имеют столь же дав­нюю историю. За ними появились новые универси­теты в Италии, Германии, Шотландии, Португалии, Чехословакии и Польше. Хотя в этих университетах господствовало догматическое, а не свободное мыш­ление, более сектантское, чем светское, их развитие способствовало систематизации знаний и стимули­ровало дальнейшие исследования.

Трансформация значений слов разум ( mind) и душа ( soul). В начале и середине средних веков тер-

46

мины, используемые в наше время для обозначения психофизического дуализма, изменили свое значе­ние с первоначального — натуралистического — на дуалистическое. Эта трансформация значений слов psuche/psyche отражена на рис. 2.5. В наиболее ран­них письменных источниках все три термина (псю-хе, разум, душа) встречаются в своем натуралисти­ческом значении. Нематериальное или нефизическое значение слова «psyche», появившееся приблизи­тельно во II в. до н. э., дало толчок к появлению аналогичного значения у слова «душа» (soul) в IX в. н. э., а также у слова «разум» (mind) в XII в. (благо­даря христианским влияниям эти слова заменили со­бою слово «psyche»).

Слово «разум» первоначально имело натуралис­тическое значение намерения, как в фразе «У меня есть мысль прогуляться» («I have a mind to take a walk»), или памяти, как в фразе «держать в уме» («keep in mind») — эти значения сохранились до на­стоящего времени. Это слово также относилось к

мышлению (и пониманию): «разуметь» («have a mind of»), хотя это значение почти вышло из упот­ребления. Все эти выражения не претерпели суще­ственных изменений за шесть тысяч лет, прошедших со времен протоиндоевропейской цивилизации, в языке которой присутствовал корень теп-, также относящийся к мышлению и памяти. К этому прото­индоевропейскому корню восходят также латинское слово « mens» и санскритское «манас», встречающее­ся в Ведах. В XII в. слово «разум» под влиянием хри­стианства начинает означать нефизический коррелят тела. За словами «душа» и в особенности — «разум» в западной культуре закрепляется значение, указы­вающее на агент, определяющий действия индивиду­ума. Разговорное употребление этих слов, созвучное верованиям христианских теологов, предполагает, что природа разделила человека на две части, одна из которых — разум, а позднее — мозг — служит в каче­стве агента, направляющего и контролирующего наше тело. Слова «разум» и «душа» взаимозаменяе-


* Свидетельством существования аналогичных значений и их трансформации в русском языке является тот факт, что сама буква «м» в кириллице называется «мыслете», то есть фактически является корнем слов, обозначающих разум и мысль. В древнеславянской азбуке использовалась также греческая буква «пси» — в церковных изданиях «Псалтырь» (духовные стихи) до сих пор пишется через эту букву. Особенности этимологии и употребления таких слов, как ум, разум, мысль, дух, душа, психика и т. д., аналогичны приводимым в оригинале для латинского и английского языка. — Примеч. пер.

47

мы, когда речь идет о некой нематериальной сущно­сти*.

Арабская передача. Возможно, наиболее важным шагом на пути возвращения науки в Европу явился курьезный исторический факт, заключающийся в том, что арабы передали назад европейцам их лее соб­ственное научное наследие, созданное в Древней Гре­ции и Риме, о существовании которого Европа, од­нако, практически ничего не знала. Новая арабская религия, ислам, хотя и насаждалась огнем и мечом, была вынуждена проявлять терпимость к культурно­му разнообразию завоеванных ею народов12 . Она стремительно распространялась на Запад, дойдя че­рез Северную Африку до Испании, а также продви­галась на Восток — в Индию и на территории, зани­маемые ныне Пакистаном, достигнув своего апогея к 750 г.

В отличие от Европы, арабский мир никогда не ис­пытывал длительных периодов нестабильности и об­нищания. Вероятно, по этой причине арабы никогда не пытались бежать от физического мира, но, напро­тив, активно развивали торговлю и проявляли значи­тельный интерес к науке и технике. Народы, принад­лежавшие арабскому миру, открыли университеты в Багдаде, Бухаре, Каире, Кордове, Дамаске и Севилье. Как и римляне, они занимались преимущественно компиляциями и комментированием более ранних работ -- как правило, в спиритуалистическом и нео­платоническом духе, хотя им принадлежит и ряд соб­ственных достижений. Наиболее крупные из них были сделаны в области математики (Аль-Хорезми, ум. ок. 850; Абул-Вафа (Abu-1-wafa) ум. 998; Ибн Джу-ну (Ibn Yunus), ум. 1009; Омар Хайям (Omar Khayyam), ум. 1124; Назир Аль-Дин (Nazir al-Din), ум. 1274); астрономии (Аль-Баттани (al-Battani)), хотя более была распространена астрология; химии (Разес (Rhazes), ум. 924), механики (Омар Хайям), оптики (Альгазен (al-Hazen), 965--1039; Камаль ад-Дин (Kamal ad-DIn), ум. 1320); географии (Аль-Хорезми; Аль-Балхи (al-Balkhi), ум. 934; Аль-Мусуди, ум. 957; Аль-Макдиси (al-Maqdisi), X в.), медицине (Разес; Али ибн Аббас, ум. 994; Ибн Сина/Авиценна, 980-1037; Ибн Зухр/Авеизоар (Ibn-Zuhr/Avenzoar), 1113— 1162; Ибн Хатима, ум. 1369; Масавайх Аль-Мардини (Masawaih al-Mardini), ум. 1015 и хирургии (Абул-Касым/Абулказис (Abu-1-Qasim./Abulcsis), ум. 1013). Арабы переняли у индусов систему счисления, кото­рой мы пользуемся до сих пор; а введение нуля, столь важное для развития математики, возможно, принад­лежит Аль-Хорезми. Из Китая или Египта ими была

заимствована алхимия, явившаяся предшественницей химии.

Наиболее активно передача арабских знаний осу­ществлялась через Испанию. Испанские мавры (Moorish Spain) мирно уживались и плодотворно сотрудничали с представителями испанской, маври­танской и еврейской культур. Здесь был достигнут высокий уровень ремесленного мастерства и процве­тала промышленность. Мавры разработали крупные ирригационные системы, что позволило достичь до­селе небывалой продуктивности сельского хозяй­ства. Однако достигнув материального благополу­чия, мавры утратили свой религиозный пыл и воин­ственность и не могли более противостоять агрессии европейцев, не желающих терпеть мусульман на сво­ей земле. Завоевав Испанию, европейцы открыли для себя огромное количество античных языческих текстов, переведенных на арабский язык, и немедлен­но начали переводить их на латынь. Большая часть этой работы была проделана иудейским (еврейским) населением Толедо после захвата этого города в 1085 г., поскольку иудеи владели необходимыми для перево­да языками. В 1492 г. католики изгнали иудеев, ко­торые расселились на Запад — в Нидерланды и вдоль восточного Средиземноморья, где они использовали свои ремесленные навыки, торговые связи и матери­альные богатства для развития заселенных ими тер­риторий. В определенной степени возрождению классического античного наследия также способство­вали монастыри Англии и Ирландии, где сохранял­ся живой греческий язык, а также южной Италии, где говорящее на греческом население продолжало под­держивать контакты с византийской Грецией.

Среди переведенных текстов были труды Аристо­теля, включая сочинения по биологии и психологии. Альберт Великий (1193 или 1206-1280) ознакомил Европу с учением Аристотеля, введя изучение его работ в Парижском университете, и предпринял по­пытку примирить это учение с христианской верой. Однако арабский комментатор Аверроэс (арабское имя Ибн-Рушд, 1126-1198) изложил взгляды Арис­тотеля в неоплатонической интерпретации, постро­енной на отрицании бессмертия души. В 1209 г. Со­вет Парижа (Council of Paris) объявил трактат Ари­стотеля «О душе» запрещенным, а в 1212 г. запретил также его «Метафизику» и «Физику», наряду с араб­скими комментариями к этим работам. Фома Аквин-ский (1225-1274), ученик Альберта, пытался защи­тить Аристотеля от августинианцев и последовате­лей Аверроэса, дав его работам христианскую

12 Фактически лишь небольшую часть населения, которое мы называем здесь «арабами», действительно составляли этнические арабы. Развитию торговли, коммерции, промышленного производства, архитектуры и науки способствова­ли многие народы, объединенные мусульманской религией и использовавшие в качестве общего языка арабский, по­добно тому как латынь использовалась в Европе. К этим народам принадлежали сирийцы, индусы, персы, египтяне, палестинцы, испанцы и т. д. Ни один из этих народов не был полностью мусульманским, хотя они и жили под мусуль­манским владычеством. В частности, среди ученых, внесших наибольший вклад в развитие «арабской» философии, на­уки, математики и технологии, было немало иудеев и индусов. Поскольку единственным объединяющим их фактором был арабский язык, мы условно называем их «арабами», признавая, однако, их этническое разнообразие.

48

интерпретацию и отведя разуму (reason) равное ме­сто с верой. Именно в этой искаженной интерпрета­ции психология Аристотеля и другие его работы вли­лись в русло классической европейской мысли.

Восстановление статуса науки. Со времен Отцов Церкви психология превратилась в служанку теоло­гии. Она была фактически узаконена в этой роли в средние века, в основном благодаря работам Фомы Аквинского. Таким образом, психология стала рас­сматриваться не как область научного исследования, а как арена метафизических спекуляций, касающих­ся свойств души. Даже физика, медицина и астроно­мия оказались привязанными к именам Аристотеля, Галена и Птолемея соответственно, как к неоспори­мым источникам истины. Рекомендации по исполь­зованию научного подхода, основанного на методах индукции и эксперимента, в отличие от исключи­тельно дедуктивного метода рассуждений, изложен­ного Аристотелем (который считал также правомер­ными и индуктивные процедуры), начинают появ­ляться в сочинениях Альберта Великого, а также в его наблюдениях и экспериментах, связанных с био­логией Аристотеля; в оптических экспериментах Роджера Бэкона (1214-1294); а также в работах Уитело/Витело (Witelo/Vittelo, ок. 1270), которому принадлежат значительные достижения в оптике. Большинство этих работ были направлены на укреп­ление теологии. Эти зачатки науки нельзя назвать абсолютно новыми достижениями: основания для них были заложены уже греками и развившими их идеи арабами. Постепенный прогресс науки продол­жался; его знаменательной вехой явился опублико­ванный в XVI столетии трактат Коперника (1473— 1543), где излагалась гелиоцентрическая теория, упразднявшая геоцентризм Птолемея. Идеи этой ра­боты перекликаются с появившейся семнадцатью ве­ками ранее теорией Аристарха и с сочинениями по­здних средневековых авторов, также выдвигавших гелиоцентрическую концепцию. Около 1600 г. Гали­лей (1564-1642) начинает проводить систематичес­кие физические эксперименты, приведшие к отрица­нию аристотелевой физики, что было очень важным достижением, поскольку догматическое отношение к позднейшим интерпретациям Аристотеля (non-Hellenic Aristotle) должно было отойти в прошлое, чтобы уступить место свободному развитию науки. Галилею принадлежат также первые наблюдения Луны, планет, звезд и Солнца с помощью телескопа; их результаты убедили его в истинности теории Ко­перника, в защиту которой он выступил. В 1616 г. церковь вынудила его под угрозой пыток отречься от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца. Хотя принуждение Галилея к отказу от своих убеж-

дений может показаться мракобесием, оно было пу­стяком по сравнению с казнью Джордано Бруно, приговоренного церковью в 1601 г. к сожжению жи­вьем на костре за его еретические теологические и научные работы.

Несмотря на революционные открытия, совер­шенные Галилеем в физике, в психологии он продол­жал придерживаться традиционных представлений; ощущаемые качества, к которым относятся вкус, за­пах, звуки, тепло, щекотка и цвета, принадлежат ин­дивиду и лишены реальности, какой обладают фор­ма, количество, размеры и движение (И Saggiatore, 1624). Такая точка зрения в корне отличалась от ари­стотелевой, согласно которой качества ощущений являются совместным продуктом ощущаемого объекта и органа чувств. Различие, обнаруженное Галилеем между качествами, по его мнению, являю­щимися лишь продуктами нашего разума и лишен­ными физического существования, названными им вторичными качествами, и физическими качествами формы, количества, размера и движения, названны­ми им первичными качествами, где первые занимают нефизическое, а вторые — физическое пространство, соответствовало по духу теологической точке зрения, разделявшей психофизический дуализм. Позднее дуализм первичных и вторичных качеств становит­ся важной составляющей таких философских на­правлений, как позитивизм и английский эмпиризм (см. далее), и в конце концов — органоцентрических психологических систем, включая когнитивную пси­хологию (см. главу 3). Нецентрические системы пси­хологии, в особенности феноменологическая психо­логия (см. главу 12), интербихевиоральная психоло­гия (см. главу 10), экологический реализм (см. главу 13) и вероятностно-эпигенетическая психология (см. также главу 13), отвергли психофизический дуализм, приблизившись тем самым к точке зрения Аристо­теля.

В XVI в. Везалий (1514-1564) внес существенный вклад в анатомию, а Уильям Гильберт (1540-1603) открыл магнитные поля, в том числе магнитное поле Земли. Книга Хуана Луиса Вивеса (1494-1549) «О душе и жизни» объединяла концепции сверхна­турализма с физиологией — сочетание, присутству­ющее в той или иной форме, начиная с времен От­цов Церкви до сегодняшнего дня. Такие представле­ния характеризуются, во-первых, обращением к спиритуалистической психологии и, во-вторых, све­дением психологии к биологии *.

В XVII столетии научный прогресс начинает на­бирать силу, целиком базируясь на достижениях про­шлых времен. Иоганн Кеплер (1571-1630) вычисля­ет орбиты планет; Уильяму Гарвею (1578-1657) уда-

* Такая оценка основного психологического труда Вивеса — De Anima et Vita — представляется несколько тенден­циозной. В этой книге Вивес призывал исследовать не то, что есть душа, а ее свойства и принцип действия, в связи с чем его считают «отцом новой эмпирической психологии». В своих философских убеждениях Вивес был про­тивником схоластики и сторонником эмпиризма, требующего в своих выводах опираться на результаты непосредствен­ного наблюдения и эксперимента. — Примеч. научн. ред.

49

ется продемонстрировать, что вопреки точке зрения Галена, кровь циркулирует в теле; а Роберт Бойль (1627-1695) становится основоположником научной химии. Христиан Гюйгенс (1629-1691) внес значи­тельный вклад в различные области науки, включая создание волновой теории света. В работах Исаака Ньютона (1642-1727) по физике различные измере­ния были сведены в единые законы гравитации и движения, управляющие орбитальным движением планет и движением предметов на поверхности Зем­ли. Его работы по оптике оказали влияние и на пси­хологию. Ньютон придерживался точки зрения, близкой к взглядам Галилея на цвет как несуществу­ющий физически, но конструируемый человеческим мозгом. Согласно этой теории, мы смотрим на бес­цветный мир, и благодаря некоему пока необъясни­мому процессу производим цвета в клетках нашего мозга, а затем проецируем их на объекты. Желтый или оранжевый цвет тюльпана принадлежит не тюльпану, а наблюдателю. Как правило, в книгах по психологии это преподносится как факт, однако ин-тербихевиоральная психология (см. главу 10), а так­же теория экологического восприятия (глава 13) оспаривают данную точку зрения.

В XVIII в. Бенджамин Франклин (1706-1790) научно обосновал понятие электричества. Он изоб­рел громоотвод, с появлением которого пропала не­обходимость предупреждать население о приближе­нии грозы колокольным звоном (при этом значи­тельно снизился уровень смертности среди звонарей, так как шпили колоколен часто служили мишенью для молний). Антуан Лавуазье (1743-1794) значи­тельно продвинул вперед химию, прежде чем был отправлен на гильотину во время Французской ре­волюции. В психологии Антон Месмер (1734-1815) продемонстрировал, что с помощью воображения и процесса внушения он может достичь тех же резуль­татов, что и религиозные проповедники, изгоняющие бесов, хотя ошибочно полагал, что этот эффект обя­зан «животному магнетизму», по аналогии с магне­тизмом, воздействующим на железо. Известный спе­циалист по истории и социальным наукам Барнс (Barnes, 1965) считает эту эпоху одним из самых яр­ких периодов интеллектуальных достижений запад­ной цивилизации со времен классической Греции:

«Мыслители Эллады привнесли в мир свобод­ный дух вопрошания, подвергнув критическому анализу сверхнатурализм Древнего Востока и возведя разум в ранг высшей инстанции; они на­правили философскую мысль на решение чело­веческих проблем и сформировали научный склад мышления. Ученые, философы и критичес­ки настроенные мыслители 1600-1800 гг., про­должая традиции прогрессивных средневековых ученых, сыграли аналогичную роль в освобожде­нии Западной Европы, сбросив защитные покро­вы ортодоксального Средневековья. Они также подвергли сомнению сверхнатурализм предше-

ствующей эпохи; возвеличивая разум и отстаивая свободное мышление, они подарили миру важ­ные научные открытия».

Большинство этих научных открытий рождалось за пределами университетских стен, так как универ­ситеты все еще находились под контролем церкви, а церковь не была готова терпимо отнестись к иссле­дованиям, которые могли поколебать ее доктрины. Большинство исследований организовывалось науч­ными академиями, такими как Английское Королев­ское Общество и Французская Академия наук. Про­екты реализовывались частично за счет коммерчес­кой торговли, благодаря которой появилось сословие состоятельных лиц, располагавших свободным вре­менем и средствами, чтобы проводить научные ис­следования, — «светских ученых» («gentlemen scholars»). Научные исследования также соответ­ствовали интересам широких слоев среднего класса, более озабоченных улучшением условий жизни на этом свете, чем подготовкой к уходу в мир иной. Фи­лософия начинает выходить за рамки теологии, пе­ремещая акцент с веры на рациональность и со спа­сения на понимание окружающего мира. Важнейшим фактором, благодаря которому стал возможен рас­цвет философии и науки, явилась политическая и экономическая стабильность.

XVIII в. нередко называют Эпохой Просвещения. Власть знати и духовенства ослабла, а положение крестьян улучшилось. Французская и Американская революции способствовали признанию человеческих прав и выдвижению требований политического рав­ноправия людей. Эти революции также продемонст­рировали роль социальных факторов в психологи­ческих событиях и важность изучения человеческой деятельности как имеющей самостоятельную цен­ность, подорвав авторитет теологии. Если ранее предметом изучения являлись лишь когнитивные акты, такие как мышление, ощущение и воображе­ние, то теперь должное внимание начинает уделять­ся и эмоциям, что требует наблюдений за поведени­ем в разных условиях. Эта тенденция вызывает необходимость появления науки психологии, осно­ванной на наблюдениях (Kantor, 1969). К страдаю­щим психическими заболеваниями начинают отно­ситься как к полноправным человеческим суще­ствам, а не как к одержимым демонами. Во Франции Филипп Пинель (1745-1826) снимает цепи с психи­чески больных и делает первые шаги в развитии со­временной психиатрии.

В XIX в. Дмитрий Иванович Менделеев (1834-1907) в России и Юлиус Мейер (Julius Meyer, 1830-1895) в Германии, основываясь на более ранних ис­следованиях, разработали периодическую таблицу химических элементов. Тем самым был систематизи­рован характер отношений между элементами, рас­пространяющийся на всю материю, — закон, ставший фундаментальным как для химии, так и для физики.

50

Другим принципиальным научным достижением явилась теория биологической эволюции Чарльза Дарвина (1809-1892), подкрепленная огромным фактическим материалом и опровергающая теологи­ческую доктрину творения различных видов живых существ. Другим важным аргументом против теоло­гии стал синтез органического вещества — мочеви­ны — из неорганического — цианата аммония, осуще­ствленный Фридрихом Вёлером (1800-1882). Таким образом, был продемонстрирован тот факт, что не только живые органические формы представляют собой непрерывную эволюционную цепь, но что органическое и неорганическое вещества также еди­ны по своей природе, а значит, вера в божественную силу («витализм») , присутствующую в органичес­кой материи и якобы отличающую ее от неорганичес­кой, оказывается лишенной основания. Периодичес­кая система элементов явилась свидетельством того, что даже неорганические элементы связаны между собой непрерывным характером отношений.

Однако несмотря на революционные достижения физических и биологических наук, психология не участвовала в этом процессе превращения в система­тическую науку. Собственно говоря, не существова­ло даже четко очерченной дисциплины, носившей название «психология»; ее место занимало лишь предположение, развившееся из теологии и подхва­ченное философией XVII столетия, о том, что душа или разум являются источником таких видов чело­веческой активности, как мышление и воля. Вопрос о том, как нефизический агент может воздействовать на физическое тело, стал предметом острых фило­софских дебатов. Лишь к концу XIX в. психология начинает оформляться как самостоятельная дисцип­лина, хотя и все еще несущая на себе балласт про­шлого.

Попытки примирить душу/разум с природой.

Представление о душе, находящейся вне границ при­родного мира, оказалось для философии XVII и по­следующих веков не меньшим камнем преткновения, чем для Григория Нисского в IV в. (см. с. 40) Никто не осмеливался впрямую оспаривать его правомер­ность, как это сделал Лукреций в I в. Более того, отец современной философии Рене Декарт (1596-1650) просто допускал возможность взаимодействия души и тела без всякого логического анализа такой воз­можности. Он полагал, что душа (ум) является не­протяженной ( unextended) (не имеет физических измерений), и располагается в шишковидной желе­зе головного мозга (эпифизе). Из этого центрально­го пункта она регулирует духи (spirits), расположен­ные в полостях мозга, и направляет их по нервам, заставляя мышцы сокращаться. Душа способна дей­ствовать независимо от тела, порождая чистое мыш­ление, тогда как мозг может порождать лишь вооб­ражение и восприятие. Когда душа и тело действуют совместно в процессе ощущения и воображения, их взаимодействие осуществляется в шишковидной железе. Картезианская теория интеракционизма под-

верглась яростным нападкам со стороны его совре­менников. Как, спрашивали они, душа, лишенная физических качеств, может взаимодействовать с чем-либо физическим? Для того чтобы воздействовать на что-либо физическое, она сама должна стать физи­ческой. И как душа может располагаться в шишко­видной железе или вообще где-либо в физическом пространстве, если она не обладает физическими из­мерениями, то есть не имеет протяженности в про­странстве? Этот вопрос, который до сих пор сводит на нет все усилия связать между собой душу (разум) и тело, получил название «картезианского дуализ­ма». В дальнейшем мы рассмотрим еще ряд попыток разрешить эту дилемму, практически безуспешных и в большинстве случаев основанных на аналогии. (Де­карт также прибегал к аналогиям с механическими и гидравлическими функциями тела, не применяя их, однако, к дуализму «душа—тело».) Порочным был сам отправной пункт этих аналогий, сверхнату­ральный конструкт, унаследованный от эпохи двух-тысячелетней давности, а не основанный на реаль­ных феноменах.

Барух Спиноза (христианское имя — Бенедикт, 1623-1677), один из критиков Декарта, попытался разрешить картезианский дуализм, предположив, что и душа, и тело являются атрибутами единого аб­солютного Бога, воздействующего на оба компонен­та, вместо предположения о душе, воздействующей на тело, или наоборот. Он позаимствовал из сферы своей профессиональной деятельности — шлифовки оптических линз — аналогию с выпукло-вогнутой линзой. Если смотреть на нее с одной стороны — лин­за кажется выпуклой, а с другой — вогнутой, однако это одна и та же линза. Аналогично, глядя изнутри, мы находим непротяженный атрибут мысли, а глядя снаружи — протяженный атрибут тела и движения. Оба они соответствуют друг другу, ибо являются ат­рибутами или аспектами единого Бога. Эта теория двух аспектов, все еще предполагающая две различ­ные сущности, рассматривалась, однако, многими мыслителями как гипотетическое разрешение дуа­лизма души и тела.

Пытаясь обойти вопрос о том, как могут взаимо­действовать душа и тело, Готфрид Лейбниц (1646-1716) предложил удачно согласующуюся со взгляда­ми Григория Нисского аналогию с часами. Бог создал душу и тело в совершенной гармонии, каждую — сле­дующую своим, не зависимым от другой законам, по­добно часовщику, создающему два часовых механиз­ма, ход которых всегда согласуется, хотя они и не воздействуют друг с другом. Это означает, что когда душа решает покинуть классную комнату, тело вста­ет и уходит из класса не потому, что разум воздей­ствует на тело, а потому что они полностью синхро­низированы божественным актом творца. Эта докт­рина получила название теории «предустановленной гармонии». Она является развитием гипотезы Лейб­ница о том, что Бог создал неразложимые (и не сво­димые ни к чему), лишенные протяженности духов-

51

ные силы, названные «монадами». Эти монады, ко­торые не имеют никакого влияния друг на друга, су­ществуют согласно закону иерархии, основанному на эманациях Плотина, где Бог является верховной мо­надой. Единый (объединенный) разум, как монада, отражает различные степени ясности; самыми туман­ными являются ощущения, восприятие соответству­ет промежуточному уровню, а апперцепция облада­ет совершенной ясностью. Идеи, к которым относят­ся, в частности, математические истины, являются врожденными и содержатся в едином разуме.

Джон Локк (1623-1704), заинтересованный не столько в разрешении проблемы дуализма «душа-тело» или в разработке характеристик теологичес­кого понятия души, сколько в определении роли ра­зума в человеческом познании, отверг взгляды Де­карта и Лейбница о врожденных идеях и выдвинул гипотезу, согласно которой единственным источни­ком знания является опыт; эта точка зрения полу­чила название «эмпиризма» (или английского эм­пиризма, поскольку ряд британских авторов при­держивался сходных точек зрения). Он предложил ставшую знаменитой аналогию детского разума с чистым ЛИСТОМ) на котором записывается (индиви­дуальный) опыт. Мы приобретаем знания благода­ря ощущениям внешнего мира и рефлексии (reflection) внутреннего. Локк принимает модель двух миров Плотина—Галилея—Ньютона и утверж­дает, что «вторичные качества», такие как запах, вкус и прикосновение, звук и цвет, удовольствие и боль, производятся организмом и являются непро­тяженными, в отличие от «первичных качеств»: формы, плотности, количества и движения, суще­ствующих независимо от разума и имеющих протя­женность.

Развивая мысль Локка, Джордж Беркли (1685-1753) рассуждает о том, что если вторичные качества находятся в разуме, то нет причин полагать, что пер­вичные качества не могут находиться там же. А если так, то все находится в разуме. И поскольку ощуще­ния существуют в человеческом разуме, объекты представляют собой не что иное, как совокупности (packages) ощущений. Таким образом, физический мир не обладает независимым существованием от разума людей. Однако, несмотря на такую точку зре­ния, Беркли подчеркивает важность опыта в установ­лении ассоциаций между различными ощущениями. Настаивая на том, что имеющая протяженность ма­терия не может воздействовать на лишенный протя­женности опыт, Беркли полностью устраняет одну сторону дуализма «душа—тело» и утверждает мо­низм, в соответствии с которым все сущее есть дух. Эта точка зрения во многом близка к индийской фи­лософии Веданты (см. с. 41) и крайнему логицизму Августина. Анонимный шутник иронизирует над по­зицией Беркли в следующем сатирическом стихотво­рении:

Жил на свете целитель верой; Он сказал: «Хотя боль нереальна,

Если сяду я на булавку,

Что пронзит мою нежную кожу,

Испытаю иллюзию боли».

Шотландский мыслитель Дэвид Юм (1711-1776) делает вслед за Беркли следующий шаг и отрицает как разум, так и дух, поскольку мы не можем убе­диться в их существовании. Наш опыт, утверждает он, представляет собой коллекцию ощущений или «впечатлений», которые благодаря привычным ассо­циациям (опыту совместного восприятия различных вещей) заставляют нас приписывать этим впечатле­ниям качество причинности. Впечатление причинно­сти и другие ассоциации представляют Собой мен­тальную гравитацию (mental gravity), притягиваю­щую друг к другу ментальные частицы. Вслед за Локком и Беркли Юм сводит качества мира (реаль­ности) к ментальным ощущениям (mental sensations). Несмотря на свое отрицание разума, Юм отводит разуму место своего рода театра, на сцене которого последовательные ощущения появляются и смешиваются друг с другом и с различными ситуа­циями, ассоциируясь по закону психической грави­тации. Таким образом, разум — это всего лишь кол­лекция ощущений. Эта позиция, базирующаяся на взглядах других представителей английского эмпи­ризма, является кульминацией атомистической тео­рии разума, противоположной точке зрения о едином разуме, разделяемой мыслителями континентальной Европы (континентальной философией). Атомы ра­зума возникают из мира, тогда как согласно пред­ставлениям континентальной философии единство разума предполагает наличие врожденных идей или врожденной организации наших ощущений окружа­ющего мира. Идея атомистического разума, пропове­дуемая Юмом, ознаменовала радикальный отход от представлений о единой душе/разуме, разделяемых Отцами Церкви, Августином, Плотином, Фомой Ак-винским, Декартом, Лейбницем и другими мыслите­лями.

Следуя традиции Лейбница, немецкий автор, Хри­стиан Вольф (1679-1754), разделял теорию единого разума. Разум, утверждал он, не ассоциирует мен­тальные атомы, но является апперцептивным един­ством, наделенным многочисленными врожденными качествами и способностями. Вольф был первым ав­тором, употребившим термин «психология» в загла­вии книги. В своих двух книгах он дает последова­тельную, хотя и спиритуалистическую, трактовку этого понятия, замещающего такие термины, как «психософия» и «пневматология», и придает психо­логии статус дисциплины, отличной от философии. Хотя Вольф рекомендует включить психологию в число других наук, он настаивает на том, что она яв­ляется натуральной теологией, рассматривающей натурального (природного) Бога, а не наукой наблю­дений и вычислений. И хотя Вольф пытался отстаи­вать параллелизм души—тела, присущий взглядам Лейбница, в то же время отрицая идею предустанов-

52

ленной гармонии, он допускал, что органы чувств могут воздействовать на разум.

До сих пор нам удалось обнаружить две основные теории познания («эпистемологии»), и ни одна из них не признает необходимости наблюдений за фак­тическим поведением конкретных людей. Первой из них является философия рационализма, идущая из континентальной Европы. Толчок к ее развитию был дан Декартом и Спинозой, а наиболее полное выра­жение она получает у Лейбница и Вольфа. Само сло­во «рационализм» говорит о том, что эта философия основана на убеждении, что всякая истина может быть постигнута человеческим разумом. С некоторы­ми вариациями в изложении различных авторов эта теория предполагает: (а) что существуют внутренний и внешний мир (психофизический дуализм); (б) что человек обладает врожденной внутренней системой, организующей информацию со стороны внешнего мира, и/или что знание само по себе является врож­денным или инстинктивным и (в) что разум пред­ставляет собой единое целое. Ареной рационализма в наши дни являются органоцентрические системы психологии, в той или иной степени разделяющие эти положения. Они также находят свое выражение в феноменологии Гуссерля и экзистенциализме Сар­тра (см. главу 12). Второй теорией является англий­ский эмпиризм Локка и Беркли, и в особенности Юма, утверждающих, что источником знания явля­ется опыт — как внутренний, так и опыт наших ощу­щений. Эта теория гласит, также с некоторыми вари­ациями у различных авторов, (а) что существуют внутренний и внешний мир (как и в рационализме); (б) что знание вытекает из опыта; и (в) что разум ато-мистичен — он состоит из ментальных атомов, идей или неких частиц определенного рода. Отдельные положения этой теории также появляются в ряде современных психологических систем, в особеннос­ти испытывающих те или иные энвайроцентрические влияния.

Помимо рационализма и эмпиризма существует третья теория познания, которая в наше время при­влекает внимание ученых, преимущественно крити­ческое, — позитивизм. Родоначальником этой теории был Огюст Конт (1798-1857), который призывал

(а) отказаться от устаревших и незрелых способов размышления, ищущих причинность и объяснения;

(б) перейти к более высокому уровню позитивизма (позитивного мышления), отрицающего религию и сверхнатурализм, и заменить их наукой. Все, что не базируется на наблюдении, с точки зрения Конта, должно быть отброшено. Мы не можем, утверждает Конт, объективно изучать разум, но мы можем объек­тивно изучать поведение как продукт разума. Разно­видность позитивизма, предложенную физиком Эрн­стом Махом (1838-1916), объединяла с английским эмпиризмом точка зрения, согласно которой все, что

мы можем знать с достоверностью, ограничивается сферой наших ощущений, а следовательно, наука за­висит от данных наших ощущений и их корреляций (характера взаимосвязей ощущений между собой). Фактически, утверждает Мах, внешний мир науки сконструирован по типу организации, присущей на­шим внутренним ощущениям.

И рационализм, и эмпиризм, и позитивизм рас­сматривают ощущения как двери, ведущие к разуму, а потому придают их изучению центральное значе­ние. Как Конт, так и Мах были эмпириками в том смысле, что считали источником знания опыт, под которым понимали психические ощущения. Заме­тим, что все три теории познания признают ощуще­ния познающего субъекта, но подвергают сомнению познаваемость ощущаемых объектов, что является прямым наследием средневековой теологии, в кото­рой высшей инстанцией считается душа, а презрен­ное тело и бренный мир есть лишь неизбежное зло, придатки к бессмертной душе. Эти односторонние теории познания проникли и в ряд современных си­стем психологии, в особенности — органоцентричес-ких, к которым относится когнитивная психология (см. главу 3) и гуманистическая психология (см. гла­ву 4). В одной из современных систем познаваемое поглощается (ассимилируется) познающим, что от­части напоминает теорию Беркли.

Позднейшая версия позитивизма, названная «ло­гическим позитивизмом», также настаивает на том, что достоверное знание зависит от сенсорного опы­та. В соответствии с этой теорией сфера использова­ния психологических терминов должна быть ограни­чена операциями, позволяющими определить харак­тер вещи или события, а гипотезы должны логически выводиться (отсюда название логический позити­визм) из теории, а затем подвергаться эмпиричес­кой13 проверке. В адрес логического позитивизма было выдвинуто множество критических замечаний.

Материализм, появившийся в XVIII столетии, явился не столько прямой альтернативой дуализму «душа—тело», сколько его разновидностью: разум за­висим от материи. Эта разновидность, однако, отра­жала представление о том, что разум требует нали­чия физических качеств, — точка зрения, развитая французскими материалистами. Жульен Ламетри (1709-1751) заявлял, что человек есть «сложный пружинный механизм» («an assemlage of springs») и что «душа есть не что иное, как принцип движения, или ощущаемая материальная часть мозга... основная пружина всего механизма... так что все остальные есть лишь эманации из нее» (La Mettrie, 1912/1748). Подобно тому как в монадах Лейбница мы узнаем эманации Плотина, здесь мы также обнаруживаем влияние его эманации, интерпретированных на сей раз как пружины. Влияние великого мистика все еще

13 Здесь слово «эмпирический» (empirical) относится к наблюдениям или фактическим свидетельствам, то есть ис­пользуется в значении, связанном со значением слова «опытный» (experiential), относящимся к сфере «ментального».

53

продолжает ограничивать психологию спиритуали­стическими представлениями. Для Ламетри мозг, являясь основной пружиной, производит разум или душу. Разум является эпифеноменом, видимостью, сопровождающей материю, ее побочным продуктом. Другую аналогию, созвучную эпифеноменализму, использовал физик Пьер Кабанис (1757-1805), утверждавший, что подобно желудку, перевариваю­щему пищу, разум переваривает впечатления и сек-ретирует (выделяет, подобно железам) мысль. Эта гипотеза явилась попыткой превратить психологию в биологию, тем самым вырвав ее из плена теологии. Гипотеза о разуме как о продукте мозга представля­ла собой радикальный отход от представлений о ра­зуме как о духе, хотя дух продолжал играть в ней определенную роль. Эпифеноменализм и сегодня находит своих последователей, который они называ­ют также «эмерджентизмом» («emergentism»), по­скольку считают, что разум «возникает» (англ. emerges) из мозга.

Позаимствовав многое у Локка и объединив пред­ставление английских эмпириков об атомистическом разуме с господствовавшей в континентальной фи­лософии идеей единого (цельного) разума, один из наиболее влиятельных мыслителей всех времен, Им­мануил Кант (1742-1804), выдвинул гипотезу о том, что физический мир дает начало нефизическим ощу­щениям. Вслед за Декартом Кант поднимает вопрос о том, каким может быть механизм такой связи. Ра­зум управляет атомистическими частицами посред­ством врожденных категорий и синтезирует их в яв­ление внешнего мира («феноменальную вещь»). Это явление и есть все, что мы можем знать о мире, ут­верждает Кант, хотя, в отличие от Беркли, он счита­ет, что мир все же существует как физическая «вещь в себе». Разум он называет «трансцендентальным единством апперцепции». Иными словами, разум един и трансцендентен по отношению к физическо­му миру. Апперцепция обеспечивает объединение (данных) ощущений в смыслы («единство апперцеп­ции», согласно Лейбницу). То, что наш опыт пред-

ставляет как объекты, есть лишь фантомы, которые мы сами порождаем. Феноменальные вещи, пред­ставляющиеся нам миром, каким мы его знаем, есть не что иное, как внутренние репрезентации. Следо­вательно, мы живем в удвоенном мире — реальном физическом мире, недоступном нашему познанию, и психически сконструированном мире, который и есть то, что мы знаем. Кант следовал традиции алек­сандрийских и других мыслителей древности, дошед­шей до нас из глубины веков, отведя в своей фило­софии основное место вербализациям, не соотнося­щимся с наблюдениями, и тем самым преградив путь к подлинным наблюдениям человеческих действий и обстоятельств, в которых совершаются эти действия. Фактически Кант отвергал метод наблюдения. Он утверждал, что поскольку психологические события трансцендентны, они не могут стать предметом экс­периментирования или количественной оценки. Если считать, что они действительно трансцендент­ны, то Кант был абсолютно прав. Человек не может проводить количественные вычисления или экспери­ментировать с духом, как не может совместить пред­ставления о трансцендентальном разуме и о физичес­ком теле. Оглядываясь назад, мы можем видеть, что кантовская теория внутреннего мира систематизиру­ет взгляды Августина, а тезис Канта о том, что ощу­щаемые качества порождаются организмом, форми­рует теорию восприятия, соответствующую преем­ственности взглядов: Плотин—Галилей— Ньютон— Локк—Беркли—Юм—Кант. Удвоенный мир Канта представляет собой наиболее строгую формулиров­ку односторонней теории познания, которая являет­ся центральной для когнитивной психологии (см. главу 3), хотя данная система, в соответствии со взглядами Кабаниса, нередко предполагает, что мозг порождает репрезентации.

В табл. 2.1 представлены семь точек зрения на ха­рактер взаимосвязи физического тела и нефизичес­кой души. Декарт не пытался разрешить данную ди­лемму, и мы не можем с уверенностью сказать, пы­тался ли Юм предложить ее разрешение. Другие пять


В четвертой колонке буква М (mind) обозначает душу/разум, а буква В (body) - тело. — Примеч. пер.

54

точек зрения, с очевидностью, содержат попытки раз­решить этот вопрос.

Несмотря на попытки разрешить данную дилем­му с помощью аналогий — довольно слабого метода аргументации, — мы вынуждены признать, что фи­зическое и нефизическое или протяженное и непро­тяженное свести вместе не легче, чем разрешить про­блему квадратуры круга. Они несовместимы по оп­ределению. Можно лишь рассуждать об их взаимоотношениях, чем на протяжении двух тысяче­летий занимались теологи, точно так же как можно рассуждать о квадратуре круга, ни разу не сослав­шись на наблюдаемые явления. Поскольку наука ос­новывается на наблюдениях, психофизический дуа­лизм не может стать частью науки, даже если он бу­дет оставаться частью теологии и тех направлений философии, которые игнорируют данное противоре­чие. Ни один из семи перечисленных в таблице ав­торов, как и ни один другой мыслитель той же эпо­хи, не ставит вопроса о том, насколько вообще необ­ходимо прибегать к гипотезе психофизического дуализма и можно ли выдвинуть альтернативу этой гипотезе. В те времена такой вопрос просто не мог возникнуть. Следующим шагом стала попытка све­дения разума к биологии (= живой материи) как к локусу (местонахождению) разума — шагом, кото­рый уже предпринимали Вивес и Ньютон и который сделали вслед за ними Кабанис и ряд других мысли­телей. Такие попытки предпринимаются и в совре­менной психологии, несмотря на то, что они порож­дают не меньше мистики, чем сам дуализм души и тела. Альтернатива как дуализму, так и биологизации была предложена еще Аристотелем, однако она не была воспринята по той причине, что ей была при­дана средневековая трактовка. Эта альтернатива воз­рождается, однако, в XX столетии и присутствует в ряде современных психологических систем. Осозна­ние наличия такой альтернативы является важней­шим условием осуществления информированного выбора.

Биологизация разума. Благодаря достигнутому в XIX столетии прогрессу в области физиологии была сформирована биологическая модель, позволявшая отделить психологию от менталистской философии и придать ей статус естественной науки. Чарльз Белл (1774-1842) в Великобритании и Франсуа Мажан-ди (1783-1855) во Франции независимо друг от дру­га обнаруживают различие между сенсорными и мо­торными нервами. Белл предположил, что каждый сенсорный нерв (нервное волокно) может передавать только один род ощущений. Зрительные нервы пере­дают только зрительные ощущения (буквально: опы­ты, experiences), а слуховые нервы — только слухо­вые. Выдающийся пионер в области физиологии, Иоганнес Мюллер (1801-1858), развивает дальше эту гипотезу, предположив, что определенные каче­ства ощущений передаются посредством определен­ного рода энергии по специфическим нервам. Эта точка зрения получила название гипотезы «специфи-

ческих нервных энергий». Каждый отдельный нерв соответствует специфическому роду энергии, и обес­печивает специфические ощущения независимо от типа (внешних) стимулов. Таким образом, Кант в одночасье оказался примирен с биологией. В сущно­сти, точка зрения Мюллера означала, что мы реаги­руем не на реальный мир, а лишь на собственные нервные окончания, подобно тому как Кант заявлял, что мы реагируем лишь на апперцептивные феноме­ны. Мюллер очень конкретно указывает на то, что именно нервы и мозг, а не внешний мир, поддержи­вают существование души и наполняют ее содержа­нием. Так, удвоенный мир Канта обретает биологи­ческий компонент.

Еще более выдающийся физиолог, Герман фон Гельмгольц (1821-1894), также принимает модель Канта и развивает далее теорию Мюллера: сенсорные органы представляют собой анализаторы; и тем, ка­кого рода импульсы они передают, определяется при­рода испытываемых нами ощущений. После него ос­тавалось сделать лишь один небольшой шаг, чтобы переместить анализаторы в мозг, тем самым натура-лизируя душу, биологизировав ее. Так, совершенно материальная нервная система становится носителем эфемерной души. Учитывая преемственность взгля­дов Гельмгольца от Канта и Мюллера, мы получаем модель восприятия, основанную на предпосылке уд­военного мира и соответствующую традиции: Пло­тин— Галилей — Н ыотон — Л окк—Беркли — Юм-Кант— Мюллер—Гельмгольц.

Экспериментальная психология и классические школы : борьба с дуализмом

Психофизика. Экспериментальная психология не имела единственной начальной точки развития, од­нако к ее зарождению непосредственно относятся работы Эрнста Вебера (1795-1878). Физиолог и ана­том, помогавший также своему брату-физику в его исследованиях электричества, он измерял величину раздражения с целью определить минимальный по­рог различения между стимулами. Вебер обнаружил, что на различение стимулов влияют не абсолютные величины раздражителей, а их отношения. В частно­сти, если исходный вес предложенного груза 40 ун­ций, испытуемые начинают ощущать различия при весе 39 унций, а если исходный вес 20 унций — при весе 19,5 унции. Следовательно, для веса отношение раздражителей составляет приблизительно 1/40. Для света же оно приблизительно равно 1/300. Уве­личение вашего роста на два сантиметра едва ли бу­дет заметным, но увеличение размеров вашего носа на два сантиметра сразу бросится в глаза, поскольку в этом случае мы имеем другое соотношение разме­ров. Данный закон был назван законом Вебера. Это оказалось замечательным достижением для дисцип­лины, все еще не имевшей статуса самостоятельной науки и являвшейся частью философии, дисципли-

55

ны, по поводу которой Кант утверждал, что к ней неприменимы количественные и экспериментальные методы. Это достижение стало возможным благода­ря тому, что Вебер, по крайней мере в практической части своей научной деятельности, игнорировал вы­сокочтимые абстракции теологии и философии и де­лал именно то, что делали ученые, представляющие другие научные дисциплины, а именно проводил си­стематические наблюдения, в данном случае — чело­веческих реакций. Несомненно, на его подход оказа­ли влияние занятия физикой, а также его професси­ональная подготовка как физиолога.

Последователем Вебера стал Густав Фехнер (1801-1887), религиозный мистик, получивший ме­дицинское образование и имеющий определенную подготовку в физике. Фехнер назвал свои исследо­вания «психофизикой», понимая под этим связь пси­хе с физическим. Он открыто представлял психофи­зику как форму дуализма «душа—тело». Путем ма­тематических преобразований он выводит более точную версию закона Вебера, где реакция, которой он дает менталистское обозначение «ощущение» (sensation), изменяется линейно, в то время как сила раздражителя изменяется логарифмически. Выве­денная им формула получила название «закон Фех-нера». Фехнер стремился установить строгое науч­ное соотношение между духом и материей, душой и телом. Фактически же его формула описывала отно­шение между величиной или чувствительностью ре­акции и величиной стимула. Говоря об «ощущении», он смешивал измерение конкретных реакций с тра­диционными представлениями о душе и теле. Хотя фактически Фехнер измерял реакции, он полагал, что измеряет психические единицы (mental unit). To, что он делал на самом деле, не имело ничего общего с тем, что он делал с его собственной точки зрения. Впрочем, такое положение вещей вообще было ха­рактерным для раннего этапа развития психологии и, как считают некоторые авторы, имеет место даже в ряде современных психологических систем.

Волюнтаризм: первая классическая система.

Центральной фигурой в формировании эксперимен­тальной психологии стал Вильгельм Вундт (1832-1920). Хотя его основным родом занятий была фило­софия, которую он преподавал в Лейпцигском уни­верситете, Вундт получил также медицинское и физиологическое образование. Таким образом, наря­ду с Вебером и Фехнером, он принадлежал тому на­правлению физиологии, которому удалось отделить психологию от философии и включить ее в сферу экс­периментальных исследований. Источником вдохно-

вения для него послужили работы Вебера, Фехнера, а также голландского физиолога Дондерса (1818-1889), который вычитал системы простых реакций из систем сложных реакций, чтобы получить скорость разума («ментальная хронометрия»), и других экспе­риментаторов. Совместная работа с Мюллером и опыт исследований в физиологической лаборатории Гельм-гольца оказали влияние на его стремление использо­вать методы физиологии для исследования разума; он обозначил область своей деятельности как «физиоло­гическую психологию». Это обозначение касалось только используемых им методов и не предполагало, что психология может быть сведена к физиологии. Фактически Вундт отрицал возможность такого све­дения, поскольку считал, что изучает нередуцируемое «сознание» — термин, начавший вытеснять термины «разум» и «душа»14 . Но поскольку психические фено­мены не были напрямую доступны физическим экс­периментальным методам, Вундт настаивал на том, что он изучает лишь внешние проявления, «первую линию укреплений» (outworks) разума или сознания. Таким образом, он явился продолжателем традиции дуализма «душа—тело» и до некоторой степени — по­ложения Канта, что психические феномены не могут стать объектом экспериментирования. Как психичес­кое, так и физическое, утверждал Вундт, подчиняется законам причинности, при этом законы разума явля­ются психическими, а не физическими. Эксперимен­тальные процедуры должны раскрыть эти психичес­кие принципы.

В одном из своих экспериментов Вундт обнаружил, что при предъявлении испытуемым на короткое вре­мя либо бессмысленных сочетаний букв, либо слов испытуемые воспроизводят по памяти больший объем предъявленного материала в тех случаях, когда они видели слова, а не случайную последовательность букв. На основании этого он заключил, что сознание может вместить больше упорядоченных элементов, чем разрозненных. Оно состоит из области элементов или идей, некоторые из них являются центральными и легко воспринимаются. Другие, такие как предъяв­ляемые в эксперименте буквы, которые не опознают­ся индивидуумом, занимают более периферийное по­ложение; они не оказываются в центре внимания и не захватываются им. Основываясь на взглядах Лейбни­ца и Канта, Вундт предположил, что идеи-элементы, оказывающиеся в центре сознания, синтезируются в целостности посредством механизма апперцепции. Апперцепция также обеспечивает возможность мыш­ления и речи. Система Вундта получила название «во­люнтаризм» благодаря его убеждению в том, что воля спонтанно апперципирует (apperceives) и синтезиру-

14 Английское слово «consciousness» («сознание») происходит от латинского сит/сот — «с/со», и - scio — «знаю». «Conscio» означает «совместное знание» (со-знание), буквально: «Я разделяю это знание с другим...». Таким образом, conscienta означает «разделять знание с самим собой», отсюда «conscience» («совесть»). Иными словами, сознание — это разделение знания с другими, а совесть - знание, разделяемое с самим собой. «Сознание» приобретает также и зна­чение «совести», внутреннего процесса или сущности. Эти слова вошли в состав английского языка в XVII столетии, и приблизительно в течение последующих ста лет их первоначальные натуралистические значения уступили место транс­цендентальным (см.: Lewis, 1960; Oxford Universal Dictionary on Historical Principles, 1955).

56

ет психические элементы. Хотя экспериментальные исследования Вундта были посвящены преимуще­ственно процессам восприятия, внимания и определе­нию времени реакции, он написал также десятитом­ную работу «Volkerpsychologie» («Психология наро­дов»), в которой рассматриваются мифология, язык, искусство и религия. Эти предметы, утверждает он, находятся за рамками экспериментального метода. Лишь история может выявить эволюцию разума на различных стадиях развития культуры и высших пси­хических процессов.

Студенты со всей Европы и из Северной Амери­ки приезжали учиться у Вундта, чтобы затем, возвра­тившись на родину, основать психологические лабо­ратории, а некоторые — продолжить работу в других областях психологии. Стремление Вундта создать самостоятельную и экспериментальную психологию нашло отклик у многих ученых, однако его система так и не обрела преданных последователей.

Исследования запоминания. На занятия экспери­ментальной психологией Германа Эббингауза (1850-1909) вдохновили идеи Фехнера, однако он не был знаком с положением Вундта о том, что невозможно экспериментировать с «высшими психическими про­цессами». Эббингауз избрал в качестве предмета сво­их исследований запоминание, ввел предъявление бессмысленных слогов, чтобы минимизировать влия­ние предшествующего знания (хотя он применял так­же слова), и использовал самого себя в качестве ис­пытуемого. Одним из наиболее важных результатов его исследований был обнаруженный им факт, что за­бывание быстро происходит на начальном этапе, а за­тем этот процесс замедляется, и что повторное заучи­вание требует меньше повторений, чем перво­начальное. К признанным заслугам Эббингауза относятся (а) введение психологии в круг экспери­ментальных наук, изучающих «высшие психические процессы»; (б) (математическая) точность его иссле­дований и (в) внедрение методов статистического ана­лиза в психологию. В то же время он подвергся кри­тике за использование бессмысленного стимульного материала, а также за то, что способствовал исполь­зованию в психологии механистической методологии, заимствованной из физических наук и неадекватной для психологических исследований. Работы Эббинга­уза, посвященные процессу запоминания, предвосхи­тили интерес к этой области психологии со стороны функционалистов, бихевиористов и когнитивистов.

Вюрцбургская школа. Один из наиболее близ­ких учеников Вундта, Освальд Кюльпе (1862-1915), основал экспериментальную лабораторию в университете Вюрцбурга, где планировал прово­дить эксперименты, связанные с мышлением, — об­ластью, которую Вундт объявил недоступной экспе­риментальному методу и поддающейся лишь исто­рическому анализу. Несмотря на острую полемику, разгоревшуюся вокруг данного вопроса и результа­тов некоторых посвященных ему исследований, Вюрцбургской школе удалось расширить предмет

экспериментальной психологии за рамки различе­ния стимулов («ощущений») и времени реакции. В частности, Бюлер (1879-1964) объявил, что ему удалось обнаружить элемент мысли, соответствую­щий элементу ощущения, а Ах (1871-1964) иденти­фицировал бессознательный акт, названный им «де­терминирующей тенденцией».

Структурализм. Другой ученик Вундта, Эдвард Титченер (1867-1927), обучался в Оксфорде и нахо­дился под сильным влиянием английского эмпириз­ма, в особенности взглядов шотландского священни­ка Джеймса Милля (1773-1836). Милль полагал, что разум состоит из сложных идей, представляющих со­бой совокупности простых идей и ощущений, сцеп­ляемых друг с другом силами, родственными грави­тационному притяжению. Идеи кирпичей и цемента объединяются в более сложную идею стены и, совмест­но с другими иерархиями идей, производят еще бо­лее сложную идею дома. (Его сын, Джон Стюарт Милль (1806-1873), развил идеи своего отца, ис­пользовав другую аналогию, и предположил, что не­которые идеи образуют подобие составных химичес­ких веществ, становясь совершенно отличными от своих составляющих.) Титченер принял точку зре­ния английского эмпиризма, согласно которой зако­нами разума являются законы ассоциации ощуще­ний. В его программу входило использование экспе­риментальных процедур с целью обнаружения элементарных ощущений (elementary sensations), со­ставляющих разум (в соответствии со взглядами Милля). Поскольку Титченер пытался выявить структуру разума, он назвал свою систему «структу­рализмом». Он отверг предложенный Вундтом меха­низм апперцепции, который считал мистическим, и заменил его эмпиристскими ассоциациями по смеж­ности (contiguity). Он использовал метод, в котором обучал своих испытуемых интроспекции собственно­го разума и наблюдению «сырых» ощущений, не об­ремененных смыслами. Первоначально он считал со­знание эпифеноменом мозга, но в конце концов скло­нился к позитивистскому подходу чистого описания.

Функционализм и бихевиоризм предприняли яростные атаки на исходные положения структура­лизма. Поскольку структуралисты не смогли предъя­вить своим оппонентам однозначных результатов своих экспериментов, это привело к полной дискре­дитации структурализма. Кантор (1969, р. 301) ста­вит риторический вопрос: «Являлись ли предметом экспериментирования ученых этого периода транс­цендентальные ощущения или же они изучали реак­ции конкретных субъектов, названных испытуемы­ми, на конкретные объекты, названные стимульны-ми объектами (stimulus objects)?»

Психологи, испытавшие влияние представлений об атомистическом разуме, такие как Титченер, по большей части пытались редуцировать психологию к ощущениям, а также к физиологии нервной систе­мы и мозга, которые, как они полагали, являлись ис­точником ощущений. Те же, кто придерживался

57

представлений о целостном разуме, изучали мышле­ние, волевые процессы, запоминание, забывание и другие характеризующиеся значительным разнооб­разием формы поведения, будучи не склонны сво­дить их к функциям мозга.

Функционализм. Данная школа американской психологии находилась под влиянием идей Уилья­ма Джеймса (1842—1910), который, в свою очередь, испытал влияние Дарвина. Джеймс подчеркивал, что психология должна заниматься функцией со­знания, а не его структурой или содержанием. Фун­кция сознания заключается в том, чтобы обеспечить адаптацию индивидуума к среде. Сознание суще­ствует не в виде отдельных элементов, а представ­ляет собой поток и активно формирует свое окру­жение. Эта точка зрения мало чем напоминала «пси­хические атомы» английских эмпириков, однако Джеймс продолжал придерживаться представления об идеях в сознании как о базисе воли и причине поведения. Поддерживаемая им теория инстинктов была более созвучна теории врожденных способно­стей, предложенной шотландской философией и такими континентальными рационалистами, как Лейбниц и Вольф, чем взглядам английских эмпи­риков. Однако Джеймс допускал, что инстинкты могут изменяться под влиянием индивидуального опыта и что повторение поведения порождает при­вычки, формируя фиксированные каналы в мозге, по которым энергия течет более свободно. (Теория инстинктов Джеймса явилась источником вдохно­вения для эволюционной психологии, рассматрива­емой в главе 13.) Поскольку привычки повышают точность и эффективность наших действий, они функциональны, собственно, они выполняют роль огромных маховиков (fly-wheels), благодаря кото­рым общество движется в своем русле. Привычки почти не оставляют человеку возможностей для из­менения после тридцатилетнего возраста, а потому к их формированию нужно относиться очень осто­рожно. Психология Джеймса рассматривает эмо­ции, привычки, когниции (cognitions), волю и рели­гиозный опыт.

Джон Дьюи (1859-1952) добавил к потоку созна­ния поток поведения, тем самым еще более укрепив позиции дуализма «душа—тело». Он также настаи­вал на том, что стимулы и реакции функционально связаны друг с другом и не являются отдельными сущностями: у ребенка, который обжегся пламенем свечи, развивается новая функциональная реакция на пламя, а ее значение изменяет функцию стимула с привлекающей на болевую. Реакция и значение стимула взаимозависимы. Поведение — это адаптив­ный акт, и его стимульно-реактивные компоненты формируют взаимозависимую последовательность: «видение-света-означающего-боль-при-контакте-с-ним» (Dewey, 1896).

Развитие функционализма связано в первую оче­редь с Чикагским университетом (University of Chicago): сначала с Джоном Дьюи, а затем с Джейм-

сом Энджеллом (1869-1949), являвшимся учеником Джеймса и Дьюи. Энджелл сформулировал три принципа функциональной психологии: (а) психи­ческий поток является частью более широкого био­логического потока и служит связующим звеном (или посредником) между организмом и средой; (б) сознание позволяет организму выжить, опосре­дуя его взаимодействие со средой, и перенимает браз­ды правления у привычек, когда необходимо приспо­собление к новым условиям, и (в) разум и тело дей­ствуют как единое целое, обеспечивая выживание организма. Короче говоря, разум является функци­ей организма, служащей для обеспечения адаптации к окружающей среде.

Гарви Карр (1873-1954), также работавший в Чи­каго, подчеркивал, что формы поведения, обеспечи­вающие выживание в одной ситуации, скорее ricero, будут воспроизводиться и в сходных ситуациях. Он назвал это «адаптивным актом», тем самым перене­ся основной акцент на научение, оказавшееся в фо­кусе внимания функционализма, что способствова­ло его позднейшей ассимиляции бихевиоризмом. Карр утверждал, что психическая активность пред­ставляет собой опыт (experiences) и одновременно реакцию биологических органов. Если бы он сделал следующий шаг и сказал, что формы психической ак­тивности суть реакции органов, он занял бы бихеви­ористскую позицию.

Сотрудник Колумбийского университета Роберт Вудвортс (1869-1962) разработал «динамическую психологию», иногда рассматриваемую как разно­видность функционализма. Его имя наиболее извест­но благодаря введенной им формуле: S-O-R (Сти­мул-Организм-Реакция), где ему принадлежит включение элемента «О» — «организм», функции ко­торого сходны с адаптивным актом Карра. Механизм «О» является опосредующим между средой (стиму­лом «S») и реакцией («R»). Это потребность, или драйв (drive), порождающий различные формы по­ведения в одной и той же среде в зависимости от на­личного в данный момент внутреннего побуждения. Элемент «О», который есть не что иное, как очеред­ная репрезентация разума, психе, сознания, ощуще­ния, идей, и т. д., становится центральным для мето­дологического бихевиоризма, в котором он выступает под именами «внутреннего побуждения» («драйва») или «когнитивной карты» (см. ниже).

Американец Эдвард Торндайк (1874-1949), про­водивший исследования по научению животных, пришел к заключению, что разуму животных не свойственны рассуждения (reason), как и установле­ние связей между вещами. Они научаются путем проб и ошибок, когда последствиями их действий являются вознаграждения или наказания. Его зако­ны эффекта, включающие вознаграждение и наказа­ние, предвосхитили принципы подкрепления Скин-• нера. Его закон упражнения гласит, что реакции уси­ливаются прямо пропорционально числу проб, в которых имела место связь стимула с реакцией, а

58

также продолжительности и силе (vigor) этой связи. При их неиспользовании S—R связи ослабевают. Он назвал свою психологию «коннекционизмом» (от англ. connection — «связь»). Это был протобихевио-ризм.

Бихевиоризм. Корни этой школы восходят к ра­ботам многих предшественников. Позитивизм и эм­пиризм являются источником представления, что все знание базируется на «данных органов чувств», од­нако позитивизм связывает с бихевиоризмом не столько доверие данным органов чувств, сколько его отношение к наблюдениям. Подчеркивание эмпириз­мом роли опыта послужило основой интереса бихе-виористов к процессу научения. Русский ученый Иван Михайлович Сеченов (1829-1905) проводил эксперименты на животных и пришел к выводу, что мысль не служит причиной действия. Вместо этого внешние стимулы производят как внутреннюю мысль, так и внешнее действие, оба из которых за­висят от рефлексов мозга. Владимир Михайлович Бехтерев (1887-1927) занимался исследованиями обусловливания у человека, используя электричес­кое раздражение пальца испытуемого, предваряемое звуком. Он продолжал придерживаться физиологи­ческих объяснений, но отстаивал точку зрения, что психология должна изучать только поведение. При­близительно в тот же период Иван Петрович Павлов (1857-1927) проводил на собаках свои эксперимен­ты по обусловливанию, которые привлекли внима­ние Джона Уотсона (1878-1958). Уотсон проявлял особый интерес к поведению животных и был знаком с исследованиями других работавших в этой облас­ти ученых, которые также повлияли на его взгляды. Поскольку использование интроспективного метода при работе с животными невозможно, акцент неиз­бежно перемещается на поведение. Преподавание и работа над докторской диссертацией в Чикагском университете позволили Уотсону ознакомиться с ра­ботами функционалистов, которые все дальше ухо­дили от интроспективного метода, приближаясь к ис­следованию научения. Благодаря переходу в Универ­ситет Джона Хопкинса Уотсон знакомится с людьми, чьи взгляды еще более способствовали укреплению его бихевиористской ориентации.

В своей первой декларации бихевиоризма Уотсон (Watson, 1913) утверждал лишь, что нет никакой не­обходимости делать «сознание специальным объек­том наблюдения» (р. 174). Это был «методологичес­кий бихевиоризм», в котором сознание не отрицает­ся, но обходится методологически. Шесть лет спустя Уотсон объявил, что он не смог обнаружить никаких свидетельств существования описанного Джеймсом потока сознания, но что ему, однако, удалось обнару­жить свидетельства существования потока поведе­ния (Watson, 1919). Тем самым был провозглашен «строгий», или «радикальный бихевиоризм», полно­стью порывавший с дуализмом впервые за две тыся­чи лет.

Уотсон считал, что человеческие существа подда­ются изменению в неограниченных пределах благо­даря научению. В качестве базиса процесса научения он принял обусловливание по Павлову и таким об­разом полностью отбросил одну сторону дуализма «душа — тело», превратив тело в обучающуюся ма­шину. Мозг не является вместилищем души и даже вместилищем поведения. Это лишь передаточный орган между стимулом и реакцией. Уотсон включил в поведение мышление и речь, рассматривая их как тонкие, едва различимые телесные действия. Уотсон вел наступление на существовавшую в то время пси­хологию по четырем главным направлениям, добива­ясь: (а) замены интроспекции объективными метода­ми исследования; (б) замещения содержания психи­ки (ощущений, идей, апперцепции) поведением; (в) смещения акцента с объяснения на предсказание и контроль поведения и (г) признания точки зрения, что между животными и человеком не существует качественного различия и что те же обсервационные методы могут использоваться при исследовании как животных, так и человека. Уотсон позаимствовал термины «стимул» и «реакция» из биологии и пре­вратил бихевиоризм в S^R-психологию. Мир стиму­лов — это предварительное условие, или вход (input), а реакция — его следствие, или выход (output). Та­кая модель основана на аналогии с биофизикой, в которой непосредственная стимуляция препариро­ванной мышцы приводит к ее рефлекторному сокра­щению. Согласно Наталицио (Natalicio), более со­вершенная версия бихевиоризма была предложена Смитом и Газри (Smith and Guthrie, 1921), которые «ввели в психологию акцент на объяснение обыден­ного опыта, осуществляемое на языке поведения, — что сделало бихевиоризм значительно более после­довательным и утонченным, чем ранние спекуляции Уотсона» (р. 3).

Бихевиоризм раскололся на два лагеря: методоло­гических и радикальных бихевиористов, при этом и те и другие проводили исследования по научению на крысах. Первые имели большее влияние, чем вторые. Особенной известности среди методологических би­хевиористов достиг сотрудник Йельского универси­тета Кларк Халл (1884-1952). Следуя логическим позитивистам, он дал операциональное определение ненаблюдаемого состояния внутреннего побуждения (drive state) и сформулировал теорию научения, ба­зирующуюся на этом понятии, а затем вывел из нее гипотезы и подверг их экспериментальной проверке на крысах. Сотрудник Калифорнийского универси­тета (Беркли) Эдвард Толмен (1886-1959) попытал­ся объяснить поведение, связанное с научением у крыс, тем, что у них формируется «когнитивная кар­та» лабиринта. Роль внутренних побуждений и ког­нитивных карт в значительной степени соответству­ет роли «О» у Вудвортса, и поскольку они занимают промежуточное положение между стимулом и реак­цией, то получили название «промежуточных пере­менных». Критики упрекали Толмена в том, что эти

59

переменные явились возвращением к старому разу-му/ощущениям/агшерцепции/сознанию, скрываю­щимися под новым наукообразным облачением. Газ-ри (1886-1959) разработал теорию научения строго в терминах «стимул—реакция», избежав всякого сходства с ментализмом, включая промежуточные переменные. Радикальный бихевиоризм существует и сегодня в форме разработанного Б. Ф. Скиннером (1904-1990) анализа поведения (см. главу 6).

Хотя бихевиоризм доминировал в американской психологии 1930-х — 1950-х гг., как строгий, так и методологический бихевиоризм в конце концов утратили своих последователей. Бихевиористы обе­щали начать с объяснения простых форм научения у животных. Когда эти принципы научения удалось ясно сформулировать благодаря экспериментирова­нию, они постепенно и последовательно перешли к изучению сложных форм человеческого поведения. К сожалению, обнаруженные ими механизмы науче­ния у животных оказались (а) слишком сложными; (б) вероятно, не соответствующими реальным меха­низмам научения не только по отношению к челове­ку, но и самим животным, вследствие искусственно­сти лабораторных условий; (в) не обязательно при­менимыми к человеку. Интерес бихевиористов к научению у животных базировался на (а) теории биологической эволюции, указывающей на непре­рывный характер развития биологических видов, и на (б) подчеркивании английским эмпиризмом роли опыта, вдохновившего авторов «Декларации незави­симости» на формулировку положения «Все люди созданы равными». Эта формулировка представля­ла собой типично американское кредо, под которым бихевиоризм неявно подписывался и подтверждение которого он намеревался продемонстрировать. Ос­новной недостаток бихевиоризма, возможно, состо­ял в том, что он «сделал психологию отрекающейся дисциплиной, окончательно отступившей перед ли­цом таких сложных типов поведения, как воображе­ние, восприятие, внимание, чувства и другие основ­ные формы человеческой активности» (Kantor, 1969). Кроме того, ментализм, давно и прочно пус­тивший свои корни в культуре, находился лишь под ее поверхностным слоем и не мог постоянно оста­ваться подавляемым.

Неспособность бихевиоризма выполнить свои обещания, наряду с неявным положительным отно­шением к ментализму, явились наиболее важными факторами, приведшими к замене его, за исключени­ем анализа поведения, когнитивной психологией (см. главу 3), продолжившей развивать методологию би­хевиоризма и сохранившей акцент на процессе на­учения. Когнитивизм рассматривает память, воспри­ятие и другие когниции не как поведение, а как пси­хические процессы, родственные компьютерным программам. Он рассматривает эти процессы как внутренние репрезентации внешнего мира (в некото­рых версиях репрезентации рассматриваются не столько как изображения (pictures), сколько как ги-

потетические структуры, являющиеся кодами воспо­минаний, восприятий и т. д.). Таким образом, заме­щение бихевиоризма когнитивизмом привело к воз­вращению (а) дуализма «душа—тело», (б) двойного мира Канта и его врожденных категорий (de­terminers) разума и (в) модели восприятия, отража­ющей линию Плотин—Галилей—Ньютон—Локк— Беркли—Юм—Кант—Мюллер—Гельмгольц.

Фактически дуализм «душа—тело» никогда не ис­чезал из психологии. Хотя в 1930-х — 1950-х гг. он находился в относительно подавляемом состоянии, тем не менее он продолжал присутствовать все это время в методологическом бихевиоризме и, наконец, вновь громогласно заявил о себе практически во всех областях психологии. Стимульно-реактивная модель научения являлась настолько механистичной и огра­ниченной, что исследователи сочли ее неудовлетво­рительной. Однако, в поисках альтернативы, они на­ходили только ментализм. Восхищение компьютера­ми породило новую соблазнительную аналогию разума, и пресловутый маятник качнулся в сторону ментализма. Менталистские конструкции свободно используются в современной психологии, почти не получая критической оценки (Jenkins, 1993).

Выход за пределы бихевиоризма. Одним из пер­вых, кто определил психологическое событие не про­сто как поведение организма или ментальный про­цесс, но как взаимодействие между объектом и орга­низмом, был Фредерик Вудбридж (1867-1940), член факультета естественной философии Колумбийско­го университета. В частности, он отстаивал позицию (близкую к позиции Аристотеля), согласно которой зрение не относится исключительно к организму, но представляет собой «взаимодействие или отношение между организмом и его окружением, осуществляе­мое посредством глаза» (Woodbridge, 1909, р. 368). Нервная система не способна видеть или слышать, отмечал Вудбридж, но она обеспечивает единство (unity) посредством координирования различений органами чувств, и это единство и есть сознание.

Другим ученым, подчеркивавшим роль взаимо­действия «организм—среда» (а не взаимодействия «душа—тело»), вместо представлений о механичес­ких входных и выходных сигналах, был китайский исследователь поведения животных Цин-Ян Куо (Zing-Yang Kuo, 1898-1940). Он был учеником Тол-мена, хотя испытал весьма значительное влияние Уотсона, несмотря на свое критическое отношение к его работам. Он придавал большое значение биоло­гии, но лишь как реализационному или ограничива­ющему, но не определяющему условию поведения животных. Разработанная им система психологии в настоящее время носит название «вероятностно-эпи­генетической психологии» (см. главу 13). Несколь­ко ранее Дж. Р. Кантор (1888-1984) принял во вни­мание контекст («поле») независимых взаимодей­ствий, положив это понятие в основу детально разработанной им системы психологии (см. главу 10), получившей свое полное выражение в виде фор-

60

мальных постулатов и распространенной им на такие виды «интерповедения» («interbehaviors»), как по­знание, ориентировочное поведение, выбор, мышле­ние и т. д. Поскольку его система рассматривает пси­хологическое явление как комплекс отношений меж­ду конкретными событиями, она не нуждается в ментагшстских конструкциях или редукции психоло­гии к активности мозга. Тем не менее мозг, как и дру­гие компоненты биологии организма, получают в ней полное признание в качестве участвующих условий (participating conditions), относящихся к полю, как это имело место в системе Куо.

Система экологического восприятия Джеймса Гибсона (1904-1979), позднее развившаяся в эколо­гический реализм, приобрела в целом сходные (с интербихевиоризмом) характеристики после того, как были отброшены более традиционные конструк­ции этой системы (см. главу 13, § 3).

Оперантный субъективизм Уильяма Стефенсона (см. главу 11) принял интербихевиоризм в качестве своей теоретической базы и обеспечил строгую ме­тодологию объективного изучения субъективности, т. е. точек зрения субъекта. Эта методология откры­вает путь систематическому исследованию так на­зываемых психических (mental) или когнитивных событий, которые так и не смог адекватно объяснить бихевиоризм. Таким образом, была предложена аль­тернатива механистическим компьютерным конст­руктам когнитивизма и статистическим процеду­рам, сводящим на нет уникальность отдельного индивидуума. Общественная психология (см. главу 13) тоже приняла тезис о взаимодействии индивидуу­ма и окружения и приобрела прикладную ориента­цию. Диалектическая психология (см. главу 9) так­же носит интеракционный или биполярный харак­тер и принимает во внимание историю развития и контекст взаимодействий. Русские и китайские ди­алектики отличались более редукционистскими взглядами, сводя психологию к биологии, что было в меньшей степени свойственно другим представи­телям диалектики.

Эти нецентрические подходы вышли за пределы давней традиции, прослеживаемой еще со времен эллинистической Греции15 , хотя, как и всегда, у этих современных подходов были свои предшественники. Несмотря на то, что им удалось предложить альтер­нативу как ментализму, так и механицизму, их рабо­ты не получили должного внимания в силу автори­тета традиции — пользуясь метафорой Уильяма Джеймса, великого маховика привычки, — продол­жающей взывать к могущественному духу «разума» и его инкарнации в виде мозга.

Гештальт-психология. Рационализм и эмпиризм столкнулись, когда на сцене появилась гештальт-пси-

хология (не путать с гештальт-терапией Фрица Перл-са, рассматриваемой в главе 4). Гештальт-психологи утверждали, что разум не делится на элементы, даже на такие, которые могут соединяться, подобно хими­ческим элементам, в сложные вещества (как полагал Дж. С. Милль) или объединяться посредством аппер­цепции (как считали Лейбниц и Вундт). Гештальтисты настаивали на том, что разум наделен врожденными способностями, придающими вещам гештальт — целое или паттерн, — что присуще как восприятию, так и мышлению. Например, когда мы смотрим на вещи, мы не видим отдельные пятна, которые должны быть скомбинированы в объект, скажем, дерево. Вместо это­го наши врожденные механизмы соотносят различные компоненты по принципам пространственной близо­сти, сходства и установки (того, что мы ожидаем уви­деть) в единицу «дерево». Научение и решение про­блем состоит не в пробах и ошибках, как полагал Тор-ндайк, но в обнаружении критического компонента решения, который способствует образованию целого. Научение — это достижение инсайта. Вольфганг Ке-лер (1887-1967) попытался подвести под гештальт-организацию физиологическую базу на основе анало­гии с электрическими полями. Он высказал предпо­ложение, что сенсорная стимуляция попадает в зону действия электрохимических полей мозга и реструк­турируется в целостности. Далее, конфигурация сило­вых полей мозга и конфигурация объекта, принадле­жащего миру, соответствуют друг другу во всех своих точках: они «изоморфны» друг другу. В процессе вос­приятия индивид воспринимает эти конфигурации в своем мозге. Здесь, как и в случае Мюллера и Гельм-гольца, перед нами пример биологизации кантовско-го единства апперцепции. Его удвоенный мир пред­стает в виде изоморфизма, а врожденная категориза­ция — в виде гештальт-организации.

Социальный психолог Курт Левин (1890-1947) применил гештальт-психологию к группам. В его «групповой динамике» поведение каждого индиви­дуума определяется паттерном энергии всей группы, подобно тому как мозг в гештальт-теории определя­ет сенсорные элементы. Данная теория оказала вли­яние на гуманистическую психологию (см. главу 4) и такие ее формы участия в Движении за человечес­кий потенциал, как Т-группы и группы встреч. Ле­вин также оказал влияние на экологическую психо­логию (см. главу 7), общественную психологию (см. главу 13) и энвайронментальную психологию (там же) благодаря его вниманию к поведению как функ­ции среды.

Резюме и выводы

Психологические представления первобытных людей наделяли все вещи жизненной силой. Жиз-

15 Возможно, именно благодаря своему китайскому происхождению и связи с китайской культурой Куо с самого на­чала избежал влияния западной традиции, что позволило ему сформулировать подход, альтернативный западному ме­ханицизму и ментализму.

61

ненные силы человека, определяющие его поведе­ние, нередко отождествлялись с биологическими органами, в особенности с сердцем. Аристотель по­ставил психологию на последовательно натуралис­тический путь, описав взаимодействие организма и среды, вместо того чтобы помещать определяющие поведение силы в организм человека. В последую­щие века тяжелые социальные условия заставили интеллектуалов обратиться внутрь себя и отвер­нуться от внешнего мира, превратив псюхе из жиз­ненной функции в сверхъестественный внутренний определяющий фактор. Аналогичная трансформа­ция при сходных обстоятельствах произошла ранее в Индии. Христианские теологи развили учение о псюхе (душе), превратив его в психологию внутрен­ней жизни; этот подход доминировал в мышлении людей на протяжении всего Средневековья и даже в более поздние исторические периоды. В то время как другие науки освобождались от теологии, пси­хология оставалась в ее власти, однако она привлек­ла внимание философии — дисциплины, начавшей отходить от теологического мышления. Такие на­правления философии, как рационализм, эмпиризм и позитивизм, придали психологии больший вес, но сохранили психологический дуализм и, кроме того, привнесли в психологию принципиальное расхож­дение по вопросу о том, является ли душа целост­ной или атомистической. Вместо того чтобы обра­титься к наблюдению природы, философы пытались натурализовать душу, прибегая к аналогиям и био-логизации. Даже после появления эксперименталь­ной психологии исследователи продолжали пола­гать, что они изучают нечто неосязаемое (эфемер­ное), что может быть исследовано лишь косвенными методами.

Классические системы психологии, появившие­ся в конце XIX и развивавшиеся до 50-х — 60-х гг. XX века, как правило, представляли собой реак­цию на эти многовековые проблемы и продолжа­ли интерпретировать свои наблюдения преимуще­ственно в терминах ощущений/разума/сознания/ промежуточных переменных, несмотря на значи­тельный прогресс самих методов наблюдения по мере принятия ими методологии лабораторных исследований. Лишь постепенно, да и то в ограни­ченных пределах, эти психологические системы начали обращаться к описательному методу обра­ботки получаемых ими данных, принятому други­ми науками. Только радикальный бихевиоризм от­бросил менталистские конструкты, впав при этом, однако, в другую крайность — механицизм. Неко­торым нецентрическим системам удалось избежать как дуализма «душа—тело», так и механицизма и биологического редукционизма, придав основное значение взаимозависимости объекта и организма, взаимодействующих в контексте. Другие совре­менные системы остаются близки традиции, восхо­дящей к Отцам Церкви, либо переносят основной акцент преимущественно на среду (в частности,

эко-бихевиоральная наука). Теория психоанализа (см. главу 5), представленного как классическими, так и современными системами, изначально пост­роена на внутренних ментальных структурах раци­оналистов и энергиях или силах физиков, и пото­му психоанализ не способен покончить с теологи­ческим дуализмом «душа—тело», хотя и пытается придать себе статус систематической науки. Гума­нистическая психология (см. главу 4) замещает душу понятием «я» (self). Постмодернизм и соци­альный конструкционизм (см. главу 8) отрицают достоверность рационального и научного позна­ния, обращаясь, однако, к логике и кросс-культур­ным научным исследованиям для оправдания сво­ей позиции. В некоторых версиях этих систем по­знающий сливается с познаваемым, как у Плотина, тогда как в других вариациях он охватывает непоз­наваемый мир Канта.

История показывает, что в первую очередь именно дуализм «душа—тело» и различные реак­ции на него породили среди психологов столь глу­бокие разногласия по поводу того, что составляет предмет психологической науки. Эти разногласия начинают возникать после окончания эпохи Сред­невековья, когда душа становится все более запу­танной темой и с логической, и с эмпирической точки зрения (т. е. с точки зрения наблюдений). В то же время история показывает нам, что дуа­лизм «душа—тело» — это порождение лишь двух последних тысячелетий истории. Альтернативы ему, как и биологическому редукционизму, были известны еще в IV в. до н. э., но остались незаме­ченными мыслителями последующих эпох. Они известны и сегодня, но также не получают долж­ного внимания. Насколько обоснованы такие аль­тернативы, это отдельный вопрос, однако пока мы не признаем факт их существования и не начнем анализировать их, мы не сможем обеспечить себе базу для информированного выбора. В целом тра­диционная психология до сих пор не рассматрива­ет эти альтернативы и позволяет лишь допущени­ям, идущим из культуры прошлых исторических эпох, определять характер различных современных психологических систем.

Современная психология характеризуется не только наличием разногласий по поводу своего пред­мета, но и крайней раздробленностью в своих теоре­тических и методологических подходах. Отчасти это обусловлено все возрастающей специализацией наук, но наряду с этим — и многовековыми разногла­сиями по поводу конструкта души. В этой ситуации снова оказывается вполне уместным задать те вопро­сы, которые были поставлены нами в начале данной главы. Является ли психология наукой, занимаю­щейся изучением души и ее репрезентаций суще­ствующего независимо от нее реального мира? Изу­чает ли она формы поведения, испытывающие влия­ния разумной души (или познающего разума)? Или,

62

может быть, просто формы поведения? Или воздей­ствие окружающей среды на организм? А может быть, мозга? Или же взаимоотношения организма и среды в контексте?

ЛОГИКА НАУКИ

Под заголовком «логика науки» (называемой так­же «философией науки») может скрываться множе­ство тем. Здесь мы рассмотрим вопросы, которые яв­ляются центральными для 16 психологических сис­тем, описанных в данной книге. Во многих случаях эти темы являются не взаимоисключающими, а перекры­вающими в той или иной степени друг друга. Факти­чески, с некоторых точек зрения все они представля­ют собой подразделы вопроса о различении между конструктами и событиями (явлениями), а также спо­собами использования обоих этих понятий.

Конструкты против событий

Различение конструктов и событий. Конструк­ция или «конструкт», как указывает само название, представляет собой нечто конструируемое, а не на­блюдаемое. Конструкт является продуктом теорети­зирования, абстракцией, измышлением. Собственно говоря, все, что не является исходным (original) со­бытием, является конструктом: теории, гипотезы, принципы, математические формулы, диаграммы, измерения... Даже описание можно считать кон­структом, поскольку оно не является той вещью, ко­торую описывает. К примеру, декартова «душа», «мо­нады» Лейбница, «впечатления» Юма, «идеи и ощущения» Локка, «пружины» Ламетри, «трансцен­дентальное единство апперцепции» Канта, «специ­фические нервные энергии» Мюллера, «психическая химия» Дж. С. Милля, «О» Вудвортса и «изомор­физм» Келера — все они представляют собой кон­структы. Наиболее значимый вопрос касается, одна­ко, того, выводятся ли эти конструкты из наблюдае­мых событий или навязываются им (Ebel, 1974; Kantor, 1957, 1962; Lichtenstein, 1984; Observer, 1983). Во всех перечисленных выше случаях конст­рукт заимствовался из сложившейся культурной тра­диции и навязывался событиям. Событиями являют­ся видение, представление (believing), запоминание, мышление, воображение и другие конкретные, осу­ществляемые человеком акты, а не нервные энергии, ощущения и тому подобное. Событие — это то, что происходит; безразлично, знаем мы об этом или нет.

Авторы недавно вышедшей книги, посвященной теоретическим вопросам психологии, характеризую­щие данное издание как «исчерпывающее руковод­ство» (Bern & Looren de Jong, 1997), даже не упоми­нают о принципиальном вопросе конструктов.

В многовековых дебатах о природе души вопрос о природе конструктов и их смешении с событиями также не рассматривался. В этом отношении все (спорящие друг с другом) авторы пребывают в свя­щенном согласии.

Тем не менее вопрос о различении конструктов и событий имеет принципиальное значение. Его реше­ние определяет теорию, методику исследований, их практическое применение и даже решение вопроса о познаваемости. Вундт утверждал, что мы не может познавать сознание, но лишь эффекты (следствия) его деятельности. И в том, что мы не можем познавать эфемерные конструкты, он был прав. Но было ли во­обще для него необходимым обращаться к этому кон­структу или ему было достаточно просто ссылаться на реакции, которые он фактически измерял? Сообщали ли испытуемые в экспериментах Титченера об обна­руженных ими путем интроспекции элементарных ощущениях или о различаемых ими с помощью орга­нов чувств объектах и событиях? Красноречивой ил­люстрацией смешения конструктов и событий может послужить исследование Познера и Рэйчела (Posner & Rachel, 1994, p. 24). Авторы представили диаграм­му, в которой по горизонтальной оси предполагалось откладывать результаты изучения мозга, а по верти­кальной — разума. И они действительно наносят на диаграмму результаты изучения мозга методами ви­зуализации на разных уровнях детализации, при этом «разум» оборачивается временем.

Другой пример смешения конструктов и событий мы находим в работе Борнштейна (Bornstein, 1988), пытающегося оправдать ненаблюдаемые переменные (unobservables) в психологии. Он утверждает, что «психологи исследуют чувства, мотивации и другие внутренние процессы». При этом и события, и кон­структы оказываются у него включенными в состав очередного конструкта — внутренних процессов. Да­вайте детально рассмотрим то и другое понятие, что­бы выяснить, каковы возможные альтернативы их смешению.

• Вы, вероятно, согласитесь, что если вы получи­ли пятерку на письменном экзамене, ваша радость яв­ляется реальным событием. Следовательно, чувство — это событие, включающее индивидуума и его взаи­модействие с тем, по поводу чего он испытывает дан­ное чувство, в частности, радость при виде пятерки на своей экзаменационной работе.

• Почему вы так старались, чтобы получить пять? Должно быть, вы были мотивированы. Но что такое мотив? Это не нечто, существующее само по себе; мотив должен иметь конкретный референт, относя­щийся к разряду идентифицируемых событий. Воз­можно, вы заключили со своим другом пари на буб­лик, что вам удастся получить пятерку. Мотивация — это конструкт причинности (construct of causality), a не событие, однако он может быть удобен как обоб­щающий термин, если имеет идентифицируемый ре-

63

ферент. Однако, в отличие от Борнштейна, мы не исследуем мотив как таковой, поскольку он не более чем абстракция, конструкт. Предметом нашего иссле­дования являются конкретные условия, вызываю­щие специфические формы поведения.

• Последний пример из работы Борнштейна, внут­ренние процессы (которые он полагает как всеобъем­лющую категорию), также являются конструктом, а не событием. Этот пример основан на допущении, что природа разделила нас на две части. Если мы сможем указать конкретные референты внутренних процессов, различение на «внутреннее—внешнее» оказывается лишенным оснований. Идентифициру­емые природные (естественные) события — радость при виде пятерки, пари, послужившее одной из при­чин ваших стараний заработать пятерку, — становят­ся фокусом исследования, а не конструируемая ду­альность. Однако конструкт внутренних процессов, как правило, относится к дуализму «душа—тело» и не имеет наблюдаемых референтов.

Борнштейн продолжает оправдывать ненаблюдае­мость в психологии, утверждая, что гравитация так­же ненаблюдаема и что физики также используют косвенные методы исследований. Напротив, гравита­ция не является ненаблюдаемой. Это событие, вклю­чающее отношения тел в пространстве, и эти отноше­ния поддаются наблюдению, измерению и математи­ческому описанию. Аналогичным образом мы можем наблюдать взаимоотношения людей и их окружения и описывать эти отношения, а не основываться на культурных конструктах, навязывая их исследовани­ям. Мы располагаем альтернативами для выбора.

Возможная причина признания ненаблюдаемос­ти, полагает Кантор (Kantor, 1979), заключается в том, что мы взаимодействуем с нашим окружением двумя различными способами. Первый связан с на­блюдением и манипулированием, тогда как второй является более тонким и включает предчувствия, предположения и знание. Поскольку второй тип реакций более отдален от исходных событий, уче­ные могут полагать, что они имеют дело с одними вещами, тогда как фактически они имеют дело с другими (см. также вопрос об аналогиях на с. 80). Культурные традиции, вероятно, имеют еще боль­шее влияние, но мы не связаны культурой; мы сами изменяем ее собственными действиями, а следова­тельно, изменение нашего отношения к культурным конструктам не является чем-то невозможным (Kantor, 1938, 1973).

Несмотря на заявления о том, что «теоретические термины» (конструкты) и обсервационные термины в равной степени производны (inferential) и ненадежны, ряд эмпирических исследований этих терминов свиде­тельствует о более высокой надежности и валидности

последних и о четкой различимости двух видов терми­нов (Clark & Paivio, 1989). Исследователи обнаружи­ли, что «обсервационные термины более прямым обра­зом, чем теоретические, соотносятся с наблюдаемыми феноменами, а также более устойчивы и определенны в своих значениях» (р. 510). И далее, «полученные дан­ные говорят о том, что ученые по-разному относятся к обсервационным и теоретическим терминам при фор­мулировании или сообщении научных идей и должны сохранять такое различие. Обсервационные термины имеют более стабильные и универсальные значения и содержатся в утверждениях, которые могут быть под­вергнуты эмпирической проверке путем обращения к их конкретным референтам» (p. 510)16 .

Должна ли психологическая система базировать­ся на конструктах или на событиях? Иными слова­ми, должны ли ее сторонники начинать с конструк­тов, с помощью которых они будут интерпретировать события, или они должны начинать с событий и раз­вивать свои конструкты на основе этих событий? Кантор (Kantor 1981b) утверждает, что «в целом, отвечающая критериям валидности логика науки должна быть основана на полном признании связей между событиями и конструктами» (р. 6), включая четкое разграничение между ними. Ему созвучно мнение Лихтенштейна (Lichtenstein, 1984):

«Если мы будем строго следовать тому, что определяется в научной работе, мы будем иметь базис для различения между данными, процеду­рами исследования и конструкциями. Конструк­ционная фаза исследовательской работы при­обретает для нас особо важное значение, когда мы осознаем, что именно на этой стадии возни­кает основная часть научных разногласий. Кон­структы с наибольшей вероятностью будут обо­снованными в том случае, когда они выводятся в результате непосредственного контакта с собы­тиями, независимо от того, используются при этом (экспериментальные) манипуляции и изме­рения или нет. К сожалению, ученые, находящи­еся во власти традиции, как правило, не осозна­ют этот факт. В результате астрономы обнаружи­вали орбиты планет, имеющие форму окружности, а биологи подробно описывали го­мункулусов [крохотных человечков], содержа­щихся в сперматозоидах» (р. 471).

Конструкты с пространственно-временными ко­ординатами. Конструкты необходимы в науке, и если они правильно используются, они всегда имеют кон­кретные референты: их референтами являются вещи или события. Логические выводы — это конструкты,

16 Любопытно отметить, что авторы прибегли в своей работе к конструктам, референтная база которых была подвер­гнута сомнению другими исследователями (см. главу 3).

64

играющие важную роль в науке. В V-IV вв. до н. э. Демокрит, наблюдая за поведением материи, пришел к выводу, что она состоит из мельчайших частиц, ко­торые он назвал «атомами». Хотя он не мог удосто­вериться в существовании атомов, наличие у них пространственно-временных координат давало лю­дям возможность когда-нибудь наблюдать их в слу­чае их существования. В XX столетии развитие тех­нологической базы сделало возможной эксперимен­тальное доказательство существования этих частиц, которое было выведено логическим путем. И напро­тив, исторические (historical) конструкты, навязыва­емые человеческим действиям, не имеют простран­ственно-временных координат, являясь трансценден­тными по отношению к пространству и времени. По этой причине были изобретены аналогии — кон­структы по поводу конструктов, — и мозг, как мате­риальный орган, стал выполнять замещающую роль по отношению к этим нематериальным агентам. Од­нако как психологический орган, мозг также являет­ся конструктом (см. с. 73-77).

Эстес (Estes, 1989) одобрительно ссылается на Бора, Эйнштейна и Халла, как использующих аб­страктные, логически выведенные «репрезентации» (конструкты). Бор предположил, что атомы содер­жат электроны, вращающиеся вокруг ядра. Такая модель обладала пространственно-временными ко­ординатами, допускающими ее потенциальную про­верку. Данный конструкт оказался чрезвычайно плодотворным для физики и химии и продолжает быть полезным несмотря на то, что его валидность в настоящее время подвергается сомнению. Эйн­штейн предположил, что гравитацию образует про­странство, искривленное массой находящихся в нем тел; данный конструкт позволил точно предсказать путь света, излучаемого звездами и проходящего вблизи Солнца. В противовес этим научным кон­структам «внутренние побуждения» Халла не име­ли пространственно-временных координат, несмот­ря на его усилия придерживаться точки зрения ло­гических позитивистов и определять их через операции. Основанная Халлом на понятии внутрен­них побуждений теория научения, оказавшая значи­тельное влияние на других ученых, а также его предсказания поведения, выводимые им из своей теории, не выдерживают критики ни по теоретичес­ким, ни по эмпирическим (использующим наблюде­ния) основаниям.

Типы конструктов. Иногда смешение конструк­тов и событий является следствием использования термина «переменная» как по отношению к вещам и событиям, так и по отношению к конструктам. В тех случаях, когда это слово относится к стимуль-ным условиям (stimulus condition), реакциям, кон­тексту, состоянию организма (body condition) либо

другим конкретным вещам, переменная является вещью или событием. Когда же под переменными понимаются «промежуточные переменные», такие как «О» Вудвортса, «внутренние побуждения» Хал­ла или «когнитивные карты» Толмена, они являют­ся конструктами. Сознание, когниции, опыт и разум также используются как промежуточные перемен­ные17 . Как указывает Кантор (Kantor, 1957), проме­жуточные переменные были введены Толменом (Tolman, 1936) с явной целью отвести место мен­тальным процессам в его теоретической модели, а Толмен позаимствовал это понятие у Джеймса, ко­торый описывал психическую жизнь как промежу­точную между воздействиями (impressions) на тело и реакциями тела на внешний мир. Промежуточные конструкты были превращены в ненаблюдаемые события и наделены причинными качествами: внут­ренние побуждения, инстинкты или разум стали рассматриваться как причинные факторы по отно­шению к поведению.

«Любой не находящийся под влиянием тради­ционных философских представлений легко мо­жет видеть: то, что принято называть промежуточ­ными (intervening) переменными, на самом деле можно назвать последующими (supervening) «пе­ременными». Когда промежуточные переменные отождествляются с такими факторами, как уста­лость, предшествующий опыт или нарушения в организме, они оказываются задаваемыми извне (extravening) или сеттинговыми факторами (setting factors) [контекстом]. Если твердо придерживать­ся событий, с которыми мы фактически работаем, мы сможем избежать смешения аутентичных гипо­тез, а именно конструктов, регулируемых и контро­лируемых событиями, которые составляют пред­мет исследований, с вольными плодами аутично-го воображения» (Kantor, 1957, р. 59).

Марр (Магг, 1983) указывает на то, что:

«Ньютон предположил возможность того... что распространяющийся повсюду «эфир» служит средой для таких явлений, как свет или гравита­ция. В психологии всегда было предостаточно психических эфиров, выполняющих функции по­средника между стимулами и реакциями. Дей­ствительно, наблюдаются параллели между ког­нитивной психологией и классической физикой в ее стремлении к пониманию структуры и меха­низмов функционирования ментального эфира... Такие модели всегда можно развить или адапти­ровать таким образом, чтобы они согласовыва­лись с любыми получаемыми данными...» (р. 13).

17 Иногда различают промежуточную переменную и гипотетический конструкт. Последний определяется как нечто, существующее гипотетически, недоступное для наблюдения, как, например, атомы Демокрита, и позволяющее потому считаться всего лишь мнением.

65

И они действительно согласуются, поскольку ба­зируются не более чем на словесных конструкциях. В пользу промежуточных переменных приводится, однако, тот аргумент, что они объединяют несколь­ко различных факторов в едином термине, благода­ря чему облегчается работа с ними (Wasserman, 1983, р. 8). Критики могли бы заметить, что такое объеди­нение столь же легко приводит к неразличению мно­гочисленных взаимодействий между различными факторами и замене этих событий гипотетической причинной сущностью. Тем не менее объединение ряда взаимосвязанных форм поведения путем обоб­щенного описания в такие конструкты, как мотива­ция или личность, является общепринятой практи­кой, но в этом случае мотивация или личность не относятся к промежуточным переменным. В качестве описаний такие конструкты не являются причиной поведения, которое они описывают.

Левин (Lewin, 1951) оказал влияние на эко-бихе-виоральную науку (см. главу 7), энвайронменталь-ную психологию (см. главу 13) и общественную пси­хологию (там же), предложив конструкт: В = f(P, E), где В = поведение, Р ■» индивидуум, а Е = окружаю­щая среда (или ситуация). Р — это душа (mind) ин­дивидуума, или то, что Левин называл жизненным пространством, и в его формуле поведение (В) выс­тупает как отделенное от индивида (Р), который вза­имодействует с жизненным пространством в процес­се поведения (В). Таким образом, поведение оказы­вается функцией конструкта (Р) и в то же время — обстоятельства или события среды (Е). При этом Левин не объясняет, как такое возможно. Аналогич­но Махони (Mahoney, 1977) высказывает мнение, что и познавательная способность (читай: разум), и сре­да, и поведение оказывают влияние друг на друга. Следовательно, у него два события взаимодействуют с конструктом. Близкой к нему является и позиция Бандуры (Bandura, 1989) предложившего модель «триадной реципрокной каузации» («triadic reciprocal causation»), в которой среда, поведение и индивидуум (читай: разум) взаимодействуют между собой. Здесь снова два события взаимодействуют с конструктом но не вполне понятным логическим ос­нованиям. Насколько нам известно, взаимодейство­вать друг с другом могут только вещи и события, но не вещи и конструкты. Триады Махони и Бандуры отличаются от формулы Вудвортса «S-O-R» только тем, что их компоненты находятся в рециирокных, а не в линейных (действующих только в одном направ­лении) причинно-следственных отношениях. Ясное указание того, что представляют собой события, в противовес навязываемым конструктам (таким как душа или разум человека), привело бы к более пра­вильной идентификации всех релевантных событий и к более точному научному пониманию, на основа­нии которого могут строиться практические прило­жения. Левин также способствовал развитию когни-тивизма, предположив, что «человеческие действия в высшей степени зависят от когнитивной обработ-

ки информации — то есть от мира, каким он мыслит­ся (cognized), а не от мира, какой он есть» (Gergen, 1985, р. 269). Такая точка зрения со всей очевиднос­тью представляет собой версию удвоенного мира Канта.

Данные точки зрения демонстрируют нам, что любые промежуточные переменные, будь то триад-ные или линейные, предполагают наличие причин­ной связи между конструктами и событиями, иными словами, допускают существование причинных отно­шений между душой и телом. Поскольку конструкт является не вещью, а абстракцией, а потому ни при каких условиях не может быть наблюдаем (хотя его референт, если таковой имеется, может быть наблю­даем), вся модель в этом случае навсегда оказывает­ся не подлежащей ни наблюдению, ни верификации. (Наблюдение здесь понимается в широком смысле и может включать традиционные лабораторные иссле­дования, интервью, метод Q-сортировки, изучение конкретных случаев и биографий, полевые исследо­вания и т. д.) Однако на практике происходит так, что исследователь наблюдает события, но излагает их в форме оперирования конструктами, такими как ра­зум или обработка информации, и навязывает их на­блюдаемым событиям. Смешение конструктов и со­бытий восходит еще к схоластам эллинистической Греции, увлекшимся вербализациями. Однако вещи и события — это единственное, что кто-либо когда-либо наблюдал или может наблюдать.

Хотя научная деятельность в значительной степе­ни состоит в теоретическом конструировании, из это­го не следует, как отмечает Кантор (Kantor, 1957), «что гипотетические сущности могут создаваться произвольным образом» (р. 59). Описательные (дес­криптивные) конструкты, утверждает он, наиболее валидны и полезны тогда, когда они непосредствен­но выводятся из контакта с событиями. Степень их валидности и полезности снижается, когда они (а) представляют собой аналогии, (б) заимствуются из других наук (в частности, биологии) и (в) явля­ются полностью искусственными, как промежуточ­ные переменные. Объяснительные конструкты (при­чинность) могут связывать психологию с биологией, химией и социальными событиями, но не могут сво­дить ее к ним. Они являются в большей степени ана­литическими, чем описательными, соотнося вещи и события (Kantor, 1983), однако они все же могут рас­сматриваться как формы описания. Объяснение рас­ширяет свод знаний, когда одно функциональное описание интегрируется со вторым, которое уже функционально соотнесено с другими описаниями. Валидность манииулятивных конструктов, исполь­зуемых при формулировке научных проблем, теорий и гипотез, может быть подтверждена лишь в тех слу­чаях, когда они «тесно связаны с событиями» (1957, р. 59).

Критерии конструктов. Существуют ли экспли­цитные стандарты, регулирующие использование

66

научных конструктов? Приводимый ниже список, составленный по работам Кантора (Kantor, 1957, 1978, 1981b), включает стандарты, согласующиеся с линией развития науки. К ним могут быть добавле­ны и другие. Сторонники социального конструкцио-низма (см. главу 8) отвергли бы большинство из этих критериев, утверждая, что все претензии на знание или истину являются лишенными основания конст­руктами — кроме как в рамках тех социальных групп, которые их конструируют, — и не имеют силы при использовании их вне этих групп. Такой социальной группой являются также ученые и исследователи, которые, с точки зрения представителей социально­го конструкционизма, имеют не больше оснований для претензий на истину, чем создатели мифов.

• Проводите четкое различие между конструкта­ми всех типов и исходными событиями.

• Избегайте любых конструктов, берущих свое на­чало в традиционных культурных и философских источниках.

• Не располагая достаточными средствами для по­лучения критически важной информации, исполь­зуйте конструкты в высшей степени осторожно и никогда не основывайте их на том, что не поддается наблюдению.

• Учитывайте тот факт, что только конструкты, не­посредственно выводимые из наблюдаемых событий, имеют потенциал быть валидными.

• Выбирайте адекватные примеры событий, в ко­торых могут наблюдаться взаимоотношения между событиями.

• Начинайте любые исследования с наблюдений, на основании которых могут выводиться конструк­ты; избегайте начинать исследования с конструктов и интерпретировать полученные результаты в терми­нах этих конструктов.

• Следите за тем, чтобы интерпретативные (interpretive) конструкты соотносились с наблюдае­мыми событиями; не основывайте их на других кон­структах.

• Привязывайте все конструкты — такие как ин­теллект (intelligence), мотивация и аттитюды — к на­блюдаемым референтам и избегайте приписывания им независимого существования в качестве вещей или причин.

• Используйте только поддающиеся корректиров­ке (corrigible) конструкты.

• Избегайте превращения участвующих условий либо условий, необходимых для совершения собы­тия, в определяющие условия (см. с. 75-77).

• Идентифицируйте различные уровни организа­ции вещей и событий и используйте объяснительные конструкты, отражающие эти различия.

• Проводите различия между познающим и позна­ваемой вещью и не допускайте слияния первого со вторым (см. с. 80).

• Выводите постулаты из наблюдений.

• Избегайте принятия ненаблюдаемых конструк­тов и аналогий за неизвестное и рассматривайте до­пущение возможности своего незнания как положи­тельное качество ученого (см. с. 80).

• Используйте только те конструкты, которые мо­гут быть наблюдаемы, по крайней мере в принципе, поскольку наука возможна лишь благодаря наблю­дениям.

Исключает ли критерий наблюдаемости возмож­ность «личных» или «субъективных» событий? По мнению некоторых ученых, выдвигающих данный критерий, нет.

Зачастую конструкты приобретают круговой ха­рактер (вариант порочного круга). Барбер (Barber, 1981), внесший значительный вклад в исследования гипноза, указывает на то, что гипноз, как правило, определяли через трансовые состояния: мы знаем, что некто загипнотизирован, поскольку он находит­ся в трансе. Затем мы начинаем объяснять поведение загипнотизированного субъекта трансом. Иными словами, определение гипноза как транса не являет­ся независимым от того, что понятие транса призва­но объяснять. Барбер полностью отвергает конструкт транса и описывает гипноз как направленное вооб­ражение, находящееся в непрерывной связи с други­ми известными нам формами поведения. Понимание феномена гипноза, утверждает он, не нуждается в гипотетическом конструкте транса. Разграничив кон­структ и событие, Барбер смог выработать совершен­но новое понимание гипноза. Круговой характер от­ношений присутствует и в основополагающем кон­структе психоанализа: Фрейд первоначально определил либидо как сексуальные потребности, а затем начал использовать это понятие для объясне­ния сексуального поведения (MacCorquodale & Meehl, 1951). Другие примеры круговых отношений мы находим в психометрии, когда создается шкала для измерения определенного конструкта, такого как отчужденность или интеллект, а затем конструкт определяется с помощью шкалы.

В качестве других примеров круговых конструктов Эбел (Ebel, 1974) указывает интеллект, мотивацию и креативность. Мы слышим о том, что человек упорно трудится, потому что он мотивирован, и судим о том, что он мотивирован, потому что он упорно трудится. Эбел сравнивает такие объяснительные конструкты с тремя нимфами («дриадами») и другими анимисти­ческими силами охотников-собирателей. Само загла­вие его работы: «Дриады все еще живы» («And Still the Dryads Linger») подчеркивает его тезис о том, что мы до сих пор не очистили психологию от анимистичес­ких объяснений. Они продолжают свое существова­ние под видом интеллекта, черт личности, либидо и т. д. Более того, мы говорим о большем или меньшем количестве интеллекта, мотивации и креативности, как будто они являются вещами, характеризующими­ся количественными показателями. Такие конструк­ты, как интеллект, играют важную роль, однако, утвер­ждает Эбел, их использование должно ограничивать-

67

ся указанием на функциональные отношения, по­скольку объяснение само по себе исчерпывается ука­занием на функциональные отношения.

«Мы не должны допускать того, что сложность предмета нашей науки начнет препятствовать на­шему признанию дриад тем, чем они являются — частичными описаниями, маскирующимися под видом причинных объяснений. Эта сложность не должна препятствовать пониманию нами того, насколько бесполезны они для наших поисков понимания поведенческих феноменов. Давайте будем бдительно относиться к их обманчивым обещаниям. Давайте не будем гостеприимно распахивать перед ними двери нашей науки, ка­кой бы ограниченной и несовершенной она ни была. Они могут лишь ослабить ее» (р. 491).

Обобщая позицию Барбера и Эбела, можно ска­зать, что мы должны остерегаться использования круговых конструктов и следить за независимостью даваемых нами определений и объяснений друг от друга. В частности, если мы определяем мотивацию как упорную работу, то должны искать возможные объяснения того, почему люди упорно работают, где-то в другом месте (вне мотивации). Такие объясне­ния, согласно Эбелу, будут ограничены описанием функциональных отношений между переменными, а не вымышленными дриадами. Такие конструкты, как интеллект, мотив или личность, удобны как способ описания специфических форм поведения, но не яв­ляются причиной тех форм поведения, которые они описывают. Кларенс получил высокую оценку по интеллектуальному тесту не потому, что у него вы­сокий интеллект. Его высокая оценка — это измере­ние или описание его интеллектуального поведения. Человек ведет себя определенным образом не вслед­ствие особенностей своей личности. Определенный тип поведения и есть личность. «Личность» — не бо­лее чем стенографическое обозначение тех или иных форм поведения. Ребенок постоянно отвлекается не потому, что у него синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Этот термин лишь обозна­чает ( refers) отвлекаемость и другие особенности по­ведения, иногда сопровождающие ее.

Если мы считаем, что причинность — это то же са­мое, что и объяснение, то поиск объяснения стано­вится поиском функциональных отношений. Анало­гичным образом британский философ Бертран Рас­сел пытается избавиться от дриад в физике. Он указывает на то, что «электричество — это не вещь, подобно собору Святого Петра, это способ поведения вещей. Если мы сказали, как вещи ведут себя, когда они наэлектризованы, и при каких условиях они ока­зываются наэлектризованными, мы сказали все, что можно сказать» (цит. по Cole, 1983). Судить о том, присутствуют ли дриады в тех или иных системах, которые рассматриваются в этой книге, мы предо­ставляем самим читателям.

Существует, однако, и другая точка зрения, свя­занная в той или иной степени с социальным конст-рукционизмом (см. главу 8), сторонники которой называют себя «реалистами» и утверждают, что мы должны искать причинные механизмы, а не функци­ональные отношения (Manicus & Secord, 1983). Со­гласно данной точке зрения, причинный механизм — это не события, а многослойные действия людей (multilayered acts of people), охватывающие такие дисциплины, как биология, физика и социология, и включающие биографические данные, контекст, мо­тивы, интересы и цели. Эти механизмы входят в жизнь по мере ее проживания — точка зрения, име­ющая много общего со взглядами гуманистической (см. главу 4) и феноменологической психологии (см. главу 12). Некоторые представители социального конструкционизма (см. главу 8) и гуманистической психологии полностью отрицают то, что наблюдения могут быть объективными или что они играют ка­кую-либо полезную роль в психологии.

Конструкт разума. Разум в различных своих во­площениях является фундаментальным психологи­ческим конструктом. Мы уже говорили о том, что пер­воначально этот термин относился к конкретным со­бытиям и до сих пор сохраняет некоторые из этих значений, но под влиянием теологии он также приоб­рел нефизические значения. Если мы используем тер­мин разум для непосредственного обозначения таких событий, как акты мышления, познания, различения и воображения — как стенографическое обобщение этих конкретных событий, — он служит для нас полез­ным конструктом до тех пор, пока мы признаем, что он не тождествен этими событиями, как не является и их причиной. Если же разум рассматривается как са­мостоятельная и ненаблюдаемая причинная сила, про­межуточная между миром и телом, он не отвечает кри­териям научного конструкта, в частности, сформули­рованным Кантором. Вместо этого он становится лишь иным обозначением психе или души — вещи, процесса, агента или силы. Это есть материализация ( reification), акт приписывания реального существова­ния абстракции, как это, скажем, имеет место в утверж­дениях «феномены сознания реальны» (Marcus & Secord, 1983, p. 406) или «психические процессы су­ществуют» (Kukla, 1989, р. 793). Следующее высказы­вание также является примером материализации: «Человеческий разум — это адаптивная система. Он выбирает способы поведения в свете его целей и в со­ответствии с конкретным контекстом, в котором он функционирует» (Simon, 1992, р. 156). Автор превра­щает конструкт в вещь и наделяет ее способностями к самодействию и саморегулированию. Однако Джен-кинс (Jenkins, 1993) занимает по отношению к мате­риализации крайне некритическую позицию. В его ранних работах была продемонстрирована взаимоза­висимость восстановления в памяти (вспоминания) и контекста, что подтверждает точку зрения контексту-ализма, в противовес ассоциативистской позиции, ос­нованной на взглядах английского эмпиризма (Jenkins, 1974). Тем не менее он считает «делом вку-

68

са», решаем ли мы использовать «производные кон­структы менталистского сорта» (Jenkins, 1992, р. 360).

Разум является культурным, а не научным кон­структом. Он основан не на наблюдениях, а на куль­турной традиции, о чем свидетельствует проведен­ный нами исторический экскурс. Мы можем решить использовать данный конструкт, но при этом долж­ны ясно осознавать его происхождение и характер. То, что мы наблюдаем — прямо или косвенно, — это такие события, как восприятие, научение, говорение или представление (believing). Если мы используем разум как обобщающий термин для одного или не­скольких из этих событий, мы должны следить за тем, чтобы не впасть в круговую аргументацию, при­писывая ему способность быть причиной данных со­бытий; как и не должны терять из виду тот факт, что такие события являются референтами и что разум не существует независимо от них.

Все, что сказано здесь о конструкте разума, в рав­ной степени относится и к конструкту сознания, за исключением того, что сознание является недавним изобретением и его использование еще более туман­но, «...стало модным соглашаться с тем, что совокуп­ность [необходимых и достаточных условий созна­ния] определить невозможно; расходиться по вопро­су о том, в чем состоит эта совокупность; говорить о сознании как о способности, возникающей из мозга... и рассуждать о мозге так, будто он контролирует тело, а не контролируется им» (Shapiro, 1997, р. 840). В одних случаях сознание используется, очевидно, как синоним разума, а в других авторы используют этот термин в несколько иных значениях. Можно обнаружить списки различных значений, в равной степени относящихся и к разуму, но в этих списках не указывается на различие между этими двумя по­нятиями (English & English, 1958). Сёрль (Searle, 1998) сообщает нам, что «сущность психического — это состояния сознания» (р. 39). Учитывая, что и «сущность», и «психическое», и «состояния созна­ния» являются конструктами, мы оказываемся в еще более густом тумане.

Термин сознание нередко используется, когда говорится о внимании к объекту или о его воспри­ятии. Но что в этом случае представляет собой со­знание помимо цвета, запаха, формы, функции, смысла и т. д.? Что еще является его референтом? В последнее время данное понятие стало предме­том целой серии научных конференций и огромно­го количества книг (Shapiro, 1997). Однако лишь немногие из них признавали в сознании конструкт (Smith, 1997). Вместо этого мозг обрел «вселив­шийся в него дух, названый сознанием» (Grossberg, 1972, р. 249).

В определенных контекстах «я» (self) становит­ся синонимом «разума», точно так же как «разум» замещает понятие «души». Понятие «я» приобрело особую роль в гуманистической психологии (см. главу 4). В этом контексте «я» выступает как при­чинный агент, наделенный силой воли и направля-

ющий тело. Фраза «Его 'я' как алкоголика не позво­ляет ему бросить пить» является примером такого высказывания. Однако когда «я» используется как термин, обозначающий паттерны поведения — «я алкоголика», «я балагура», «я славного парня», «мстительное я», — это не более чем описательные конструкты, использование которых вряд ли может являться источником проблем до тех пор, пока их референты не вызывают сомнения.

Модусы выражения. Некоторые теоретики реко­мендуют всегда использовать для обозначения психо­логических событий причастия или глагольные формы, а не существительные: ощущающий, а не ощущение; познающий, а не познание, мыслить, а не мышление (мысль), воображать, а не воображение. Эта рекомен­дация преследует цель сделать нас более восприимчи­выми к тому факту, что мы имеем дело с человечески­ми событиями, а не с вещами. Она является полезной, но не так легко применима к таким словам, как интел­лект или личность, несмотря на то, что они также от­носятся к определенным паттернам действий, по отно­шению к которым данные ярлыки являются просто удобной формой обозначения. Контекстуальные инте-ракционисты, такие как представители общественной психологии (см. главу 13), интербихевиоризма (см. гла­ву 10) и феноменологической психологии (см. главу 12), указывают на то, что даже причастные/глагольные формы не отражают тот факт, что действие фактичес­ки является взаимодействием: иными словами, когда мы думаем, мы думаем о чем-то; когда мы ощущаем, мы ощущаем что-то. Тем не менее использование при­частий/глаголов там, где это возможно, помогает избе­жать овеществления.

Рассмотрим с этой же точки зрения следу.ющий пример. Что имеет место в действительности: «люди испытывают зрительные умственные обра­зы» (Kosslyn, 1995, р. 6) или люди воображают? Первое утверждение относится к конструктам, а второе к событиям. Предположения, которые со­держатся в этих двух высказываниях, совершенно различны. Другие модусы выражения могут либо содержать дуализм «душа — тело», либо относить­ся к человеку или его поведению как к целому. Например: для решения сложных проблем требу­ется тонкий ум / смышленый человек; источником проблем является личность Тома / Том ведет себя неадекватно; Энн использует свое воображение / Энн воображает (ведет себя воображаемо). Коро­че говоря, признаем ли мы за индивидуумом спо­собность к действию или мы приписываем эту спо­собность безличному конструкту? Обратите вни­мание на безличный и автономный характер разума в высказывании: «Он [разум] выбирает спо­собы поведения в свете его целей и в соответствии с конкретным контекстом, в котором он функцио­нирует... Он способен к обучению» (Simon, 1992, р. 156).

Стоящие и не стоящие на менталистских позици­ях ученые исходят из совершенно различных систем

69

постулатов. Именно поэтому, как указывалось в гла­ве 1, так важно, чтобы сторонники каждой из пси­хологических систем формулировали постулаты этих систем, причем на всех уровнях общности*, чтобы предельно ясно обозначить свои позиции. Десять систем постулатов, в некоторых случаях не формулируемых самими представителями этих си­стем, а потому логически выведенных автором, представлены в Приложении для прямого сравне­ния между собой.

Дуализм «душа—тело»

По словам одного автора: «Научная проблема от­ношений между (разумной) душой и телом связана с отношением между двумя группами теорий» (Mandler, 1985, р. 29). Можно, однако, напротив, утверждать, что вопрос об отношении души и тела является не научной проблемой, а культурно-обу­словленной, и касается не двух групп теорий, а един­ственного допущения, связывающего тем или иным образом конструкт (душу) и вещь (тело). Далее мы проведем краткий обзор основных точек зрения на вопрос об отношении души и тела.

Эпифеноменализм. К числу классических подхо­дов к вопросу об отношении души и тела относится позиция, названная картезианским дуализмом, по имени философа Рене Декарта. Эта позиция, предпо­лагающая прямое взаимодействие нефизической души и физического тела, до сих пор имеет своих сто­ронников (Eccles & Robinson, 1984; Popper & Eccles, 1977; Vendler, 1984). Однако значительно более рас­пространенным в наши дни является эпифеномена­лизм, представление о том, что тело производит дух (mind), подобно тому как паровая машина производит свист, или что «разум развивается из других телесных функций» (Tolmam, 1987, р. 221). Это представление известно также под названием эмерджентизма: разум возникает из мозга. Примером может послужить та­кое высказывание: «Самосознающий разум наилуч­шим образом может быть понят как эмерджентное свойство поддающейся точному описанию организа­ции мозга» (Pribram, 1986, р. 514). Философ Джон Сёрль (Searle, 1992) также соглашается с данной точ­кой зрения и с аналогией Кабаниса, сравнивающего мозг с пищеварительным аппаратом. Основополож­ник исследований расщепленного мозга Роджер Спер-ри (Sperry, 1988, 1993) также соглашается с ней, в то же время допуская картезианское взаимодействие ра­зума (души) и тела. Наиболее распространена в наши дни форма этого подхода, согласно которой мозг про­изводит обработку информации. Теория тождества, напротив, гласит, что разумная душа не возникает как призрачное явление, лишенное субстанции (substance), но что она тоже субстанция в форме кле­ток мозга, и ничего больше. Одна из разновидностей этого подхода получила название «элиминативизм»

(от англ. eliminate — устранять), предполагающая, что любое описание человеческих действий, не устраня­ющее все, кроме нейронной активности, в качестве объяснительного конструкта для данных действий, яв­ляется ненаучным и дуалистическим (например: Manner & Bungc, 1998). Некоторые ее версии полнос­тью отказываются от обращения к конструкту разу­ма. Однако проблема таких конструктов, как тожде­ство или элиминативизм, в том, что до сих пор никто еще не обнаруживал мысль, восприятие или эмоцию в нейронах. То, каким образом электрохимический нейронный импульс может восприниматься как зеле­ный цвет, любовь или воспоминание о посещении ба­бушки, остается неясным. Эпифеноменализм, теория тождества и элиминативизм сталкиваются с вопросом о том, что наблюдает эпифеномен или электрохими­ческий импульс. Что видит зеленый цвет, выделяемый нейроном, или чувствует его любовную страсть? Или что видят или чувствуют его побочные продукты? Мо­жет ли нейрон видеть или чувствовать сам себя?

Перед нами та же проблема, с которой столкну­лись ранние индийские мыслители, когда они поме­стили зрение в глаз, а затем признали, что глаз не может видеть собственное видение, и вынуждены были ввести серию предшествующих ему видений. Поскольку поиск начальной точки может продол­жаться до бесконечности, этот процесс был назван «регрессом к бесконечности» (или «дурной бесконеч­ностью»). Одной из попыток избежать обращения к крохотным человечкам (гомункулусам), один из ко­торых сидит в голове и интерпретирует все, что при­ходит извне, а второй интерпретирует первого и т. д., до бесконечности, состоит в том, чтобы трактовать образы как компьютерные имитации (computer simulations) (Kosslyn, 1983). Это еще один пример использования аналогий в попытке разрешить про­блему конструкта разума.

Хотя элиминативисты утверждают, что только ре­дукция психологии к неврологии позволяет устра­нить дуализм, один аналитик, напротив, считает, что приписывание причинности нейронам («материаль­ным событиям») само по себе представляет дуалис­тическую позицию.

«Дуализм не требует отсутствия мозга! Более того, дуализм даже не требует того, чтобы психи­ческие события не были бы следствиями нейрон­ных причин. Умеренный (modest) дуализм лишь утверждает; что существуюгпсихические события. А следовательно, демонстрация того, что такие со­бытия тем или иным образом вызываются матери­альными событиями, не только не подтверждает валидность монистической позиции, но практи­чески гарантирует валидность дуалистической по­зиции» (Robinson, 1986, pp. 435-436).

* По-видимому, речь идет о протопостулатах, метапостулатах и постулатах. — Примеч. пер.

70

Другой автор заходит значительно дальше:

«Вероятно, наиболее запутывающей и беспо­лезной попыткой исправить недостатки ментали-стской традиции представляется утверждение, что мозг служит вместилищем сознания или разума. Одной из многочисленных попыток рационализи­ровать веру в существование души или разума яв­ляется попытка представить сознание в качестве эпифеномена, витающего вокруг мозга. Она ясно указывает на веру в духов и не разрешает пробле­му «душа — тело» ни в какой ее форме. Соответ­ственно, следующее предложение состоит в том, чтобы полностью заменить разум мозгом. Таким образом, качества души превращаются в центры головного мозга. Когнитивисты полагают, что пси­хология может стать научной, если приравняет чи­стые фантазмы души к функциям материального органа. Разумеется, вся процедура отождествле­ния происходит исключительно на вербальном уровне и включает надуманные интерпретации, ка­сающиеся важного органа, функции которого кар­динально отличаются от тех, которые пытается разглядеть в нем теория тождества» (Kantor, 1978, р. 336).

Далее следуют другие примеры эпифеноменализ-ма, как правило, связанные с когнитивной психоло­гией. (Подробнее по первым трем пунктам см. главу 3.)

Вычисления и умственные репрезентации. Когни-ции оперируют репрезентациями (cognitions operate on representations), т. е. символически представлен­ным внутренним миром. Эта классическая точка зре­ния восходит к Канту. Мир, каким мы его непосред­ственно переживаем (experience), есть лишь иллюзор­ная репрезентация реального мира, подчиняющаяся правилам вычислений, т. е. манипулирования (опери­рования) символами.

Коннекционистские сети (connectionist networks). Согласно одной версии, входным сигна­лам из внешнего мира приписываются веса, чтобы их можно было категоризировать, а реакции на эти взве­шенные категории и есть репрезентации. Согласно другой версии, репрезентации это образы (images), возникающие в результате распространяющегося нервного возбуждения, передающего значащую ин­формацию из центральной сети периферийным структурам.

Динамические репрезентации. Ментальные со­стояния, такие как образы памяти и восприятия, это смыслы, возникающие из взаимоотношений мозг — среда благодаря координации динамических измене­ний во времени. Мозг разрешает (permits), но не со­здает или, если хотите, не отображает эти взаимо­отношения. Ментальные состояния — это «динами­ческие репрезентации», специфичные для конкретного события в окружающей среде.

Функционализм. Психические процессы — это ре­альные события, обладающие причинной силой, ко­торые выполняют функции адаптации индивидуума к среде и интерпретации мира. Функционализм де­лает акцент на ментальных действиях, а не на мен­тальных вещах (мыслях, идеях, представлениях и т. д.). Среди вариантов отступления от классического функционализма наиболее существенный утвержда­ет, что биология организма способствует реализации действий, а не содержит их. В этом отношении дан­ный вариант близок к постулированию динамичес­ких репрезентаций. Некоторые функционалисты ис­пользуют аналогию, в соответствии с которой функ­ция относится к телу так же, как компьютерная программа относится к компьютеру. Подобно тому как одна и та же программа может работать на раз­личных компьютерах, один и тот же ментальный про­цесс может осуществляться у различных индивидов и даже у различных биологических видов.

Топографическая репрезентация. Прибрам (Pribram, 1986) для разрешения проблемы отношения души и тела обращается к мозгу и аналогическому анализу: «Входной сигнал, идущий либо от органов чувств, либо из центральных источников... активизи­рует спектрально закодированные следы памяти (spectrally encoded memory trace), производя образ» (p. 514). Хотя Прибрам не говорит, что видит этот об­раз, он полагает, что мозг — это «спектральный ана­лизатор», который функционирует аналогично голог­рамме, подобной монадам Лейбница в том отношении, что каждый бит информации распределен в ней таким образом, что репрезентирует целое. Таким образом, эманации Плотина (рис. 2.3) доходят до нас — через Лейбница и Прибрама — в виде гипотетических ней­ронных голограмм. Дуализм разрешается, утвержда­ет Прибрам, благодаря предположению, что «образ (и объект) и голографическая запись являются транс­формами (transforms) друг друга, причем их транс­формации высокообратимы» (р. 517). Скиннер (см. главу 6), Кантор (см. главу 10), а также Сартр и Мер-ло-Понти (см. главу 11) возразили бы, что воображе­ние — это форма действия, а не форма воспроизведе­ния, как предполагает конструкт репрезентации; и следовательно, нам не требуется обращаться к анало­гиям с компьютерами или голограммами, как и к бес­конечной цепочке интерпретаторов.

Механическая аналогия: регулятор оборотов па­рового двигателя Уатта. Данная аналогия основана на изобретерщом Уаттом механизме, регулирующем ско­рость парового двигателя (в настоящее время приме­няется и в других типах двигателей). Когда скорость двигателя возрастает, расположенные на валу грузи­ки начинают вращаться быстрее и под действием цен­тробежной силы перемещаются дальше от центра, приводя в действие механизм, регулирующий ско­рость двигателя. Математически эта модель может быть описана как динамическая система (Van Gelder, 1995). В этом она расходится с вычислительно-репре-зентационной системой, которая вычисляла бы поло­жение грузов с помощью процедур, использующих

71

символические репрезентации, такие как числа, и тре­бовала бы присутствия самопричиняющих (self-causing) гипотетических агентов (гомункулусов), что­бы было чему (кому?) воздействовать на эти грузы. Аналогия с регулятором избавляет нас от необходи­мости прибегать к символам в голове, которые призва­ны репрезентировать мир, и к процедурам оперирова­ния с этими символами. Данный подход обращается к оперированию пространственными состояниями, подобно грузам на валу, регулирующим скорость дви­гателя, когда они изменяют свое положение в про­странстве. Согласно данному сценарию, когниция яв­ляется реакцией на среду с участием сервомеханизма. Перемещение индивидуума в пространстве — вслед­ствие реагирования на притяжение и отталкивание, на приближение и удаление регулятора — напоминает о валентностях в жизненном пространстве, введенных Левином, — своего рода системе сил или напряжений (tension-system), отталкивающих или притягивающих объекты друг к другу. Обе аналогии позаимствовали из физики представление о силах, воздействующих на индивидуума. Данный подход, даже если он и устра­няет дуализм «разум — тело», то лишь благодаря тому, что принимает еще более механистическую систему, чем S—R Уотсона.

Аналогия с вибрациями: деревянная дверь. Дан­ная аналогия связана с попытками оспорить теории мозга, предполагающие дуализм, эпифеноменализм или тождество, посредством утверждения, что мозг является субстратом, неотделимым от сознания, по­добно деревянной двери, вибрирующей в ответ на звуковую волну (Ellis, 1995).

Интенциональность. Данный конструкт получил наибольшую известность в трактовке Гуссерля (см. гла­ву 12), согласно которой разум соотносится с чем-то находящимся вне его. В соответствии со своим латин­ским значением слово «интенциональность» (intentionality) указывает на нечто, направленное на объект и достигающее его. Иными словами, разум (или часто используемый термин «сознание») всегда на­правлен на что-то внешнее по отношению к себе. Со­гласно Мерло-Понти и Сартру (см. главу 12), это озна­чает, что в самом сознании ничего не содержится, по­скольку сознание всегда представляет собой отношение между индивидом и объектом. Если мы говорим, что вы замечаете (сознаете) часы, когда урок близится к кон­цу, мы имеем в виду, что между вами и часами суще­ствует определенное отношение, и это отношение яв­ляется смысловым отношением. Часы не находятся в вашем сознании, они висят на стене. Они также не яв­ляются репрезентацией в ваших нейронах, как не яв­ляются они и чисто физическим устройством, на кото­рое вы реагируете механически. Это нечто, означающее окончание урока, и данное значение оказывается вклю­ченным в интенциональное отношение. Значение не­сводимо к каким-либо его компонентам. Физические объекты не могут реагировать интенционально, а пото­му психология не может адекватно изучаться механи­стически как физическая наука, равно как и методоло-

гия, заимствованная из физических наук, непримени­ма к психологии. Данная версия интенциональности отходит еще дальше от традиционных представлений «душа—тело», чем все остальные подходы, рассмотрен­ные до сих пор, в особенности благодаря своей двунап­равленной диалектике отношений взаимообмена меж­ду индивидуумом и объектом (хотя некоторая одно­направленность сохраняется и в этом случае). Однако другие версии, в особенности испытавшие значитель­ное влияние Гуссерля, однонаправлены и органоцент-ричны: сознание исходит от индивидуума к объекту. За исключением близких последователей Мерло-Понти, интенциональность обычно используют как одну из форм дуагазма «разум — тело».

Во всех подходах к вопросу об отношении души и тела, исключая лишь интенциональность, отсутству­ет признание того, что разум является конструктом, а не реально существующей вещью. Представители этих подходов навязывают данный конструкт наблю­даемым ими событиям. Беря за исходную точку культурный конструкт, а не природные события, на­блюдатели вынуждены прибегать к редукционизму, аналогиям, репрезентациям и другим лингвистичес­ким ухищрениям, чтобы справиться с возникающи­ми противоречиями. В качестве примера приведем высказывание: «Любые действия и мысли требуют некой лежащей в их основе репрезентации, некой те­оретической структуры, конструирующей и проду­цирующей наблюдаемые аспекты человеческой мыс­ли и действия» (Mandler, 1985, р. 31). В следующем разделе мы опишем подход, берущий за исходную точку не конструкты, а наблюдаемые события.

Конструкт разума, замещаемый событиями: кон­текстуальный интеракционизм. Психология, осно­ванная на модели S—R, была первой, полностью из­бавившейся от конструкта разума. Мы приведем два возражения, указывающие на ее наиболее заметные недостатки и объясняющие, почему она перестает выступать в качестве подхода, претендующего на раз­решение проблемы дуализма «разум—тело». Во-пер­вых, если мы в качестве стимула дали человеку зада­ние и должны ждать, когда он его решит, то мы, ве­роятно, возразим на это: «Но ведь совершенно очевидно, что в данном случае сосредоточение ис­ключительно на наблюдаемых стимулах и реакциях является наименее информативным подходом по от­ношению к самому интересному — ходу мысли чело­века и стратегиям, применяемым им для решения за­дачи» (Eysenck & Keane, 1990, p. 3) Во-вторых, ци­тируя Уотсона, говорящего о предсказании реакции на основе стимула или идентификации стимула на основании типа реакции, Дженкинс (Jenkins, 1993) замечает: «Трудно переоценить жесткость ограниче­ний, накладываемых таким подходом! Он требует, чтобы стимулы и реакции носили характер однознач­ного соответствия; он не допускает возможности того, что различные наборы стимулов могут вызы­вать одну и ту же реакцию или что различные реак­ции могут вызываться одними и теми же стимулами

72

в зависимости от состояния или предрасположенно­сти организма» (р. 356).

Несмотря на то, что некоторые недостатки S—R-психологии были отмечены психологами, они, как правило, не замечали возможных альтернатив дан­ному подходу, о чем свидетельствует следующее высказывание: «По-видимому, еще не все психоло­ги знают о том, что любые внешне проявляемые формы поведения зависят от скрытых за ними пси­хологических механизмов - средств обработки ин­формации, правил принятия решений и т. д. — в со­четании с контекстуальным входным сигналом для таких механизмов. Никакие формы поведения не­возможны без их участия» (Buss, 1995, р. 1). Автор рассматривает поведение только как оболочку или «внешние проявления» событий, за которыми ле­жит нечто невидимое или «скрывающееся» (вспом­ните «первую линию укреплений» Вундта, противо­поставляемую внутренним феноменам), отвечаю­щее за это поведение. Независимо от того, прав автор или нет, его высказывание предполагает, что альтернатив его точке зрения не существует. Он продолжает: «Все психологические теории — будь то когнитивные, социальные, онтогенетические или клинические — предполагают существование внут­ренних психологических механизмов... Очевидно, что никакие формы поведения не могут произво­диться в отсутствие психологических механизмов» (р. 2). На самом же деле очевидно то, что автор не осуществляет информированного выбора. Он не знает о том, каковы возможные альтернативы, и за­нимает единственную позицию, которая ему извес­тна, — ортодоксальное полагаиие дуализма «душа — тело». Аналогично ему и заявление Сёрля (Searle, 1998): «Если мы и знаем что-либо о том, как функ­ционирует мир, так это то, что мозг производит со­знание» (р. 39). Поскольку мы уделим значительное внимание представителям контекстуального инте-ракционизма в последующих главах, здесь мы огра­ничимся лишь кратким обзором, так же как сдела­ли это выше по отношению к интенциональности. Как феноменологическая психология Мерло-Понти (см. главу 11), так и интербихевиоральная психоло­гия Дж. Р. Кантора (см. главу 10) рассматривают возражения Дженкинса на предположение бихеви­оризма о взаимнооднозначном соответствии между стимулом и реакцией, указывая на то, что стимуль-ные объекты обладают функциональными значени­ями, отличающимися от физических характеристик объекта, а реакции выполняют определенные фун­кции, отличающиеся от простого конфигурирова­ния (компоновки) конкретной реакции. Эти функ­циональные отношения заключают в себе значения (смыслы). Оба подхода также подчеркивают, что сеттинг (setting) и реакция взаимозависимы, и та­ким образом, взаимодействие в контексте является неотъемлемой частью целостного (total) события; они также отмечают важную роль контактной сре­ды, такой как свет и звук. Следовательно, им удает­ся избежать «исключительного сосредоточения на

наблюдаемых стимулах и реакциях», против кото­рого возражают Айзенк и Кин (Eysenck & Keane, см. выше), придерживаясь реальных событий, а не кон­структов. Они также отвергают линейный характер причинности входных и выходных сигналов (или входных сигналов, метальной обработки информа­ции и выходных сигналов) и заменяют линейность комплексом взаимозависимых событий.

Кантор относит стимульный объект и его сти-мульную функцию, а также реакцию и ее функцию наряду с сеттинговыми факторами, контактной сре­дой и историей предыдущих взаимодействий к сово­купности (set) отношений в системе, которую он на­зывает «интербихевиоральным полем». Полное поле охватывает психологическое событие. Поле пред­ставляет собой конструкт, который выводится из на­блюдаемых событий-компонентов. В качестве части этого сложного поля взаимодействий Кантор иссле­дует «мыслительные процессы и стратегии, участву­ющие в решении задач», т. е. именно то, что призы­вали изучать Айзенк и Кин. При этом такие кон­структы, как разум, внутренние побуждения, мотивы, воля, обработка информации и другие опре­деляющие факторы, оказываются вовсе не нужны. Введение подобных гипотетических конструктов, по­мещаемых между индивидуумом и миром, было бы излишним. Поле взаимодействий само по себе охва­тывает события, начиная от наиболее неуловимых и скрытых, таких как воображение, и заканчивая наи­более легко наблюдаемыми, такими как речевое об­щение. Таким образом, воображение не является чи­сто психическим, в противовес телесному, как не яв­ляются таковыми когниции и другие формы поведения. Все они — формы интерповедения (interbehaviors), которые можно наблюдать тем или иным способом. Согласно Кантору, психологическое событие включает (а) индивидуума (б) с его личной историей, (в) воображающего или воспринимающе­го нечто (г) в определенном сеттинге. Такой подход радикально отличается от предположения о гипоте­тическом агенте, вызывающем поведение, или о том, что природа разделила нас на внутреннее и внешнее. В словосочетании «психологическое событие» ак­цент делается на слове «событие», а «психо-» при­ближается в большей степени к аристотелевой псю-хе, чем к большинству значений слова психе (психи­ка). В следующем разделе мы увидим, как контекстуальный интеракционизм рассматривает вопрос о биологии.

Китайский исследователь Ц.-Й. Kyo (Z.-Y. Kuo, см. главу 13) разработал достаточно близкую систему, ограничивающуюся рассмотрением животных. Воз­можно, благодаря своей культурной принадлежности, несмотря на то, что он обучался в США, Куо менее склонен, чем ученые западного происхождения, обра­щаться к сформировавшимся в западной культуре конструктам. Он подчеркивает взаимозависимый ха­рактер стимульных объектов, целостность средового контекста, статус анатомических структур и их функ-

73

циональные возможности, роль физиологического состояния организма и историю его развития — все эти события, являясь взаимосвязанными и взаимодей­ствующими, составляют поведение животного. Куо не вводит в своей системе никаких гипотетических сил.

Сторонники контекстуального интеракционизма делают предметом своего исследования индивидуу­ма в контексте, воспринимающего, решающего, рас­суждающего, общающегося и обучающегося, а не как безличный разум (или нейронные сети, когнитивные способности, «я», промежуточные переменные и т. д.), воздействующий на тело, в котором он заклю­чен. Именно конкретный человек со своей личрюй ис­торией значений, образованных взаимодействиями с вещами, составляет психологическое событие. Более того, взаимодействие субъекта и объекта является сердцем события. Эд (в сочетании с тем, что подле­жит изучению), а не разум Эда изучает психологию развития. Роберта (в сочетании с тем, о чем она ду­мает), а не нейронные сети Роберты, разрабатывает схему исследования. Сократ (вместе с соответству­ющими объектами и событиями), не кости и жилы Сократа, решают принять смертный приговор. Когда Джон изучает сравнительную психологию, это не его разум обрабатывает информацию; вместо этого Джон как целостный индивидуум (совместно с изучаемым предметом) изучает поведение животных. Пэт, а не ее мозг (совместно с замещающими объектами и со­бытиями), тоскует по своим родителям. Основная роль принадлежит событиям как отношениям, взаи­модействиям, взаимозависимостям. В данном подхо­де конструкты выступают как функциональные опи­сания, а не как причины этих событий.

Редукционизм

Профессор психологии описывает, как вдумчивая студентка указала ему на несогласованность его соб­ственных представлений о том, что некоторые пси­хические расстройства имеют психогенную природу (их причиной является душа), а другие — соматоген­ную (их причиной является тело), отводя и тем и другим роль следствий функций мозга:

«Однажды студентка спросила меня: «Я не по­нимаю. Вы только что сказали, что существует разница между психогенными и соматогенными расстройствами, однако до этого вы говорили, что все в конечном итоге зависит от мозга. Но если так, то почему существует различие?» Затем она просто посмотрела на меня. После минутно­го замешательства наступил момент, когда я ока­зался вынужденным задуматься над тем, а в чем, собственно, заключается суть редукционизма» (Gleitman, 1984, р. 426).

Мы видели, что некоторые попытки разрешить проблему дуализма «душа—тело» включают превра-

щение души в мозг. В результате этот орган рассмат­ривается как играющий и биологическую, и психо­логическую роль. Сторонники рассмотрения разума как мозга (теория тождества) либо, напротив, мозга как производящего разум (эпифеноменализм) или как объяснительного конструкта, который должен устранить все остальные исходя из требований науч­ности, ссылаются на обширную литературу, посвя­щенную исследованиям мозга методами визуализа­ции, исследованиям локальных поражений мозга и последствий удаления его определенных участков, а также другим исследованиям, в которых изучается активность тех или иных участков мозга в процессе самых разнообразных действий. Результаты этих ис­следований, утверждают они, служат доказатель­ством мозговой локализации и продуцирования моз­гом поведения (или «психических процессов»). Вот пример такой точки зрения: «Выводы, полученные на основании анализа данных времени реакции, записей вызванных потенциалов мозга и других эксперимен­тальных результатов, позволяют нам принять идею о том, что когнитивные операции совершаются в моз­ге ощущающих и демонстрирующих различные фор­мы поведения организмов» (Pribram, 1986, р. 507). Другие авторы занимают скептическую позицию и отмечают, что большинство утверждений, касающих­ся мозга, в особенности формулируемых когнитив­ной психологией, носят еще более косвенный харак­тер, чем выводы из исследований, использующих методы визуализации и экстирпации. «Психологи проводят постоянные наблюдения за людьми, веду­щими себя структурированным (patterned) образом, только для того, чтобы представить свои наблюдения в терминах теорий, постулирующих различного рода ненаблюдаемые электрические цепи и контуры (circuitry)» (Rychlak, 1993, p. 933).

Кендлер (Kendler, 1988) считает, что психология, если она хочет стать естественной наукой на равных правах с «точными науками» («hard sciences»), долж­на рассматриваться как биологическая наука. Пред­ставление о том, что мозг производит психологичес­кие явления, настолько свойственно (endemic) пси­хологии, что вряд ли нуждается в иллюстрациях. Это представление основано на органоцентрическом до­пущении, согласно которому действия организма, в сущности, заключают причину в самих себе (такие действия называют также «саморегулирующимися» («self-acting»)). Оставшаяся часть данного раздела будет посвящена альтернативным точкам зрения на роль биологических факторов в психологии. (См. главу 3, рассматривающую различные точки зрения на роль мозга в познавательной деятельности и со­держащую обсуждение когнитивной нейронауки.) Альтернативные подходы являются наиболее харак­терными для нецентрических и энвайроцентричес-ких систем, однако им было уделено наибольшее внимание со стороны скиннеровского анализа пове­дения (см. главу 6) и двух представителей контексту­ального интеракционизма: Куо (вероятностно-эпиге-

74

нетическая психология; см. главу 13) и Кантора (ин-тербихевиоральная психология; см. главу 10). Основ­ные аргументы против доктрины разума как мозга связаны с такими ее особенностями, как (а) допуще­ние самокаузальности и (б) неспособность к разли­чению между мозгом как необходимым условием для психологического действия и как достаточным ус­ловием для такого действия.

Самокаузальность. Если мозг является причи­ной человеческих действий, что является причиной действий мозга? Являе гея ли мозг «патриархом», не подчиняющимся никаким причинам и только отда­ющим приказы? Мы либо должны предположить, что мозг является причиной самого себя, а у нас нет никаких свидетельств в пользу того, что нечто явля­ется причиной самого себя, — или допустить регрес­сию к бесконечности, не имеющую отправной точки и, следовательно, бездейственную. Предпринима­лись различные попытки обойти эту проблему с ис­пользованием цепей обратной связи и других ухищ­рений, однако в конечном счете они оказались не бо­лее удовлетворительными. Следующий отрывок из Дьюи и Бентли (Dewey & Bentley, 1949) показывает, в чем они видят недостатки как навязываемых кон­структов, так и самокаузальности.

«Разум» («mind») как «деятель» («actor»), все еще используемый различными направлениями современной психологии и социологии, это все та же самодействующая «душа» («soul»), лишен­ная бессмертия, состарившаяся, высохшая и брюзгливая. Употребление слова «разум» («пси­хическое») в процессе подготовительной работы является уместным для указания области или, по крайней мере, приблизительного очерчивания зоны, подлежащей исследованию; в этом каче­стве он не вызывает возражений. Признание «ра­зума», «способностей», «IQ» или еще чего-нибудь в этом роде в качестве деятеля, ответственного за поведение, является шарлатанством, а рас­смотрение «мозга» как замещающего «разум» в этом качестве — и того хуже. Такие слова на мес­то проблемы подставляют термин, а дальше все идет своим чередом, и только иногда, чтобы о нем не забыли, этот термин напоминает ученому миру: «Смотрите, какой я важный!». Старая «бес­смертная душа» в свое время и в соответствую­щем культурном контексте вызвала споры по по­воду ее «бессмертия», но не по поводу ее стату­са «души». Ее современный потомок, «разум» — оказался полностью не удел. Теперь существует живущий, действующий и познающий организм. Добавлять к нему «разум» значит пытаться удво­ить его. Это лишь двойное описание (double-talk) а двойное описание не удваивает фактов» (р. 131-132).

Мозг как необходимое, но не достаточное усло­вие. Атрибуция поведения мозгу по большей части обусловлена неразличением необходимых и доста­точных условий. А именно мозг необходим для лю­бых событий, в которых участвует организм, но он не выполняет всех действий организма самостоятельно. Он не является достаточной причиной. Иными сло­вами, он участвует во всех действиях, но не опреде­ляет их. Мозг является лишь частью комплекса со­бытий, вместе составляющих причинность. Рассмот­рим следующие иллюстрации роли химии и биологии в психологии. Болезнь, известная как фе-нилкетонурия (ФКУ), является расстройством обме­на веществ (конкретно, нарушением переработки фе-нилаланина), и если ее не лечить, приводит к ум­ственной отсталости. Хотя правильный метаболизм фенилаланина необходим для нормального интел­лектуального развития, мы не можем заключить на основании этого, что интеллектуальное развитие производится данным типом метаболизма или что интеллект локализован в таком метаболизме.

Аналогично мы не можем заключить, что возник­новение нарушений речи вследствие повреждения мозга означает, что данный участок мозга производит речь или даже что речь локализована в этом участке. Факт нарушения свидетельствует лишь о том, что по­лучивший повреждение участок мозга необходим для нормальной речи. Для речи необходимы и многие дру­гие факторы: наличие речевых органов, (личная) ис­тория, включающая обучение языку, и окружающая обстановка, в которой использование речи является адекватным. Интеллектуальное развитие и любые другие психологические события требуют полного комплекса событий и несводимы к какому-либо из них. При ФКУ важно изучить метаболизм. Точно так же важно изучить роль колбочек в восприятии цвета для понимания феномена цветовой слепоты, посколь­ку без необходимой материальной основы восприятие цвета оказывается нарушенным. Однако, как заметил еще Сократ, эти участвующие или реализационные условия не должны отрываться от их биологических взаимосвязей и наделяться автономной властью. Пре­вратить нейроны в достаточное условие для целого комплекса взаимодействующих событий значит бро­сить вызов наблюдениям. Нейроны не содержат и не производят событий. Психологическое действие явля­ется результатом целого комплекса составляющих его элементов: биологии организма, объекта реагирова­ния и связанных с ним значений, контекста, а также личной истории индивидуума. В совокупности эти элементы являются достаточными. Неправомерно приписывать мозгу, являющемуся необходимым усло­вием, роль, выполняемую этим комплексом в целом.

Мозг может быть более адекватно понят не как действующий автономно и по собственной воле Хо­зяин (Boss), а как сложный координирующий орган, одно из условий, способствующих наступлению и принимающих участие в таких психологических со-

75

бытиях, как внимание, восприятие, обобщение и т. д. Мозг как Хозяин — это лишь очередная форма пси­хофизического дуализма, так как он используется для объяснения наблюдаемого (например, речевого поведения как физического события) через ненаблю­даемое (разум, душу или фиктивную неврологию как психическое событие). Но как быть с сотнями про­веденных экспериментов, свидетельствующих о ней­ронной активности в процессе решения задач, воспо­минаний и во время других событий? Разве они не демонстрируют нам, что данные события локализо­ваны в нейронах? Пытаясь ответить на эти вопросы, важно напомнить о том, что никому еще не доводи­лось наблюдать цвет, лицо, воспоминание, эмоцию, образ или символ в нейронах. Как никому не дово­дилось наблюдать нейрон, передающий сообщение или даже сигнал; сообщения и сигналы требуют на­личия составителей и интерпретаторов (formulators and interpreters). В действительности же исследова­тели наблюдают электрохимические импульсы или, в случае использования методов визуализации, ди­намическую картину кровотока. Физиологические события химической и/или электрической природы и клеточные взаимодействия относятся к активнос­ти мозга и требуют самостоятельного изучения.

«Морфологическое и физиологическое раз­витие ЦИС (центральной нервной системы) сложным образом связано с онтогенезом других органов или частей тела, а также с внешней сти­муляцией и другими стимулирующими фактора­ми средового контекста на протяжении всей ис­тории развития индивидуума. Тем не менее спе­циалист по эпигенезу поведения (behavioral epigeneticist) не будет участвовать в традиционном теоретизировании (conventional conceptualization), объявляющем мозг вместилищем разума, интел­лекта, врожденных форм поведения, памяти, на­учения, мотивации, эмоций и т. д... И в отличие от представителя оперантного бихевиоризма, считающего, что активность ЦНС не имеет отно­шения к его поведенческим исследованиям, эпигенетик полагает, что лабораторное изучение каждого отдела нервной системы составляет основную часть его научных обязанностей. Мозг не должен представлять для нас никаких тайн; единственной тайной является тайна традиции западного мышления, которая со времен древ­них греков создала настоящий миф о мозге. Для китайцев, на чьем мышлении еще не лежит от­печаток западной культуры, человеческая душа помещается в сердце. Вероятно, ни те, ни дру­гие не правы... ЦНС функционирует лишь в каче­стве центра возбуждения, торможения и коорди­нации активности других частей тела в целост­ной градиентной системе (gradient system) поведения» (Kuo, 1967, p. 194-195).

Даже если мы допустим, что в мозге содержатся кодированные сигналы, а не обрат или эмоция, мы должны будем допустить и существование декоде­ров, не важно, назовем мы их петлями обратной свя­зи либо гомункулусами. И если декодированный об­раз, скажем, лица находится в нашем мозге, а не яв­ляется частью человека, на которого мы смотрим или которого представляем, мы должны задать вопрос: а что смотрит на декодированный образ? Эксперимен­ты с использованием методов визуализации свиде­тельствуют о повышенной активности кровотока в определенных участках мозга в процессе восприятия или представления лица. Отсюда мы можем сделать обоснованный вывод (отвечающий критериям науч­ных конструктов), что нейроны на данном участке посылают большее количество импульсов. Однако вывод о том, что сами нейроны воспринимают или вспоминают при этом нечто, не будет обоснованным. Нейроны не являются антропоморфными существа­ми. Фактически исследователи с помощью различ­ных современных научных методов наблюдают лишь то, что индивидуум воспринимает нечто (или вспоми­нает, решает и т. д.). Обоснованным будет вывод, что нейроны участвуют в этих событиях, при которых увеличивается кровоток, и что они, возможно, необ­ходимы для акта восприятия / воспоминания, одна­ко эксперименты не демонстрируют нам достаточ­ности нейронов, как не демонстрируют они образов, репрезентаций или кодирования.

Сторонники контекстуального интеракционизма, рассматривая вопрос о мозге, полностью признают участие биологии в психологических событиях, как признают они участие личной истории, социальных влияний, ситуации и других участвующих факторов, однако они не приписывают причину психологичес­ких событий какому-либо одному их этих факторов. Согласно такой точке зрения, психологическое собы­тие находится не в голове, разуме, нейронах, гормо­нах или молекулах ДНК, а охватываются полным интеракциональным комплексом. Лишь такой ком­плекс в целом представляет собой причинность -достаточные условия = психологическое событие. Но разве не являются психосоматические расстройства и (эффекты) плацебо ясным свидетельством дей­ствия мозга на тело или проявления связи между душой и телом? Согласно точке зрения контексту­ального интеракционизма, биологические компонен­ты являются частью целостного интеракционально-го паттерна независимо от того, приводят ли они к нарушениям в организме, как в случае так называе­мых психосоматических расстройств, или имеют це­лебный эффект, как это часто бывает при использо­вании плацебо — точно так же, как и социальные факторы могут оказывать вредное или целебное воз­действие.

Короче говоря, данная альтернатива ортодоксаль­ным представлениям утверждает, что дуализм «душа-тело» не имеет никакого отношения к психологии, ни в качестве некого мистического агента или причины,

76

ни в качестве воплощения души / разума в мозге. Душа, находящаяся в теле, либо тело без души, не являются наблюдаемыми событиями. Мы можем считать фактом лишь то, что индивидуум взаимодей­ствует с окружающими его вещами и событиями в контексте и накапливает историю таких взаимодей­ствий, которая оказывает влияние на каждое новое взаимодействие.

Сходную точку зрения мы обнаруживаем у эндо­кринолога, описывающего роль тестостерона в агрес­сивном поведении (Sapolsky, 1997). Этот мужской половой гормон обвинялся в агрессивности мужчин, однако многочисленные исследования показали, что повышенный уровень тестостерона является след­ствием агрессивного поведения, а не его причиной, хотя он может способствовать повышению уровня агрессии, когда агрессия уже началась. Гены влияют на регуляцию тестостерона, однако гены функциони­руют совместно с другими условиями. Даже если нам удастся идентифицировать полный геном человека, это не объяснит нам, почему конкретный человек ведет себя так, как он ведет, поскольку среда и соци­альный контекст взаимосвязаны с биологией. Ояма (Оуагла, 1985), специалист по психологии развития, также отвергает «генно-средовой дуализм», предпо­лагающий, что гены воздействуют на организм, но являются причиной самих себя. Гены — лишь один из многих взаимодействующих факторов, утвержда­ет Ояма. Келлер (Keller, 1983, 1995) и Спэниер (Spanier, 1995) также обнаруживают эффекты взаи­модействия, отметим, однако, что в литературе этот факт не находит отражения, и авторы продолжают описывать линейные причинно-следственные связи (см. главу 8). Один специалист в области теоретичес­кой биологии указывает на то, что гены производят протеины, но этим их функции практически и огра­ничиваются. То, какое влияние оказывают протеины, в свою очередь зависит от многих других взаимосвя­занных условий (Goodwin, 1995).

Однако гены могут сделать невозможным нор­мальное развитие, если в них существуют наруше­ния, как в случае ФКУ, или могут вызывать дисфун­кции нейронной системы, приводящие к поведенчес­ким расстройствам, как в случае СДВГ (Barkley, 1998); но даже в этих случаях взаимодействие с дру­гими условиями биологии и среды играют не менее важную роль. Взаимодействия могут включать гены, клетки, организм, контекст и культуру (Gottlieb, 1997). Следующий отрывок из вступительной статьи к одному из выпусков научного журнала Discover также отражает данную точку зрения. «Мы — нечто большее, чем наши гены. Мы — наши гены в опреде­ленном месте и времени, целостные человеческие существа, взаимодействующие с другими в бесконеч­но разнообразном мире. Только благодаря этому опыту мы становимся тем, что мы есть» (Zabludoff, 1998,'р. 6).

Социальный и энвайронментальный редукцио­низм. Хотя большинство редукционистских попыток

в психологии носят биологический характер, в по­следние годы социальный конструкционизм (глава 8) привел к появлению движения, сводящего психо­логию к социальным процессам. В частности, Стам (Stam, 1990) полагает, что единственной альтернати­вой ментализму или биологическому редукциониз­му является социальный конструкционизм, утверж­дающий, что истина или реальность не существует вне рамок того, во что верит (что конструирует) кон­кретная социальная группа. «С самого начала психо­логия заявила себя как наука о психическом» (р. 240); «и в наше время не существует легких пу­тей, обходящих проблемы психического, и в этом от­ношении психология остается верной своему интел­лектуальному наследию» (р. 241). Как и Борнштейн, Стам смешивает конструкты и события. Сознание, восприятие и внимание, говорит он, были подвергну­ты «систематическому и строгому теоретическому и эмпирическому анализу» (р. 240). Он считает, что бихевиоризм Уотсона, Халла и Скиннера «во всех своих формах оказался неспособным удовлетворять критериям науки, относящейся к психическим собы­тиям серьезно» (р. 241). Контраргумент состоит в том, что бихевиоризм не смог соответствовать этим критериям отчасти вследствие характера культуры, верящей в психические события и желающей восста­новить их статус, и отчасти вследствие механисти­ческого подхода Уотсона (и до некоторой степени Халла, который рассматривал психический конст­рукт в качестве промежуточной переменной, кото­рую он назвал «внутренними побуждениями»), не принимавшего в расчет сложных форм человеческой деятельности, которые культура считает психичес­кой. Стам полагает, что психология должна рассмат­ривать психическое в терминах интенциональности: «Психические феномены интенционально включают объект в самих себя», и это является «исключитель­ным свойством психических феноменов» (р. 240). Что касается эко-бихевиоральной науки (глава 7), то в ней редукция производится к поведенческому сет-тингу — аэровокзалу, партии в шахматы, рабочему месту, учебному классу и т. д., — в котором мы сле­дуем предсказуемым паттернам поведения.

Выводы. Представители контекстуального интерак-ционизма указывают на то, что все редукционистские попытки предполагают, что внешне проявляемое, фак­тическое поведение — это лишь поверхность, под ко­торой лежит нечто фундаментальное, являющееся его причиной, — будь то когнитивные механизмы, ней­ронные сети, бессознательные стремления (urges), мотивы, инстинкты, либидо, эго, ид (оно), внутренние побуждения (драйвы), опыт, «я» или социальные про­цессы. Далее, они отмечают, что редукционизм так же, как правило, предполагает наличие единственной при­чины, такой как мозг или поведенческий сеттинг, т. е. линейные причинно-следственные отношения, игно­рируя взаимозависимые действия. Они заключают, что биологический редукционизм всегда менталисти-чен, хотя его сторонники претендуют на то, что им

77

удается избежать ментализма. Редукционизм мента-листичен постольку, поскольку предполагает, что при­чиной поведения является гипотетическая сила; при этом не имеет особого значения, называют они ее ра­зумом, мозгом или как-либо иначе. Эта сила остается объяснительным конструктом, не выведенным из на­блюдений, а навязываемым им.

Если мы решим следовать критериям, перечислен­ным на с. 66-67 и рассмотрим в качестве примера адекватную совокупность (sample) событий, утверж­дают представители контекстуального интеракцио-низма, мы вряд ли будем склонны сводить множе­ственные события, связанные с функционированием человеческого организма в окружающей среде, к единственной причине, независимо от того, относит­ся ли эта предполагаемая причина к вещам и собы­тиям, таким как классическое обусловливание, под­крепление, гены, тестостерон и социальные про­цессы, или к конструктам, таким как разум, способности мозга (brain powers), обработка инфор­мации и эдипов комплекс. Если же мы предпочтем следовать традиционным имплицитным критериям, основывая свои исследования на традиционных кон­структах, мы получим лишь продолжение традици­онной психологии ментализма и редукционизма. Та­ким образом, у нас есть возможность сделать инфор­мированный выбор, основывая его на наших знаниях о доступных нам альтернативах и последствиях вы­бора того или иного варианта.

Личная сфера и субъективность

Имплицитным, а в ряде случаев и эксплицитным исходным положением когнитивизма является пред­положение о том, что когниции — это личные собы­тия, о которых мы можем судить лишь на основании логических выводов. Никто не может читать чужие мысли, опыт является личным и субъективным, а люди редко раскрывают свои истинные чувства. Дан­ная точка зрения возникла в XVII столетии, благо­даря трактовке Декартом нефизического разума как внутреннего личного мира. Она подверглась крити­ке со стороны ряда психологов. Кантор (Kantor, 1922, 1982) утверждает, что такие события, как мышление, представление и чувство, столь же объективны, как и события в области химии или геологии. Каждое со­бытие во вселенной уникально, будь то падающий лист или мысль, и каждое в равной степени объек­тивно. Наблюдение любых событий предполагает определенную позицию наблюдателя. Я занимаю по­зицию, позволяющую мне наблюдать падающий лист, а вы — нет. Моя позиция позволяет мне наблю­дать собственную зубную боль, а вы ее наблюдать не можете. Ваша позиция такова, что вы видите цифер­блат часов и знаете, сколько времени, а я не вижу. Рэтлифф (Ratliff, 1962) отмечает, что собственная зубная боль является для него не более личной, чем свет, который он включает, а Цюрифф (Ziriff, 1972) утверждает, что громкость звука является личной в

той же степени, что и икота. Мы не приписываем ка­чество личного формациям магмы в толще Земли или пищеварению, и у нас не больше оснований де­лать это по отношению к психологическим событи­ям, поскольку они столь же конкретны: «Весь лич­ный характер «моей зубной боли» заключается лишь в том, что данное событие ограничено рамками усло­вий, при которых в данном месте и времени именно данный конкретный организм оказывается фактором ситуации» (Observer, 1973, р. 564). «Все события яв­ляются публичными (public) в том смысле, что пря­мо или косвенно доступны наблюдению» (Observer, 1981, р. 104). Иными словами, тот или иной компо­нент взаимодействия практически всегда доступен наблюдению (Smith, 1993a). Кантор (Kantor, 1982) отстаивает объективность субъективности; такова же позиция Стефенсона, разработавшего Q-методоло-гию (см. главу 11), позволяющую обеспечить объек­тивное количественное измерение субъективности. В системе Стефенсона единственное различие меж­ду объективностью и субъективностью состоит в том, что из моего положения моя реакция субъективна, а из вашего — та же самая реакция объективна.

Следуя этой аргументации, мы можем заключить, что точка зрения, согласно которой все научные кон­структы должны быть наблюдаемы, не исключает — по крайней мере, в принципе — субъективные собы­тия, приписываемые разуму. Так называемая личная сфера накладывает на психологию не больше ограни­чений, чем на любую другую науку, поскольку не со­держит иных конкретных значений, кроме указания на тот факт, что все события в природе в различной степени доступны наблюдению, и каждое из них мо­жет быть наблюдаемо лишь с определенной точки зрения и с помощью определенных методов. Отложе­ния магмы под поверхностью Земли, трубчатые чер­ви на дне океана, взрывы звезд, репликация ДНК и человеческое воображение — все это относится к природным событиям. Изучение каждого из них тре­бует специальной технологии и методологии. Разде­ление их на личные и безличные не приносит для на­уки никакой пользы, а лишь вносит путаницу. Соб­ственно говоря, психология, возможно, находится даже в лучшем положении, чем такие науки, как фи­зика, геология, археология или астрономия, которые не могут получить словесный отчет от объектов сво­их исследований. Вместо того чтобы считать пробле­му личной сферы присущей одной лишь психологии, мы можем рассматривать как преимущество психо­логии тот факт, что в ней отсутствует данное ограни­чение.

Познаваемость

Психология не представляла бы для нас особого интереса, если бы она не пыталась достичь знания. Традиция эмпиризма, рассматриваемая в своем об­щем значении, распространяющемся на все науки, гласит, что систематическое наблюдение и анализ

78

природных событий позволяют нам открывать прин­ципы природы, ряд из которых имеет универсальный характер (например, гравитация), тогда как другие относятся лишь к определенным ситуациям (напри­мер, рассматриваем мы огонь как источник тепла или разрушения). Эта фундаментальная исходная пред­посылка лежит в основе научных и философских ис­следований уже на протяжении нескольких столетий развития западной культуры. Английский эмпиризм, рассматриваемый в своем частном значении как утверждающий, что все знание выводится из опыта, оказал влияние на ряд энвайроцентрических систем психологии — таких как бихевиоризм, — хотя бихе-виористы, как правило, не заявляли открыто о своей приверженности положению, что опыт состоит из данных ощущений. Любопытна, что это положение открыто признавали многие представители органо-центризма, в частности, когнитивисты.

Другую точку зрения представляет рационализм континентальной Европы. Органоцентрический под­ход, подчеркивающий наличие врожденных органи­зующих (по)знание способностей, оказал значитель­ное влияние на когнитивную психологию. В духе традиции, идущей от Канта, этот подход утвержда­ет, что «не существует внешней нейтральной точки зрения, дающей возможность проанализировать ин­дивидуальное знание независимо от предъявления этого знания индивидуумом... знание, сознание и другие аспекты человеческого опыта видимы только с точки зрения переживающего этот опыт субъекта... и мы можем воспринимать реальность, в которой мы живем, только в соответствии с организацией наше­го восприятия (Guidano, 1995, р. 94). Герген (Gergen, 1994b) подверг критике данную позицию, посколь­ку если мы предполагаем, что реагируем на собствен­ное восприятие мира, а не на сам мир, мы не можем осуществлять проверку гипотез, а также использо­вать другие научные методы. По аналогичным при­чинам проблематично и «когнитивное картирова­ние» или определение умственных эталонов (mental templates) мира, предлагаемое когнитивистами. В конце концов, если познание мира невозможно, то наука и знание просто не могут существовать. Герген также подверг критике традицию эмпиризма, под­черкивая следующее: то, что мы считаем эмпиричес­кими данными, не является абсолютным, а подвер­жено интерпретациям конкретных социальных групп, получающих эти данные.

Подход самого Гергена (Gergen, 1994a) к позна­нию является социоцентрическим и гласит, что зна­ние целиком и полностью связано (totally relative) с социальным дискурсом. Знание — это то, что счита­ет истинным определенная социальная группа в кон­кретный момент времени, и «социально конструиру­емое» знание не может претендовать на истинность за пределами данной группы. С этой точки зрения закон всемирного тяготения не является универсаль­ным. Это лишь закон, который признала группа уче­ных, придав ему математическую форму; этим огра-

ничивается его истинность. Даже утверждение, со­гласно которому контекст играет важную роль в оп­ределении того, несет огонь тепло или разрушение, не содержит никакой истины за пределами группы, объявившей это утверждение истинным. Эта социо-центрическая психологическая система получила название социального конструкционизма. Она испы­тала влияние постмодернизма (см. главу 8), и ее сто­ронники заявляют, что наша реальность порождает­ся биологической организацией, языковыми конвен­циями и культурными процессами.

Среди этих взглядов встречается один, пытаю­щийся избежать определяющего влияния традиции эмпиризма, избавиться от непознаваемого мира ра­ционалистов и тотального релятивизма социального конструкционизма. Он предполагает, что эмпиричес­кие исследования преподносят нам лишь ограничен­ные свидетельства возможных причинных и функци­ональных отношений, а вовсе не их неопровержимые доказательства. Психологическое исследование рас­сматривается скорее как подтверждение теории, а не ее верификация (Martin & Thompson, 1997). Анало­гичным образом, подход, называемый «неореализ­мом», признает социальные, исторические и лингви­стические конвенции, оказывающие влияние на наши решения, интерпретации, методологии, теории, ценности и другие конструкции, используемые в пси­хологи. Он также утверждает, что культурный реля­тивизм может быть до некоторой степени преодолен, о чем свидетельствует тот факт, что люди овладева­ют процессом межкультурного общения, при этом, поскольку большинство психологических вопросов касается внутрикультурной, а не кросс-культурной сферы, проблемы межкультурных отношений, как правило, не возникает (Martin & Thompson, 1997).

Большая часть разногласий по поводу познаваемо­сти является следствием традиционного философс­кого разделения познающего и познаваемого на «эпистемологию» и «онтологию», а также следстви­ем возникновения эмпиризма, рационализма и пози­тивизма, а в недавнем прошлом — и постмодерниз­ма (см. главу 8) с его психологическим ответвлени­ем — социальным конструкционизмом. Начиная с Александрийской эпохи мыслители отгораживались от своего окружения и в конце концов обозначили знания, касающееся самих себя, как «эпистемоло­гию», а свои предположения относительно отделен­ной от себя реальности как «онтологию» (Kantor, 1981а). Эти два основных направления современной философии являются не чем иным, как очередной формой дуализма «душа — тело». Эпистемология пытается ответить на следующие вопросы: существу­ет ли разум других людей, помимо собственного, и возможно ли познание чего-либо, кроме своего соб­ственного разума (солипсизм). Она нередко призна­ет, что ощущения являются источником знания, но упускает из виду факт взаимодействия организма со своим окружением (Kantor, 1981a). Онтология спра­шивает, существует ли внешний мир, и если да, то

79

каким образом мы можем узнать, что он собой пред­ставляет, и не являются ли научные свидетельства о закономерностях и законах природы выдумками лю­дей, а не отражением природы. Эти вопросы обраще­ны к культурным конструктам, а не к наблюдаемым событиям. Кантор (Kantor, 1962) занимает деловую позицию в отношении этих вопросов:

«Такие проблемы, однако, никогда не могут возникнуть из анализа научного исследования, прямо утверждающего, что знание зависит от ве­щей, а не вещи от знания. Чтобы достичь знания и получить точные описания и объяснения, мы должны укрепить нашу связь с событиями... На­думанные проблемы «реальности» и существова­ния внешнего мира происходят из простого сме­шения событий и реакций на них. В тех случаях, когда наблюдение затруднено, когда у наблюда­теля несовершенное зрение (цветовая слепота) или когда отношения между наблюдателем и на­блюдаемыми вещами изменчивы, те, над кем довлеет философская традиция, приходят к зак­лючению, что наблюдения влияют на существова­ние наблюдаемых вещей» (р. 17-18).

Вольперт (Wolpert, 1993) отмечает, что философ­ские допущения о непознаваемости в науке должны также распространяться и на обыденное знание о том, например, что солнце всходит на востоке. Он предостерегает нас от «смешения философских про­блем истины, рациональности и реальности с успе­хом или неуспехом науки» (р. 106).

Большинство философов ищут базис познания в таких философских теориях, как эмпиризм, рациона­лизм, позитивизм и прагматизм, однако немецкий философ Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger, 1962) утверлсдает, что познание начинается не в философии, а в социальном сообществе и повседневной практике. Философия происходит от обыденного знания, а не наоборот, считает он; философия сама по себе не яв­ляется отправной точкой познания. Подобно ему, аме­риканский педагог, психолог и философ Джон Дьюи (Dewey & Bentley, 1949) утверждал, что знание не имеет теоретического базиса, но полностью заключе­но в людях, взаимодействующих со своим окружени­ем, взаимоотношениях воздействующего и того, на что воздействуют. Философ науки и психолог Дж. Р. Кан­тор (J. R. Kantor, 1962,1981а) также помещает знание в сферу взаимоотношений людей с их миром и отвер­гает такие конструкты, как врожденные определяю­щие факторы, сенсорные данные, а также такие абсо­люты, как тотат[ьная относительность (total relativity).

Но что же тогда есть знание? То, что происходит из философских теорий? Врожденно структуриро­ванные внутренние репрезентации внешнего мира? Ощущения, идущие из окружающей среды? Порож­дение разума? Конвенции социальной группы? Или

продукт взаимодействий людей с их окружением? Вероятно, единственный подход, на основе которого наука может реально функционировать, состоит в том, чтобы взять за отправную точку познания то знание, которое возникает из повседневного контак­та между людьми и вещами, и рассматривать науч­ное познание лишь как более разработанный и сис­тематизированный контакт с вещами.

Аналогии

Поскольку психология на протяжении долгого вре­мени смешивала конструкты с событиями и начинала свои исследования с таких заимствованных из культур­ной традиции конструктов, как внутреннее и внешнее, или душа и тело, она пыталась разрешить возникающие противоречия не за счет обращения к самим событиям, а за счет обращения к другим конструктам в форме ана­логий. Такие аналогии включали идущие синхронно часы (Лейбниц), оптику (Спиноза), гравитацию (Дж. Милль), химию (Дж. С. Милль), чистый лист (Локк), вибрации (Хартли), пищеварение (Кабанис), хронометры (Дондерс), эволюцию (Джеймс), электри­ческие поля (Келер), биомеханику (Уотсон) и векторы (Левин). Затем появляются аналогии с телефонными коммутаторами, компьютерами, голографией (При-брам) и даже с регуляторами оборотов двигателя (Ван Гелдер) и вибрирующими дверями (Эллис). Среди всех аналогий особую популярность заслужили аналогии с компьютерами.

Аналогии полезны при прояснении какого-либо вопроса либо для придания образности или драма­тизма отчету о событиях, однако они являются сла­быми аргументами. Если мы рассматриваем людей как если бы они были компьютерами или компьютер­ными программами, мы рассматриваем их как то, чем они не являются (Blewitt, 1983). «Выводы по анало­гии могут быть обоснованными только тогда, когда мы имеем достаточное количество значимых прояв­лений сходства и не имеем значимых проявлений различия между случаями, в одном из которых, как нам известно, интересующее нас свойство присут­ствует, а в другом наличие данного свойства выво­дится» (Stemmer, 1987). Лишь в редких случаях уче­ные, использующие аналогии, применяют столь строгие критерии по отношению к психологическим событиям. Другой автор отмечает, что несмотря на пользу метафор, они в конечном итоге перестают ра­ботать, если мы начинаем проводить слишком пря­мые параллели между вещами, которые сопоставля­ются между собой (Barton, 1994). Почему мы все же встаем на скользкий путь использования столь нена­дежных метафор и аналогий?

«Когда мы говорим или пишем об идеях, ко­торые не могут быть доказаны с помощью логи­ческих рассуждений или физических экспери­ментов, мы неизбежно обращаемся к аналоги­ям и метафорам; и вступая в любые дискуссии

80

философского, метафизического или религиоз­ного свойства, мы должны помнить о роли языка в формировании концепций и убеждений» (O'Grady, 1989, р. 146).

Относится ли данное высказывание к конструктам «душа—тело» или способностям мозга? Вполне мо­гло бы относиться, но на самом деле автор говорит о вере в дьявола. Однако принципы остаются те же: речь идет о сформированном в культуре веровании, которое имеет конкретный референт, наполняющий­ся содержанием с помощью таких лингвистических средств, как аналогии и метафоры. Автор продолжа­ет описывать, как люди, реагируя на сконструирован­ного ими самими дьявола, еще более укрепляют веру в его существование. Автор мог бы с тем же правом говорить о психологических дриадах.

Что может послужить альтернативой психологии, основанной на аналогиях? Если мы просто будем ос­новывать наши исследования на конкретных событи­ях, а не на конструктах, мы сможем избежать обраще­ния к аналогиям. Кроме того, такая процедура будет представлять собой альтернативу конструкту «душа-тело», а также биологическому и социальному редук­ционизму. Данный рецепт требует, однако, чтобы мы научились различать конструкты и события. Тогда мы сможем использовать описания (лингвистические, ма­тематические, схематические и т. д.) наблюдаемых фун­кциональных отношений как научные конструкты, ко­торые можно подкреплять, отвергать или модифициро­вать с помощью дальнейших наблюдений. Или же мы можем продолжать использовать аналогии, редукцио­низм, навязываемые конструкты и дилеммы, доставши­еся нам от прошлого. По крайней мере знание о воз­можных альтернативах позволяет нам выбирать.

81

Часть II . Органоцентрические системы

Глава 3. Когнитивная психология: ментализм, компьютерные аналогии и удвоение мира

ВВЕДЕНИЕ

Студент, начавший изучать психологию, вскоре встретится в учебниках с темой обработки информа­ции человеком. В этих текстах обычно говорится о том, что информация поступает из окружающего мира в человеческий организм через органы чувств и обрабатывается нервной или когнитивной систе­мой. Если учебники целиком написаны с позиций когнитивного подхода, в них будет говориться о внутренних кодирующих и декодирующих устрой­ствах (кодерах и декодерах), механизмах поиска и извлечения информации из памяти, согласующих (усиливающих и ослабляющих сигнал) устройствах, контурах обратной связи, системах хранения инфор­мации и других устройствах, являющихся, по мне­нию авторов, механизмами нервной системы. Факти­чески, с точки зрения данного подхода, человеческий организм, в особенности его нервная система, явля­ется подобием компьютерных программ. В этом слу­чае студент встретится в книге с многими термина­ми, позаимствованными из области теории вычисли­тельных машин. Помимо чисто терминологического сходства авторы данных учебников будут утверж­дать, что описанные ими компьютероподобные ней­ронные механизмы обеспечивают репрезентацию окружающего мира.

Данный подход возвращает психологию к ее более раннему этапу, когда центральными для этой науки являлись такие конструкты (см. главу 2), как «ра­зум» (mind) и «высшие психические процессы» («higher mental processes»); именно эти конструкты и понимаются под термином «познавательная (ког­нитивная) способность», или «когшщия» cognition). В рамках данного подхода разум, как правило, с по­мощью тех или иных теоретических построений свя­зывается с функционированием мозга, и предприни­маются попытки обнаружить структуры разума, ко­торые могут быть представлены в виде компьютероподобных схем последовательности опе­раций, хотя в последнее время появился ряд теорий, которые отошли от подобных аналогий и обратились к коннекционистским сетям (см. с. 91) и другим кон­структам. Когнитивисты предпочитают иметь дело с восприятием, научением, памятью, речью, мышлени­ем и воображением, уделяя меньшее внимание воп­росам эмоций, анормальности, личности и индивиду­альных различий. Центральное место в экспери­ментальных и теоретических исследованиях когнитивной психологии всегда занимали проблемы научения и памяти, хотя восприятие, внимание, ре­шение задач, мышление и воображение также рас­сматриваются данной психологической системой. Иногда выделяют две формы когнитивизма: в пер­вом случае утверждается, что все психологические события содержат когнитивный компонент, тогда как другая форма ограничивает его областью символи­ческого мышления, тем самым исключая из сферы

рассмотрения другие виды мышления, восприятие, память и т. д. Обе формы когнитивизма исходят из предположения, что наше восприятие мира являет­ся функцией не только внешних стимулов, но и мен­тальных структур, которые определяют характер че­ловеческого восприятия и придают ему наблюдаемые особенности.

Ряд других направлений психологии, включая оперантный субъективизм (см. главу 11), интербихе­виоризм (см. главу 10) и экологическое восприятие (см. главу 13), также уделяют внимание когнитив­ным формам поведения, однако не используют таких конструктов, как обработка информации, разум, со­знание, мозговая каузация (brain causation) и внут­ренняя репрезентация. Использование этих кон­структов является характерной особенностью когни­тивной психологии и отличает ее от других подходов к изучению познавательной способности.

Во второй половине XX в. когнитивная система приобрела доминирующее положение в психологии. Когнитивистским образом мысли (который скорее представляет собой совокупность различных точек зрения) пропитаны страницы большинства профес­сиональных журналов и научных трудов как экспе­риментального, так и теоретического характера, а также многих учебников. Когнитивная психология способствовала распространению в американской психологии конструкта обработки информации орга­низмом по аналогии с компьютерной обработкой ин­формации в таких масштабах, что, вполне вероятно, в недалеком будущем само слово «психология» нач­нет ассоциироваться в обществе с изучением людей как особого вида компьютеров. Хотя на сегодняшний день в массовом сознании психология, судя по все­му, продолжает ассоциироваться с именем Фрейда и психоанализом.

Масштабы, которые приобрела когнитивная пси­хология, неизбежно порождают разногласия и кри­тику, возникающие как в рамках данного подхода, так и за его пределами. Фактически данный подход пред­ставляет собой не единую систему психологии, а це­лый ряд в различной степени согласующихся между собой концепций. Кроме того, на сцену вышла ког­нитивная наука ( cognitive science) с характерным для нее междисциплинарным подходом, по отношению к которому когнитивная психология является всего лишь одним из компонентов, хотя граница между этими двумя системами строго не определена. В ка­честве составных частей когнитивной науки высту­пают такие дисциплины, как психолингвистика, фи­лософия, антропология, нейропсихология и теория вычислительных систем (Hunt, 1989), которым в той или иной степени уделяет внимание и когнитивная психология. Однако когнитивная наука гораздо больше нацелена на поиск характеристик, сближаю­щих компьютеры с человеком (искусственный ин­теллект, ИИ) и человека с компьютерами. Гарфилд (Garfield, 1990b) считает, что наличие разногласий по фундаментальным вопросам является характер-

84

ной чертой когнитивной науки. Однако он также от­мечает свойственное данному подходу методологи­ческое единство, проявляющееся в (1) интересе к раскрытию характеристик разумного (intelligent) поведения; (2) «представлении» о том, что опери­рование символическими репрезентациями дела­ет разумное поведение возможным; (3) описании таких операций как вычислений (computations) и (4) стремлении обнаружить реализацию этих про­цессов структурами головного мозга. В дальнейшем мы не будем проводить различий между когнитив­ной психологией и когнитивной наукой, используя по отношению к ним общий термин «когнитивизм». Уоллес (Wallace, 1996) находит между ними две дей­ствительно общие черты, заключающиеся в предпо­ложении о том, что (1) умственные (внутренние) репрезентации участвуют в актах познания и (2) ана­логия с компьютерами является наилучшим подхо­дом к пониманию этих репрезентаций.

РАННЕЕ РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ РАССМАТРИВАЕМЫЕ ВОПРОСЫ

Бихевиоризм и когнитивизм

Концепция бихевиоризма, выдвинутая Джоном Уотсоном в 1913 г., представляла собой «методоло­гический бихевиоризм». Уотсон не отрицал нали­чие разума (mind); он лишь заявил, что психоло­гия может благополучно обойтись без обращения к этому понятию. Иными словами, разум не был включен в методологию бихевиоризма. Однако уже в 1919 г. он выступил с отрицанием разума как на­учного понятия, провозгласив тем самым «ради­кальный бихевиоризм». (Скиннер придал этому термину несколько иное значение; см. главу 6.) В методологическом бихевиоризме понятие разума сохранилось в виде ряда замещающих понятий, таких как внутренние побуждения (драйвы) у Хал-ла или когнитивные карты у Толмена, а также под видом других «промежуточных переменных» — не поддающихся наблюдению причинных агентов, вмешивающихся в причинно-следственные отно­шения между стимулом и реакцией. Однако как методологический, так и радикальный бихевио­ризм занимались преимущественно процессами научения, уделяя мало внимания мышлению, вооб­ражению и другим формам когнитивного поведе­ния. А исследование научения было преимуще­ственно механистическим, основанным на таких конструктах, как обусловливание и подкрепление. По прошествии десятилетий страницы психологи­ческих журналов наводнили отчеты о проведенных бихевиористами исследованиях, однако надежды на то, что бихевиоризму, начавшему свой путь с

простейших опытов над животными, удастся объяснить сложнейшие формы человеческого по­ведения, оказались погребенными в стартовой ка­мере лабиринта для животных. (Бихевиоризм Скиннера, получивший название анализа поведе­ния, достиг значительно больших результатов, чем методологический бихевиоризм.)

Хотя ни одной из форм бихевиоризма не удалось достичь намеченных целей, в ходе проведенных в рамках данного подхода и ставших классическими исследований была накоплена значительная масса данных о процессе научения, часть из которых до сих пор фигурирует во вводных курсах психологии в со­ставе основного корпуса знаний, полученных этой наукой. Бихевиористам принадлежит также внедре­ние в психологию тщательно разработанного методо­логического аппарата и использования статистичес­ких приложений. Появившаяся на научном горизон­те когнитивная психология заявила как о сохранении преемственности, так и о принципиальных расхож­дениях с бихевиоризмом.

Сохранение преемственности

Когнитивная психология:

• Приняла статистический и методологический аппарат, разработанный в рамках бихевиоризма, от­вергнув механистическую концепцию классическо­го обусловливания и поставив на ее место аналогию с более технологичным механизмом — компьюте­ром.

• Сохранила представления о механизмах стиму­лов и реакций в форме механизмов входных и выход­ных сигналов.

• Предложила концепцию обработки информации мозгом, подчеркивающую, вслед за бихевиоризмом, особую роль таких переменных, как внутренние по­буждения, ментальные карты, мозговые команды, которые вводятся между стимулом и реакцией, или так называемого S—О—R-конструкта.

• Сохранила характерные для бихевиоризма про­цедуры выведения гипотез из теории (гипотетико-де-дуктивный метод), а также интерес к исследованию научения и памяти.

• Сохранила принятую методологическим бихе­виоризмом практику использования операцио­нальных определений для своих конструктов, т. е. реакция (операция) определяет ментальный конст­рукт.

• Сохранила свойственное бихевиоризму пред­ставление об иерархиях, заменив, однако, иерархии простых условных рефлексов, из которых произво­дятся сложные формы поведения, иерархиями, в ко­торых сложные психические процессы «составляют­ся из более элементарных процессов» (Simon & Newell, 1964, p. 290). Лихи (Leahy, 1992) не видит су­щественных различий между методологическим би­хевиоризмом и когнитивной психологией.

85

Нарушение преемственности

• Когнитивная психология отказалась от практи­ки экспериментирования с животными1 и сделала связь мозг—разум центральным звеном программ об­работки информации. Отведя ключевую роль мозгу как психологическому органу и игнорируя роль внешних стимулов (за исключением входных сигна­лов) и реакций (за исключением выходных сигна­лов), когнитивная психология перенесла акцент на внутреннюю причинность, в противовес внешней при­чинности, акцентируемой S—R-бихевиоризмом. Этот важный аспект нарушения преемственности обязан тому факту, что когнитивизм и бихевиоризм исходят из различных философских традиций. Когнитивизм основан на философии немецкого рационализма, со­гласно которой врожденные способности к организа­ции определяют психические события, а также на дуализме «разум—тело» в понимании французского философа XVII в. Рене Декарта (Wallace, 1996). Би­хевиоризм же берет свое начало в английском эмпи­ризме, согласно которому поведение определяет ок­ружающая среда. Однако заимствовав исходные ме­тодологические предпосылки бихевиоризма, когнитивизм также отчасти был принят эмпириками.

Интерес к когнитивным событиям не нов для пси­хологии. Мейеринг (Meyering, 1989) приписывает Гельмгольцу, немецкому физиологу XIX в. и одному из основоположников этой науки, предположение о том, что разум придает упорядоченность сенсорному материалу. В качестве культурного концепта представ­ление об упорядочивающем разуме или душе восхо­дит еще к теологии эллинистической или римской эпохи и, таким образом, имеет весьма далекие от на­учных истоки (Kantor, 1963). Помимо Гельмгольца другие ученые XIX в. также пытались связать позна­вательную способность (cognition) с ментализмом: к таким попыткам относится психофизика Фехнера (душа и физические стимулы), интерес Вундта к пси­хической причинности, ментальная хронометрия Дон-дерса и т. д. В конце XIX — начале XX в. возникают структурализм, функционализм, гештальт-психоло­гия, ассоцианизм, гуманистическая психология (см. главу 4) и толменовский вариант методологического бихевиоризма (теория, согласно которой крысы ис­пользуют гипотетические ментальные карты для на­хождения пути в лабиринте), причем все эти школы придают особое значение менталистскому когнити-визму. Наряду с предложенными Толменом когнитив­ными картами, другими представителями методоло­гического бихевиоризма вводятся собственные про­межуточные переменные, такие как внутренние побуждения (драйвы) и мозговые команды. В XX в. появляются также нементалистские подходы к когни­тивным событиям, упомянутые выше.

Многие когнитивисты продолжили бихевиорист­скую традицию проведения исследований в лаборато-

риях, экспериментируя с группами испытуемых и ис­пользуя статистический анализ групповых средних (R-методология; см. главу 11), в то время как другие переоборудовали свои психологические лаборатории для проведения физиологических исследований, свя­занных с «психическими процессами». Третьи обрати­лись в поисках развития теории к компьютерному моделированию и математике, а еще немногие попы­тались сочетать два или более из этих методов. Ког­нитивисты также приняли некоторые из ранних допу­щений интроспекционистов, не пытаясь, однако, под­вергать разум интроспекции (Neisser, 1976). Иными словами, они сосредоточились преимущественно на внутренних механизмах, как правило, игнорируя вза­имодействия организма с окружающим миром.

Некоторые ранние достижения когнитивной психологии

Когнитивная психология берет начало из несколь­ких источников. Одним из них является техника свя­зи, теория которой изложена в работе Шеннона (Shannon, 1948). Он трактует информацию как изме­нения электрических сигналов при передаче по теле­фонной линии и описывает эти изменения математи­чески. Если система находится в одном из двух возмож­ных состояний и одно состояние зависит от другого, наблюдатель может узнать нечто о не предъявленном состоянии на основе предъявленного. Иными словами, «информация» означает структурную характеристику сообщения. Хотя работы Шеннона сыграли важную роль в разработке систем связи и вычислительных ма­шин, они оказались практически бесполезными для понимания человеческого (по)знания. Уивер (Weaver, 1949) недвусмысленно указывает на то, что «информа­ция» в том смысле, какой вкладывают в это слово ин­женеры, не имеет ничего общего с человеческим позна­нием. Даже если и так, успехи теории информации в инженерном деле укрепили интерес к конструкту ин­формации как к фундаментальному процессу, свой­ственному лишь человеку, и к структурам, способным осуществлять обработку информации. В этом отноше­нии психология всего лишь следовала давней тради­ции, идущей от ее предшественников в философии, пытавшихся осмыслить предмет своей науки при по­мощи аналогий (см. главу 2, с. 80).

Идея о том, что человеческое познание можно мо­делировать на вычислительных машинах, принадле­жит Герберту Саймону. Его подготовка в области об­щественно-политических наук способствовала раз­витию у него интереса к механизмам принятия решений в организациях, которые он впоследствии применил по отношению к людям. Совместно со сво­ими коллегами он разработал компьютерные моде­ли решения задач (Newell, Shaw & Simon, 1958; Newell & Simon, 1961), распространив их позднее на

1 В последнее время исследования животных начинают привлекать внимание сторонников когнитивизма (см., на­пример: Roitblat & Meyer, 1995).

86

восприятие, вербальное научение и формирование понятий и детально развив аналогию между челове­ком и компьютером (Simon & Newell, 1964). Другой важнейшей вехой в развитии этой аналогии явился критический анализ книги Скиннера «Вербальное поведение» («Verbal Behavior») Хомским (Chomsky, 1959), показавшим, что язык — это не только продукт научения, он еще требует наличия у человека внут­ренних конструктов.

Пиаже (Furth, 1981) также внес свой вклад в по­иск ментальных структур. Основываясь на своих познаниях в области биологии, он предложил ана­логию, согласно которой разум проходит в своем развитии несколько качественно различных стадий, напоминающих стадии качественных изменений структур эмбриона. Другой крупной фигурой был Ульрих Найссер (Neisser, 1967), который способ­ствовал популяризации конструкта обработки ин­формации и утверждению когнитивной психологии в роли доминирующей-системы. Он утверждал, что субъективный опыт (experience) создается самим человеком. Страница печатного текста — это уда­ленный стимул, тогда как поток световых лучей, по­падающих на сетчатку, составляет более непосред­ственный («проксимальный») стимул. Но даже эти более непосредственные стимулы не похожи на яв­ляющиеся их источником реальные объекты, как и на конструируемый опыт, который есть не что иное, как информация, обработанная мозгом. Иными сло­вами, мы не взаимодействуем со страницей печат­ного текста. Вместо этого наш мозг реконструирует страницу в виде входных сигналов, передает их от одной системы обработки к другой, и таким образом мы получаем репрезентацию страницы в виде свое­го рода внутреннего образа, который только кажет­ся нам страницей текста, находящейся где-то «вне нас». Книга Найссера представляла собой первое общее изложение когнитивной психологии. По­зднее он несколько изменил свою позицию, придав большую роль окружающей среде, под влиянием экологического подхода Гибсона (Neisser, 1976; см. главу 13, с. 328).

КОНЦЕПЦИИ , ПРОБЛЕМЫ И ИССЛЕДОВАНИЯ

«Когниция» относится к знанию, и усилия когни­тивной психологии направлены на понимание меха­низмов, участвующих в человеческом познании. В целом эта система выдвигает следующие положе­ния:

(а) Среда достигает организма в виде энергий, выполняющих роль сигналов, распознавае­мых органами чувств. Это является началом знания.

(б) Научение также является способом приобре­тения знаний и в то же время процессом ко­дирования.

(в) Закодированное знание хранится в схемах (circuitry) мозга.

(г) Когда знание извлекается из хранилища, оно декодируется. Это знание, согласно одной из влиятельных теорий когнитивизма, является внутренней репрезентацией внешнего мира и появляется в двух формах:

(1) форме, основанной на восприятии и состоя­щей из репрезентаций или образов зритель­ных, слуховых, обонятельных, вкусовых или тактильных качеств;

(2) памяти эпизодов, представляющей собой аб­страктные репрезентации принципов или зна­чений вещей, такие как научные понятия или грамматические правила языка.

(д) Знание может быть подвергнуто дальнейшей обработке посредством перевода в языковую форму в соответствии с грамматическими правилами.

На основании этих положений мы можем выде­лить четыре главных конструкта репрезентациональ-ного когнитивизма:

(а) Человеческий организм является информаци-

онным процессором, преобразующим вне­шний мир в символы.

(б) Эти символы — после дальнейшей обработки — составляют репрезентации внешнего мира.

(в) Эта обработка информации и результирую­щие репрезентации осуществляются клетка­ми головного мозга — нейронами.

(г) Локус когниции находится в системах внут­ренних состояний или в механизмах обработ­ки информации, тогда как ее связи с внешней средой ограничиваются подлежащими обра­ботке входными сигналами.

Хотя не все когнитивисты полностью примут пе­речисленные выше гипотетические конструкты, а некоторые могут даже отвергнуть один или несколь­ко из них, в целом данные конструкты отражают об­щую направленность когнитивной психологии.

В противоположность Скиннеру (который пола­гал, что принципом подкрепления и его частными случаями можно объяснить большую часть психоло­гической динамики) или Халлу (полагавшему, что процесс научения может быть понят исключительно в терминах редукции внутренних побуждений), ког­нитивисты допускают включение в психологическую теорию большого числа принципов из совершенно различных областей исследования. Являясь частью наследия бихевиоризма, когнитивистская теория ча­сто подвергается эмпирической проверке. По этой причине в данной главе описания исследований не вынесены в отдельный раздел, а приводятся по ходу рассмотрения теории.

87

Три теоретических подхода к репрезентациям

Вычисления и ментальные репрезентации. Ког-нитивисты часто используют такие термины, как об­работка информации, ментальные вычисления, ма­нипулирование символами и следование правилам (rule-following), как взаимозаменяемые. Обычно го­ворится, что эти процессы производят ментальные (внутренние) репрезентации или приводят к ним. Принятие решений, вспоминание, мышление и дру­гие когниции — это процессы, оперирующие репре­зентациями. Мир репрезентируется внутренне в сим­волической форме. Этот конструкт репрезентации может носить бескомпромиссный характер и не до­пускать никаких исключений:

«Мир недоступен нам прямо или непосредствен­но , как и какие-либо его свойства... Все, что нам из­вестно о реальности, опосредуется , причем не только органами чувств, но и сложными системами, интерпретирующими и реинтерпретирующими сенсорную информацию» (Neisser, 1967, р. 3).

«Мы наивно полагаем, что окружающий нас внешний мир нам дан; он просто существует... Нам всем кажется, что мы воспринимаем (experience) окружающий мир совершенно пря­мым образом. Однако кажущаяся непосред­ственность этого опыта должна быть более или менее иллюзорной, поскольку мы знаем, что каж­дый бит получаемой нами информации о явлени­ях внешнего мира проходит через наши органы чувств либо прошел через них в прошлом. Вся эта информация, насколько нам известно, опосреду­ется рецепторной активностью и передается в мозг в форме кодов, подобных сигналам азбуки Морзе, так что то, что мы переживаем как «реаль­ный мир», находящийся вне нас самих, не может быть не чем иным, как репрезентацией внешнего мира». (Anneave, 1974, р. 493).

Другими словами, когнитивисты, разделяющие данную точку зрения, утверждают, что все, кажуще­еся нам реальным, это не более чем иллюзия. Мы жи­вем в удвоенном мире, внутреннем иллюзорном мире, который мы знаем, и внешнем реальном мире, который мы не знаем. Вслед за приведенной цитатой Эттнив (Attneave) утверждает, что данная точка зре­ния в принципе не может быть неверной. Позднее Басе (Buss, 1995) заявил, что большинство психоло­гов, как правило, не имеют представления о том, что поведение — это всего лишь внешнее проявление, по­верхностное событие, требующее для своего осуще­ствления многообразных когнитивных механизмов, без которых оно невозможно.

Символические репрезентации мира — это мен­тальные события, имеющие место между двумя фи-

зическими событиями: «регистрацией энергии орга­нами чувств и использованием нервных импульсов для высвобождения энергии, приводящей к мышеч­ному сокращению» (Johnson-Laird, 1993, p. xiii). Было предложено два (с некоторыми вариациями) механизма, посредством которых мир внутренне ре­презентируется нашим компьютерным мозгом. Один из них включает образы конкретной сенсорной мо­дальности. Их львиная доля приходится на зрение, однако сторонники данной точки зрения утвержда­ют, что репрезентация может осуществляться в лю­бой модальности, например, в виде запаха (цветущая сирень) или звука («Звездное знамя»*) Эти образы являются аналогами реального объекта или события и носят название «аналоговых репрезентаций» («analogical representations»). Второй тип репрезен­тации называется «пропозициональной репрезента­цией» («prepositional representation»). Репрезента­ции данного типа не ограничены той или иной сен­сорной модальностью, но подобны языковым. Они состоят из идей и подчиняются комбинаторным пра­вилам. Следует отметить, что те когнитивисты, кото­рые относят себя к «элиминативистам» (от англ. eliminate — устранять), настаивают на том, что ре­презентаций не существует; существуют лишь фун­кции мозга. Они устраняют репрезентации. Одна из разновидностей данного подхода называется теори­ей «тождества» («identity» theory), ибо, согласно данной точке зрения, функционирование мозга и ра­зум тождественны. «Неэлиминативисты» («поп-eliminativists») же настаивают на реальности репре­зентаций, которые вырабатываются благодаря дея­тельности мозга. Данная точка зрения известна также под названием «эпифеноменализма» или «эмерджентизма»: репрезентации появляются или возникают в результате биологических операций, осуществляемых мозгом, и не тождественны самим этим операциям. Эта точка зрения существует в раз­личных вариациях. Гарфилд (Garfield, 1990a, 1990b), будучи «натуралистом», утверждает, что репрезента­ции являются не внутренними состояниями организ­ма (или компьютера), а отношениями организма (или компьютера) и окружающей среды, точно так же как быть родителем — это не внутреннее состоя­ние, а наличие определенных отношений со своим потомством. Роль биологии, согласно данной точке зрения, состоит в том, чтобы обеспечить возможнос­ти — либо на основе вычислений, либо на основе ка­кого-то иного механизма, присущего данному орга­низму, -- «вступать в определенные типы отношений с окружающей средой» (1990b, p. xxiv).

Описания исследований, включающих вообража­емые манипуляции различными объектами, в насто­ящее время составляют значительную часть литера­туры по когнитивной психологии и включаются в большинство учебников по данной дисциплине. Что­бы определить, соответствуют ли представляемые объекты объектам реального мира, исследователи

"The Star-Spangled Banner («Звездное знамя») — гимн США с 1931 г. — Примем, научн. ред.

88

(Cooper & Shepard, 1984; Shepard, 1971; Shepard & Cooper, 1982) предъявляли испытуемым пары изоб­ражений трехмерных фигур, составленных из куби­ков. Испытуемые видели каждый из членов пары в различном ракурсе, т. е. повернутым в пространстве относительно другого члена пары на некоторый угол. Затем их просили определить, видели они один и тот же объект или два разных объекта. Время, необходи­мое для ответа на этот вопрос, оказалось пропорцио­нальным угловому смещению (величине угла пово­рота одного объекта относительно другого). Анало­гичные результаты были получены для изображений двумерных фигур, поворачиваемых на плоскости, подобно стрелкам часов. На основании этого иссле­дования его авторы высказали предположение, что (а) испытуемые в своем воображении поворачивали один объект, пока он не оказывался в том же поло­жении, что и другой, и (б) представляемые в уме кар­тины соответствовали реальным трехмерным объек­там, воспринимаемым в перспективе, а не двумерным изображениям трехмерных объектов, которые им фактически предъявлялись. В дальнейших экспери­ментах испытуемые должны были представить вра­щающуюся форму (shape). В тех случаях, когда тес­товая форма (либо соответствующая воображаемой форме, либо ее зеркальному отображению) предъяв­лялась в любой точке вращения, которая соответ­ствовала виду воображаемой формы в той же самой точке вращения (разной для каждого испытуемого), время реакции, требующееся для того, чтобы опре­делить, видит испытуемый одну и ту же форму или разные, было практически одинаковым и составляло приблизительно полсекунды.

Это означает, что испытуемые совершали в своем воображении полный поворот объекта, включая про­межуточные положения. На основании результатов этих двух экспериментов, подтвержденных многими другими экспериментами, исследователи пришли к заключению, что испытуемые поворачивали в своем воображении объекты в полном соответствии с реаль­ными объектами. Они предположили, что простран­ственное представление человека претерпело эволю­ционное развитие, с тем чтобы соответствовать струк­турам физического мира, и стало частью врожденных процессов, вероятно, сходных с врожденными универ­сальными (uniform) грамматическими структурами, которыми обладают, по мнению Хомского, все инди­видуумы до того, как эти структуры трансформиру­ются в язык того или иного сообщества.

В том же ключе была проведена другая серия экс­периментов на воображение (Kosslyn, Ball, & Reiser, 1978), в которых испытуемым предъявлялись карты вымышленных участков местности с важными объектами, помеченными буквой «X». Испытуемых просили запомнить карты и нарисовать их по памя­ти. После выполнения этого задания их просили представить в воображении карту и сосредоточить­ся на одном из объектов, помеченных «X». Затем их просили мысленно просмотреть карту и найти вто-

рой объект. Время, которое требовалось испытуемым для просмотра карты до обнаружения искомого объекта, было прямо пропорционально фактическо­му расстоянию между объектами; для обнаружения менее удаленных от исходной точки объектов требо­валось меньше времени, чем для обнаружения более удаленных.

Пэйвио (Paivio, 1971, 1986) предположил, что для репрезентации образов и вербальных символов ис­пользуются различные кодирующие системы. Каждая из систем имеет подраздел, отправляющий сигналы соотнесения (references) другой системе, — подобные тем, которые связывают объект с обозначающим его словом. В одном из экспериментов, проведенных с целью проверки данной гипотезы, Пэйвио (Paivio & Csapo, 1973) предъявлял испытуемым слова, относя­щиеся к определенным объектам, и просил их либо представлять соответствующие объекты, либо произ­носить слова. Впоследствии испытуемых просили вспомнить их. Испытуемым в два раза чаще удавалось вспомнить воображаемые объекты, к которым относи­лись слова, чем вспомнить произносимые слова, — тем самым было получено свидетельство превосходства невербального кодирования над вербальным и веро­ятного существования двойной системы кодирования. Вспоминание воображаемых объектов было столь же успешным, как и вспоминание реально показанных изображений. Пэйвио интерпретировал результаты данного эксперимента как подтверждающие его тео­рию.

С критикой некоторых базисных предположений о ментальных репрезентациях выступил Пилишин (Pylyshyn, 1973). Он отметил, что если образы подоб­ны картинам, требуется один наблюдатель (seer) для восприятия картины, другой — для наблюдения за тем, что видит первый, и т. д. до бесконечности. Скин-нер (Skinner, 1963) указал ранее на ту же проблему: представление о внутреннем мире, являющемся копи­ей внешнего, приводит к вопросу о том, кто/что ви­дит изображение в голове. Кроме того, Пилишин утверждает, что если обработка данных имеет как вер­бальный, так и невербальный базис, результаты коди­рования этими двумя системами должны каким-то образом соотноситься между собой, а это требует тре­тьей системы кодирования, промежуточной между ними либо направляющей их. Косслин (Kosslyn, 1980, 1981,1983) возражает, указывая на то, что предлагае­мый Пилишиным третий промежуточный обрабаты­вающий агент требует очередной кодирующей систе­мы, чтобы направлять его, и т. д. до бесконечности, и потому это предположение аналогично утверждению самого Пилишина о необходимости наблюдателя или гомункулуса. Косслин (Kosslyn, 1983,1994; Kosslyn & Koenig, 1992) привлекает внимание к попытке обой­ти логическое требование гомункулуса. Частично ос­новываясь на исследованиях с использованием позит-ронной эмиссионной томографии, Косслин (Kosslyn, 1994) утверждает, что при воображении и восприятии используются одни и те же механизмы головного моз-

89

га, и поэтому нет необходимости в привлечении гипо­тетического наблюдателя.

Косслин предлагает теорию, которую он считает более адекватной, чем теория Пилишина. Он утверж­дает, что образы — это не картины, а процессы, в ко­торых пространственные отношения компонентов поддерживаются в особой пространственной среде (a special medium of space). Данная теория предпола­гает существование (а) двух типов файлов для хра­нения информации и (б) пространственной среды ( spatial medium). В файлах первого типа— пропози­циональных файлах ( propositional files) хранится ин­формация о частях объектов и отношениях этих час­тей между собой. В файлах второго типа — файлах образов ( image files) содержится информация об об­разах и о том, как они репрезентируются простран­ственной средой. Пространственная среда — это ме­сто возникновения образов. Среда обладает наиболь­шей разрешающей способностью (или четкостью изображения) в центре и наименьшей на периферии. Среда имеет зернистость, и размер зерна ограничи­вает возможность видеть детали, а также имеет огра­ниченные размеры. Как только репрезентация начи­нает угасать, она формируется в среде. Файлы обра­зов содержат координаты точек репрезентируемого объекта, тогда как пропозициональные файлы содер­жат информацию о свойствах объекта и их отноше­ниях.

Так, например, в файле образов будут содержаться координаты точек обобщенного человеческого лица (basic face) или черт лица друга. А пропозициональ­ные файлы будут содержать список характеристик — носа, глаз, рта — и отношений этих компонентов к обобщенному образу лица: рот внизу — по центру лица, выше него — нос — в самом центре лица, по бо­кам от него — два глаза. Когда человек представляет себе лицо, информация из файлов образов и пропози­циональных файлов поступает в пространственную среду. Однако формирование образов предполагает также участие других процессов. В процессе форми­рования образа (image process) осуществляется поиск обобщенного образа лица в пропозициональном фай­ле, и по нахождении его процесс построения изобра­жения ( picture process) считывает координаты и фор­мы обобщенного образа в область пространственной среды, обладающую наиболее высоким разрешением, и заполняет эту область. Затем вступает в силу про­цесс нахождения ( find process) частей лица, а процесс размещения ( put process) располагает части лица в со­ответствующих точках целостного образа. Таким об­разом, согласно теории Косслина, в процессе обработ­ки образа части добавляются к базовой структуре.

Косслин (Kosslyn, 1978) пытался проверить огра­ниченность размеров пространственной среды, пред­полагаемую его теорией. Он просил испытуемых представить себе животное, находящееся на рассто­янии, а затем приближать образ до тех пор, пока он не заполнит все воображаемое зрительное простран­ство. Оценки испытуемыми минимального расстоя-

ния до животного были прямо пропорциональны от­носительным размерам животного. Кролика можно было представить находящимся очень близко, так чтобы он заполнял все пространство, собаку — на некотором отдалении, а лошадь — еще дальше. Ре­зультаты данного эксперимента подтвердили один из компонентов теории Косслина, как это произошло и с тестом на зернистость пространственной среды. В данном эксперименте испытуемым было дано за­дание представить себе часы. Время, требующееся для реакции, было пропорциональным воображаемо­му расстоянию до часов и увеличивалось с увеличе­нием расстояния, в соответствии с гипотезой Коссли­на (Amorim & Stucchi, 1997).

Пилишин (Pylyshyn, 1981, 1984) выступил с кри­тикой данной теории умственных образов, развивая ранее высказанные им критические замечания. Он утверждал, что образы, функционирующие в особой среде, должны являться частью структуры организ­ма, и следовательно, не могут изменяться в зависи­мости от таких пропозициональных условий, как представления и цели. Если же образы изменяются, они также должны быть пропозициональными. Пи­лишин (Pylyshyn, 1984) подтвердил результаты ис­следований Косслина, Болла и Рейсера (Kosslyn, Ball and Reiser, 1978), согласно которым в процессе про­сматривания испытуемыми воображаемых ими карт время, требующееся для перемещения в воображе­нии из одного пункта в другой, прямо пропорцио­нально расстоянию между ними. Однако если испы­туемым предложить быстро переключить внимание с одного пункта на другой, зависимость не сохраня­ется. Если их попросить в своем воображении про­бежать из одного пункта в другой, они пересекают расстояние между ними быстрее, чем в случае вооб­ражаемой ходьбы. Поскольку характер воображения меняется в зависимости от инструкций, умственные образы не могут являться частью структуры организ­ма. Они должны носить пропозициональный харак­тер, а не являться независимой сущностью или про­цессом. Пилишин приходит к заключению, что умственные образы являются репрезентациями, от­ражающими реальность, однако без посредства спе­циальных репрезентационных систем. Используя данные, полученные в ходе исследований мозга ме­тодами позитронной эмиссионной томографии, Косслин (Kosslyn, 1994) утверждает, что (а) механиз­мы распознавания объектов в значительной степени составляют механизм формирования умственных об­разов, а эти образы помогают распознавать объекты, и что (б) умственные образы являются изобразитель­ными (картинными) и в то же время пропозицио­нальными.

Гарфилд (Garfield, 1988) утверждает, что пред­ставления и цели, о которых говорит Пилишин, дей­ствительно имеют большое значение, однако они, как и другие аттитюды, не являются локализованными в голове сущностями, которые должны порождать теории когнитивных событий. Скорее, такие когни-

90

тивные теории должны объяснять, каким образом в процессе взаимодействия человека со средой форми­руются представления и желания. Также подвергая сомнению вычислительные и/или репрезентацио-нальные теории (computational/representational theories), Патнэм (Putnam, 1975, 1988) продемонст­рировал, что значения представляют собой не плоды воображения (mental creations) в голове индивида, а отчасти являются продуктом физического и культур­ного окружения. Поскольку вычислительные теории предполагают наличие последовательностей симво­лов в разуме индивидуума, они должны объяснить, как эти символы связаны с миром; однако им это не удается, считает Лоорен де Йонг (Looren de Jong, 1995). «Компьютер не имеет доступа к вещам реаль­ного мира, обозначаемым посредством компьютер­ных репрезентаций» (р. 240). Основываясь на рабо­тах Патнэма и перенося анализ в область сравнения вычислительных и коннекционистских теорий (см. далее), Лоорен де Йонг встает на сторону коннекци-онистов. Он также приводит аргументы в пользу ре­ляционного концепта разума (relational concept of mind), аналогичного предлагаемому экологической психологией Гибсона (Gibson, глава 13, р. 374) и при­званного заменить собой как внутреннюю, так и внешнюю причинность (Looren de Jong, 1997).

Коннекционистские сети. Коннекционизм отхо­дит от основанной на правилах вычислительной си­стемы, в которой внутренне репрезентируемый мир не имеет прочной связи с реальным миром. Коннек­ционизм остается верным понятию репрезентаций, но предполагает, что эти репрезентации являются реакциями на входные сигналы из реального мира, взвешиваемые с целью их категоризации (Bechtel, 1990), или что они представляют собой образы, воз­никающие в результате нейронной активации, рас­пространяющейся из центральной сети смысловых структур (meaning structures) к периферийным структурам (Lundh, 1995).

Сторонники данной конструкции придают особую важность паттернам активации в сетях, аналогичных нейронным сетям, а не встроенным символам или правилам. Их теория предполагает, что комплексы узлов оказывают возбуждающее или тормозящее действие друг на друга и в результате их взаимосвя­зи образуют блок (unit). Узлы обладают иерархичес­кой структурой входов и выходов; одни из них при­нимают внешние входные сигналы, другие выпол­няют промежуточные (вспомогательные) функции, а третьи — посылают выходные сигналы другим уз­лам. Такие паттерны активации или сигналов, посы­лаемых одними узлами другим, подчиняются набо­ру правил (алгоритмов, как в компьютерном про­граммировании), определяющих мощность входных и выходных сигналов, передаваемых между узлами. В сетях хранятся репрезентации, такие как вид дере­ва или запах выпекаемого хлеба, в виде распределе­ния активированных узлов. Поскольку количество возможных паттернов огромно, запах и вид дерева

или даже два различных запаха не вступают в про­тиворечие друг с другом, за исключением случаев практически полного сходства.

Оказывать возбуждающее или тормозящее влия­ние друг на друга могут не только отдельные узлы, но и блоки ( units) — группы узлов, каждая из кото­рых производит собственный общий выходной сиг­нал, соответствующий результирующему весу всех входных сигналов, полученных от других узлов. Бло­ки организованы иерархическим образом,аналогич­ным иерархии узлов. Блоки обучаются алгоритму генерации выходного паттерна сигналов в ответ на входной паттерн сигналов из внешнего мира без не­обходимости следовать каким-либо встроенным пра­вилам. Согласно данной теории, поскольку огром­ное количество узлов функционирует одновремен­но и на различных уровнях организации, обработка носит параллельный, а не последовательный характер, в противоположность большинству поточных схем обработки информации (Balard, 1986; Hinton & Anderson, 1981; Holy oak & Thagard, 1990; McClelland et al, 1986; Rumelhart & McClelland, 1986; Smolensky, 1988). Смоленский (Smolensky, 1995) полагает, что ментальные репрезентации представляют собой век­торы, возникающие не в пределах узла, а в виде пат­терна активности, чьи свойства объясняют состав репрезентации без необходимости прибегать к при­чинно-следственным отношениям. Фодор (Fodor, 1997) считает, что в теории Смоленского неявно ис­пользуется структура «классической теории мен­тальных репрезентаций» без признания этого факта, а затем утверждается эффективность теории без классической структуры.

Одно возможное объяснение механизма обуче­ния сетей предполагает, что когда первоначальный выходной паттерн ошибочен, происходит его срав­нение с правильной реакцией. Благодаря цепи об­ратной связи узлы корректируются таким образом, чтобы в следующий раз паттерн сигналов был пра­вильным. Например, если вы пытаетесь выучить немецкое слово Naturwissenschaft (естествознание), но при этом у вас в голове всплывает Natur- wunderkeit, или вам вообще не удается удержать в голове эту форму, вы должны проверить ее написа­ние по словарю. Тогда в сети будет запущен процесс корректировки. После серии попыток и исправле­ний в сети будут сформированы все необходимые правильные алгоритмы. Следовательно, в сети, ко­торая не была запрограммирована в соответствии с правилами немецкого словообразования, будет вы­работана собственная программа, содержащаяся в узлах и блоках узлов. Тиенсон (Tienson, 1990) от­мечает, что нечто в процессе обратной связи долж­но изменять веса на адекватные, однако авторы дан­ной гипотезы не предлагают описания такого меха­низма, и остается неясным, каким образом он может функционировать.

Другой подход к коннекционистским сетям пред­ставляет собой форму «конструктивизма». Он гласит,

91

что нейронные структуры, на основе которых функ­ционируют когниции, не являются врожденными, а формируются в результате взаимодействия с окружа­ющей средой (Quartz, 1993). Заучивание алгоритмов, помимо модификации весов входных сигналов, вклю­чает также добавление новых структур. Эта конструк­тивистская теория «допускает, что среда, окружающая обучающиеся системы, играет центральную роль в конструировании репрезентаций, лежащих в основе способности этих систем к обучению в данном окру­жении» (р. 239)\ Автор утверждает, что такой конст­руктивистский подход, допускающий добавление но­вых связей и структур в процессе обучения, имеет важные преимущества перед теорией врожденных и жестко фиксированных структур PDP (распределен­ной параллельной обработки). По мере усложнения нейронной структуры в процессе обучения репрезен­тирующая способность сети возрастает, и могут воз­никать новые репрезентации. В подтверждение своей точки зрения автор ссылается на тридцатилетний опыт нейробиологических исследований, свидетель­ствующий о возрастании сложности нейронной орга­низации в ходе постнатального развития и адаптивно­сти этого процесса, оказывающей прямое влияние на структуру головного мозга.

Поскольку остается неясным, как мозг может ре­презентировать и обрабатывать символы, была пред­принята попытка представить на основе данной тео­рии модель, в соответствии с которой могут возни­кать репрезентации. Так, согласно этой модели, репрезентация слова Natunvissenschaft распределяет­ся в виде паттерна в пределах одного блока или меж­ду блоками, и его сохранение обусловлено силой вза­имосвязей. Этот паттерн взаимосвязей позволяет нам воспроизводить слово Naturwissenschaft. Прово­дя эксперименты, в которых форма предъявляемых слов оказывала влияние на опознание сходных форм слов («морфологическая преднастройка»), исследо­ватели сообщают, что результаты подтверждают кон-некционистскую точку зрения, согласно которой данный эффект объясняется характеристиками акти­визации коннекционистской сети, несмотря на отсут­ствие эксплицитной репрезентации словесных форм в данной сети (Rueckl et al.,1997).

Следует отметить, что коннекционистская теория расходится по данному вопросу с когнитивной ней­ропсихологией, настаивающей на том, что функции мозга должны быть локализованы, а коннекционизм практически не дает биологического объяснения ког-ниций (Kosslyn & Koenig, 1992). Коннекционистская теория также расходится с точкой зрения на когни­ции как основанные на правилах или символические репрезентации. Оппоненты коннекционизма утверж­дают, что его позиция является возвратом к ассоци-анизму в компьютерообразном облачении (Pinker & Mehler, 1988).

Динамические репрезентации. Данный подход (Port & van Gelder, 1995) разделяет представления о ментальных (внутренних) состояниях, но отвергает концепции манипулирования символами и коннек­ционистской обработки. Он гласит, что ментальные состояния представляют собой взаимоотношения мозг — среда, а также функции мозга. Сторонники данного подхода считают, что для того чтобы репре-зентационные свойства биологического поведения обрели стабильность, требуется время, и следова­тельно, время является неотъемлемым свойством такого поведения. Как символические, так и коннек-ционистские репрезентации рассматриваются как статичные дискретные вещи, что несовместимо с не­прерывным временным характером биологических событий. Именно динамические временные измене­ния координируют тело и среду, благодаря чему об­разуются значения, а значения определяют менталь­ные состояния. Такие ментальные состояния, как, например, память или восприятие, не предполагают наличия внутреннего набора символов для внешне­го объекта, а являются «динамической репрезентаци­ей», специфической для события окружающего мира. Нервная система поддерживает отношения орга­низм-среда, однако она не порождает и не репрезен­тирует их. Это подтверждается тем фактом, доказы­вают сторонники данного подхода, что у биологичес­ких видов, обладающих совершенно различными нейронными структурами, наблюдаются функцио­нально эквивалентные формы поведения. Источни­ком вдохновения для данного подхода явились рабо­ты Гибсона (глава 13, с. 328) по экологическому вос­приятию, свидетельствующие о том, что среда обеспечивает информацию о значащих событиях, когда такие события происходят во взаимодействии организма и среды.

Память

Память как хранилище и как обработка данных.

Один из важнейших экспериментов не только для понимания феномена памяти, но и для когнитивной психологии в целом был проведен Стернбергом (Sternberg, 1966, 1969), изучавшим мысленное ска­нирование (mental scanning) объектов в памяти. Он просил испытуемых запомнить список слогов или цифр, а затем предъявлял им еще один слог или циф­ру. Их задачей было как можно скорее определить, относится ли данный слог или цифра к заученному ими списку, и соответственно ответить «да» или «нет». Стернберг обнаружил, что чем длиннее был список, тем большим было время реакции испытуе­мых, независимо от того, содержался ли конт­рольный слог в списке или нет. Он пришел к заклю­чению, что поиск в памяти предполагает серию по­следовательных сравнений нового элемента с

2 Заметьте, что автор делает акцент на окружении нервной системы (nervous system) и обучаемости нервной систе­мы, а не индивидуума.

92

каждым из содержащихся в памяти и продолжается до конца списка даже в том случае, если соответствие найдено. Но зачем продолжать сканирование после того, как соответствие обнаружено? Возможный от­вет содержался в более детальных данных его экспе­риментов: добавление каждого нового пункта к спис­ку увеличивало время реакции на 38 миллисекунд, что дает скорость сканирования от 25 до 30 пунктов в секунду. Благодаря такой большой скорости скани­рования, вероятно, является более эффективным пройти по всему списку, прежде чем решить «да» или «нет», чем делать это после каждого сравнения. Дан­ный результат противоречил ожиданиям и не мог быть получен каким-либо иным способом, кроме эк­сперимента. Стернберг составил схему, отображаю­щую поток информации между запоминаемым спис­ком и тестовым пунктом, и согласовал ее с линейным уравнением, описывающим эти соотношения. Пред­ложенная им теория оказала значительное влияние на когнитивную психологию и положила начало многочисленным экспериментам, преследующим цель проверки данной теории.

Многие когнитивисты рассматривают память как состоящую из двух типов хранилищ. В одном из них хранятся данные кратковременной, а в другом — дол­говременной памяти. Когда мы слышим имя челове­ка, с которым только что познакомились, имя попа­дает в сенсорное хранилище, а оттуда перемещается в краткосрочное хранилище, когда мы внутренне по­вторяем его, чтобы использовать снова. Если мы не осуществляем этого внутреннего повторения и не используем имя, информация о нем быстро затухает или замещается новой информацией в кратковре­менном хранилище. Если мы связываем новое имя с кем-то или чем-то нам уже известным, оно может переместиться в долговременное хранилище. Про­должение внутреннего повторения или использова­ния имени также может привести к такому переме­щению. Содержимое кратковременного хранилища кодируется в звуках, а долговременного — в значе­ниях. Извлечение информации из долговременного хранилища часто бывает более замедленным вслед­ствие огромного количества содержащейся в нем информации, среди которой необходимо осуще­ствить поиск. Кроме того, часто предполагается, что дополнительное кратковременное хранилище содер­жит сенсорную информацию.

Классический эксперимент, призванный продемон­стрировать постоянное и неизменное сохранение дан­ных опыта в памяти, был проведен Пенфилдом (Penfild, 1958a, 1958b), нейрохирургом Монреаль­ского неврологического института. Он проводил элек­трическую стимуляцию различных участков поверх­ности коры головного мозга у больных эпилепсией со вскрытой для операций черепной коробкой. Пенфилд использовал только местный наркоз черепа, так что скальп, череп и мозг были нечувствительны к прикос­новению и даже хирургическому вмешательству, од­нако пациенты находились в бодрствующем состоя-

нии и могли сообщать о своих ощущениях при элект­рической стимуляции. Некоторые замечания пациен­тов описывали чисто биологические ощущения, такие как покалывание или онемение в тех или иных частях тела. Другие носили психологический характер, как, например, зрительные сцены или воспоминания о прошлых событиях. Третьи ограничивались звуковы­ми, цветовыми и тактильными ощущениями. Скиннер (Skinner, 1963) считает, что

«...легче предположить, что при этом вызыва­ется само поведение видения, слышания и т. д., чем то, что активизируется некая копия предше­ствующих средовых событий, которую испытуе­мый в этот момент видит или слышит. В обоих слу­чаях следует предположить, что при этом имеет место поведение, аналогичное реакции на исход­ные события, — испытуемый видит или слышит, — однако предположение о воспроизведении со­бытий, воспринимаемых зрением или слухом, яв­ляется излишним усложнением» (р. 955).

Всего реагировало на экспериментальное воздей­ствие менее 8% пациентов, причем часть из них, ве­роятно, сообщали о реконструируемых событиях, а не о воспоминаниях. Большинство отчетов были ту­манными. Серьезным недостатком процедуры явля­лось отсутствие независимых наблюдателей, которые могли бы проверить точность наблюдений и описа­ний Пенфилда. Валенстайн (Valenstein, 1973) отме­чает: «Создается впечатление, что помещение элект­родов на специфические участки мозга с неизбежно­стью вызывает те или иные формы поведения. Однако те, кто участвовал в данных исследованиях, определенно могут сказать, что это не так» (р. 87).

Была предложена альтернатива двухуровневой (или трехуровневой, если включать сенсорное храни­лище) теории памяти, утверждающая, что память функционирует в соответствии с последовательнос­тью стадий обработки информации (Craik & Lockhart, 1972). На первой стадии такая информация, как имя, которое мы слышим при встрече с человеком, обраба­тывается в соответствии с воспринимаемыми акусти­ческими (звуковыми) характеристиками. На следую­щей стадии происходит обработка семантической со­ставляющей в соответствии с тем значением, которое мы придаем полученной информации. При переходе на более глубокие уровни обработки информация приводится в соответствие с организованным комп­лексом знания. Например, имя нового знакомого на­чинает означать члена команды по боулингу, чье вы­сокое мастерство становится важным для успеха всей команды. Если двухуровневая теория гласит, что ин­формация переходит из кратковременной в долговре­менную память благодаря заучиванию наизусть, то теория стадий обработки утверждает, что для сохра­нения в памяти существенным оказывается осмыслен­ное и организованное внутреннее повторение новой информации в процессе ее обработки.

93

Согласно другой теории памяти, память состоит из (а) процедурной памяти, обеспечивающей связь между стимулами и реакциями, включая взаимосвя­зи комплексных стимулов; (б) семантической памя­ти, позволяющей иметь внутренние репрезентации и обработанные конструкции (manipulative constructions) мира и (в) эпизодической памяти, по­зволяющей индивидууму сохранять воспоминания о личном опыте и возвращаться в памяти назад для просмотра воспоминаний. Далее эта теория предпо­лагает три рода отношений: (а) процедурная память независима от остальных двух, тогда как семантичес­кая память до некоторой степени привязана к про­цедурной памяти, а эпизодическая — и к той и к дру­гой; (б) каждый тип памяти связан с определенной формой осознавания — процедурная с неосознавани-ем (non-awareness), семантическая — с осознаванием и эпизодическая — самоосознаванием; и (в) каждая из систем памяти является частью отдельной ней­ронной системы, имеющей свою собственную эволю­цию (Tulving, 1985)3 . Поскольку позитронная эмис­сионная томограмма показала, что более интенсив­ный кровоток в правой части расширенной лимбической системы мозга связан с новой, в проти­вовес знакомой информации, а также в определен­ных участках мозга — со сложными изображениями, Тулвинг и его коллеги (Tulving et al.,1994) пришли к выводу, что в соответствующих участках мозга рас­положены сети, кодирующие визуальные / простран­ственные новые стимулы. Проведя обзор литерату­ры, описывающей, каким образом четыре системы памяти справляются с четырьмя типами диссоциа­ции, Тулвинг (Tulving, 1996) находит свидетельства в пользу существования множественных систем дол­говременной памяти и их нейронной основы.

Конструкт разума часто рассматривается как про­странственный; при этом различные элементы памя­ти располагаются в отдельных точках этого про­странства. Поскольку воспоминания, предположи­тельно, хранящиеся в долговременной памяти, отличаются значительным разнообразием — навыки катания на роликовых коньках, названия улиц род­ного города, рецепты приготовления печенья, коман­ды компьютерных программ, речевые навыки и т. д. -маловероятно, что все они сохраняются в одной и той же форме. А предположение о том, что информация попадает в долговременную память благодаря внут­реннему повторению, игнорирует тот факт, что и без такого повторения человек в течение длительного времени способен помнить подробности собственной свадьбы или основную сюжетную линию художе­ственного фильма.

Пытаясь разрешить ряд возникающих проблем, некоторые исследователи памяти обратились к тео­риям PDP (распределенной параллельной обработ­ки). Хотя данная модель также предполагает нали­чие пространственных характеристик памяти, со­гласно ей различные компоненты памяти имеют различную пространственную локализацию. Теория PDP предполагает, что у человека обработка инфор­мации, как правило, осуществляется параллельно, а не в соответствии с линейной или последовательной сменой стадий. Согласно предложенной Мак-Клел-ландом (McClelland, 1981, 1986) теории PDP, науче­ние — это процесс укрепления связей между сохра­няемыми в памяти блоками, в совокупности со­ставляющими репрезентацию целостного события. В процессе вспоминания осуществляется доступ к одному или нескольким блокам, каждый из которых содержит репрезентацию связанных между собою вещей, которые, в свою очередь, активизируют дру­гие блоки, участвующие в процессе целостного из­влечения из памяти. Такой тип памяти и характер извлечения требует наличия единственного ключево­го признака (cue) либо нескольких частичных или даже ошибочных признаков для активизации памя­ти. При последовательном характере обработки единственный неверный признак делал бы извлече­ние невозможным. Параллельная обработка, соглас­но данной теории, также позволяет восполнять недо­стающую информацию — не благодаря знанию о дан­ной конкретной вещи, а благодаря сохраняемой в памяти информации аналогичного типа о других ве­щах. Данный тип памяти также обладает достаточной гибкостью, позволяющей каждому человеку хранить и извлекать самую разнообразную, уникальную для него информацию, а кроме того, такая модель объяс­няет факт хранения информации в долговременной памяти без повторения. Поскольку адаптивные сети свободны от традиционных медиаторов и репрезен­таций, они просто адаптируются в соответствии с историческими условиями отбора.

Эстес (Estes, 1980) провел обзор исследований, ав­торы которых выступают в пользу аналогии между компьютерной и кратковременной человеческой па­мятью. Он рассматривает шесть пунктов, по которым компьютерная память сопоставляется с человеческой, и находит существенные различия по всем пунктам. В целом, разница состоит в том, что компьютеры от­личает высокая скорость доступа и точность воспро­изведения, тогда как для человеческой памяти харак­терны «робастность» («robust») и универсальность. У людей не возникает необходимости в такой быстроте и точности, какой достигают компьютеры, однако со-

3 Некоторые представители когнитивизма выделяют весьма внушительное количество типов памяти. Так, Нейворт (Neiworth, 1995) перечисляет долговременную, кратковременную, рабочую (оперативную), справочную, процедурную, декларативную, эпизодическую, семантическую, имплицитную и эксплицитную память. Это напоминает способ, каким Кларк Халл продолжал умножать количество гипотетических внутренних побуждений, так чтобы они соответствовали разнообразию получаемых им экспериментальных данных, а предшествующее ему поколение психологов множило число инстинктов.

94

храняемая ими информация обеспечивает быструю адаптацию к условиям окружающей среды. Далее,

«...чем больше мы узнаем о человеческой па­мяти, тем меньше наши знания о ней вписывают­ся в стереотипное представление о простом хра­нилище. Вероятно, наша память мало чем напо­минает склад, библиотеку или запоминающее устройство на магнитных сердечниках (core memory) — место, куда информация помещается и где она хранится до тех пор, пока не окажется востребованной; человеческая память скорее представляет собой сложную динамическую си­стему, которая может в любой момент времени предоставлять нам информацию об отдельных событиях или объектах, связанных с нашим пред­шествующим опытом. Фактически мы вообще не может говорить о том, что человеческая память в буквальном смысле хранит что-либо; она просто изменяется, являясь функцией опыта. Аналогия с хранилищем... может оказаться даже вредной при определении целей, на которыхдолжны быть сконцентрированы усилия исследователей, или при размышлении о том, каким образом челове­ческая интеллектуальная функция в целом может быть усовершенствована» (р. 68).

Альтернативные направления. Согласно мнению Дженкинса (Jenkins, 1981), для того чтобы предсказать поведение субъекта, необходимо знать его цели, харак­тер задачи и окружающей его обстановки и, что наибо­лее важно, операциональные или личностные характе­ристики («управляющие структуры»). Однако теоре­тики когнитивизма обычно используют схемы последовательности операций вместо того, чтобы пы­таться определить операциональные характеристики субъекта, которые практически никогда ими не моде­лируются. Без учета этих операциональных характери­стик, утверждает Дженкинс, число альтернативных воз­можностей выполнения конкретной задачи становит­ся почти бесконечным, так что теоретические вопросы остаются без ответа. Когнитивные теории разума прак­тически представляют собой модели конкретных спо­собов выполнения субъектом тех или иных задач. При появлении новых данных или новых задач ментальную модель оказывается необходимым укомплектовывать «новыми воспоминаниями, новыми функциями и т. д., пока она не становится столь громоздкой, что от нее в конце концов приходится отказаться» (р. 216-217), и так продолжается бесконечно. «Мы попусту тратим время, пытаясь получить общую модель путем созда­ния многочисленных мелкомасштабных моделей вы­полнения частных (и произвольно выбранных) лабора­торных заданий» (р. 217).

Дженкинс приводит примеры экспериментов, пы­таясь доказать, что предлагая испытуемым глупые или бессмысленные задачи, мы вынуждаем их вести себя соответственно. «...Если мы проводим глупые

эксперименты, мы приходим к глупым теориям. Эти глупые теории кажутся нам верными, поскольку ис­пытуемые могут вести себя настолько глупо, на­сколько мы того от них требуем» (р. 219). Он отме­чает, что даже некоторые классические экспери­менты являются иллюстрацией данного принципа. В исследованиях Торндайка кошки, помещенные в «проблемный ящик», действуют исключительно пу­тем проб и ошибок, поскольку это единственная воз­можность, которую оставляют им условия экспери­мента. В экспериментах Келера обезьяны решают проблемы «посредством инсайта», поскольку ника­кой другой возможности экспериментальная ситуа­ция им не предоставляет. Аналогичным образом у Халла крысы усваивают подкрепляемые реакции, приводящие к ослаблению внутренних побуждений, а у Толмена они научаются посредством когнитив­ных карт, в силу ограничений, накладываемых в каж­дом случае на условия эксперимента. В подтвержде­ние своей точки зрения Дженкинс ссылается на ис­следования, свидетельствующие о том, в сколь ограниченных пределах мы можем распространять результаты, полученные в ходе одного эксперимен­та, на другой. В лучшем случае мы можем делать обобщения, распространяемые лишь на незначитель­но отличающиеся от исходных классы событий.

Небольшой экскурс в историю указывает нам и на другие проблемы. Пытаясь прийти к пониманию ос­новных принципов, лежащих в основе обучения и памяти, Эббингауз ввел метод заучивания бессмыс­ленных слогов как наиболее элементарных единиц информации, которые он только мог представить. Эти бессмысленные слоги явились воплощением представлений английских эмпириков-ассоцианис-тов об атомах разума. Слоги устраняли контекст, а также операциональные характеристики и влияние предыдущего опыта, полученного в эксперименталь­ной ситуации. Аналогично последователи Уотсона и методологического бихевиоризма полагали, что если им удастся досконально изучить условные реакции, они в конце концов смогут перейти к изучению наи­более сложных форм человеческого поведения. Од­нако психологи-системщики и инженерные психоло­ги продемонстрировали, что для того чтобы достичь успеха в усовершенствовании сложных систем, необ­ходимо сначала научиться управлять условием, огра­ничивающим наибольшую вариацию. Влияние на второстепенные источники не может дать эффекта, пока нам не удастся контролировать основные. Тем не менее господствующим операциональным прин­ципом в психологии стала противоположная, идущая от английского эмпиризма к бихевиоризму и когни-тивизму точка зрения, согласно которой мы должны сначала изучить простейшие, поддающиеся анализу элементы и постепенно переходить к более сложным формам поведения. В силу этого обстоятельства про­гресс психологии оказался весьма скромным. Джен­кинс настаивает на том, что мы должны отказаться от данного подхода, поскольку «для того чтобы изу-

95

чать сложные формы отношений, необходимо рас­сматривать такое количество элементов, которое до­статочно для формирования данных типов отноше­ний» (Jenkins, 1981, р. 225).

Осуществив широкомасштабную программу иссле­дований, Дженкинс (Jenkins, 1974,1981; Jenkins, Wald & Pittenger, 1978; Pittenger & Jenkins, 1979) продемон­стрировал, что запоминание находится во взаимозави­симости с контекстом, включающим ситуацию, в ко­торой происходит запоминание, задачу, стоящую пе­ред запоминающим лицом, его знания и навыки, а также его представления и убеждения. Источники представлений и убеждений индивидуума, как и свой­ственные ему способы структурирования опыта, так­же имеют большое значение. Кроме того, «мы не мо­жем рассматривать память, не рассматривая инструк­ции экспериментатора, восприятие, понимание, операции логического вывода и решения задач, а так­же все другие процессы, участвующие в конструиро­вании событий» (Jenkins, 1974, р. 794). «Память — это не прямоугольник в блок-схеме последовательнос­ти операций» (р. 794, курсив автора). Чтобы ответить на вопросы, касающиеся памяти, мы должны опреде­лить, какие виды ее анализа будут наиболее адекват­ными для конкретной цели исследования или спосо­ба понимания происходящего, а также какого рода события представляют для нас интерес.

Уоткинс (Watkins, 1990) утверждает, что поиск гипотетических медиаторов памяти непродуктивен. Под медиаторами понимаются либо хранилища, либо следы, оставляемые в мозге исходными событи­ями. Медиационизм (mediationism) порождает мно­жество теорий, представляющих интерес почти ис­ключительно для тех, кто их выдвигает, и редко от­брасываемых до тех пор, пока их авторы не сходят со сцены. Эти теории, считает Уоткинс, претендуют на уровень сложности, которым не могут адекватно опе­рировать экспериментальные методики исследова­ний. Он рекомендует процедуру, использованную им в собственных исследованиях памяти, в соответствии с которой память рассматривается как функция (а) среды и «состояния души» («state of mind») запоми­нающего лица и (б) его личной истории. Данный под­ход, утверждает Уоткинс, ведет к постановке «пря­мых» («straightforward») исследовательских вопро­сов и получению результатов, обладающих свойством кумулятивное™ (accumulative). Такой подход будет принципиально отличаться от суще­ствующего положения дел, при котором существует множество теорий, в то время как результаты иссле­дований никак не соотносятся между собой. Следуя предложенным Уоткинсом рекомендациям, некото­рые исследователи памяти обратились к изучению естественных условий, в которых функционирует память (см. работу Найссера: Neisser, 1982, содержа­щую обзор этих исследований).

Семантические сети

Данная модель (Anderson, 1983; Collins & Loftus, 1975; Meyer & Schvaneveldt, 1971) основана на пред­положении, согласно которому знание состоит из ас­социаций. Эти ассоциации помещаются в узлах, свя­занных между собой с различной степенью силы. Слово «подушка» имеет более сильную связь со сло­вом «кровать», чем со словом «дверь», тогда как сло­ва «голова» и «простыня» имеют с первым связи средней силы. «Кровать», «подушка» и «простыня» могут являться частью сети взаимосвязей, в которой «подушка» занимает центральное положение, и в различной степени обладать активизирующей силой. Другим примером семантических ассоциаций могут служить «где здесь» (хороший ресторан) и «пляжное солнце»*. Информация о сходстве может усилить имеющуюся ассоциацию или способствовать возник­новению новой. Так, если ребенок узнает, как звук «в» произносится в словах «здравый», «здорово», «поздравить» и что все они связаны со словом «здо­ровье», ему, возможно, будет легче образовать и но­вую связь: например, что слово «здравствуйте» пи­шется с «в» после «а», хотя эта буква и не читается.

Лицам с болезнью Альцгеймера, участвовавшим в Балтиморском лонгитюдном исследовании старения (Baltimore Longitudinal Study of Aging), было дано задание назвать как можно больше слов за 60 секунд — либо названий фруктов и овощей (закрытые катего­рии), либо слов, начинающихся с букв Ф, А, или С (открытые категории). За 2'/2 года до предположи­тельного времени наступления болезни им удалось придумать меньше слов, относящихся к закрытым категориям (в особенности названий малоизвестных фруктов и овощей), чем здоровым испытуемым, од­нако по количеству слов, относящихся к открытым категориям, они не уступали здоровым. Мы можем предположить, что способность к формированию ма­лораспространенных ассоциаций в семантических сетях подвержена изменению на ранних стадиях бо­лезни, и данный показатель может быть использован с целью ранней диагностики заболевания (Weingartner et al., 1993). Шварц и его коллеги (Schwartz et al., 1996) предъявляли страдающим бо­лезнью Альцгеймера (с деменцией в легкой и уме­ренной форме) последовательности отдельных слов на экране компьютера. Слова относились к объектам, которые испытуемые могли себе представить (а не к абстрактным категориям). В качестве контрольной группы выступали здоровые лица пожилого возрас­та и учащиеся колледжа. Перед появлением слов на экране экспериментатор устно называл категорию. Задачей испытуемых было определить, относится ли слово к данной категории или нет, и указать ответ на­жатием правой или левой кнопки. Измерения време­ни реакции и электрической активности мозга (выз­ванных потенциалов) показали, что между результа-

* «where is» (a good restaurant) и «sand-beach-sun»; поскольку на английском языке оба элемента рифмуются, воз­можно, они являются строками из известного стихотворения или песни. — Примеч. пер.

96

тами испытуемых, страдающих болезнью Альцгейме-ра, по крайней мере, при легкой форме слабоумия, и здоровыми испытуемыми не наблюдалось суще­ственных различий, и, следовательно, свидетельство­вали об отсутствии явных нарушений в семантичес­ких сетях больных, обычно предполагавшихся ранее.

Продукционные системы

Данные системы основаны на правилах имплика­ции («если — то»), как, например: «если плату за обу­чение опять поднимут, (то) я, наверное, не смогу за­писаться на следующий семестр...». Этот тип правил уже давно используется в логических системах и стал предметом интереса когнитивной психологии вслед­ствие предположения, что долговременное хранили­ще памяти содержит большое количество правил «если — то», тогда как хранилище оперативной памя­ти содержит информацию, которая обрабатывается в настоящий момент. Оперативная память (а) получа­ет информацию о том, что плата за обучение может быть повышена, (б) производит в долговременной памяти поиск соответствующего правила «если» и (с) формирует соответствующее заключение — «то», что записаться на данный курс, вероятно, окажется невоз­можным. В случаях, когда возможен более чем один вариант, оперативная память отбирает наилучший. Продукционные системы эффективны при анализе таких видов деятельности, как игры, — шахматы, лю­бимый пример когнитивистов, — а также поиск неис­правностей в механическом и электронном оборудо­вании. Данная модель применялась также при реше­нии задач (Newell & Simon, 1972), а кроме того и по отношению к другим — как когнитивным, так и неког­нитивным формам поведения; примером первого яв­ляется научение, а второго — оперантное обусловли­вание у животных (Holland et al., 1986). Томпсон и Манн (Thompson & Mann, 1995) показали, что вос­принимаемая испытуемыми степень необходимости условия зависит от того, представлено ли им выска­зывание в форме «А только тогда, если Б» или «если А, то Б». Восприятие формы высказывания, а не толь­ко логическое отношение, также является важной пе­ременной. Авторы приходят к заключению, что пред­ставляется маловероятным, чтобы различные задачи на логические рассуждения опосредовались одним и тем же механизмом.

Психолингвистика

Важной вехой на пути развития данной области явились работы Хомского (Chomsky, 1957, 1965), лингвиста из Массачусетского Технологического Института (MIT). Хомский утверждал, что в каждом человеке генетически заложена универсальная фор­ма грамматики. По мере взросления ребенка грамма­тическая форма разворачивается и модифицируется языковым сообществом, к которому он принадлежит. Этим объясняется определенное структурное сход­ство всех языков. Работы Хомского стимулировали

многочисленные исследования в области языкового развития. Эти исследования показали, что конструкт врожденно порождаемой грамматики (innately generated grammar) не соответствует моделям рече­вой деятельности (performance models) (Smith, 1982); они также не выявили четкой последовательности в овладении грамматикой, как и каких-либо универ­сальных принципов иного рода (Schlesinger, 1984, цит. по Eysenck & Кеапе, 1990). В то же время они показали, что процесс языкового развития более сложней, чем полагал Хомский, и в высшей степени индивидуализирован. Темпы развития и последова­тельность овладения грамматическими структурами варьируются от ребенка к ребенку. Развитие синтак­сиса находится во взаимозависимости с контекстом, памятью и другими факторами (Lachman, Lachman & Butterfield, 1979). Полученные результаты согла­суются с концепцией психолингвистики, предложен­ной Кантором (Kantor, 1928, 1977), утверждавшим, что живой язык не является набором статических структур, таких как слова или фонемы, которые кон­струирует лингвист, как не является он и передачей символов от одного разума другому. Язык — это ин­терактивный процесс, разворачивающийся между говорящим и слушающим, и включающий референ­ты (вещи, обозначаемые словами), жесты, интона­ции, контекст, предыдущие высказывания и знание говорящего об уровне понимания слушающего. Все эти факторы непрерывно изменяются по мере того, как развивается дискурс, а говорящий и слушающий меняются ролями. Аналогичной точки зрения при­держивается Гарфилд (Garfield, 1990a), считающий, что язык состоит не только из информации, содержа­щейся в высказываниях, но также и из того,

«.. .что предполагается социальным контекстом и соответствующими конвенциями, определяющими рамки, в которых осуществляется дискурс и кото­рые способствуют передаче информации и вос­приятию ее реципиентами... Он включает учитыва-ние импликативной формы, предположительных мотивов, стереотипных интеракций, этикета и бес­конечной паутины подобных внелингвистических обстоятельств, которые, тем не менее, определя-ютзначимость лингвистических событий, подлежа­щих пониманию участниками дискурса» (р. 13).

Хотя в настоящее время теория Хомского не име­ет большого веса в психологии, она послужила сти­мулом для широкомасштабных психолингвистичес­ких исследований.

Зейденберг (Seidenberg, 1997) полагает, что врож­денные способности к овладению языком могут про­являться в форме «предпочтений или восприимчи­вости по отношению к определенного типа информа­ции, содержащейся в средовых событиях, таких как речь (language)» (p. 1603), а не в изначально зало­женном грамматическом знании. Как он считает, раз-

97

нообразные источники указывают на то, что органи­зация мозга может ограничивать способы, посред­ством которых мы изучаем язык, но не определяет принципов овладения языком и его использования.

Искусственный интеллект

Корни данного подхода отчасти восходят к рабо­там Тьюринга (Turing, 1950), английского математи­ка, предложившего тест для определения того, обла­дает ли компьютер человеческим интеллектом. Ин­тервьюер с заранее заготовленным списком вопросов предлагает их компьютеру и человеку, которых он не видит. Человек, как и компьютер, выводит свои от­веты на экран и старается отвечать добросовестно, пытаясь убедить интервьюера, что он является чело­веческим существом. Компьютер отвечает на основе программы, спроектированной так, чтобы ответы по своей форме напоминали ответы, типичные для лю­дей. Если интервьюер не сможет регулярно и пра­вильно отличать ответы человека от компьютера в серии тестов, это означает, что компьютер прошел «тест Тьюринга» и считается обладающим человечес­ким интеллектом. Критики могут возразить на это, что успешное прохождение теста будет свидетель­ствовать лишь о возможности имитации машиной человеческого интеллекта, но не о тождественности с ним. Сторонники же искусственного интеллекта утверждают, что оба в этом случае фактически идентичны: машинный интеллект (по своему харак­теру) является человеческим интеллектом, а челове­ческий — машинным. Философ Сёрль (Searle, 1990, 1992) утверждает, что как люди, так и машины ма­нипулируют символами, но что лишь люди придают символам значения. Он полагает, что биологический мозг производит психологические события и исполь­зует ряд аналогий для демонстрации того, что собы­тия мозга отличаются от компьютерных событий. Например, «вы не можете завести машину с помо­щью компьютерной имитации процесса окисления бензина... Представляется очевидным, что аналогич­ным образом имитация когнитивной способности (cognition) не сможет произвести те же эффекты, что и нейробиологический субстрат когнитивной способ­ности» (1990, р. 29).

В наиболее ранних эмпирических исследованиях, посвященных данному вопросу, проведенных Ньюэл-лом и Саймоном (Newell & Simon, 1961), испытуе­мых просили думать вслух, решая задачи по симво­лической логике. На основании этих исследований авторы разработали машинные программы, повторя­ющие аналогичные процедуры. Поскольку один объект сравнения мог имитировать деятельность другого, они пришли к заключению, что деятельнос­тью как компьютеров, так и людей управляют одни и те же принципы. Вслед за этим удалось смодели­ровать выполнение других интеллектуальных задач, таких как формирование понятий (Gregg & Simon, 1967) и вербальное научение (Feigenbaum, 1970). Машинные программы требовали, однако, специаль-

ного программирования для каждой отдельной зада­чи и не могли использовать единые базовые принци­пы для решения разнообразных задач, как это свой­ственно людям. Чтобы устранить этот недостаток, Саймон и Ньюэлл (Simon & Newell, 1964, 1971) раз­работали программу Общего Решателя Задач (ОРЗ), позволяющего выводить логические доказательства, решать криптографические задачи и играть в шахма­ты. По аналогии с особенностями человеческой ин­теллектуальной деятельности данная программа не была ориентирована на решение специфического рода задач, а могла использоваться для решения са­мых разнообразных задач. При игре в шахматы про­грамма работала на основе дерева решений, в кото­ром оценивались альтернативные варианты ходов и последствия каждого из них. Каждое решение или подцель вели к новому процессу решения.

Саймон и Ньюэлл, в отличие от ряда других сто­ронников теории искусственного интеллекта (ИИ), не считают, что люди подобны компьютерам, а ско­рее, что компьютеры могут быть запрограммирова­ны таким образом, чтобы функционировать подобно людям. Они используют блок-схемы последователь­ности операций для графического представления ги­потетических психических структур. Степень соот­ветствия между функционированием машинной программы и человека показывает, в какой степени ре­ализован искусственный интеллект. Согласно точке зрения Вейценбаума (Weizenbaum, 1976), специали­ста по компьютерам из Массачусетского Технологичес­кого Института (MIT), Общий Решатель Задач — это язык программирования, который может быть ис­пользован для написания программ, направленных на выполнение специфических задач, а не общая те­ория. Если его и можно назвать интеллектом, то этот интеллект совершенно отличен от человеческого, принимающего во внимание контекст. Другой специ­алист по компьютерам, Курцвайл (Kurzweil, 1985), отрицает, что искусственный интеллект, созданный Саймоном и Ньюэллом, моделирует человеческий интеллект. То, что машинные программы действуют на основе алгоритма, еще не означает, что тот же са­мый алгоритм используется мозгом, а только то, что он может быть тем же самым. Мы должны, считает он, продолжать развивать машинный интеллект для отведенных ему собственных задач. Когда компьюте­ры смогут обрабатывать информацию параллельно, а не последовательно, это достижение приблизит нас к сложным системам, подобным функциям мозга.

Кэмпбелл (Campbell, 1989), автор научно-попу­лярных книг, замечает, что системам ИИ (искусст­венного интеллекта) для эффективной работы недо­статочно опоры на одни только продукционные пра­вила, особенно при распознавании образов. Очевидно, пишет он, что люди не действуют на ос­нове правил, как это делают компьютеры, даже в тех случаях, когда они пытаются использовать логичес­кие рассуждения. Вместо этого они, по-видимому, ис­пользуют накопленные ими знания и опыт для на-

98

хождения удовлетворяющего их решения. Он счита­ет коннекционизм более эффективным подходом, чем искусственный интеллект.

Проведя обзор литературы по ИИ, Дрейфус и Дрейфус (Dreyfus & Dreyfus, 1986) приходят к за­ключению, что ИИ не оправдал возложенных на него ожиданий, и нет никаких свидетельств в пользу того, что это когда-либо может произойти. Сегодня лишь немногие сторонники теории ИИ утверждают, что машинные программы моделируют человеческое мышление. Они просто пытаются писать программы, способные выполнять интеллектуальные задачи, сто­ящие перед людьми, такие как перевод с одного язы­ка на другой или игра в шахматы. Однако даже та­кие машинные программы перевода текстов, как «Systran», используемый Европейской комиссией, могут предложить лишь приблизительный вариант перевода, так что заинтересованной стороне предо­ставляется право решать, не попробовать ли добить­ся более точного результата, прибегнув к помощи специалистов (Browning, 1996).

Когнитивная нейронаука

Одним из первых технических методов, использу­емых для изучения тончайших биологических ком­понентов психологических реакций, была электро­миография (ЭМГ). Данный метод позволяет изме­рять электрический потенциал, генерируемый в мышцах, — показатель, используемый для определе­ния уровня активации мышцы или мышечной груп­пы, когда испытуемый представляет себе виды дея­тельности, в которых задействуются данные мышцы. Так, например, электрический потенциал генериро­вался мышцами руки, когда человек представлял себе поднятие веса, мышцами языка — при внутрен­ней речи, глазными мышцами — при зрительном представлении и мышцами предплечий — при пред­ставлениях у глухонемых (Jacobson, 1932; Мах, 1937). Когда испытуемые находились в состоянии полной релаксации и электрические потенциалы в мышцах не генерировались, испытуемым было труд­но представить себе что-либо (Jacobson, 1930, 1932). Шоу (Shaw, 1938) не смог получить данные о лока­лизации этих потенциалов, однако он сообщает об повышенных потенциалах действия во всех мышеч­ных группах в процессе воображения. Некоторые исследователи на основе данных результатов предпо­ложили, что такие слабо проявляющиеся на внешнем уровне действия, как воображение, также представ­ляют собой поведение в форме едва различимых мы­шечных движений, а не нечто, считающееся чисто психическим. Данную точку зрения отражает, напри­мер, высказывание: «Поскольку мышцы рук являют­ся центральными для механизма речи у глухих, по­лученные нами результаты подтверждают бихевио­ристскую формулировку моторной теории сознания» (Мах, р. 337). Шоу (Shaw, 1938) считает мышечные движения в процессе воображения остаточными сле­дами исходной реакции: «Во время оживления оста-

точной реакции мы можем ожидать проявления лю­бого рода мышечной активности, сопровождающей исходную реакцию» (р. 215). Когнитивисты же, на­против, считают, что эксперименты с использовани­ем ЭМГ свидетельствуют о функционировании разу­ма. Касиоппо и Петти (Cacioppo & Petty, 1981) с по­мощью ЭМГ пытались показать, как мышечные движения сопровождают умственную обработку ин­формации и дополняют вербальные и другие пове­денческие измерения разума. Вдобавок к допущению дуализма «разум—тело» или «мозг—тело» они рас­сматривают скелетно-мышечные реакции «как вход в нервно-мышечные пути, связывающий мозг с вне­шним окружением» (р. 454).

Касиоппо и Петти (Cacioppo & Petty, 1981) прове­ли серию экспериментов с целью продемонстрировать данный характер отношений. В одном из них задачей испытуемых было определить, напечатано ли слово только заглавными буквами или описывает ли прила­гательное их самих (self-descriptive). Для выполнения второй задачи испытуемые должны были сравнить значение слова с образом себя, тогда как для выпол­нения первой им нужно было только обратить внима­ние на внешний вид букв. После исчезновения стиму­лов они должны были нажать кнопку, соответствую­щую ответу «да» или «нет». Ожидалось, что задача на самоописание потребует большего количества внут­ренних речевых ассоциаций, чем задача на распозна­вание, что должно выражаться в большей ЭМГ-актив-ности мышц, используемых при обработке речевых сигналов. Аналогичным образом суждение о несоот­ветствии между прилагательным и образом себя дол­жно также вызывать большую скрытую лингвистичес­кую активность, чем суждение о соответствии. Элек­троды помещались около губ — над мышцами, использующимися при формировании губных звуков, и на не ведущей (nonpreferred) руке. Результаты под­твердили ожидания: речевые мышцы показывали большую ЭМГ-активность, чем мышцы руки. Во вто­ром эксперименте испытуемые должны были обра­щать внимание на те или иные характеристики рече­вых стимулов, как, например, рифмуется ли последу­ющее слово с предыдущим или является близким с ним по значению. Характер мышечных реакций со­ответствовал полученному в первом эксперименте. В случаях, когда имела место внутренняя обработка речевых сигналов, активизировались только мышцы губ, но не мышцы руки. Дополнительные эксперимен­ты также показали, что речевые мышцы губ, подбород­ка и гортани участвовали в «активной обработке», а не бездействовали в тех случаях, когда испытуемые слышали рассуждения, с которыми они могли либо соглашаться, либо не соглашаться.

Результаты этих экспериментов, конечно, не по­зволяют различить бихевиористскую и когнитивис-тскую трактовку данных ЭМГ. Бихевиорист мог бы точно так же заменить бихевиористскую терминоло­гию компьютерной, как когнитивисты заменили по­веденческие термины терминами, взятыми из облас­ти компьютерной обработки информации.

99

Цель когнитивной науки — установить, каким об­разом нейрофизиологические механизмы произво­дят когнитивные события или каким образом психо­логическое событие выступает в качестве функции нейрофизиологических механизмов, то есть устано­вить их взаимно однозначное соответствие (Sarter, Berntson & Cacioppo, 1996). Устройства для визуаль­ного исследования мозга значительно облегчили изу­чение связи функций мозга с такими формами пове­дения, как мышление или воображение. Эти методы включают магнитно-резонансную томографию, по-зитронную эмиссионную томографию, компью­терную томографию и магнитоэнцефалографию (Beardsley, 1997; Posner & Raichle, 1994; Raichle, 1994). Наиболее совершенным методом является позитронная эмиссионная томография. Позитронная эмиссионная и магнитно-резонансная томография измеряют не нейронную активность, а кровоток. Электроэнцефалография (ЭЭГ) также продолжает оставаться ценным методом исследования, в особен­ности для записи потенциалов с поверхности мозга. В качестве дополнительных мер используются пока­затели кровотока и кровенаполнения, обмена ве­ществ, баланса кислот и оснований, химических реа­гентов рецепторов и медиаторного обмена (transmitter metabolism). Исследования, включаю­щие удаление участков мозга у животных и наблю­дения за людьми с повреждениями мозга, также ока­зываются полезными, как и эксперименты по стиму­ляции мозговых клеток. Эти методы часто используются в сочетании с методами визуализации (Gabrieli, 1998).

Методы когнитивной нейронауки предполагают манипулирование когнитивными событиями и изу­чение соответствующих нейронных событий (neural events) либо манипулирование нейронными событи­ями и изучение их влияния на когнитивные события. Методики позитронной эмиссионной и магнитно-резонансной томографии показывают функциональ­ную анатомию, а записи электрической активности регистрируют последовательность нейронных собы­тий. Используя сочетание этих методов, можно по­лучить информацию (а) об активности различных областей мозга и последовательности их активиза­ции в процессе речи, решения задач, воображения и т. д. или (б) о характеристиках активности мозга при поведенческих отклонениях (Andreasen, 1997). Вот пример результатов, иллюстрирующих последний вариант: исследования с помощью позитронной эмиссионной и магнитно-резонансной томографии свидетельствуют о снижении активности подколен­ной области префронтальной коры (subgenual prefrontal cortex) у некоторых лиц, страдающих би­полярными расстройствами; последствия такого сни­жения пока неизвестны (Drevits et al., 1997).

Если с помощью методов визуализации регистри­руется активность в определенной зоне, скажем, ко­гда человек радуется, это еще не является свидетель­ством того, что чувство радости локализовано в дан-

ной зоне, поскольку при этом могут также быть за­действованы другие «уровни анализа», как отмечают Сартер, Бернтсон и Купер (Sarter, Berntson & Cooper, 1996). (Под «уровнями анализа» авторы, очевидно, понимают различные уровни неврологической орга­низации, а не организованный характер отношений между организмом и условиями среды, вместе с ин­дивидуальной историей таких отношений, как это свойственно некоторым другим психологическим системам, например, диалектической, интербихеви-оральной и феноменологической.) Авторы отмечают, что на основании исследований мозга методами ви­зуализации мы можем говорить лишь о том, что ак­тивность данной зоны является необходимым усло­вием. Она была бы достаточным условием, если бы электрическая или химическая стимуляция произво­дила когнитивное событие. Иными словами, если бы стимуляция участка головного мозга вызывала речь или решение задачи, можно было бы заключить, что речь или решение задач локализовано в данном уча­стке, и взаимно однозначное соответствие было бы установлено. Авторы полагают, что мы уже близки к получению таких данных в отношении мозговой ак­тивности при слежении за стимулами.

В серии экспериментов, в которых исследователи предъявляли испытуемым слова различными спосо­бами или испытуемые сами образовывали слова по заданной схеме, полученные томограммы мозга по­казали, что употребление глаголов связано с двумя нейронными путями: один из них образован облас­тями, называемыми передним пояском (anterior cingulate) левой лобной и левой височной коры, вместе с левой половиной мозжечка, а другой — билатеральной корой островка (bilateral Sylvan-insular cortex) и медиальной экстрастриарной корой левого полушария (the left medial extrastriate cortex). В дальнейших исследованиях была выявлена роль дорсальной области задней коры левого полушария при восприятии слов на слух и ее более вентральной области — при зрительном восприятии слов. Рейчл (Raichle, 1994) в своем обзоре этих исследований го­ворит об «обработке» слов данными участками моз­га, однако обработка — это, безусловно, конструкт. Наблюдаемое же событие состоит в повышенном кровотоке как одном из биологических компонентов реакции на слова, воспринимаемые как стимулы. Сама по себе динамика кровотока не доказывает, что данные области мозга хранят, продуцируют или вспоминают слова, а только свидетельствует о том, что они участвуют в этих процессах — как необходи­мые, но, вероятно, недостаточные условия.

В экспериментах, посвященных изучению памяти, исследования префронтальной коры методом маг­нитно-резонансной томографии показали, что когда испытуемые запоминают лицо, наиболее активен средний отдел (middle section) (Courtney et al., 1997). Когда испытуемые пытаются запомнить последова­тельность букв, активная зона частично перекрыва­ет область, обнаруженную Кортни и его коллегами

100

(Cohen et al., 1997). Авторы полагают, что обнаружи­ли области, соответствующие хранилищам оператив­ной памяти, и обсуждают разнообразные вопросы, например, позволяют ли полученные ими результа­ты говорить об исполнительной функции. Обзор ис­следований памяти с применением методов визуали­зации показывает, что знания любого типа требуют участия нескольких долей головного мозга (Gabrieli, 1998).

В исследованиях «слепого зрения» и аналогич­ных им (Milner, 1971; Weiskrantz et al., 1974; Weiskrantz, 1986) даже при разрушении затылоч­ной коры исследуемые лица правильно указывали на предметы, но сообщали, что не могут видеть их. Аналогично при перерезании мозолистого тела та­кие пациенты могли правильно подбирать в пару предметы, расположенные на «слепой» стороне, или указывать на них, но сообщали, что они не ви­дят эти предметы. (Однако данный эффект прояв­лялся очень слабо, и некоторые реакции испытуе­мых указывают на то, что им почти удавалось рас­познать нечто в «слепой» зоне.) Слепое зрение получило название «расщепленного сознания» («divided consciousness») и иногда описывалось как перцептивная обработка без осознавания. Ана­логичной является ситуация со слепым пятном, присутствующим у всех людей. Данная область сетчатки занята оптическим нервом, а потому фо­торецепторы в ней отсутствуют. Принято говорить, что мозг «заполняет» тот участок нашего поля зре­ния, на который приходится слепое пятно, так что мы никогда не замечаем его присутствия. Деннетт (Dennett, 1991) утверждает, что мозг скорее игно­рирует наличие пробела, чем заполняет его. Он также полагает, что мозг пренебрегает скачкооб­разными движениями наших глаз, называемыми «саккадами». Однако если предположить, что мозг скорее накладывает ограничения или обеспечива­ет возможности, а не выступает в качестве причин­ного агента, мы можем прийти к совершенно дру­гим выводам. Мы можем заключить, что мы не ви­дим пустого участка в поле зрения или скачкообразного образа мира, соответствующего движению глаз, только потому, что не располагаем для этого соответствующим биологическим осна­щением (Smith, 1997).

Когнитивной нейронауке приходится иметь дело с физическими дефектами мозга, в некоторых случа­ях—в тяжелой форме, которые не приводят, однако, к когнитивной дефицитарности. Английский невро­лог Джон Лорбер (Berker et al., 1992; Lewin, 1980; Priestly & Lorber, 1981) сообщает, что сканирование мозга пациентов, страдающих гидроцефалией, свиде­тельствует о том, что в половине даже крайне тяже­лых случаев, когда 95% черепа заполнено спинномоз­говой жидкостью, у больных не было обнаружено нарушений интеллектуальной деятельности. Извес­тен случай, когда студент, у которого практически не было мозга, имел IQ = 126, сдавал экзамены по ма-

тематике на «пять с плюсом» и не проявлял никаких социальных отклонений. Томпсон (Thompson, 1959) обнаружил, что даже после удаления 99% коры го­ловного мозга у крыс они сохраняли в памяти за­ученные ими в ходе предыдущих экспериментов ре­акции на расположение пищи в Т-образном лабирин­те — даже при использовании отсроченного подкрепления. Более того, они могли запомнить но­вые положения пищи столь же успешно, как и конт­рольная группа животных, не имеющих кортикаль­ных повреждений. Как можно объяснить данные слу­чаи с точки зрения таких конструктов, как обрабатывающий информацию мозг или локализа­ция функций? Приведенные примеры подрывают фундаментальные основы когнитивной нейронауки: поскольку данная система полагает, что мозг содер­жит и продуцирует психологические события, ее до­стоверность может быть поставлена под угрозу, если она будет игнорировать подобные факты.

Новые тенденции

Некоторые направления развития теории памяти и исследования в этой области уже были рассмотре­ны нами выше в разделе «Исследования памяти». Здесь мы рассмотрим ряд других направлений.

Найссер (Neisser, 1967) был не только одним из ос­нователей систематической когнитивной психологии, он также являлся одним из первых представителей этой системы, сменивших, по крайней мере отчасти, свою научную ориентацию (1976). Его работы пред­восхитили ряд более поздних тенденций. Отказав­шись от представления о том, что «познающий субъект представляет собой закрытую систему, а не часть мира» (Bern & Keijer, 1996, p. 465), Найссер (1976,1982,1985) придает равное значение (а) инфор­мации, которую предоставляет мир (вслед за Гибсо-ном, глава 13, с. 328), и (б) «схемам» («schema») или «схематическим конструкциям» («schemata») орга­низма, получающим информацию. Схемы (schema) представляют собой организации предыдущих реак­ций способами, позволяющими адекватно реагировать на новые ситуации (Bartlett, 1932). Схемы оказывают влияние на каждую такую ситуацию, а также испыты­вают влияние с их стороны. Найссер полагает, что схе­мы являются частью нервной системы, включая ре­цепторы, афферентные и эфферентные волокна, а так­же, вероятно, многие другие структуры и процессы, служащие для отбора строго определенных порций информации. Направляя свое основное внимание на процесс восприятия, он спрашивает: «Каким образом, если организмы конструируют восприятие мира, их восприятия оказываются столь точными?» А если информация из внешнего мира просто «улавливает­ся» (picked up) ими, почему восприятия оказывают­ся ошибочными? Найссер настаивает на том, что мы видим объекты, а не их репрезентации: в наших го­ловах нет никаких существ, наблюдающих картины, образующиеся в мозге. В то же время мир предостав­ляет нам информацию, которую мы используем.

101

«Конструируя антиципирующие схемы (anticipatory schema), воспринимающий осуществляет акт, включа­ющий информацию из внешней среды, а также свои собственные когнитивные механизмы. Он изменяет­ся под влиянием информации, которую он улавлива­ет». Это изменяет «перцептивные схемы таким обра­зом, что следующий акт носит уже другой характер» (1976, р. 57)..

Заимствуя некоторые положения экологической психологии и других энвайронментально ориентиро­ванных направлений, ряд представителей когнити-визма используют этот более широкий подход в та­ких областях, как старение и познание, психобиоло­гия, социальное познание, личность, половые различия в овладении различными когнитивными навыками, и в других областях (Schlechter & Toglia, 1985).

Бем и Кейзер (Bern & Keijer, 1996) считают, что когнитивизм изменяет свою концепцию разума с «бестелесной рациональной сущности, погружен­ной в свои собственные мысли» (р. 450), на адапти­рованную к окружающей среде. Разум — не агент, являющийся причиной самого себя, «а способ кон­струирования значений в мире» (р. 450). Бем и Кей­зер видят в телеологических или функциональных конструктах новое направление. Функция, утверж­дают они, это нечто большее, чем внутренняя струк­тура или мозговая структура. Это адаптивность организма к своему окружению. Согласно данному сценарию, разум становится группой функций, свя­занных с целями индивида, использующего эти функции. Формы деятельности, которые когнити­визм до сих пор игнорировал, а не сущности, начи­нают играть центральную роль. Иными словами, представления, желания и воспоминания уступают место деятельности представляющего, желающего или вспоминающего субъекта. Далее эти функции реализуются не в отдельных частях тела, но части тела лишь обеспечивают условия, позволяющие вы­полнять данные функции. Разум также обеспечива­ет интерпретации объектов, наделяя их значениями. Бем и Кейзер цитируют специальный выпуск жур­нала «Когнитивная наука» (Cognitive Science, 1993), озаглавленный «Ситуационное действие» («Situated Action»), рассматривая его как важное свидетельство смены направления когнитивизма. Они отмечают, что данная тенденция исходит пре­имущественно не от традиционного когнитивизма, а от «социально и культурно ориентированных пси­хологов» (р. 464), а также от социального конструк-ционизма, робототехники и нейроэтологии. Мы мо­жем указать на то, что данные тенденции находят свои параллели в диалектической психологии (см. главу 9), интербихевиоральной психологии (см. главу 10), феноменологической психологии (см. главу 12), а также ряде других психологических си­стем (см. главу 13).

Говоря о взятой из реальной жизни задаче, когда учителя разрабатывают методику преподавания ал-

гебры, исследователь (Hall, 1996) относит данную задачу к «ситуационной когнитивной деятельнос­ти» («situated cognition»). Он утверждает, что в та­ких реалистических ситуациях репрезентации пред­ставляют собой совместно осуществляемую дея­тельность (shared activities), а не ментальные структуры. Это скорее общий процесс, в котором активно занят ряд людей, чем нечто, принадлежа­щее этим людям самим по себе. Такие процессы си­туационного взаимодействия не становятся предме­том когнитивных исследований, однако, утвержда­ет автор, они играют принципиальную роль в эффективном обучении.

ИМПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Ни один когнитивный психолог не дает экспли­цитных точных указаний на то, какая система исход­ных положений (система постулатов) им использу­ется. Те указания, которыми авторы работ по когни­тивной психологии снабжают своих читателей, представляют собой лишь общие тезисы, касающие­ся обработки информации, ментальных (внутрен­них) структур и других конструктов, а также поло­жения, касающиеся роли биологии. Таким образом, мы можем вывести исходные постулаты когнитивиз­ма лишь на основании этих тезисов. Поскольку не­возможно выделить единственного лидера или иде­олога данной системы, целый ряд персоналий может быть выбран в качестве ее характерных представите­лей. Нами были выбраны формулировки Герберта Саймона в силу той основополагающей роли, кото­рую они сыграли для развития когнитивизма в пси­хологии:

Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом)

1. Наука включает в себя как наблюдение событий, так и использование культурных конструктов, таких как душа (mind) и тело.

2. Знание есть результат интерпретации наблюда­емых событий в терминах данных конструктов.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки)

1. Психология базируется на биологии.

Следствие: Психология не является самостоя­тельной наукой, а зависит от биологии.

2. Биология предполагает дуалистическую роль биологических функций и психологических функ­ций.

3. Психологические события обусловлены функ­ционированием отдельных биологических тканей и не требуют участия всего организма.

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения)

102

1. Человек представляет собой отчасти — тело и отчасти — душу (mind); при этом душа (mind) отлич­на от поведения.

2. Конструкт экзистенциональной души охватыва­ет мнемические (storage) и трансформационные свойства.

3. Опыт есть результат деятельности души (mind) конкретного человека.

Следствие: Душа (mind) есть причина самой себя (self-causative).

4. Душа (mind) устроена таким образом, чтобы преобразовывать информацию.

Следствие: Люди живут в дуальном мире — внешнем, физическом мире, и внутреннем мире, от­ражающем внешний мир в том виде, как он транс­формируется и воссоздается душой (mind).

5. Причинность линейна: входные сигналы обра­батываются в последовательности операций кодиро­вания, сохранения и реконструкции.

6. Когнитивная (познавательная) деятельность человека в достаточной степени аналогична компью­терной обработке информации, чтобы ее можно было эффективно изучать, пользуясь компьютерными ана­логиями.

7. Роль среды в процессе познавательной деятель­ности сводится к обеспечению сенсорных входных сигналов, на основе которых мозг создает свой соб­ственный мир.

8. Психология придает первостепенное значение конструктам; события (факты) рассматриваются лишь в качестве индикаторов соответствующих кон­структов.

ПСИХОТЕРАПИЯ

Когнитивная терапия пытается работать с теми способами, посредством которых люди структуриру­ют свои жизненные ситуации и пытаются справлять­ся со своим восприятием этих ситуаций. Ее основное внимание обращено к тому, как люди могут улуч­шить свое восприятие, и совладание путем выполне­ния различных когнитивных упражнений. Наиболь­шие споры вызывает положение когнитивной те­рапии, что в любых формах психопатологии присутствуют когнитивные искажения, хотя конк­ретный характер этих искажений различается от слу­чая к случаю (Haaga & Davidson, 1991).

Одним из пионеров когнитивной терапии был Бек (Beck, 1963,1964,1967), который наблюдал у депрес­сивных клиентов не отражение в их сновидениях гне­ва, обращенного внутрь, как это должно было бы иметь место согласно теории психоанализа, а снови­дения, в которых больные выступали в качестве

жертв. Он предложил теорию депрессии, базирующу­юся на негативных мыслительных процессах, и разра­ботал метод терапии, позволявший клиентам работать со своим негативизмом на когнитивном уровне. Бек дает своим клиентам упражнения, помогающие им идентифицировать и заместить ощущение ничтожно­сти, уныния, непосильного бремени, безнадежности и другие отрицательные переживания. Клиентам пред­лагается отслеживать и записывать свои автоматичес­кие негативные мысли, устанавливать взаимосвязи между мыслями и чувствами и замещать негативные мысли более объективными и позитивными.

При тяжелой форме депрессии отправной точкой работы может стать составление расписания, вклю­чающее простые повседневные виды активности, вы­полнение которых легко отслеживается, такие как, например, утренний подъем или чистка зубов. Посте­пенно к этому списку добавляются простые, но кон­кретно сформулированные задания, с которыми со­глашается клиент. Они могут касаться и образа мыш­ления. По мере увеличения количества видов активности вводятся все новые когнитивные про­цедуры, такие как запись негативных мыслей и чувств и нахождение им альтернатив. На дальнейшей стадии лечения клиента могут попросить проанали­зировать представления, лежащие в основе его нега­тивизма, и сравнить их с фактическим положением вещей или рациональными рассуждениями.

Аналогичные процедуры Бек (Beck, 1989) исполь­зовал и в супружеском консультировании. Он пере­числяет девять стадий процесса консультирования; некоторые из них перекрываются (могут проходить параллельно).

(1) Идентифицировать негативные эмоциональ­ные реакции, определить ситуации, вызывающие их, и подойти к признанию того, что автоматические мысли связывают эмоции с ситуациями.

(2) Представить себе сцену, в которой данные ре­акции имеют место, идентифицировать автоматичес­кие мысли и записать их.

(3) Практиковать идентификацию автоматических мыслей, например, таких, как: «Ему на меня напле­вать», «Я ничего не могу сделать по-человечески» или «Она постоянно предъявляет ко мне претензии».

(4) Воскресить в своем воображении неприятное событие и идентифицировать свою автоматическую мысль.

(5) Спросить себя, насколько оправданной явля­ется данная мысль, есть ли подтверждающие ее фак­тические свидетельства, существуют ли факты, сви­детельствующие об обратном, и возможны ли альтер­нативные объяснения произошедшего.

(6) Поискать рациональное объяснение имевшего место поведения, которым можно заменить автомати­ческое объяснение. Так, например, «Ему на меня на­плевать» может превратиться в «Он не обращает на меня особого внимания, когда ему нужно расслабить­ся, но в другое время он проявляет обо мне заботу».

103

(7) Проверить данное объяснение. Например, муж считает, что жена к нему безразлична, потому что она его больше не любит. На рациональном уровне он может спросить себя (стадия 6), а не вызвана ли ее реакция тем, что я недостаточно внимателен к ней; возможно, она не видит проявления достаточного интереса к ней с моей стороны. Он может проверить это предположение, поинтересовавшись у жены, что ее волнует, и предложив ей свое участие.

(8) Реструктурировать ситуацию (reframe): реин-терпретировать как положительную характеристику то, что воспринималось в негативном свете. Напри­мер, то, что жена воспринимала как критику со сто­роны мужа, может быть реинтерпретировано как конструктивные предложения.

(9) Пытаться классифицировать (label) свои иска­жения на поляризацию (все или ничего), неоправ­данные обобщения (выводы на основании лишь от­дельных наблюдений), туннельное видение (выхва­тывание отдельных деталей из многопланового события), персонализацию (тенденция считать себя причиной негативного поведения, в то время как за него ответственны другие факторы), навешивание негативных ярлыков (приписывание негативных ха­рактеристик человеку, а не совершенному им дей­ствию). Такая классификация помогает человеку опознать свои неверные интерпретации и преувели­чения, касающиеся поведения супруга.

Само собой разумеется, что для достижения поло­жительного эффекта прохождение всех этих стадий требует выполнения тщательно разработанных уп­ражнений и многодневной практики.

Акцент на межличностном процессе развития те­рапевта и клиента относится к числу многих адапта­ции и вариаций, которые были разработаны в рамках когнитивной терапии (Safran & Segal, 1990). Суть данной терапии заключается не в интерпретациях — авторы отвергают интерпретации, — а в модифика­ции когнитивных схем, тесно связанных с эмоциями. Терапевт использует собственные чувства в процес­се исследования гипотез относительно паттернов межличностного общения клиента. Клиенту предла­гается выступить в качестве активного партнера те­рапевта в исследовании мыслей и чувств, чтобы от­бросить те из них, которые не имеют под собой осно­вания.

Практики когнитивной терапии распространили ее на широкий спектр проблем, лишь небольшая часть которых, взятая из составленного Даттилио и Фрименом (Dattilio & Freeman, 1992a) компенди­ума, приводится ниже в целях иллюстрации: гене­рализованная тревога, тревога деятельности (performance anxiety), социофобия, посттравмати­ческое стрессовое расстройство, острое тревожное состояние, стресс, дистимия (психическая депрес­сия), суицидальные тенденции, сексуальное наси­лие над детьми, булимия, ожирение, кокаиновая аддикция, шизофрения, пограничная личность, го-

мосексуализм, постинсультная депрессия, множе­ственная личность и хронические боли.

Даттилио и Фримен (Dattilio & Freeman, 1992b) перечисляют также (а) двенадцать стратегий когни­тивной терапии, (б) семь поведенческих техник и (с) домашние задания, используемые в когнитивной терапии. Некоторые из этих когнитивных методик кратко описаны ниже:

Нисходящий путь (Downward arrow). Терапевт отвечает на заявления клиента вопросом: «Если так, то что это означает?» для того, чтобы стимулировать мысли и систему представлений/убеждений клиен­та, что способствует выявлению допущений, лежа­щих в основе его реакций. Это помогает клиенту осознать, каким образом одни мысли вызывают дру­гие и какая логика (либо отсутствие таковой) их свя­зывает.

Маркирование искажений (Labeling of distortions). Данный прием помогает клиенту иден­тифицировать свои мысли и увидеть общие паттер­ны этих мыслей.

Запрос доказательств (Questioning the evidence). Эта методика помогает клиенту научить­ся определять обоснованность своих представлений/ убеждений, так что в конце концов такая проверка становится для него автоматической процедурой.

Изучение вариантов и альтернатив (Examining options and alternatives). Клиент рассматривает все возможные варианты и альтернативы; это помогает ему убедиться в том, что он не находится-в безвыход­ном положении и у него есть возможности действо­вать, а также генерировать новые варианты.

Реатрибуция (Reattribution). Клиент осознает, что не должен винить самого себя во всех своих про­блемах, ведь причиной могут быть другие люди и обстоятельства.

Когнитивная репетиция (Cognitive rehearsal). В своем воображении клиент демонстрирует уверен­ное поведение, знакомится с людьми и т. д.

Другие методики включают: идиосинкразическое значение (idiosyncratic meaning), декатастрофизацию (decatastrofizing), анализ положительных и отрица­тельных сторон, парадокс или преувеличение, обраще­ние недостатков в достоинства и замещение образов.

Поведенческие методики отличаются от когнитив­ных тем, что они имеют дело с явными, а не со скры­тыми реакциями, и включают тренинг ассертивнос-ти, поведенческую репетицию (фактическую отра­ботку поведения, а не представление его в воображении, как при когнитивном репетировании), градуированные задания, библиотерапию (чтение как поддерживающую меру), релаксацию и медита­цию, тренинг социальных навыков, упражнения на подавление чувства стыда (shame-attacking exercises). Домашние задания обеспечивают возможность до­полнительной практики, выходящей за рамки того, что происходит на терапевтических сеансах, и пред­полагают сотрудничество клиента с терапевтом.

104

Домашние задания могут отличаться значитель­ным разнообразием (и использоваться также в дру­гих видах терапии). Иногда при практике когнитив­ного реструктурирования используются письменные формы. В одном из примеров такой формы (Sank & Shaffer, 1984) в верхней ее части, озаглавленной «До­машнее задание по когнитивному реструктурирова­нию», значится рубрика «Активизирующее собы­тие», под которой находится пустая строка. Под ней располагаются строки с рубриками «Иррациональ­ные представления» (автоматические мысли), «Об­суждение» (возражения) и «Рациональные представ­ления» (ответы). Далее помещены рубрики «Послед­ствия» (эмоциональный, физический дискомфорт) и «Эффекты/Результаты» (аффективные, поведенчес­кие, когнитивные). Существует также «Расширен­ный лист к домашнему заданию по когнитивному ре­структурированию», в котором к указанным выше пунктам добавляются рубрики «Последствия ирра­циональных представлений» и «Эффекты рацио­нальных представлений».

Известный автору психиатр использует для рабо­ты с клиентами, склонными водить машину в не­трезвом состоянии, задание, обязывающее их ежед­невно отыскивать в газетах сообщения о задержа­нии употребляющих алкоголь водителей и дорожно-транспортных происшествиях, вызванных употреблением алкоголя. Клиенты должны прино­сить вырезки на сеансы терапии и обсуждать их со­держание. Это задание помогает помнить о пробле­ме «алкоголь и вождение» в промежутках между сеансами, что удерживает их от вождения автомо­биля в нетрезвом виде.

В когнитивной терапии, в отличие от классичес­кого когнитивизма, учитываются ситуационные фак­торы. Фактически в большинстве разновидностей когнитивной терапии ее специфические процедуры сочетаются с поведенческой терапией. Начало этому объединению было положено уже в пионерских ра­ботах Бека, и в настоящий момент существует об­ширная литература по когнитивно-поведенческой терапии. Авторы текстов сборника, изданного под редакцией Драйдена и Голдена (Dryden & Golden, 1987), описывают различные разновидности данно­го гибрида, включая рационально-эмотивную тера­пию (см. главу 4), рациональную поведенческую те­рапию, когнитивно-поведенческую гипнотерапию, мультимодальную терапию и когнитивную модифи­кацию поведения. Некоторые из этих комплексных форм возникли по инициативе не когнитивной тера­пии, а других направлений, так как представители поведенческой терапии начали включать в свою практику когнитивные методы. Также развивается сотрудничество между когнитивным бихевиоризмом и общественной психологией (см. главу 13, с. 325) (Kirchenbaum & Ordman, 1984); в большинстве слу­чаев это сотрудничество направлено на психотера­певтическое вмешательство.

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Анализ поведения

Когнитивизм предполагает наличие гипотетических внутренних сил, выступающих в качестве причин по­ведения. Анализ поведения обращается в поисках при­чинных факторов к наблюдаемым условиям среды. Когнитивизм конструирует теории, из которых он вы­водит гипотезы, осуществляет их экспериментальную проверку с использованием групповых методов и при­меняет статистический анализ для сравнений группо­вых различий. В противоположность ему анализ пове­дения не использует теорий, дедуктивных выводов или групповых сравнений, а на примере отдельных субъек­тов исследует функциональные отношения между по­ведением и средой. Данная система является эмпири­ческой и индуктивной, тогда как когнитивная психоло­гия является гипотетической и дедуктивной.

Гуманистическая психология

Представители гуманистической и когнитивной психологии сходятся лишь в том, что придают разу­му центральное значение и считают его внутренним и преимущественно автономным или самопричин­ным фактором. Разум в версии гуманистической пси­хологии представляет собой «я» и наделен потенци­алом для самореализации, тогда как когнитивизм рассматривает его как обрабатывающий информа­цию мозг. Гуманистический конструкт разума с его актуализующими тенденциями и самореализацией основан на биологической аналогии, предложенной Куртом Гольдштейном (Kurt Goldstein), согласно которой организмы реорганизуют и реактуализиру-ют себя. Разум у кошитивистов основан на аналогии с машинными программами. В обеих системах основ­ным предметом изучения является человек, тогда как животным не уделяется особого внимания.

Гуманистическая психология рассматривает когни­тивизм лишь как бихевиоризм в новом обличье. С ее точки зрения, он сохранил искусственность лабора­торных экспериментов и лишь заменил механизмы обусловливания компьютерными механизмами. Гума­нистические психологи отмечают, что когнитивизм игнорирует значимые, по их мнению, факторы: целе­направленность человеческих поступков, целостность индивида, самоактуализацию, радостные стороны жизни, в отличие от пессимистических и негативных, рассмотрение человека с точки зрения всей его жиз­ни и свободу выбора в противовес детерминизму.

Интербихевиоральная психология

Когнитивисты и интербихевиористы придержива­ются почти противоположных мнений. Когнитивисты

105

исходят из конструктов, касающихся внутренних ме­ханизмов обработки информации, ментальных репре­зентаций, кодирования, и соответствующим образом интерпретируют получаемые ими данные. Иными словами, конструкты предшествуют наблюдениям вместо того, чтобы выводиться из них. Интербихеви-ористы начинают с наблюдаемых событий взаимодей­ствия организмов со своим окружением и отмечают изменения, происходящие по мере накопления исто­рии таких взаимодействий. В позднейших версиях когнитивизма, рассматривающих разум как актив­ность в окружающей среде (Bern & Keijer, 1996), обе взаимодействующие стороны сближаются, однако данные версии продолжают трактовать разум как са­мостоятельный агент, наделяющий значениями объек­ты, составляющие дуализм «разум-тело», который отвергается интербихевиоризмом. Для интербихеви­оризма взаимодействие и есть значение; значение не приписывается объекту неким гипотетическим само­стоятельным агентом. Например, распознавание обра­зов состоит не в том, что мы сначала видим лицо, а затем обрабатываем информацию о нем или получа­ем психический продукт, так что лицо начинает озна­чать Алису Коллинз. Вместо этого видеть лицо это и есть воспринимать Алису Коллинз. Когнитивизм ре­дуцирует психологические события к биологии — ак­тивности мозга. Интербихевиоризм рассматривает мозг лишь как один из многих факторов, — таких как другие биологические функции, особенности сеттин-га и история взаимодействий, — составляющих пси­хологическое действие.

Оперантный субъективизм

Данная система ориентирована на объективные измерения субъективных реакций. Следовательно, по идее она должна была бы представлять интерес для когнитивистов, однако они игнорируют ее. Ког­нитивная психология использует R-методологию (см. главу 11), которая рассматривает среднегруппо-вые значения и отбрасывает индивидуальные харак­теристики как «вектор ошибок» («error term»). Опе­рантный субъективизм, известный также как Q-ме-тодология, сосредоточен на уникальном: переменными являются индивиды, а не тестовые задания, и имен­но люди разбиваются на статистически независимые факторы (или группы). R-измерения проводятся с точки зрения исследователя, а Q-измерения — с точ­ки зрения участника происходящего.

Q-методология отвергает гипотетико-дедуктив-ные модели (выводящие гипотезы из теорий, в про­тивовес эмпирико-индуктивному процессу вывода гипотез из наблюдаемых событий), редукцию разу­ма к мозгу, линейную причинность моделей машин­ной обработки информации, а также дуализм «ра­зум—тело». Если когнитивизм предполагает, что по­ведение представляет собой лишь поверхностные проявления скрытых процессов, Q-методология рас­сматривает поведение как основополагающий эле­мент. Таким образом, когнитивизм начинает с конст-

руктов скрытых операций, осуществляемых в мозге, тогда как Q-методология начинает с наблюдаемых событий — выполнения людьми стоящих перед ними задач,,и благодаря Q-сортировке определяет разде­ляемые людьми (в процессе реализации этих задач) значения. Несмотря на эти различия, строгие изме­рения субъективности, обеспечиваемые Q-методоло-гией, могли бы оказаться полезными когнитивизму и когнитивной терапии, но только при условии, что эти измерения не будут переводиться в R-форму, в результате чего субъективные значения оказывают­ся завуалированными.

Феноменологическая и экзистенциальная психология

Предпосылка когнитивизма, согласно которой па­мять, восприятие и другие психологические события производятся внутренними гипотетическими струк­турами, в корне отличается от акцента феноменоло­гической психологии на значениях и их зависимости от отношений человека с миром. Для когнитивиста стул — это входной сенсорный стимульный сигнал, который должен быть превращен в репрезентацию объекта, производящую впечатление, что объект нахо­дится в комнате, а не в голове. Для феноменолога стул находится не в сознании, а в мире, и его значение как стула принадлежит системе отношений «человек-мир», охватывающей сознание, поскольку сознание — это направленность на объект. Мир это не то, что мы думаем, а то, что мы проживаем.

«Для теоретика когнитивизма эта направлен­ность является односторонней, обращенной на объект, который в данном случае не может стать ничем иным, как абстракцией: он порождается моими психическими актами, и условием его воз­никновения является разрыв связи между этими актами и объектом; познание — это отстранение отчего-то, освобождение его от субъективных ха­рактеристик собственного «я». Познаваемое од­новременно и создается нами, и отделяется от нас. Если мы примем (феноменологическую) точ­ку зрения, что объект является основанием наших актов, а не их продуктом, мы должны будем при­знать, что познающий формируется актом позна­ния точнотакже, как познаваемый объект. Говорить о мире как о сконструированном является столь же истинным (или ложным), как и говорить о том, что индивид конструируется миром, поскольку «я» и мир совместно раскрывают себя друг другу. Я определяюсь миром в той же степени, как и сам определяю мир» (Bolton, 1987, р. 239).

Для феноменолога роль испытуемого как субъек­та в эксперименте действительно субъективна. Для когнитивиста испытуемый субъект является объек­том, чьи реакции измеряются объективно в крайне условных, как сказал бы феноменолог — искусствен­ных — ситуациях.

106

Психоанализ

Предпосылка классического психоанализа, соглас­но которой причинами поведения являются такие внутренние силы, как Оно, Я и Сверх-Я, находит свои параллели в когнитивистской предпосылке о том, что внутренние психические структуры производят ког-ниции. Некоторые когнитивисты даже разрабатывают теории и методы исследования бессознательных сил, получивших также отражение в психоанализе. Но если фрейдовский психоанализ рассматривает в каче­стве фундаментального источника психической энер­гии силу либидо (удовольствие/секс), когнитивизм не проявляет никакого интереса к сексу. Наиболее близ­кой параллелью всепроникающему либидо может служить разве что когнитивистский конструкт обра­ботки информации. Поскольку некоторые современ­ные разновидности психоанализа отвергли фундамен­тальные конструкты сексуальных и агрессивных сил, в этом случае даже такие аналогии оказываются не­уместными.

Психоаналитическая теория подчеркивает роль личной истории, формирующей Оно и Я и создаю­щей Сверх-Я или, как в некоторых новейших верси­ях, историю взаимоотношений с воспитывающими лицами, формирующими индивидуальное «я». С це­лью объяснения таких наблюдаемых форм поведе­ния, как обучение или воображение, когнитивизм выдвигает отдельные теории, касающиеся каждой гипотетической структуры, однако не уделяет особо­го внимания истории реакций индивида или каким-либо условиям окружающей среды.

КРИТИКА

Несмотря на тот факт, что когнитивизм домини­рует в современной психологии, у него, по-видимо­му, не меньше оппонентов, чем приверженцев. Далее мы рассмотрим различные критические замечания в его адрес. Поскольку большинство из них не имеют непосредственной связи друг с другом, мы не будем придерживаться какой-либо последовательности в их рассмотрении. Последний подраздел будет посвя­щен контркритике.

Контекст против неестественных экспериментальных заданий

Найссер (Neisser, 1976), отошедший от своих ран­них когнитивистских представлений, относит к ког-нитивизму многие из тех критических положений, которые когда-то были обращены в адрес бихевиори-стов: «Удовлетворительная теория человеческой по­знавательной способности (cognition) вряд ли может возникнуть на основе экспериментов, предоставляю-

щих не имеющим соответствующей практики испы­туемым лишь кратковременную возможность попы­таться выполнить новые и бессмысленные для них задания» (р. 8). Психология, считает он, не должна исходить из предположений о существовании фик­сированных механизмов выполнения задач по обра­ботке информации, но должна «принять во внимание (высокую степень) совершенства и сложности когни­тивных навыков, которыми люди в действительнос­ти в состоянии овладеть, а также тот факт, что эти на­выки поддаются систематическому развитию» (р. 8). Хотя он находит, что когнитивная психология пре­тендует на такие достижения, как обнаружение не­скольких типов памяти и описание стратегий, ис­пользуемых при решении задач, он считает, что она не отдает должного человеческой природе. Она опе­рирует вне контекста, использует схемы эксперимен­тов, игнорирующие окружающую среду, и тестирует способности испытуемых на выполнение неесте­ственных заданий (Neisser, 1985). Дженкинс (Jenkins, 1981) выдвигает сходные аргументы. Рид (Reed, 1987), как и Найссер, черпая вдохновение у Гибсона, отвергает и когнитивистскую внутреннюю причин­ность, рассматривающую в качестве источника ког-ниции, и бихевиористскую внешнюю причинность, рассматривающую в качестве источника стимулы. Он обращается к тому, что считает «корректным во­просом», а именно «как люди приходят к познанию своего значимого окружения» (р. 166).

Факторы развития и социальные

факторы

Обращая внимание на растущий интерес психоло­гов к детскому познанию, Вальзинер (Valsiner, 1991) упрекает когнитивизм в том, что ему присуща «сис­тематическая недооценка аффекта, контекста, куль­туры и истории (организма)» (р. 483). Когнитивизм обращается к ментальным репрезентациям, в кото­рых процессы развития находят лишь ограниченное место. Репрезентации — это статические концепты, не имеющие отношения к развитию. Хотя исследо­вания показывают, что модели вычислительных про­цессов не способны адекватно отражать получаемые учеными данные, восхищение технологическими до­стижениями не дает им отказаться от машинных ана­логий. Предпосылки когнитивизма уводят исследо­вателей от изучения процессов развития и сосредо­точивают их внимание на том, что уже сформировано. Когнитивная психология развития интересуется тем, какие специфические когнитивные функции детей могут быть активизированы в определенном возрас­те и в различных ситуациях, а не тем, какие события позволяют ребенку достичь соответствующего уров­ня функционирования. Обзор публикаций по когни­тивной психологии развития свидетельствует о том, что авторы этих работ редко задаются вопросом, что именно развивается и каким образом. Их исследова­ния, как правило, ограничиваются констатацией при-

107

сутствия или отсутствия тех или иных функций в определенном возрастном периоде. Вальзинер утвер­ждает, что развитие — это социальный процесс, на­ходящийся в отношении взаимозависимости с совер­шенствованием когнитивных навыков. Когнитивная психология не сделала теоретического прогресса «в своем предположении о стабильности самих объяс­нительных механизмов» и фактически является «не "революцией", а не более чем реставрацией ментали-стской аргументации 1890-х гг., подновленной ком­пьютерными моделями» (р. 490).

В Китае также предъявлялись претензии к когни­тивной психологии, вызванные ее неспособностью признать роль социальных влияний. Жу (Zhu, 1985, цит. по: Yue, 1994) утверждает, что когнитивисты не рассматривают психологическую активность как со­циальную практику и как тип объектно-субъектных взаимодействий, а также игнорируют механизмы объединения когниций и эмоций в процессе взаимо­действия и взаимообмена. В результате они не в со­стоянии обнаружить креативность, инициативу и социальность. Герген (Gergen, 1994) также обвиняет когнитивизм в том, что тот не придает значения про­блемам реального мира, в котором функционируют люди. Почему когнитивисты не обращаются к изуче­нию таких проблем, как конфликт, агрессия, сотруд­ничество, отчуждение, власть, эксплуатация или по­литические и религиозные убеждения? Сарбин и Китсьюз (Sarbin & Kitsuse, 1994) согласны с когни-тивистами в том, что человек обрабатывает инфор­мацию, однако они настаивают, что эта обработка заключается в социальной практике.

Компьютерный мозг

С критической оценкой аналогии «компьютерного мозга» выступил Кантор (Kantor, 1978), который при­шел к выводу, что оперирование такими аналогиями есть не что иное, как процесс «измышления или пере­носа терминов без анализа соответствующих объектов и событий» (р. 581). Кантор утверждает, что работа мозга — это одна из взаимодействующих между собой биологических функций организма, и превращение его в психологический орган, способный к мышлению и восприятию, «вырывает важнейший орган из соответ­ствующего ему места в биологической системе». Он находит, что «в научной психологии нет места каким-либо воображаемым операциям мозга или вымышлен­ным психическим процессам» (Kantor, 1979, р. 19). Скиннер (Skinner, 1989) обнаружил пробел в нашем знании о том, что происходит между стимулом и ре­акцией организма, а также между последствиями (его реакций) и изменениями в поведении, являющимися результатами этих последствий. Он считает, что толь­ко наука о мозге может заполнить этот пробел, одна­ко рассматривает этот процесс лишь как заполнение информационного пробела, а не как нахождение ино­го объяснения для тех же феноменов. Мозг не может объяснить поведение, поскольку он сам составляет

часть того, что подлежит объяснению (Skinner, 1990). Один из ранних критиков когнитивизма, Зварц (Swartz, 1958), не ограничивается критикой аналогий между компьютерами и мозгом и задает вопрос, поче­му психология с такой легкостью отказывается от сво­их законных владений и уступает принадлежащие ей по праву области событий, приписывая их биологии, химии или физике. Почему она сама не распростра­няет сферу своих научных познаний на изучение вза­имодействий между организмами и объектами, вмес­то того чтобы передавать их в ведение другой науки? Аналогично Марр (Магг, 1988) спрашивает, почему необходимо обращаться к компьютеру для объясне­ния поведения организма, который его спроектировал, построил и запрограммировал?

Согласно Обсерверу (Observer, 1978), психологи «бросили взгляд в далекое прошлое психологии и вытащили на свет теорию познания из двухчастно­го (bipartite) деления души, разума или сознания» (р. 158). В отличие от вторичной переработки про­мышленных отходов, которые можно использовать для изготовления новых ценных продуктов, вторич­ная переработка спиритуалистских конструктов яв­ляется препятствием для научного прогресса. Одна­ко, утверждает Обсервер, сконструированные психи­ческие структуры и функции когнитивизма следует отличать от наблюдаемых когнитивных событий, та­ких как вспоминание и мышление.

Аналогичным образом Блюитт (Blewitt, 1983) подвергает сомнению уместность заимствования аналогий из области непсихологических событий, таких как вычислительные машины, и настаивает на том, что любые психологические описания должны основываться на фактических событиях, включаю­щих психологические факторы. Он отмечает, что когда компьютеры трактуются так, «как будто» они функционируют как люди (см., в частности: Simon, 1990), в результате мы рассматриваем психологи­ческие события как то, чем они не являются. Когда мы начинаем рассматривать компьютеры так же, как и людей (см., в частности: Jonhson-Laird, 1993), мы упускаем из виду очень важные различия. Ког­нитивные события, утверждает он, появляются как отношения между индивидом и познаваемой ве­щью, а не возникают в существующем автономно, самоуправляемом компьютерном мозге. Окружаю­щая среда вовсе не оказывается внутри организма для того, чтобы он обрабатывал ее; она остается на своем месте. То, что происходит в самом организме, это физиологические процессы, включающие хими­ческие, электрические и физические, а не психоло­гические события. Психологические события — это взаимодействия организма и среды.

«Организм не поглощает среду, чтобы обрабо­тать ее, а затем извергнуть в виде реакции; факти­чески не происходит никакого «входа» или «выхо­да» («input» or «output»). Организм и среда вступа­ют в контакт друг с другом, и именно различные

108

формы этого контакта и составляют предмет пси­хологических событий. В терминах психологичес­ких событий ничего не происходит между «входом» и «выходом», потому что ничего не входит и не вы­ходит. Предметом психологии является вовсе не «набивка» («stuffing»), заполняющая пространство между стимулом и реакцией. Скорее, взаимодей­ствие между стимулом и реакцией составляет пси­хологическое событие» (Blewitt, 1983, р. 397).

В приведенном ниже отрывке из книги, посвящен­ной мышлению, авторы — представители когнитив­ной психологии — утверждают, что гипотетические механизмы мозга на самом деле представляют собой формы поведения:

«Хотя не подлежит сомнению, что индивиды на­капливают и хранят воспоминания о своем пове­дении и в норме ведут себя в соответствии с акту­альными на данный момент обстоятельствами, мы не располагаем явными свидетельствами —- ни логическими, ни эмпирическими — того, что эти формы поведения действительно представляют собой внутренние психические единицы, которые сохраняются, обрабатываются, отыскиваются, от­бираются и извлекаются с помощью некоего на­бора внутренних устройств хранения и обработки. Такая точка зрения приводит нас только к регрес­сивным (бесконечным) вопросам о механизмах, лежащих в основе механизмов. Не случайно, что описание символических процессов (функций яко­бы существующего символического устройства) дается в поведенческих терминах, таких как хране­ние, сортировка и отбор. Сам по себе этот факт подводит нас к мысли о том, что данные процессы являются функцией не какого-либо устройства, а человека, являясь неотъемлемой частью или, точ­нее, характеристиками его поведения» (Bourne, Eckstrand&Dominowski, 1971, p. 13).

Марр (Marr, 1983) также замечает, что физиоло­гические объяснения основываются скорее на пове­дении, чем на физиологии, и предлагаются обычно психологами, а не физиологами. Он утверждает, что если мы хотим понять работу мозга, мы должны изу­чать сам мозг. Исследования паттернов реакций моз­га при зрительном восприятии показывают нам сложные физиологические процессы, но они не гово­рят нам о том, как мы видим человеческое лицо. Предположения о гипотетическом извлечении ка­жутся ему (в высшей степени) «странными»:

«Механизмы, предлагаемые в качестве объясне­ния этого якобы имеющего место процесса, пред­ставляются настолько странными, что даже трудно

понять, как можно воспринимать их всерьез. Давай­те еще раз рассмотрим процесс узнавания. В од­ном случае мне говорят, что я узнаю ваше лицо, со­поставляя его с репрезентацией, хранимой в моей памяти. Но откуда я знаю, какую репрезентацию я должен извлечь, чтобы сравнить ее с вашим лицом? Сам по себе процесс ее выбора уже должен пред­ставлять собой форму узнавания—таким образом, такое объяснение не решает проблему, а просто от­кладывает ее решение. Мы вынуждены распростра­нить это рассуждение на узнавание образа вашего лица. Предполагается, что я должен иметь в своем распоряжении репрезентацию образа вашего лица, которую я должен сопоставить с самим обра­зом, и т. д., и т. п.» (р. 18).

Пронко (Pronko, 1988) отмечает, что у нас отсут­ствуют какие-либо свидетельства того, что мозг об­рабатывает, контролирует, хранит, помнит или вы­полняет функции. Даже если мы предположим, что он действительно делает все это, мы должны объяс­нить, каким образом это возможно, прежде чем смо­жем применить данное объяснение к человеческой деятельности. Он заключает, что все эти компьютер­ные атрибуты мозга — не более чем чистая мифоло­гия: что нам фактически известно — так это то, что мозг участвует в таких событиях, как мышление и вспоминание, но в них также участвует и множество других условий, как биологических, так и небиоло­гических, и именно их совместное действие охваты­вает когнитивные и другие виды взаимодействий.

Когниция как управляющий фактор

Согласно точке зрения Миксона (Mixon, 1987), представление когнитивной психологии о том, что че­ловек является иерархически организованным суще­ством — не более чем иллюзия. Не существует никакой пирамиды, на вершине которой находится мозг или когнитивный процессор, спускающий команды вниз по инстанциям. Вместо этого в работу вступает сложная система отношений — способов мышления, движения, чувствования и речи, а также условий внешней среды. «Люди просто не являются (даже по аналогии) маши­нами, невосприимчивыми к окружающей среде и кон­тролируемыми когнитивными процессами» (р. 40). Мы делаем то, что мы делаем, не благодаря когнитивному указанию, а благодаря овладеваемым со временем и практикой навыкам. Например, мы не можем просто решить думать так, как мастер дзен. Мы должны прой­ти соответствующую практику, чтобы овладеть этим искусством. Флора и Кестнер (Flora & Kestner, 1995) также утверждают, что когниции не являются причи­нами, инициирующими поведение.

Эвристики

Широко известна претензия когнитивистов, в осо­бенности Саймона (Newell & Simon, 1972; Simon,

109

1990), на то, что модель обработки информации обес­печивает эффективное средство поиска научных принципов, лежащих в основе познавательной дея­тельности. С другой стороны, по мнению Морриса, Хиггинса и Бикела (Morris, Higgins & Bickel, 1982), у нас нет никаких гарантий, что вопросы, на которые выводят нас эвристики, могут принести результат или даже являться научными по своей природе; бо­лее того, формулирование вопросов определенного типа может явиться препятствием для постановки других вопросов, не менее, а возможно, и более важ­ных. Кроме того, вопросы и ответы, исходящие от когнитивизма, до сих пор были настолько далеки от реальных событий, связанных с людьми и их окру­жением, что трудно интегрировать их с чем-либо конкретным.

Репрезентационизм

Скиннер (Skinner, 1977) подвергает сомнению ло­гику, лежащую в основе предположения, что мы реа­гируем на репрезентации мира, а не на сам мир. «Если познание заключается в конструировании психических (ментальных) копий реальных вещей, как мы познаем копии?» — спрашивает он. Быть мо­жет, мы создаем копии копий, копии копий копий и т. д.? Когда мы передвигаемся по определенной мест­ности, конструируем ли мы карты, по которым ори­ентируемся, или мы ориентируемся на самой мест­ности? А если у нас есть карта, создаем ли мы карту карты? Напротив, считает он, «тело реагирует на мир в точке контакта; создание копий было бы пустой тратой времени» (р. 6). Аналогичным образом он подвергает сомнению «теорию копий», рассматривая память (Skinner, 1989). Мы можем создать копии ве­щей, которые мы видим, но как мы можем создать копии того, что мы делаем? Даже если мы модели­руем поведение, мы не можем сохранить его. Когда мы вспоминаем, как нечто выглядит, мы делаем то же, что делали тогда, когда впервые увидели это. В тот момент видение не требовало копий, как не тре­бует их в настоящий момент вспоминание. Узнава­ние, это у-знавание (повторное познание, re­cognizing), повторение той реакции, которая возник­ла у нас впервые. Запоминание — это действие, направленное на то, чтобы в будущем отреагировать таким же образом, каким мы реагируем в настоящем.

Теория прямого реализма (см. главу 13, с. 326) также подхватывает аргументацию, критикующую репрезентационизм. Герген (Gergen, 1994) также счи­тает, что конструкт ментальных репрезентаций дол­жен предполагать, что и ученые имеют дело только с собственными репрезентациями, а не с реальным ми­ром; и в конечном итоге научная психология стано­вится просто невозможной, а мир оказывается ли­шенным познаваемой реальности. В таком случае мы может знать мир только в том виде, как он репрезен­тируется. Однако когнитивисты, стремящиеся к объективному знанию о таких конструктах, как схе-

мы и ментальные узлы, своими рассуждениями под­рывают значимость тех самых конструктов, которые они пытаются понять (Gergen, 1985). Далее Герген (Gergen, 1994) утверждает, что если когнитивные схемы — это средства, используемые нами для позна­ния мира, и если они являются врожденными, нам требуется практически бесконечное количество та­ких схем. А поскольку многие из них с очевидностью должны брать начало во внешней среде, как, напри­мер, огромное количество новых слов, которые мы узнаем на протяжении жизни, остается неясным, ка­ким образом ребенок, который еще не имеет этих схем, может понимать своих родителей, чтобы усво­ить от них эти схемы. Он также указывает на нераз­решимые вопросы и противоречия, связанные с ког­нитивными картами и когнитивным порождением внешнего (overt) поведения, и приходит к заключе­нию, что источником всех этих проблем является разделяемое когнитивизмом представление о дуа­лизме «душа — тело».

Рассматривая аргументы в защиту теорий репре­зентации, важно отметить, что ряд представителей когнитивизма в значительной степени отошел от те­ории копий, которую критиковал Скиннер. Ряд пред­ставителей этой системы отбросил представления о медиаторах, а некоторые начали рассматривать мозг как участвующий в психологических событиях, а не определяющий их фактор.

Разум или поведение

Скиннер (Skinner, 1989) находит, что из спектра традиционных значений слова «разум» (mind) ког-нитивизм принял то, под которым разум понимает­ся как деятель или исполнитель. Он становится ав­тономным агентом, берущим управление на себя. Это разум — не человек, а двойник человека — организу­ет то, что приходит к нам через органы чувств, и вос­принимает мир. Однако если в данной формулиров­ке «индивидуум» заменяется на «разум», ее смысл нисколько не изменяется: «скорость, с которой разум производит вычисления, ограничена» вместо «ско­рость, с которой индивидуум производит вычисле­ния, ограничена». Скиннер приходит к заключению, что «когнитивные процессы — это поведенческие процессы; это то, что люди делают» (р. 17). Даже по­пытка описывать разум как то, что делает мозг, ста­новится конструктом, вводящим в заблуждение, за­мечает он (Skinner, 1987). Поскольку мозг — это тело, следовательно, разум — это то, что тело делает, что индивидуум делает. Это поведение.

Яремко (Jaremko, 1979) находит два недостатка менталистских объяснений. Во-первых, использова­ние внутренних событий в качестве объяснения за­ставляет прибегать к представлению о каком-то дру­гом поведении для того, чтобы объяснить наблюдае­мое. Предположение, что поведение вызывается внутренними событиями, уводит от анализа слож­ных событий, которые мы можем наблюдать. Причи-

110

ны поведения лежат в истории отношении с окружа­ющей средой, а менталистские объяснения игнори­руют этот факт. Когниции также представляют собой формы поведения и являются причинами не в боль­шей степени, чем любые другие. Во-вторых, менталь­ные события, как гипотетические конструкты, пред­лагаются для объяснения того, что происходит меж­ду входным сигналом стимула и выходным сигналом реакции. Таким промежуточным событием может быть объявлено предвосхищение (anticipation). Мы испытываем воздействие стимула, затем предвосхи­щаем нечто и после этого реагируем. Но что такое предвосхищение? Оно не может быть причиной, а лишь компонентом в цепи событий, охватываемых взаимодействиями со средой. Наступит момент, ко­гда мы вынуждены будем прервать рассуждения о том, что промежуточные конструкты являются при­чиной друг друга, и вновь обратиться к наблюдаемым событиям. Если предвосхищение является подлин­ным событием, то оно является поведением и может быть описано как поведение. «Когниции никто ни­когда не наблюдал, но когнитивное поведение всегда поддается наблюдению, по крайней мере, одним ли­цом» (р. 551).

Лихтенштейн (Lichtenstein, 1995) замечает, что формы поведения представляют собой фундамен­тальные исходные данные, используемые для про­верки менталистских теорий, а Дженкинс (Jenkins, 1981) в том же ключе утверждает, что когнитивис-ты принимают в качестве моделей разума модели способов, посредством которых испытуемые выпол­няют определенные задачи. С появлением новых моделей приходится добавлять все новые, не свя­занные между собой фрагменты воспоминаний, ста­дий и функций, от которых в конце концов прихо­дится отказаться, когда картина становится слиш­ком запутанной, отмечает он. Найссер (Neisser, 1976) полагает, что абстракции и предположения должны уступить место акценту на том, «что фак­тически происходит» (p. xi).

Ричлак (Rychlak, 1995) критикует когнитивис-тов за то, что те полагают существование незави­симого процесса, который думает за человека, вме­сто того чтобы признать роль человека, который осуществляет акт мышления. Высказывая точку зрения, аналогичную замечанию Дженкинса о том, что когнитивисты игнорируют поведение, он отме­чает, что для когнитивиста индивидуум — это все­го лишь совокупность механизмов, испытывающих влияние каких-то внешних источников по отноше­нию к самому индивидууму. Он утверждает, что рассматривать людей как вычислительные маши­ны непродуктивно, поскольку компьютеры не мо­гут производить значения и цели, которые играют в жизни человека центральную роль. Он ссылает­ся на первоначальное использование слова «ин­формация» в инженерной сфере, чтобы показать, что это понятие никак не было связано с какими-

либо значениями, содержащимися в передаваемых сообщениях.

Отсутствие единства

Холли и Стэк (Holley & Stack, 1992) указывают на отсутствие согласованности между различными темами. Предполагая наличие многочисленных ото­рванных друг от друга сфер функционирования ког­ниции, когнитивисты, в результате, практически не выработали теории, связывающей их с другими об­ластями исследований, отмечают они. Аналогичное обвинение выдвигают Флора и Кестнер (Flora & Kestner, 1995): когнитивизм не обладает единством, которое сводило бы вместе различные исследования или даже рассматриваемые им темы и источники. Они утверждают, что когнитивизм нисколько не про­двинул нас вперед в понимании человеческой дея­тельности, несмотря на то, что за последние тридцать лет он произвел на свет огромное количество мате­риалов, посвященных обработке информации. По их мнению, когнитивизм не только ошибочен, но и «препятствует научному прогрессу» (р. 587).

Операциональные определения и гипотетико - дедуктивный метод

Согласно точке зрения Кантора (Kantor, 1938), Лихи (Leahey, 1980) и Верпланка (Verplanck, 1996), заявлять, что экспериментальные процедуры или методы наблюдений определяют ненаблюдаемые гипотетические сущности и силы, значит искажать понятие операционных определений (предложен­ных в физике). Данная процедура была взята на во­оружение методологическими бихевиористами с целью определения таких конструктов, как внутрен­ние побуждения (драйвы). Например, Халл опреде­лял состояние внутреннего побуждения количе­ством часов, в течение которых организм был лишен пищи или воды. Эта процедура подверглась суровой критике еще в 30-е гг. и до сих пор вызывает те же возражения, когда когнитивисты используют ее для введения показателей, описывающих такие ненаб­людаемые силы, как разум, обработка информации, репрезентации, коннекционистские сети и другие конструкты. Если определить, скажем, кратковре­менную и долговременную память на основе экспе­риментальных процедур, а затем использовать реак­ции, полученные в экспериментах, как свидетель­ство соответствующих видов памяти, создается впечатление реальности данных конструктов, но такая процедура является искусственной, утвержда­ют критики.

Гипотетико-дедуктивный метод предполагает, что теоретики используют модели или теории для вывода гипотез, чтобы затем проверить, насколько согласуются эмпирические данные с этими гипоте­зами. Они исходят из предположения, что если со­впадение является значительным, то действитель-

111

но имеют место функциональные отношения, опи­санные теорией. Верпланк (Verplanck, 1996) опи­сывает данную процедуру как приводящую к появ­лению

«... постулированных (предполагаемых, вымыш­ленных) теоретических сущностей, которым при­писываются некоторые свойства и которые вмес­то того, чтобы порождаться данными, порождают хитроумные эксперименты, порождающие те са­мые данные, на основе которых постулируются эти сущности. Эти «самозагружаемые» («bootstraped») данные составляют основание для утверждений, преследующих цель объяснить или описать пове­дение в терминах агентов и процессов, относя­щихся к разуму или мозгу (либо отдельным их час­тям), которыми определяются действия испытуе­мого. Объекты и события, относящиеся к среде, становятся «информацией», которую «мозг», «ра­зум» или «сознание» затем «обрабатывает», тем самым «вызывая» измеряемое поведение, кото­рое (надо же!) в действительности определялось инструментарием исследователя и инструкциями, выдаваемыми испытуемому.

Экспериментальные результаты (и обобщения), полученные таким образом, затем оцениваются согласно критериям, устанавливаемым модным на данный момент методологическим течением, на «истинностьизмерения»(«truth-evaluation»)... [Та­кая процедура] основывается на прикладных ас­пектах дедуктивной, а не индуктивной логики. Она игнорирует возможность использования по отно­шению к поведению иных категорий, чем навязы-ваемыхтерминологией, от которой [когнитивисты] отталкиваются».

Процедуры логического вывода

в науке

Саймон (Simon, 1990) утверждает, что как люди, так и компьютеры используют символы для разум­ного (intelligent) поведения, и этот факт был доказан программированием компьютеров на исполнение за­дач, выполняемых людьми, и представлением свиде­тельств того, что люди используют те же самые про­цессы. «Гипотеза физической символической систе­мы подверглась за последние 30 лет настолько тщательной проверке, что ее можно считать оконча­тельно установленной» (р. 3). Слабое место в такого рода аргументации, на которое указывают цитиро­ванные нами выше Блюитт и Пронко, заключается в том, что данная аргументация не позволяет считать установленным, что наблюдаемые события можно объяснить исключительно символическим поведени­ем или компьютерной обработкой информации. Это замечание более подробно рассматривается Морри-

сом, Хиггинсом и Бикелом (Morris, Higgins & Bickel, 1982), которые отмечают, что подобные заявления нарушают закон эквифинальности. Это означает, что любое число различных условий может произвести один и тот же результат. В логике нарушение этого закона известно как ошибка «утверждения консек-вента» («affirming the consequent»). Иными словами, в индуктивной логике (в отличие от дедуктивной ло­гики, присутствующей в силлогизмах и математике) мы никогда не можем утверждать с абсолютной уве­ренностью, то что только А является причиной Б, но лишь то, что такая вероятность увеличивается по мере того, как отпадают другие условия и возможно­сти. Мы можем описывать изменения в поведении человека и заключить, что человек обладает способ­ностью изменять свое поведение, не нарушая закона эквифинальности, но такое утверждение не являет­ся объяснением или указанием на причинность. Как только мы заключаем, что когнитивное событие А должно производить наблюдение Б, мы отступаем от закона эквифинальности и делаем неоправданные выводы. Это является нарушением логики, посколь­ку не существует свидетельств того, что А должно производить Б. Наблюдая поведение индивида и де­лая вывод о наличии у него способности к данному типу поведения, мы не можем, однако, сделать вывод о наличии когнитивной обработки, психических сил или другой контролирующей силы. Все ученые ис­пользуют объективные выводы (умозаключения), но они ограничиваются

«...функциональными отношениями между по­ведением и средой, тогда как объективные выво­ды когнитивной науки касаются процессов, пред­положительно происходящих на другом уровне анализа... В рамках правильно организованной [науки] неправомерные выводы легко обнаружи­ваются и отбрасываются, так как они касаются от­ношений поведение—среда, поддающихся объективному анализу. Ошибки в выводах, каса­ющихся теоретических когнитивных процессов, однако, практически невозможно обнаружить вследствие эфемерного и ненаблюдаемого ха­рактера этих процессов...» (Morris, Higgins & Bickel, p. 114-115).

Теория и методология

По мнению Гергена (Gergen, 1994), тот факт, что когнитивная психология основывается на филосо­фии немецкого рационализма (врожденные психи­ческие структуры организуют внешние сигналы, ис­ходящие от мира), требует наличия лежащей в ее ос­нове рационалистической теории, однако она вовсе не имеет метатеории (теории теории). Рационалис­тическая теория могла бы охарактеризовать людей как осуществляющих «поиск информации и форми­рование понятий» (р. 26), тогда как когнитивизм

112

предлагает лишь компьютерные аналогии. Далее, за­мечает Герген, когнитивизм должен иметь рациона­листическую методологию, но не имеет ее. Поэтому он заимствует методологию бихевиоризма (экспери­менты на испытуемых, контрольные группы, зависи­мые и независимые переменные, проверка гипотез, квантификация), которая основана на философии английского эмпиризма. Этот факт неизбежно при­водит когнитивизм к противоречиям. Представление о том, что индивид использует врожденные когни­тивные механизмы для структурирования информа­ции, исходящей от мира, означает, что он не может претендовать на точное знание о внешнем мире, по­скольку его репрезентации определяются характе­ром когнитивной системы. Следовательно, ученый не может считаться носителем знания о какой-либо ча­сти мира, включая когнитивную систему. Далее, лю­бые попытки устранить когнитивное смещение будут сведены на нет в силу тенденциозности когнитивных схем, требующихся для обработки информации. Ис­пытуемые, участвующие в экспериментах, также яв­ляются заложниками своих ментальных схем, что делает их неспособными удовлетворять критериям рациональной методологии. Короче говоря, Герген утверждает, что когнитивная психология не основа­на на философии науки, оправдывающей когнитив­ную метатеорию; а поскольку методология эмпириз­ма, которую она использует, не согласуется с ее тео­ретическими притязаниями, данная методология не может использоваться как подтверждающая их4 .

Критика и контркритика

Вера и Саймон (Vera & Simon, 1993) утверждают, что обращение к средовому контексту (в особенности, как он трактуется в работах Гибсона) не является не­обходимым, поскольку среда и функциональные значе­ния объектов репрезентируются в голове. Уэллс (Wells, 1996) возражает, указывая на то, что собственное при­знание когнитивистами того, что «внешние реальные жизненные ситуации слишком сложны и многоплано-вы, чтобы быть полно и точно отраженными машинны­ми внутренними моделями этих ситуаций» (Vera & Simon, 1993, p. 46), противоречит отстаиваемым ими же претензиям, согласно которым символические репре-зентационные системы универсальны и способны ре­презентировать любую ситуацию во внешнем мире. Уэллс утверждает, что вопреки заявлениям Веры и Саймона, «теория ситуативности» («situativity theory») не может рассматриваться как входящая в со­став когнитивизма; они представляют собой конкури­рующие подходы. Находятся критики критиков когни­тивизма (Baars & McGovern, 1994), упрекающие по­следних в том, что они не приводят (в книге, которую анализируют авторы) свидетельств, альтернативных

когнитивизму. Однако Марр (Магг, 1988) утверждает, что исследования не могут установить истинность од­ной либо другой системы: она может быть установлена только в результате логического анализа рассматрива­емых вопросов.

В работе Кранца (Krantz, 1969), посвященной изу­чению более ранних психологических систем, также затрагивается вопрос о теоретических основаниях научных разногласий. Автор находит, что сравнение экспериментальных результатов, полученных струк­туралистами (Титченер) и функционалистами (Бол­дуин) в конце XIX в., неправомерно в силу совершен­но различного контекста, в котором формулирова­лись утверждения спорящих сторон. Возможно, формулировка постулатов, на которых основывают­ся различные психологические системы, сделает при­чину их разногласий более ясной.

ВЫВОДЫ

Когнитивизм однозначно возвратил когнитивное поведение в ведение психологии после того, как эта разновидность поведения была проигнорирована ря­дом школ бихевиоризма (хотя и рассматривалась некоторыми другими, менее известными системами). Вследствие этого факта когнитивное поведение прак­тически наверняка останется важной частью психо­логии. Когнитивизм также способствовал тому, что конструкты компьютерной обработки информации и ментальных репрезентаций прочно утвердились в психологии и других науках. Возможно, что в буду­щем, в значительной степени вследствие этой инсти-туциализации, данный подход сохранит господству­ющее положение в психологии, оставляя лишь огра­ниченное место другим подходам, как это происходит сейчас. Если учесть, что студенты психологических факультетов, прошедшие подготовку в духе когнити­визма, продолжают работать в этом направлении, что как специализированные, так и общенаучные журна­лы поддерживают когнитивную «парадигму» (пользуясь термином Куна [Kuhn, 1970]), что члены комиссий, рассматривающих вопросы о предоставле­нии грантов, и комитетов, решающих вопросы о при­суждении ученых степеней, в большинстве случаев придерживаются когнитивистской ориентации и что карьера большинства крупных ученых связана с этой системой, мы не можем ожидать, что перемены мо­гут произойти легко, так как другим психологичес­ким системам трудно конкурировать с когнитивиз-мом. Мы также не можем сказать, что когнитивизм представляет собой кумулятивную систему знаний, развитие которой в конечном итоге приведет к сме-

4 Хотя Герген в равной степени критикует и бихевиоризм, он находит, что последний характеризуется наличием связ­ной метатеории и последовательной методологии, основанных на эмпиризме.

113

не парадигмы, как, согласно точке зрения Куна, это происходит в физике.

И все же несмотря на то, что некоторое время на­зад в американской психологии доминировал мето­дологический бихевиоризм, он был оттеснен или ас­симилирован когнитивизмом, перенявшим многие его отличительные особенности (хотя анализ поведе­ния занимает те же позиции, что и несколько деся­тилетий назад). Существует также другая возмож­ность того, что многочисленные критики, не разде­ляющие данный подход, и немногочисленные критики, выступающие от имени самого когнитивиз-ма, смогут сформировать серьезную конкурирую­щую с ним контрсилу, подчеркивающую, что когни-ции представляют собой события, заключающиеся во взаимодействии взаимозависимых организма и сре­ды, что большое значение имеет история организма и что индивидуум является адаптирующимся орга­низмом, а не компьютерным мозгом. В рамках тако­го подхода может быть предпринята попытка органи­зации исследований, в которых будут приниматься во внимание сложные взаимозависимости, а не толь­ко экспериментальная проверка простейших элемен­тов. Вероятно, на первый план при этом выйдут сис­темы, тем или иным образом сочетающие ориента-

цию на сложные взаимозависимости и сохранение конструктов мозга как информационного процессо­ра, например, коннекционистская система.

На сегодняшний день, однако, когнитивизм и его многочисленные разновидности прочно укоренились в официальной научной традиции, которая укрепля­ет и подпитывает его. Голоса критиков имеют лишь незначительный резонанс. Было бы интересно стать свидетелем поединка между Голиафом и многими маленькими Давидами, который ждет нас в будущем. Однако следует отметить, что Голиаф представляет собой скорее множественную личность, чем единое существо. Его составляют весьма многочисленные и разнообразные компоненты и полемизирующие точ­ки зрения. Основное сражение, возможно, развернет­ся как раз между этими конкурирующими друг с дру­гом личностями, часть из которых полностью оста­ется во власти ортодоксальных компьютерных аналогий, тогда как другие в процессе своего разви­тия отходят от традиционных конструктов и прибли­жаются к рассмотрению взаимодействия организма и среды. Возможно, последние являются лишь откло­нением от основного русла, и традиционалисты одер­жат верх. Хочется надеяться, что это сражение будет объединяющим.

114

Глава 4. Гуманистическая психология : смысл , внутренняя реальность и самокаузальность

ВВЕДЕНИЕ

Услышав о том, что психология посвящена вопро­сам самоактуализации, креативности, любви, автоно­мии, «Я»-существования, радости и печали, смысла, удовлетворения потребностей, предназначения и вы­бора, мы, возможно, не до конца будем уверены в том, что означают некоторые из этих терминов. Однако мы, вероятно, решим, что за каждым из них стоят важные актуальные темы, которые нам следовало бы понять глубже. К тому же эти темы звучат более приближен­но к реальной жизни, чем те, что предлагает психоло­гия, которую интересуют вопросы выработки услов­ных реакций у крыс или голубей, и более интригую­ще, чем такие темы, как научение, восприятие, мотивация, «нейронные основы» поведения, «психи­ческие» измерения, методология исследований или «обработка информации», которым обычно посвяще­ны обзорные курсы психологии. Более того, возмож­но, они звучат именно так, как, по предположению че­ловека, собирающегося заняться изучением психоло­гии, и должны звучать темы, которые рассматривает эта наука. Эти темы входят в число центральных для гуманистической психологии.

РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ

Начальный этап и основные принципы

Гуманистическое мышление возникло в эпоху ев­ропейского ренессанса, в XIV столетии. Оно утверж­дало, что законы, искусство, правительства и даже традиции должны измеряться тем влиянием, которое они оказывают на людей, а не масштабами их вклада в достижение будущего небесного рая. Люди долж­ны быть свободны, чтобы они сами могли определять собственную жизнь, и эту сферу не может контроли­ровать ни церковь, ни государство.

Позднее в Соединенных Штатах из литературно­го течения XIX века, представленного Ральфом Уол-до Эмерсоном и Генри Дэвидом Торо, развилось гу­манистическое направление, получившее название трансцендентального гуманизма. Его представители считали, что источником наиболее глубоких истин служит интуиция, а не объективные свидетельства. Трансценденталисты выступали против рабства и любых форм догматизма. Как противостояние транс-ценденталистов устоявшейся теологической доктри-

не, так и их социальный протест были связаны с об­разованием унитарной (а позднее унитарно-универ­салистской) церкви, не выдвигавшей собственного вероучения1 , но призывавшей людей самих выби­рать, во что верить. Отдельные филиалы этой орга­низации позднее спонсировали группы «человечес­кого потенциала», связанные с гуманистической пси­хологией (Back, 1973).

Гуманистическая психология, берущая свое нача­ло в 1950-х годах, официально заявила о себе в 1960-х, выступив одновременно против (а) бихевиористской предпосылки, согласно которой человеческое поведе­ние определяется внешними силами, и (б) психоана­литической предпосылки, согласно которой челове­ческое поведение определяется силами бессознатель­ного. Соответственно, данное направление назвало себя «Третьей силой». Его сторонники хотели уйти как от механистического обусловливания бихевио­ризма (в котором, по их мнению, человек предстает в качестве пассивного автомата, находящегося во власти внешних сил), так и от детерминистских ин­стинктов психоанализа (в котором темные силы Оно, связанные с убийством, инцестом и разрушением, вступают в схватку с Сверх-Я). Они также хотели отойти от методологии исследований и статистичес­ких процедур, которые психология заимствовала у физических наук, считая, что при строгом контроле условий экспериментов и представлении их резуль­татов в числовой форме упускается из вида наиболее важное из того, что касается человеческой деятель­ности.

Согласно утверждениям гуманистических психо­логов, опыт и смысл, а не поведение должны считать­ся первичными данными психологии. Внешнее на­блюдение, при котором игнорируются мышление и чувства, является неадекватным методом познания. Источниками данных о внутреннем мире могут по­служить произведения искусства, литературное творчество, биографии и интервью. Каждый человек уникален. Изучение крыс, голубей и других «низ­ших» животных не может привести к пониманию людей, как не может сделать этого и изучение услов­ных реакций (рефлексов), статистических данных или личностных черт. Люди, утверждают они, совер­шают акты свободного выбора, а не направляются подкреплениями и бессознательными силами. Каж­дый совершающий выбор индивидуум наделен от­ветственностью за развитие системы ценностей, ко­торая будет служить для него направляющей силой в достижении осмысленной и полноценной жизни. Это достижение они назвали самореализацией или самоактуализацией. Если традиционная психология озабочена методической строгостью планирования экспериментов, а не проблемами, стоящими перед людьми, то гуманистическая психология является

1 Первоначально термин «унитарный» относился к вере в единого бога, а не в троицу тринитаризма. Это получившее незначительное распространение вероисповедание часто можно обнаружить в общинах колледжей, где оно распростра­нено среди студентов и преподавательского состава.

116

проблемно-центрированной. Она упрекает традици­онную психологию в том, что та теряет конкретного человека в массе статистических данных. Основной акцент должен быть перенесен на уникальность ин­дивидуума, обладающего потенциалом познания са­мого себя и тем самым — познания других. Благода­ря искусству и гуманитарным наукам (humanities) мы можем расширить эту сферу знания и разделить его с другими на благо взаимного самоосуществле­ния.

Основным выразителем этого протеста явился Абрахам Маслоу. Неудовлетворенность традицион­ной психологией, а также нежелание журналов, от­ражающих официальное психологическое направ­ление, печатать его статьи, привели Маслоу к по­пыткам инициировать новое движение в психологии. К нему присоединился психотерапевт из Калифорнии Энтони Сьютич (Anthony Sutich). Им удалось привлечь к движению и других разоча­ровавшихся в традиционной психологии и совмес­тными усилиями организовать Американскую Ассо­циацию Гуманистической Психологии (впослед­ствии отбросившую обозначение «Американская»), которая в конце концов превратилась в «Сейбрук-ский институт» (Saybrook Institute), названный так в честь места первой их встречи в 1964 году. Их пер­вый информационный бюллетень призывал при­соединиться к движению всех тех, кто не согласен (а) со взглядом на человека как на «совокупность отдельных функций», (б) с заимствованием психо­логией методов физики и (в) с развитием клиничес­кой практики по образцу медицинской. Со време­нем из этого информационного бюллетеня вырос «Журнал гуманистической психологии» (Journal of Humanistic Psychology).

Взгляды некоторых из основателей этой органи­зации заслуживают нашего внимания. Гордон Ол-порт (Gordon Allport, 1960, 1961), занимавшийся психологией личности, начал сомневаться в прием­лемости использования методов естественных наук в психологии, несмотря на то, что он сформулировал концепцию черт личности и разработал тесты для их объективного измерения. В середине 1940-х годов его деятельность привела к отделению представителей клинической и социальной психологии, культурной антропологии и социологии, работающих в Гарвард­ском университете, и образованию нового факульте­та социальных отношений. Олпорт подчеркивал зна­чение роста или становления ( becoming) как направ­ленного на достижение целей — такой предмет, как цели, в значительной степени игнорировался тради­ционной психологией. Олпорт утверждал, что психо­логия придает основное значение групповым нормам и другим статистическим показателям («номотети-ческому») и в значительной степени упускает из вида индивидуальный опыт («идиографическое»).

Недирективная, или клиент-центрированная, те­рапия, разработанная Карлом Роджерсом (Carl Rogers, 1942, 1951, 1961) оказала значительное вли­яние на психотерапию благодаря тому, что представ­ляла собой радикальный отход от теории и практи­ки психоанализа, позволяя индивидууму самому оп­ределять путь к своему выздоровлению и наиболее полному выражению себя. При таком подходе пси­хотерапевт принимает роль консультанта, а не руко­водящей инстанции, и предлагает клиенту свое при­нятие (его как личности), честность (открытость) и понимание, что позволяет последнему устранить со­циальные преграды на пути собственного роста. Именно клиент, а не терапевт наделен интуицией, касающейся его собственного роста. Теория личнос­ти Роджерса предполагает наличие «феноменально­го поля», составляющего опыт всей жизни индиви­да. Одной из областей этого поля является «я», вклю­чающее отношение к себе и другим людям и сформированные на основе этого отношения ценно­сти. «Я» постоянно оценивает различные области феноменального поля и является наиболее здоровым тогда, когда находится в соответствии с «идеальным я», то есть когда «я», каким оно хотело бы быть, мак­симально совпадает с тем, каково оно есть.

Теории личности Генри Мюррея, Гарднера Мёрфи, Джорджа Келли и Абрахама Маслоу также оказали важное влияние на развитие гуманистической психо­логии (Smith, 1990)2 . Маслоу (Maslow, 1954) не вы­ступал против психоаналитической теории личнос­ти столь же резко, как Роджерс, однако он хотел до­бавить к ней более светлую и здоровую сторону. Он предложил теорию мотивации, получившую всеоб­щую известность и излагаемую во всех вводных кур­сах психологии, а также в литературе, посвященной темам мотивации и личности. В ней предлагалась иерархия врожденных человеческих потребностей: физиологические потребности, такие как голод, жаж­да и секс, нуждаются в удовлетворении в первую оче­редь. Затем следуют потребности в безопасности и защищенности; вслед за ними потребность в любви и чувстве принадлежности; и наконец, самоуважение — принятие и уважение своего «я». Лишь после того как эти «потребности в восполнении дефицита» («deficiency needs») удовлетворены, высший потен­циал человека может быть реализован. Это и есть самоактуализация. Для одного индивидуума она мо­жет выражаться в области искусства, для другого в науке, а для третьего — в покорении горных вершин. Маслоу считал, что самоактуализированные люди являются наиболее здоровыми и что изучение цен­ностей этих людей может привести к формированию научно обоснованной универсальной этической сис­темы. Она включала бы такие ценности, как истина, добро, красота, веселье, справедливость и радость. Те, кого можно назвать самоактуализированными, до­стигают «вершинных», или «пиковых», переживаний

2 Тэйлор (Taylor, 1995) показал, что теория личности сыграла решающую роль в становлении гуманистической пси­хологии.

117

(«peak experiences»), в которых они поднимаются над своим обычным уровнем бытия, обретают свои выс­шие способности и становятся едиными с космосом, живя полноценной жизнью здесь и сейчас и пережи­вая эйфорическое блаженство (euphoric high). Те, кому не удается достичь самоактуализации, стано­вятся невротичными, больными и лишенными аутен­тичности (nonauthentic) (Maslow, 1961).

Согласно Роджерсу (Rogers, 1961), достижение аутентичности должно являться целью каждого ин­дивидуума, что означает следовать своему собствен­ному пути, а не чужим указаниям. У каждого чело­века есть свое «истинное я» или его «внутренняя сущность» — это и есть аутентичность; она является уже полностью развитой и доступной ему. Потреб­ность в саморазвитии при этом отпадает. Чтобы дос­тичь аутентичности или самоактуализации, человек должен актуализировать свою личность, живя в со­гласии со своей внутренней сущностью. Это скорее вопрос раскрытия своего истинного "я", чем его со­здания. Нехер (Neher, 1992) указывает на то, что «если бихевиористы традиционно заявляли, что "вы можете стать кем захотите, и мы покажем вам, как это сделать", то Маслоу и другие теоретики-нативи­сты утверждают: "вы можете стать лишь тем, чем ваш природный потенциал позволяет вам стать, и ничем иным"» (р. 96).

Роджерс (Rogers, 1985) считал, что гуманистичес­кая психология оказала значительное влияние на американскую культуру, но лишь незначительное влияние на научную психологию. Он обнаружил, что во всей Америке нет ни одной докторской програм­мы или интернатуры по данному направлению, одоб­ренной Американской психологической ассоциаци­ей. Методы исследования гуманистической психо­логии также оказали незначительное влияние, поскольку психологи, прошедшие подготовку в обла­сти гуманистической психологии, как правило, ста­новятся практикующими психологами, а не выбира­ют академическую карьеру в крупнейших универси­тетах.

Актуализирующая тенденция, самоактуализация и тенденция роста представляют собой биологичес­кие аналогии, базирующиеся на аргументации Кур­та Гольдштейна, указывающего на то, что организм реорганизуется и самоактуализируется после по­вреждения (DeCarvalho, 1990b; 1991). Гештальт-пси-хологи снабдили нас концепцией целостности инди­видуального опыта и его роли в определении пове­дения. (Гештальт-психологию не следует путать с гешталып-терапией, которая не имеет к ней никако­го отношения; впоследствии гештальт-терапия вне­сла вклад в развитие приемов и методик, используе­мых в группах встреч). Экзистенциальная психоло­гия (см. главу 12) также оказала значительное влияние на гуманистическую психологию, в особен­ности на Маслоу и Ролло Мэя (Rollo May, 1961,1967,

1983). Оба они подчеркивали центральную роль не­посредственного опыта в понимании того, что значит быть человеком, как это делают сторонники экзис­тенциализма. Однако они не разделяли свойственно­го экзистенциалистам пессимизма — положения о том, что страх сопровождает осознание своей свобо­ды брать ответственность за себя во вселенной — все­ленной, лишенной смысла. Они также критиковали утверждение Сартра (Sartre, 1943/1957) о том, что люди и их свобода — это «ничтожность бытия» («nothingness of being») (p. 441). С точки зрения Мэя, мы поддались материализму и отказали гума­нитарным наукам (humanities) в значимости. В зна­чительной степени, утверждает он, это вызвано тем, что наши университеты вытеснили большую часть гуманитарных наук и искусств безличными науками и технологией (в частности, бухгалтерским делом, вычислительными машинами и физическими наука­ми). Последние ориентируют нас на пассивное суще­ствование, лишенное смысла. Только когда мы осознаем, до какой степени лишили себя смысла, и испытаем всю глубину отчаяния, сопровождающего это осознание, мы обретем возможность подлинного выбора и самореализации, считает Мэй.

Хотя представители гуманистической психоло­гии достаточно конкретно указывали на то, против чего они выступали, они были значительно менее конкретны в отношении провозглашаемых ими взглядов. Ниже перечислены некоторые из таких положений, сформулированных Генри Мюрреем в его основном докладе на конференции в Сэйбруке в 1964 году3 . Предметом изучения должны стать: (а) люди, а не животные; (б) весь человек, рассмат­риваемый во всех его аспектах и как целостность; (в) человек в контексте всей его жизни; (г) внут­ренний, сокровенный человек (internal person) как дополняющий внешнего человека до целостности; (д) человек в естественном окружении, а не в ла­бораторных условиях; (е) положительные характери­стики, составляющие для человека счастье и радость жизни; (ж) волевая активность; (з) философия жиз­ни, включая систему ценностей, рассматриваемую во времени. Данное перечисление не отличается чет­кой последовательностью и не содержит общей структуры. Список, приводимый Симпсоном (Simpson, 1977), включает «использование энерге­тических потоков и естественную способность организма поддерживать собственное равновесие», а также заимствованное у трансперсонализма (см. с. 120) «духовное измерение» (р. 76). Шарлотта Бюлер (Charlotte Buhler, 1971), психиатр и быв­ший президент Ассоциации гуманистической пси­хологии, заявляет в качестве принципиальных ин­тересов данной системы (а) конкретного человека во всей его полноте; (б) стержень (the core) всей его жизни (возможно, неосознаваемый, но, как правило, «прослеживаемый»); (в) интенциональ-ность (осознанную и неосознанную «ориентацию

1 Хотя этот доклад не был опубликован, Тэйлор (Taylor, 1995) ссылается на его архивную рукопись.

118

по отношению к миру») и (г) мотивацию и целе-полагание (goal setting). Как пишет Бюлер: «Об­щий знаменатель этих концепций состоит в том, что все гуманистические психологи видят цель жизни в использовании собственной жизни для совершения того, во что человек верит, будь то само­развитие или другие ценности. Исходя из этого они ожидают реализации каждым человеком зало­женного в нем потенциала, на которую внутренне нацелены (determine themselves) все люди» (р. 381). В последнее время Де Карвало (De Carvalho, 1990b) опубликовал следующий список: (а) каж­дый человек — это единое целое (holistic unit): он отбирает и организует стимулы и не реагирует на стимулы напрямую, самостоятельно решая, как и когда на них отвечать; (б) люди действуют, сообра­зуясь с собственной целью и мотивацией; (в) люди обладают способностью направлять свое существо­вание. Маслоу называл последний пункт «самоак­туализацией»; Гордон Олпорт называл это «функ­циональной автономией»; а Ролло Мэй и Карл Роджерс, заимствуя термин экзистенциалистов, — «аутентичностью».

Сэсс (Sass, 1989) считает, что в этом разнообразии формулируемых принципов гуманистической психо­логии можно выделить четыре концепта, охватыва­ющие ее «центральное ядро»: (а) свобода выбора, противопоставляемая детерминизму причинно-след­ственных связей; (б) уникальность каждого отдель­ного человека; (с) личная сфера, субъективность, или внутренняя реальность, и (г) самопрозрачность (self-transparency), «глубинный источник свободы и локус уникальности и интимности», а также «источник уверенности и ясности в отношении человеческого существования» (р. 442).

Подвергая принципиальной критике традицион­ную психологию, Ричлак (Rychlak, 1976, 1988) утверждает, что психология пошла по пути физичес­ких наук и изгнала из своей сферы как диалектичес­кое мышление, имеющее дело с оппозициями и би­полярными отношениями (заменив их однополярны-ми или линейными причинно-следственными отношениями), так и телеологию (конечную причи­ну или конечную цель), объясняющую направление движения вещей. Он упрекает психологов в том, что они формулируют свои теории (человеческой) при­роды таким образом, чтобы те соответствовали мето­дам исследования, и что это смешение теории и ме­тодов привело к механистическому взгляду на че­ловека, превратив его в механизм обработки информации и кибернетическую модель. В отличие от них, гуманистическая психология обратилась к интроспективным отчетам и базирующимся на их основе телеологическим объяснениям: люди не толь­ко реагируют на стимулы, но и направляют себя по отношению к целям и альтернативным целям, кото­рые они концептуализируют. Именно ориентируясь на эти цели (телеологические реакции), они действу­ют логически. Телеология — это «связь, объединяю-

щая всех гуманистов» (р. 217). Именно благодаря тому, что мы осознаем альтернативы, наше поведение оказывается биполярным или диалектическим, ут­верждает он. Ричлак, в отличие от ряда других пред­ставителей гуманистической психологии, настаива­ет на том, что она не может полагаться на филосо­фию и гуманитарное знание для своего обоснования, но должна проводить строго научные исследования для подтверждения своих теорий.

Ричлак допускает наличие в теле разумной души — диалектически мыслящего разума. Воздействие сти­мулов побуждает разум к размышлению о том, что стоит, например, завести коккер-спаниэля, но в то же время и о противоположном — что не стоит заводить коккер-спаниэля. Разум имеет возможность свобод­но выбирать, действовать или не действовать в соот­ветствии с его собственными мыслями. Мышление и другие когнитивные события не ограничены стиму­лом: разум вносит активный вклад в содержание (мышления), выходящее за пределы того, что предо­ставляет стимул; он структурирует мир и придает ему смысл. Ричлак выдвигает «теорию логического научения» («logical learning theory»), предполагаю­щего нанравление целью («телереакцию» [«telosponse»]). Поведение, говорит он, не сводится к S—R связям, оно направлено на осуществление це­лей, которые имеют смысл. Люди учатся для того, чтобы совершенствовать свое целесообразное пони­мание опыта. Обучение — это двухступенчатый про­цесс, включающий биполярность наблюдаемой вещи и ее референта. Такой механизм делает возможным телеологическое рассуждение, при котором один из полюсов указывает на другой, тем самым устраняя ограниченность понимания, обусловленную контак­том только с одним полюсом. Благодаря этому ста­новится возможным произвольный выбор. Только таким путем можно прийти к целесообразному пони­манию, имеющему смысл для конкретного человека.

В соответствии с представлениями гуманистичес­кой психологии, все люди находятся в процессе не­прерывного становления, реализуя в той или иной степени возможность стать такими, какими им по­зволяют стать их способности (capacities). Они изби­рают свой жизненный путь и принимают на себя от­ветственность за свою самость (selfhood) и свои до­стижения в жизни. Для того чтобы достичь всего, на что они способны, люди должны быть функциональ­но автономными (по Олпорту) или самоосознающи­ми (self-aware) и центрированными (centered) (по Мэю). Согласно Маслоу, «я» должно достичь спон­танной интеграции и затем заняться актуализирова­нием собственного потенциала через посредство сво­его «инстинктоида» («instinctoid»), подталкивающе­го его вперед. Инстинктоид — это биологический потенциал, который индивид открывает в себе и до­водит до актуализации посредством творческого про­цесса (Maslow, 1968). В отличие от такой биологичес­кой характеристики актуализации, Мэй утверждает, что процесс становления осуществляется не через

119

биологические механизмы, а через противостояние тревогам (anxieties), возникающим в условиях на­шего существования, и самоосознавание (self-awareness), вызываемое этим процессом. Роджерс полагал, что в основе человеческой природы лежит добро и при наличии соответствующих возможнос­тей эта природа способна реализовать свой внутрен­ний потенциал роста. Маслоу также верил в добро­качественность человеческой природы и в то, что при благоприятных обстоятельствах самоактуализация должна произойти. В отличие от них, Мэй, чьи взгля­ды уходят своими корнями в экзистенциализм, счи­тал зло и тревогу наряду с добром определяющими факторами бытия, аутентичности, выбора и смысла.

Дэвидсон (Davidson, 1992) отмечает наличие двух подходов к тому, как данная система выделяет чело­века из ряда других существ. Один из них берет свое начало в светском гуманизме, который использует идею эволюционного развития, чтобы возвести чело­века на ступень, качественно отличную от положения других животных. Светский гуманизм тесно связан с философией науки и другими нерелигиозными ис­точниками. Согласно этому подходу, люди создают Бога но своему образу и подобию, а не наоборот, и любые улучшения положения людей могут являть­ся лишь результатом человеческих усилий, а не ис­ходить от Бога или богов. Люди наделены способно­стью создавать собственную этику, ценности и фило­софию жизни и будут делать это, если не встретят на своем пути препятствий со стороны догматизма и авторитетов. Второй подход, трансперсональная пси­хология, находит отличие человека в духовности: «человеческие существа являют собой воплощение Божественного, созданы по образу и подобию Твор­ца, а потому стоят особняком по отношению ко всем остальным тварным существам благодаря своему потенциалу к просветлению» (р. 146). Данный под­ход берет свое начало в мистицизме, неоплатонизме и восточных религиях. Маслоу (Maslow, 1968) пред­рекал появление «трансперсональной, трансчелове­ческой» психологии, сосредоточенной на «космосе, а не на человеческих потребностях и интересах» (p. iv), как «Четвертой психологии», которая явилась бы более высокой ступенью по сравнению с Третьей си­лой гуманистической психологии.

Трансперсональная психология , контркультура и «Нью Эйдж»

Трансперсональная психология находилась в тес­ной связи с гуманистической психологией, будучи объединена с нею рядом общих основателей и изда­телей журналов. По мере формирования гуманисти­ческой психологии и сосредоточения ее на вопросах саморазвития, группах встреч и психотерапии в це­лях индивидуального роста, Маслоу и его близкий коллега Энтони Сьютич отошли от нее, чтобы иметь

возможность заниматься вопросами духовности, из­мененных состояний сознания и стимулирования (nurturing) внутреннего опыта. Они основали транс­персональную психологию и стали издавать «Жур­нал трансперсональной психологии» (Journal of Transpersonal Psychology), повторяя путь, который они прошли при основании гуманистической психо­логии. Трансперсональная психология «посвящена изучению предельных человеческих возможностей (capacities), объединяющего (unitive) сознания, пи­кового опыта, экстатических состояний, мистичес­кого опыта и самотрансценденции» (Taylor, 1992, р. 289-290). Для нее характерна связь с индуизмом, иудаизмом, христианством, суфизмом (персо-иран-ской исламской сектой), шаманскими путешествия­ми сознания (vision quests), трансцендентализмом Эмерсона, неоплатонизмом, парапсихологией, исла­мом, буддизмом и другими источниками мистициз­ма; кроме того, она использует различные техники медитации как средства контролирования «состоя­ний сознания». Тарт (Tart, 1975) больше других спо­собствовал установлению ее связи с суфизмом и дру­гими формами мистицизма и продолжал развивать оккультный элемент в гуманистической психологии (Tart, 1992)4 . Экономическую базу трансперсональ­ной психологии обеспечивают ее контакты с движе­нием «Нью Эйдж», последователи которого покупа­ют книги по трансперсональной психологии и обес­печивают ей каналы коммуникации благодаря публичным лекциям, конференциям, альтернатив­ной медицине, практикуемой в сети оздоровитель­ных клиник, рекламе в альтернативных изданиях и массовой реализации литературы (Taylor, 1992). В последнее время она также использует Интернет.

Согласно мнению Вица и Модести (Vitz & Modesti, 1993), сторонники движения «Нью Эйдж» считают, что традиционная религия и философия, как и наука, не только не оправдали возлагаемых на них ожиданий, но являются одним из источников проблем. Эти люди стремятся революционизировать общество с помощью мистицизма или спиритуализ­ма, основывая сеть своих организаций по всему миру с целью установления нового мирового сообщества. Им в какой-то степени удалось достичь успеха в рас­пространении альтернативной или холистической медицины и взять в свои руки ведущую роль в дви­жении за человеческий потенциал, «в котором рас­крытие своего внутреннего потенциала является ис­точником позитивной личностной трансформации» (р. 47). Границы движения продолжают смещаться, по мере того как развиваются новые верования и ри­туалы; однако можно идентифицировать некоторые общие положения, такие как: (а) все существующее едино, будь то бог, человек или неодушевленный предмет; (б) все существующее есть бог; (в) люди — это бог; (г) человек может осознать эти истины пу­тем внутренней трансформации, ведущей к косми-

4 См. работу Рэнди (Randi, 1982), в которой описываются парапсихологические опыты Тарта.

120

ческому сознанию, самореализации, просветлению и т. д., посредством техник, которым могут обучить последователи «Нью Эйдж»; (г) космическое един­ство — основополагающий принцип всех религий и (д) сознание всего этого принесет людям мир и бла­женство. Зажиточные американцы, влившиеся в дви­жение из распавшихся традиционных протестант­ских общин, или бывшие католики составляют боль­шинство последователей «Нью Эйдж». Они часто связаны с психоделической культурой и сопутству­ющими религиозными практиками, к которым отно­сится, в частности, шаманизм. Развитию движения способствует также и ряд социальных факторов, к которым относятся (а) утрата корней и распад тра­диционных культур Америки; (б) укрепление движе­ния за человеческий потенциал в Калифорнии, где находится Эсаленский институт (Esalen Institute), a также разнообразных оккультных практик, в осо­бенности — в южной части штата, где образовалась смесь из различных религий; (в) гуманистическая психология Маслоу с его концепцией «пикового опыта», а также поддержкой, оказываемой им Эсален-скому институту и трансперсональной психологии; (г) вклад Карла Роджерса и его концепции центри­рованной на субъекте терапии в гуманистическую психологию; (д) появление «Журнала трансперсо­нальной психологии», в котором ученые и другие ин­теллектуалы узаконили концепцию трансцендент­ных или духовных экстатических состояний, посред­ством которых, как утверждают некоторые, человек может найти внутреннее божественное «я» и объеди­нить его с космической божественностью, и (е) под­черкивание Карлом Юнгом роли религии и мифоло­гии как части бессознательного.

Трансперсональная психология явилась составной частью контркультуры, возникшей в связи с распро­странением психоделиков и протестами против вьет­намской войны. Те, кто использовал наркотики как религиозную святыню, получили прозвище «хиппи». На протяжении непродолжительного периода време­ни, кода они выступали против войны, призывали к любви и миру, отворачивались от традиционного об­щества и проповедовали жизнь согласно простым принципам, их называли «дети цветов». Гуманисти­ческая психология и контркультура родились при­близительно в одно и то же время — в 60-х годах. К 1969 году контркультура начала преобладать над гуманистической психологией (Taylor, 1995); чему способствовал ряд точек «резонанса» (Smith, 1990):

• Самореализация индивидуума в отрыве от забо­ты о других людях.

• Вера в способность к совершенствованию людей при игнорировании социально-политических усло­вий.

• Акцент на самораскрытии или «полном отпуска­нии тормозов» («letting it all hang out») в сочетании с поощрением кратковременных интимных связей и пренебрежением длительными отношениями.

• Потакание себе в настоящем при игнорировании будущего и долгосрочных целей.

• Стремление к получению немедленного удовле­творения, включая наркотики и секс.

• Принижение роли науки и рациональности и увлечение оккультным.

Широкое распространение получил «тренинг сен-зитивности» и «личностного роста» — иногда вклю­чающий такие методики, как групповая терапия об­наженных, физические ограничения во время «сти­муляции» (техника, известная под такими различными названиями, как Z-процесс, терапия привязанности и редукция гнева), а также различные «чувственно-сенсорные» («touchy-feely») процеду­ры. На конференциях подчеркивание ведущими представителями гуманистической психологии трансперсонального элемента ощущалось настолько сильно, что Смит (Smith, 1982) посетовал на то, что «движение гуманистической психологии стало отда­ляться от человеческого, обратившись к поискам сверхъестественного и божественного» (р. 4).

Когда контркультура пропитала собой гуманисти­ческую психологию и взяла над ней верх, многие из ее ранних приверженцев стали отпадать от нее. Дви­жение групп встреч, в особенности представленное Эсаленским институтом в Калифорнии, стало осо­бенно влиятельной составляющей контркультуры. Группы встреч проходили в интенсивном тренинго-вом режиме, часто с проведением марафонских сеан­сов, преследующих цель получения холистического эмоционального опыта здесь-и-сейчас через спонтан­ные групповые взаимодействия, оказывающие силь­ное давление на отдельных участников для достиже­ния полного самораскрытия и переживания интен­сивных чувств. В Эсалене возникли трения между теоретиками и практиками движения; и когда Мас­лоу стал настаивать на поддержании рациональной ответственности, Фриц Перле назвал его «подсла­щенным фашистом» (Russell, 1992). В Эсалене про­цветали йога, медитация и массаж. По оценкам Сми­та (Smith, 1990), эти группы «казалось, пытались компенсировать порожденное обществом отсутствие смысла (веры), надежды и общности» (р. 13), одна­ко, как он отмечает, эти попытки были несерьезны­ми и поверхностными. Он указывает на то (Smith, 1978), что под влиянием трансперсонализма гумани­стическое направление «упустило из вида конечную человечность повседневной жизни в погоне за невы­разимой бесконечностью» (р. 29). Некоторые крити­ки окрестили гуманистическую психологию «гума-но-мистической психологией» («human-mystic psychology»).

Будущее гуманистической психологии

Смит (Smith, 1990) склонен видеть близкий конец гуманистической психологии как научной дисципли­ны, однако полагает, что существуют два современ-

121

ных течения, которые, возможно, подхватят ее прин­ципы: (а) возрождающиеся холистические подходы к личности, которые могут занять место ситуацион­ных подходов (situationism), и (б) подходы к инди­видуальному развитию в перспективе времени жиз­ни (life-span human development), учитывающие диалектические отношения между людьми и меняю­щимися в ходе истории социальными условиями их жизни. Анализируя критику психологии, исходящую из различных источников, и предсказания ее распа­да на ряд отдельных дисциплин, Смит (Smith, 1994) полагает, что психология может пойти своим соб­ственным путем, выбрав в качестве предмета изуче­ния «человеческую рефлексивность», но что психо­логия развития, психология личности и социальная психология останутся центральными областями «наук о человеке» («human science»), занимаясь раз­витием сообществ, индивидуальным развитием, пси­хотерапией и образованием. Исследования и теория будут продолжать развиваться в соответствии с «тра­диционной концепцией науки, имеющей целью пос­ледовательное приближение к истине в том, что ка­сается причинного анализа условий и следствий, од­нако с обязательным обращением к человеческим смыслам и ценностям» (р. 114). Таким образом, Смит видит будущую роль гуманистической психологии не в проведении радикальных реформ, а в добавле­нии нового измерения, которое данное направление считает ключевым.

Джорджи (Goirgi, 1992b) утверждает, что посколь­ку смысл того, что значит быть человеком, является центральным для данного подхода, он должен сосре­доточить свои усилия на строгом научном анализе этих смыслов. Сэсс (Sass, 1989) полагает, что данная система может постепенно отойти от гуманистичес­ких понятий и вобрать в себя более широкое содер­жание трансперсональной психологии.

Теория хаоса подвергает сомнению взгляд на уни­версальный характер линейных и предсказуемых со­бытий, а с другой стороны, показывает, что сложные и, казалось бы, случайные события содержат в себе внутренний порядок. Исходя из этого, Криппнер (Krippner, 1994) считает, что она может явиться ба­зисом для психологии, подчеркивающей роль креа­тивности и здоровья и использующей качественные методы исследования, которые были бы совместимы с гуманистической психологией.

ПОЛУЭКСПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Основатель гуманистической психологии Абрахам Маслоу, по-видимому, является наиболее подходящей фигурой для выделения в его работах системы посту­латов данной психологической системы. Он выдвинул ряд «предпосылок» («assumptions»), а также ряд «предположений» («propositions»), из которых может

быть достаточно прямым образом выведен ряд посту­латов (Maslow, 1968); другие же фрагменты его работ могут послужить источником дополнительной инфор­мации для выведения постулатов.

• Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки).

1. Психологические события «биологически обу­словлены».

Следствие 1: Психология зависит от биологии.

Следствие 2: Психологические события имеют причину в биологии индивида или в активности души (mind) биологического организма.

2. Психологические события являются отчасти единичными и отчасти всеобщими — их универсаль­ный компонент представляет собой биологические влияния.

3. Психологические события — это не механизмы (mechanisms), а смыслы (meanings).

4. Психологические события относятся одновре­менно и к области естественного, и к области мисти­ческого.

• Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения).

1. Человек представляет собой отчасти — тело, и отчасти — душу (mind), или «я» (self); при этом «я» отлично как от поведения, так и от тела.

Следствие: Психология придает первостепенное значение конструктам.

2. «Я» обладает биологически детерминированны­ми ценностями, которые следует рассматривать ско­рее как социально нейтральные или позитивные, чем как деструктивные и негативные.

3. Биологические детерминанты являются слабы­ми и легко изменяются под воздействием окружаю­щей среды.

4. Биология наделяет человека иерархией потреб­ностей: от потребностей отдельных тканей (органи­ческих потребностей) до социальных и личных по­требностей.

5. Человек есть причина самого себя (self-causative).

ИССЛЕДОВАНИЯ

Невозможно четко разграничить, что входит в сферу гуманистических исследований, а что не вхо­дит в нее. Используемым здесь критерием является точка зрения самих исследователей, определяющих свои исследования как гуманистические, а также других представителей гуманистической психоло­гии, относящих данные исследования к своему на­правлению. Некоторые из рассматриваемых нами исследований также причисляются к экзистенциаль­ной или феноменологической системам.

Поскольку гуманистическая психология считает, что контролируемые лабораторные исследования или

122

квантификация (количественные измерения) полно­стью упускают из вида то, что является исключитель­но человеческим в человеческих существах, они, как правило, выступают против подобных методов иссле­дования. Те, кто все же прибегает к количественным методам, в большинстве случаев используют оценоч­ные шкалы (Ebersole & Quiring, 1991; Prasinos & Tittler, 1984); однако эти инструменты также предпо­лагают механистический и технологический подход, а потому, по мнению Джорджи (Giorgi, 1992b), непри­емлемы. Экзистенциально-феноменологический под­ход, который предпочитает Джорджи, предлагает иг­норировать вопросы надежности и валидности, а так­же количественные показатели, и начинать с предмета изучения, адаптируя к нему методологию исследова­ний. Считая, что смысл раскрывает себя в языке, Ри-зон и Рауэн (Reason & Rowan, 1981) рекомендуют ис­пользовать лингвистические методы. Аанстуз (Aanstoos, 1987, цит. по: Polkinghorne, 1992) находит, что в настоящее время используется пять основных качественных методов и двенадцать или более допол­нительных методов. Есть также и те, кто принимает любую методологию (в частности, Lindauer, 1974; Rychlak, 1988; Tageson, 1982), которая была бы сбалан­сированной и сосредоточенной на вопросах, централь­ных для гуманистической психологии. В отличие от других Ричлак (Rychlak, 1988) утверждает, что по­скольку количественные методы, характерные для по­веденческих наук, не зависят от теории, они также приемлемы, и использует их в собственных исследо­ваниях.

По мнению Дэвидсона (Davidson, 1992), «самая слабая сторона [гуманистической психологии] состо­ит в том, что она рассматривается как дисциплина, которой еще только предстоит оказать долгосрочное влияние» (р. 148). Она не может полагаться лишь на философские утверждения и должна преодолеть свое сопротивление систематическим исследованиям и выступить с эмпирическими исследованиями, имею­щими дело с жизнями конкретных людей, используя методы, характерные для феноменологии, этнологии и текстологических (narrative) исследований.

Контролируемые исследования

С целью проверки своей «теории логического на­учения» Ричлак (Rychlak, 1976, 1988) осуществил широкомасштабную программу исследований, по­священных аффективному реагированию или под­крепляющей ценности (reinforcement value), то есть

концептуальной ценности в отличие от подкрепле­ния паттерна поведения. Концептуальные ценности, которые мы чему-то придаем, делают возможным выбор образа действия для получения определенно­го результата (выигрыша, вознаграждения) или его альтернативы (заводить коккер-спаниеля или не за­водить), обеспечивая, таким образом, диалектичес­кий процесс. Он провел серию экспериментов с ис­пользованием бессмысленных слогов, оцениваемых по их подкрепляющей ценности как приятных или неприятных, а затем дополнил их экспериментами на узнавание слов, лиц и изображений. Полученные ре­зультаты подтвердили его теорию. Например, оппо-зициональность в научении (диалектическое реаги­рование) подтверждается тем фактом, что люди за­учивают оппозиционные (противоположные) значения неприятных им слов лучше, чем противо­положные значения приятных слов. Учащиеся дости­гают более высоких результатов при выполнении приятных для них, в отличие от неприятных, задач и запоминают приятные лица лучше, чем неприятные. Ричлак распространил свои исследования на лично­стные характеристики и обнаружил, что они корре­лируют со степенью, в которой задача является при­ятной для индивида. Иными словами, Ричлак пытал­ся продемонстрировать, что научение — это не механическое связывание стимула и реакции, как следовало бы из теорий классического и оперантно-го обусловливания; скорее, утверждает он, люди на­учаются лучше всего, когда они могут направить свой выбор на то, что они ценят.

Празинос и Титтлер (Prasinos & Tittler, 1984) вы­числяли корреляции между показателями студентов колледжа, отвечавших на опросник типов любви (questionnaire on lovestyles), и их показателями по пяти другим шкалам. Поскольку «агапический»* («agapic») тип любви (бескорыстная, нежная и забот­ливая любовь) показал значительную корреляцию с (а) отношением к жизни (life regard) (постановка целей и стремление к их достижению), (б) духовно­стью, (в) самоуважением (self-esteem), (г) силой эго (перевод намерений в действия и поддержание кон­троля за напряжением) и (д) любвеобильностью (lovingness), он оказался самым «успешным». Высо­кая самооценка и самоуважение говорили о следую­щем: чтобы любить других, сначала необходимо на­учиться любить себя. За «агапическим» типом люб­ви в нисходящем порядке следовали «людический» («ludic»)**, «эротический»*** (ищущий идеальный тип тела), «сторгический» («storgic»)**** (с посте-

* Агапэ (Agape) — в Древней Греции жертвенная, бескорыстная, всепрощающая и заботливая любовь. — Примеч. науч. ред.

** Людис (Ludis) — в Древней Греции сосредоточенная на себе, гедонистическая любовь-игра, любовь-состязание. — Примеч. науч. ред.

*** Эрос (Eros) — в Древней Греции стихийная, страстная любовь, требующая телесного, физического слияния и обладания. — Примеч. науч. ред.

**** Сторгэ (Storge) — в Древней Греции дружеская, прочная, безмятежная любовь между двумя близкими людьми (например, друзьями). Примеч. науч. ред.

123

пенным развитием привязанности и предвкушением длительных отношений), «прагматический»* (с соот­ветствием друг другу по возрасту, уровню образова­ния и другим демографическим показателям) и «ма­ниакальный»**. Маниакальный тип любви коррели­ровал со страхом смерти и имел минимальные — и даже отрицательные — связи с самооценкой. Была обнаружена некоторая корреляция всех типов люб­ви со шкалой маниакальности (manic scale). Каждый из типов любви, по мнению исследователей, облада­ет особой «психологической структурой». Он пред­ставляет собой «один из важнейших компонентов «я» и указывает на «более глобальную экзистенци­альную матрицу индивида»: «То, как человек любит, является частью картины, показывающей, как он от­носится к жизни и факту собственного существова­ния» (р. 108).

Эберсоул и Квайринг (Ebersole & Quiring, 1991) разработали шкалу Смысла полноты жизни (Meaning of Life Depth, MILD) в дополнение к дру­гой шкале, называемой тестом «Цель жизни» (Purpose in Life Test, PIL). PIL измеряет силу смыс­лов (strength of meanings) в том виде, как она прояв­ляется в чувствах и энтузиазме. MILD — в большей степени интеллектуальная, чем аффективная шкала, измеряющая компоненты смыслов. Оцениваемое лицо пишет маленькие заметки (paragraphs), кото­рые оцениваются по уровню смысла (degree of meaning) в соответствии с пятью критериями. Было установлено, что лица с высокими показателями смысла — это «как правило, работящие, успешные, зрелые, социально адаптированные, придерживаю­щиеся относительно традиционных взглядов люди старшего поколения» (р. 122).

Пытаясь определить, в какой степени волевое по­ведение является самодетерминированным (self-determined), Ховард (Howard, 1992) просил испыту­емых чередовать периоды, когда они должны зани­маться какой-либо деятельностью и воздерживаться от нее (поочередно есть и не есть вкусную, но имею­щую низкую питательную ценность пищу, отклады­вать дела на потом и избегать этого, регулярно делать зарядку и не делать ее и т. д.). Поскольку испытуе­мые соглашались выполнять инструкции, когда за­дания были этически нейтральными (никому не причиняли вреда), но их выполнение вызывало все большие трудности по мере того, как этические по­следствия заданий становились все более ощутимы­ми, Ховард интерпретировал результаты как свиде­тельство самопричиняющей силы воли (self-causing will power).

Джерард (Jourard, 1978) использовал опросник самораскрытия (сорок вопросов, касающихся инфор­мации личного характера) с целью определить, свя­заны ли астрологические типы (знаки) студентов

колледжа с присущими им паттернами самораскры­тия. Он не обнаружил статистически значимых связей.

Большинство гуманистических психотерапевтов сопротивлялось любым попыткам оценить их рабо­ту. Они считали, что субъективные свидетельства — это все, что необходимо, и все, что уместно в данном случае. Тем не менее Роджерс (Rogers & Diamond, 1954) чувствовал необходимость получения такой оценки и провел первое контролируемое исследова­ние психотерапии. Для сравнения терапевтической группы с контрольными группами использовались Q-сортировка, ТАТ (Тематический апперцептивный тест, разработанный Мюрреем, основным докладчи­ком на конференции в Сейбруке), оценочные шкалы, а также записи интервью. Результаты, полученные с помощью разных методик, были неоднозначными, однако, как показала Q-сортировка, в котор'ой «я» сравнивалось с «идеальным я», психотерапевтичес­кая группа значимо отличалась от контрольных групп, показывая последовательное приближение «я» участников к их «идеальному я». По мнению ав­торов, это также указывало на рост самоуважения и более совершенное приспособление. В целом резуль­таты показали, что клиент-центрированная терапия обеспечивала заметное улучшение приспособления клиентов к социальной жизни. Несмотря на то, что Роджерс признал необходимость в оценке психоте­рапии и провел такую оценку на примере собствен­ной работы, позднее он ввел практику групп встреч без какого-либо объективного подтверждения их по­ложительного эффекта.

В другом исследовании использовались ТАТ, чер­нильные пятна Роршаха, а также Q-сортировка утверждений, касающихся своего «я» и идеального «я», выбранных для детального анализа конкретно­го человека, который характеризовался как в высшей степени счастливый (Ricks & Wessman, 1966). Авто­ры отмечают, что психология не проявляет особого интереса к такой характеристике, как счастье. В раз­деле «Журнала гуманистической психологии», посвя­щенном постоянным авторам (contributors), его ре­дакторы выразили сомнение в совместимости гума­нистической психологии с Q-методологией факторного анализа.

Качественные исследования

Используя опросы, «активные интервью» и мето­ды наблюдения за участниками исследований, Бел­ла и его коллеги (Bellah et al, 1985) в течение пяти­летнего периода изучали личности более двухсот бе­лых американцев, представителей среднего класса. Они пытались выяснить, «какими ресурсами распо­лагают американцы, чтобы придать смысл своей жиз-

*Прагма (Pragma) — в Древней Греции практичная, рассудочная любовь. — Примеч. науч. ред. ** Мания (Mania) — в Древней Греции навязчивая, всепоглощающая и требующая постоянного подтверждения лю­бовь, часто сопровождаемая ревностью, тревогой и страданиями. — Примеч. науч. ред.

124

ни, что они думают о себе и обществе, в котором жи­вут, и как их мнения соотносятся с их действиями» (р. х). Они включили в исследование вопросы, каса­ющиеся (а) любви и брака и их роли в формирова­нии жизни людей; (б) понимания себя терапевтами и клиентами и их взглядов на взаимоотношения и взаимные обязательства; (в) мнений членов добро­вольных организаций о причинах своего участия в их деятельности и о том, в какой степени это участие придает смысл их жизни; (г) мнений членов полити­ческих организаций о перспективах развития обще­ства в целом и о том, как политика соотносится с их личной жизнью. Они выяснили, что многие люди преследовали цели самосовершенствования, занима­ясь особыми практиками или участвуя в тренингах, в ходе которых они нередко обнаруживали «нечто выходящее за пределы их собственного "я"» (р. 290). По мере того как традиционный уклад, придающий смысл человеческой жизни, начал утрачивать свою роль, его место стали занимать новые инициативы, касающиеся образа жизни и связанные с занятиями спортом, искусством и поддержанием физической формы. Некоторые разрывались между требующей постоянного соперничества общественной жизнью и личными попытками сделать такую жизнь терпимой. Некоторые пытались совместить и то и другое. Все эти люди стремились адаптировать традиции к скла­дывающимся ситуациям. Хотя неудовлетворенность людей социальными условиями современной жизни велика, большинство из них не стремится к серьез­ным переменам в жизни страны и продолжает наде­яться на возможность достижения хорошей жизни. Многие находят для себя временное утешение в по­пытках разрешения проблем «нашей нарушенной со­циальной экологии» (р. 294), хотя отдельные люди чувствуют, что мы впадем в деспотизм, если не ре­формируем общество.

Используя широкую выборку, Фишир и Верц (Fishir & Wertz, 1979) записали и перевели в тексты пятьдесят интервью с жертвами преступлений. Они пытались выяснить, каково чувствовать себя жерт­вой преступления, — информация, которую не может сообщить статистика. Процедура заключалась в предварительном составлении краткого описания каждого случая, с акцентом на переживаниях каждо­го индивида, с передачей близко к тексту их соб­ственных слов. Затем выяснялись последствия про­изошедших событий и соответствующие личностные смыслы на всей совокупности изучаемых случаев, и результаты представлялись в описательной форме. Затем эти описания сжимались в экзистенциальные смыслы виктимизации, то есть в личностные смыс­лы, которые помогали людям воспринимать как ос­мысленный этот страшный жизненный опыт. Далее исследователи возвращались к краткому описанию отдельных случаев в поисках фрагментов опыта, ха­рактерных для любых жертв преступления и для су-

щественных составляющих психологической органи­зации такого опыта. Этот завершающий этап давал развернутое описание изучаемого предмета.

Другое исследование, в котором участвовали жен­щины, также включало запись и перевод в текст ин­тервью (Belenky et al., 1986). Авторы описывают свое исследование как изучающее «пять различных перс­пектив, в которых женщины рассматривают реаль­ность и формируют свое понимание истины, знания и авторитетов (власти)» (р. 3), а также без ясно про­слеживаемой связи с первой целью говорят о своем намерении «проанализировать вместе с женщинами их опыт и проблемы с их точки зрения как учащихся (learners) и знатоков (knowers), а также рассмотреть истории их прошлого с целью изменения их пред­ставлений о себе и отношений с другими» (р. 11). Респонденты представляли собой широкую выборку, включающую 135 женщин, 90 из которых были ото­браны из образовательных учреждений различного типа и 45 — из агентств по оказанию консультатив­ной помощи в вопросах ухода за ребенком. В интер­вью продолжительностью от двух до пяти часов жен­щин просили рассказать о жизни «со своей точки зрения» [выделено авторами] (р. 11). Авторы предус­мотрели в интервью ряд разделов для получения конкретных оценок, которые выставлялись независи­мыми экспертами, не разговаривавшими с самими женщинами. Они сгруппировали взгляды респонден­тов на знание в пять категорий и разработали допол­нительные категории кодирования для опыта, свя­занного со своим личностным развитием и средой обучения. На основании полученных данных авторы пришли к выводу, что образование могло бы больше помочь женщинам, если бы «в нем было больше того, что связывает, а не разделяет», больше одобрения, чем оценки, сотрудничества, чем полемики, больше уважения к личному опыту и поощрения обучаю­щихся искать свои собственные подходы к работе.

С целью выявления «личных конструктов», инди­видуальных перспектив или способов «конструиро­вания» (истолкования) опыта Боттерилл (Botterill, 1989) использовал пять бесед с одним и тем же ли­цом, проведенных до и после его поездки в Японию. Используя компьютерный анализ репертуарной ре­шетки, он извлекал личные конструкты по мере их изменения в различные моменты времени. Результа­ты предыдущих бесед использовались в последую­щих беседах. Также применялись фотографии, кото­рые респондент сделал в Японии. В последней бесе­де «Сэм был поражен тем, насколько изменилось его мышление за период проведения исследования» (р. 291).

Весьма необычные тема и методология были ис­пользованы в исследовании Рида, посвященного ин­кубации сновидений (Reed, 1976)5 . Участники про­ходили специальные подготовительные процедуры,

5 Рид оставил должность профессора в Принстонском университете, чтобы заниматься экспериментальными иссле­дованиями сновидений. Публикация статьи с описываемым здесь исследованием совпадает с моментом его ухода.

125

включающие формирование целей сновидения, вы­бор персональных символов и сакрального авторите­та (бенефактора) (revered benefactor), а также прове­дение в течение суток символического очищения. За­тем следовала церемония инкубации, дискуссия и разыгрывание роли, после чего участники отправля­лись спать в сакральное место. Рид отмечает, что сно­видцы сообщали о «трудно уловимых, но определен­но позитивных изменениях в отношении к своим сновидениям» (р. 66). Намерение исследователей со­стояло в том, чтобы «помочь прошедшим процедуру инкубации стать более самодостаточными в своем росте» (р. 67).

Неопубликованные диссертации

Роджерс (Rogers, 1985) проводит обзор ряда не­опубликованных диссертаций, которые, по его мне­нию, заслуживают публикации в той или иной фор­ме, как благодаря своему качеству, так и представлен­ному в них спектру методов и тем исследований. Ниже следует резюме составленного им обзора: Кол-лин МакНэлли (Colleen McNally) изучала свой опыт «ощущения себя по-настоящему сенситивной» и об­наружила, что этот опыт включает ощущение себя (а) открытой и (б) затронутой (touched). Марцин Джонсон (Marcine Johnson) провела Q-сортировку с тридцатью женщинами, проходившими психотера­пию. Как и ожидалось, результаты показали наличие большего недовольства после сокращенной терапии, которая считалась эффективной в самом начале те­рапии. Используя письменные описания, Дебора Бринк (Debora Brink) выявила как сходства, так и статистические различия между выпускниками фи­зических и психологических факультетов с точки зрения интеллектуально значимых переживаний (intellectually meaningful experiences). Студенты фи­зических факультетов обнаруживали значимые пере­живания в завязывании знакомств и эстетических качествах, тогда как студенты психологических фа­культетов не упоминали о них. Исследование Сары Валински (Sara Walinsky) основано на тщательном наблюдении одного случая — четырнадцатилетнего мальчика, имеющего проблемы с обучаемостью. Она обнаружила совершенно различные характеристики в различных ситуациях, начиная от проявлений нор­мального или интеллектуально опережающего раз­вития до аффективного расстройства. Кэтлин Лисов-ски (Kathleen Lisowsky) использовала знаковый язык для интервьюирования глухих людей старше­го возраста с целью выяснить, какие механизмы они используют для борьбы с проблемой, а также особен­ности их личности. Используя наблюдение в есте­ственных условиях, Салли Вуд (Sally Wood) изуча­ла одну пару в течение месяца, предшествующего рождению их первого ребенка, и двух месяцев спус­тя после рождения. Она обнаружила, что период разъединения (disruption), вызванный рождением ребенка, был особенно важен для превращения пары в семью. Сьюзен Шоу (Susanne Shaw) провела интер-

вью со студентами медицинской школы, часть из ко­торых двумя годами ранее в течение недели участво­вала в группе встреч. Среди опрошенных участников группы встреч 60% отметили положительные изме­нения, касающиеся межличностных отношений, то­гда как среди остальных — только 20%. Роджерс пе­речисляет также имена других авторов и названия их работ, посвященных таким темам, как опыт употреб­ления героина, смысл болезни, отношения детей и взрослых, характер тайны, опыт затворничества, а также опыт братьев и сестер тех, кто страдает шизо­френией.

ОБЛАСТИ ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ

Помимо психотерапии и группового опыта двумя основными областями, в которые гуманистическая психология внесла свой вклад, являются промыш­ленная / организационная психология и педагогичес­кая психология. Однако, как признают представите­ли гуманистической психологии, некоторые из ее концепций и практик были впервые применены еще до ее официального рождения (Massarik, 1992; Richards & Combs, 1992).

Образование

В области образования система гуманистической психологии придерживается взглядов, согласно ко­торым педагогический процесс должен учитывать прежде всего интересы, желания и цели учащихся, а не преподавателей. Обучение должно помогать уче­никам прояснить для себя такие ценности, как кра­сота, справедливость, свобода, истина и ответствен­ность, и должно способствовать развитию я-концеп-ции и росту самоактуализации, так чтобы ребенок мог достичь реализации своего потенциала. Оно должно (а) поощрять ребенка к творчеству, (б) спо­собствовать его эмоциональному благополучию и (в) побуждать быть человеком (being a person) (Buhler, 1971). Учитель должен использовать мир своего опыта, чтобы проникнуть в мир ребенка. Учеб­ные программы обязаны включать не только переда­чу фактических знаний и навыков, но и субъектив­ного опыта; а изложение материала учителем и его заучивание учениками должно уступить место опы­ту сотрудничества, диалога и группового обсужде­ния. В учебном пособии для студентов, проходящих педагогическую подготовку, говорится, что «то, как учащиеся чувствуют себя в школе, важнее, чем все остальное» (Bassett, 1978, p. ix) и что научение — это «скорее побочный продукт процесса выбора, чем... результат наставлений учителя» (р. 253). Пособие призывают помочь учащимся достичь самоактуали­зации посредством предоставления им самостоятель-

126

ного выбора своих занятий и регулирования степе­ни своего участия.

Подход к образованию, который обычно называ­ют гуманистическим или прогрессивным, появился еще до возникновения гуманистической психологии и был впервые использован в начальных школах в 1930-х годах по инициативе Педагогического коллед­жа Колумбийского университета (Butts, 1955). Дан­ный подход подчеркивал роль (а) опыта ( experiences) ученика, в противовес роли учебного предмета; (б) целостности ученика, требующей раз­личных форм целенаправленной деятельности, пред­ставляющих для него интерес, и (в) креативности ученика, предполагающей его участие в разработке, планировании, проведении и оценке собственных занятий. Учитель превратился из источника знаний в посредника, облегчающего процесс учения, или фасилитатора. Ибо усваиваться должны в первую очередь не факты, знание которых необходимо для сдачи экзаменов, а смыслы, которые учение (learning) имеет для каждого ученика с точки зрения дальнейшего приобретения им опыта. Кроме того, данный подход придавал дополнительную соци­альную значимость учению в жизни каждого ребен­ка и, следовательно, учитывал их эмоциональные потребности. Педагоги распространили данную фи­лософию образования и на среднюю школу, в про­грамму которой вошли курсы в области социальной жизни (courses in social living), а в ряде случаев — и «курс расширения жизненного опыта» («experience curriculum»), введенный ранее в начальной школе. Появившаяся позднее гуманистическая психология оказалась полностью совместимой с данной ориента­цией и внесла свой вклад в ее развитие.

С целью дальнейшего развития данного подхода Ричарде и Комбс (Richards & Combs, 1992) считают необходимым: (а) распространение школьного кон­сультирования; (б) поощрение развития благоприят­ных я-концепций; (с) подготовка учителей (в том чис­ле практическая) с большим акцентом на функциях фасилитатора, чем руководителя; (г) вовлечение уча­щихся во все процессы принятия решений; (д) уста­новление более глубоких, личных отношений между учителями и учениками; (е) более индивидуализиро­ванное обучение и мультикультурное воспитание. «В целом, современная школа является продуктом объек­тивно-бихевиористского мышления, переставшего отвечать запросам современных учащихся, а также насущным потребностям общества» (р. 383).

Недирективная или побуждающая к самоактуали­зации концепция образования, соответствующая взглядам Маслоу и Роджерса, а также Уильяма Кал-сена (William Coulsen), была опробована в школах Калифорнии. Ван Каам (Van Kaam, 1993), способ­ствовавший формированию экзистенциально-фено­менологической психологии в Университете Дакес-не (Duquesne University) и выступивший против предлагаемого для данного университета учебного плана, описывает результаты апробации:

«Неблагоприятные последствия, жалобы роди­телей и детей, а также невысокая научная оценка экспертами результатов данного эксперимента — все это нельзя было назвать обнадеживающим. К ужасу Маслоу и Калсена, другие школы, обра­зовательные учреждения и программы начали слепо копировать модель полностью недиректив­ного процесса обучения. Они не приняли во вни­мание результатов научной экспертизы. Калсен и Маслоу предприняли многочисленные поездки с целью предупредить педагогов и родителей, что он сам, Маслоу и Роджерс оказались излишне оптимистичны в своих ожиданиях относительно полностью недирективного образования детей» (р. 265).

Эксперимент ясно продемонстрировал, что «при­нятие решений, выходящих за рамки собственных знаний, сферы компетенции и жизненного опыта, приносит отрицательный результат» (van Kaam, 1993, p. 265). Однако важно осознавать, что требова­ние Ричардса и Комбса привлекать учеников к учас­тию в принятии решений — это не то же самое, что недирективное обучение и воспитание. В результате проведенного на обширном материале исследования Эспи и Робак (Aspy & Roebuck, 1988) обнаружили, что в тех случаях, когда учителя заявляют о своей приверженности провозглашаемым Роджерсом «эм-патии, конгруэнтности и безусловному позитивному отношению», успеваемость учащихся выше, чем при отсутствии данных условий. Они отмечают, что ува­жительное обращение с учащимися не препятствует содержательной стороне обучения и что «крайне важно быть гуманным и вежливым для того, чтобы обучить учащихся чему-либо» (р. 17). Гамачек (Hamachek, 1987), отстаивая позиции гуманистичес­кой педагогической психологии, выражает сходные взгляды, но приходит к заключению, что «гуманис­тические принципы, переведенные на уровень мето­дики классной работы, иногда предлагают слишком мало относительно структуры и организации обуче­ния, а иногда еще и не предполагают ожидания сколько-нибудь существенных результатов и дости­жений со стороны учащихся» (р. 179).

Вариант гуманистического обучения и воспита­ния, называемый «критическим гуманизмом», начи­нается с «индивидуальных чувств, приводимых в со­прикосновение с внешними силами, которые, в свою очередь, оказывают влияние на форму, которую при­нимают эти чувства» (Nemiroff, 1992, р. 89). Учитель использует диалектический анализ отдельных учени­ков и групп для достижения «локуса аутентичного дискурса» (р. 89), с тем чтобы участники группы мо­гли найти в себе внутренние ресурсы для понимания себя и группы. Это, как утверждает автор, придает участникам силы, позволяющие им обсуждать значи­мые вопросы, связанные с тем, каким образом соци­альные институты играют опосредующую и контро­лирующую роль в жизни людей. «Когда эти объяс-

127

нения связываются с личным опытом и чувствами, приходящее в результате понимание становится ка­тализатором для изменений аттитюдов людей, их самооценки и придает им решимости участвовать в начинаниях, направленных на изменение (себя и об­щества)» (р. 90).

Промышленность и организации

Согласно Массарику (Massarik, 1992), предложен­ная Маслоу теория иерархической мотивации нашла применение в производственной и организационной сферах при управлении сотрудниками на разных уровнях должностной иерархии, а также при оказа­нии им помощи в достижении самоактуализации в профессиональной деятельности. Клиент-центриро-ванный подход Роджерса также оказал влияние на развитие методик интервьюирования, консультиро­вания сотрудников и аттестационных процедур. Его подход, предполагающий раскрытие потенциала, ве­дущего к росту, оказал влияние на формирование кадровой политики в организациях, тренинг персо­нала и организационное развитие. Маслоу и Роджерс также проводили тренинги гуманистической ориен­тации в малых группах. Как отмечает Массарик, Ка­лифорнийский университет в Лос-Анджелесе (UCLA) уже более сорока лет предлагает такой тре­нинг для менеджеров.

ПСИХОТЕРАПИЯ

Разработано множество форм гуманистической психотерапии, которые объединяет стремление про­водить терапевтическую работу с учетом точки зре­ния клиента и занимать принимающую и безоценоч­ную позицию, а также положение о том, что источ­ник терапевтического изменения следует искать в самом клиенте.

Богарт и Толлман (Bohart & Tallman, 1996) про­вели обзор работ, посвященных вопросу эффектив­ности различных форм психотерапии, и пришли к выводу, что самопомощь (self-help) практически не уступает по своей эффективности профессиональной терапии любого направления. Гуманистическая пси­хотерапия в первую очередь поощряет именно само­помощь. Авторы заключают, что любая терапия ра­ботает главным образом благодаря активности кли­ента и что любые процедуры или методики должны быть направлены на то, чтобы помочь клиенту взять на себя ответственность за свою жизнь. «То, что мо­жет предложить клиенту терапевт, это прежде всего безопасное пространство для работы, в котором кли­ент может вести диалог и творчески мыслить, экспе­риментировать и получать опыт. Во-вторых, терапев­ты предлагают процедуры, которые клиенты могут использовать для создания нового личного опыта и

в процессе этого создания выработать новые перспек­тивы и новые решения. В-третьих, терапевты пере­дают клиентам собственный интерактивный опыт и обеспечивают обратную связь» (р. 26).

Терапия актуализирующегося потенциала

Данные формы терапии испытали значительное влияние Маслоу и Роджерса. Они предполагают на­личие в человеке биологического потенциала, кото­рый нуждается лишь в поддержке и обеспечении воз­можностей для раскрытия и роста. Данный подход оптимистичен, ибо рассматривает людей как носите­лей позитивного радостного начала с преобладани­ем тенденции к добру. Терапия может принимать раз­личные формы и продолжает развиваться по мере того, как ее основатели совершенствуют методы сво­ей работы, а новые представители этого подхода подхватывают и реализуют их идеи. Свидетельство тому — приведенный ниже пример.

Клиент-центрированная терапия. Предложенная Роджерсом недирективная, или клиент-центриро­ванная, терапия явилась наиболее ранней формой те­рапии данного направления, и хотя в классической форме в настоящее время ее никто не практикует, она продолжает служить источником вдохновения бла­годаря заложенной в ней философии. Разработка ее Роджерсом привела к радикальному изменению пси­хотерапии. Он использует слово «клиент» вместо пассивного термина «пациент». Клиента не лечат от болезни, а дают ему возможность использовать соб­ственные ценности, и жизненную ориентацию для реализации своего потенциала — нет истории болез­ни, нет диагноза, нет журнала проведенных проце­дур, нет кушетки, нет интерпретаций, нет никаких рекомендаций или предписаний. Нет даже просьб и вопросов типа: «Расскажите, пожалуйста, подробнее о...». В качестве средства, позволяющего клиенту раз­вить собственное понимание себя и активизировать процесс роста, терапевт лишь перефразирует и воз­вращает клиенту его собственные утверждения, час­то в форме чувств. Например:

Клиент: Мой отец выходит из себя каждый раз, когда я хочу что-нибудь сделать по-своему.

Терапевт: Ты чувствуешь, что твой отец часто сер­дится на тебя.

Клиент: Не очень часто, но всегда, когда я хочу быть самим собой.

Терапевт: Ты хотел бы делать то, что приносит тебе удовлетворение, не вызывая гнева своего отца.

Клиент: Да, именно этого я хочу. Терапевт: М-гм.

Когда клиенту нечего больше сказать, терапевт продолжает молчать до тех пор, пока клиент не на­чинает говорить снова, делая следующий шаг в сво­ем самораскрытии. Молчаливые паузы составляют часть терапевтического процесса.

128

Эвристическая терапия. Мустакас (Moustakas, 1990) разработал метод эвристического (ориентиро­ванного на открытие) исследования, а также прило­жение его к психотерапии: на стадии первоначально­го вовлечения ( initial engagement) терапевт создает атмосферу открытости, доверия и своего рода взаим­ной привязанности (mutual bonding). На этой стадии также выявляется центральная тема или проблема, с которой предстоит работать. На стадии погружения ( immersion) терапевт проникает во внутренний мир клиента, ценя его как личность и общаясь с ним без предрассудков, пытаясь понять его в целом и в каж­дом отдельном аспекте. Во время инкубации ( incu­ bation) приходят моменты понимания, при этом не прилагается усилий по их разработке. На этапе вжи­вания ( indwelling) терапевт «легко проникает» в наи­более значимые компоненты, «пребывая в них» с це­лью осознания центральных тем, так чтобы способ­ствовать развитию более глубокого понимания. Затем наступает озарение ( illuminatuion). Терапевт обнаруживает основные структуры и темы и нео­трывно занимается каждой из них, чтобы понять бо­лее глубокие смыслы. Во время взаимодействий с клиентом терапевт предлагает ему видение ситуации в своей перспективе («внутреннюю систему коорди­нат»), чтобы клиент мог увидеть, как она соотносит­ся с его собственным видением.

«Процесс приближения к знанию через исполь­зование внутренней системы координат и через диалог между терапевтом и лицом, проходящим терапию, способствует достижению прорыва в те­рапевтических отношениях. Этот момент часто оказывается первым в жизни человека, когда его полностью понимают, и это понимание совпадает с его собственным... В качестве терапевта я вер­бализую знание, которое я получил благодаря по­гружению и вживанию, а проходящий терапию че­ловек подвергает это знание проверке, развивает и корректирует его. При этом системы координат лица, проходящего терапию, и терапевта приходят в соответствие» (р. 111).

Терапевт использует также свою интуицию, осно­ванную на предыдущем опыте. Если она неверна, она может быть откорректирована, а когда она становится правильной, это делает возможным движение вперед, к более богатым смыслам. По мнению Мустакаса, эв­ристическая психотерапия «приводит человека в со­прикосновение с творческими ресурсами, позволяет ему сформировать новый взгляд на себя и на жизнь и делает возможным движение в направлении аутентич­ности, самоэффективности и здоровья» (р. 124).

Большинство форм гуманистической терапии — это эвристические подходы в том смысле, что кли­ентам помогают раскрыть свой собственный потен­циал и самостоятельно актуализировать его. Центр гуманистической психологии в Детройте (штат

Мичиган) является независимой профессиональ­ной школой, предлагающей подготовку (с присуж­дением ученой степени) в области гуманистичес­кой клинической и педагогической психологии с ак­центом на эвристическом подходе (Kostere, 1987).

Стратегическая терапия. Описывая стратегичес­кую гуманистическую терапию, Маданес (Madanes, 1993) настаивает на том, что жизнь людей не пред­определена Творцом, генами, социальным контек­стом, обращением родителей, лишениями, инстинк­тами или химическими изменениями в организме. Богатые люди просто имеют больше возможностей выбора, чем бедные. Автор признает, что изменение социального контекста является наиболее быстрым путем изменения людей в процессе терапии, однако подчеркивает, что каждый человек способен изме­нить себя сам.

Цель стратегической терапии — увеличить воз­можности выбора. Маданес приводит пример про­цедуры из семейной терапии. Жена возмущена тем, что муж постоянно игнорирует ее и все внимание уделяет своей матери. Он сказал своей матери, что они вынуждены были пожениться, потому что его подруга забеременела, хотя на самом деле и беремен­ность, и брак были запланированными. Стратегичес­кий терапевт, не пытаясь объяснить данный случай эдиповым комплексом и не испытывая необходимо­сти работать с ним, не прописывая никаких медика­ментов, вызывающих химические изменения, и не стремясь обнаружить предполагаемые детские трав­матические ситуации, выяснил, что муж никогда не сообщал всем заинтересованным сторонам о том, что в качестве человека, занимающего наиболее важное место в его жизни, он выбрал свою жену. Терапевт просит мужа позвонить матери во время сеанса те­рапии и поставить ее в известность относительно своих приоритетов. Потребовалось несколько звон­ков, прежде чем жена была удовлетворена и у них появилась возможность начать новую страницу в своей жизни. «Это терапия действия, где каждый че­ловек берет на себя ответственность за собственную жизнь, а терапевт принимает ответственность за эф­фективность терапии» (р. 75).

Эмпирическая терапия. В ходе данной процеду­ры терапевт переживает (experiences) все, что пере­живает клиент. Марер (Mahrer, 1993) описывает че­тыре стадии этого процесса:

1. Первой целью является сильное полное чувство, которое активизирует «некоторое внутреннее пере­живание». Гендлин (Gendlin, 1977) описывает попыт­ку достичь переживания «ощущаемого смысла» («felt sense») или «ощущаемой грани» («felt edge») проблемы. Это нечто, воспринимаемое лишь чув­ством, но еще не осмысленное. Терапевт тормозит клиента, чтобы тот дольше задержался на этой ста­дии чувствования. Любое чувство, которое приходит, должно быть принято, и оно должно быть прочув­ствовано как правильное и принести облегчение.

129

2. Клиент и терапевт принимают и испытывают все оттенки внутреннего опыта и своей связанности друг с другом.

3. Клиент обращается к внутреннему опыту и от­соединяется (uncouples) от своей прошлой личности. Клиент и терапевт находят эпизод из жизни клиента и вместе проживают эту сцену с радостью.

4. Клиент проживает в качестве этой новой лич­ности сцены своего будущего.

Марер (Mahrer, 1993) сделал следующий шаг в развитии эмпирической терапии к тому, что он на­звал трансформационной терапией. Терапевт не ос­танавливается на переживании чувств клиента, но трансформируется в «реально и полноценно живу­щего и существующего в этих непосредственных, ярких, живых, реальных сценах и ситуациях... Вмес­то эмпатии к клиенту вы полностью становитесь этим человеком. Вместо узнавания мира клиента вы живете в нем» (р. 34). Он считает трансформацион­ную терапию более действенной но сравнению с эм­пирической.

Внутренняя сила. В модели терапии, получившей название «Внутренняя сила», используется двенад­цать шагов (Chapin, 1989):

(1) Объявить клиенту, что целью данной методи­ки является «создание субъективной реальности, ко­торая может оказать на клиента психотерапевтичес­кое благотворное воздействие» (р. 449).

(2) Ознакомить клиента с литературой, посвящен­ной данной процедуре.

(3) Указать, какие шаги процедуры могут оказать помощь клиенту.

(4) Обсудить с клиентом, что он может ожидать.

(5) Вызвать у клиента направленное воображение.

(6) С помощью воображения помочь клиенту об­наружить свою «Внутреннюю силу».

(7) Помочь клиенту обратиться со своей пробле­мой к «Силе».

(8) Способствовать установлению диалога между клиентом и «Силой».

(9) Обозначить темы диалога или попросить «Силу» сделать это и поблагодарить ее за ее настав­ничество.

(10) Завершить процесс воображения, предложив клиенту запомнить или забыть все, что он пожелает.

(11) Исследовать вместе с клиентом возможнос­ти использования полученного опыта.

(12) Интегрировать возникшие темы в процедуру терапии.

Пример. Двадцатилетняя студентка колледжа, страдающая нервной анорексией, имела серьезный конфликт со своей матерью, из которого она не мо­гла выйти. «Внутренняя сила», которую она вызва­ла в своем воображении, «предположила, что она чувствовала себя виноватой и потому заслуживаю-

щей дурного обращения. Истина же, сказала Сила, в том, что клиентка была ребенком и делала то, что свойственно делать всем детям, а мать действовала иррационально и жестоко. Совет, данный клиентке, состоял в том, чтобы заботиться о себе, постоять за себя и понять, что она может уйти от иррациональ­ных притязаний матери» (р. 453).

Терапия становления

Экзистенциально-гуманистическая терапия обла­дают рядом отличительных характеристик. Она боль­ше связана с нерациональным поведением и принима­ет более пессимистический взгляд на человека, чем терапия, допускающая процесс актуализации биоло­гического потенциала. Она исходит из посылки, что общество дегуманизирует людей посредством своих форм управления и иерархических бюрократических структур, тем самым препятствуя самоактуализации. Отчуждение и опустошенность, утверждают предста­вители этого направления терапии, оказываются ши­роко распространенными в нашей культуре, когда мы утрачиваем чувство общности и традиции и пытаем­ся компенсировать их «едой, наркотическими экспе­риментами, престижными предметами потребления, сексуальным экспериментированием или поп-спири­туализмом» (Bugental & Bracke, 1992, p. 29). Их под­ход состоит в том, чтобы дать клиенту ощутить, что он способен понять эти проблемы и разрешить их. Данный метод лучше всего работает с интеллигентны­ми и хорошо владеющими речью клиентами, которые готовы обсуждать болезненные вопросы и пытаться справиться с ними, и, естественно, хуже — с теми, кто не обладает этими характеристиками (Lowenstein, 1993). Это долгосрочная процедура.

Де Карвало (De Carvalho, 1990a) так описывает данный подход: «Обычное осознавание (awareness) вещей и есть процесс становления. Однако осознава­ние себя (self-awareness) это становление, которое приводит к самоактуализации и аутентичности. Ста­новление не является результатом актуализации биологической сущности в духе Маслоу или Роджер­са, а продуктом интенционалыюсти «я» — его соот­несенности с вещами. Процесс осознавания себя мо­жет происходить либо на индивидуальном, либо на культурном уровне. Индивидуальный уровень ( personal level) включает рефлексию процесса станов­ления, при которой сам процесс рефлексии изменя­ет этот процесс становления, и это продолжается в виде бесконечного цикла изменения и становления. В случае развития тревоги

«человек тревожен, когда он не в состоянии больше анализировать (reflect) собственное со­стояние тревоги. В этом случае он оказывается полностью погруженным в процесс становления тревожным (becoming anxious). Другими словами, он полностью тревожен. Саморефлексия или анализ собственной тревожности, однако, изме-

130

няет это состояние тревоги. Самоактуализация возможна только во втором случае» (р. 255).

Любое осознавание становления изменяет стати­ческий процесс становления на динамический про­цесс самоактуализации. Культурный уровень самоак­туализации включает рефлексию собственным «я» характеристик культуры и выбор среди тех возмож­ностей, которые предоставляет культура. Это можно сравнить с не-рефлексией и не-актуализацией, когда «я» просто становится компонентом культуры или идентифицируется, отождествляется с ней без иссле­дования и осознавания выбора, предоставленного индивидууму. Простое становление в том виде, как оно представлено в концепции Роджерса—Маслоу, это статический процесс становления, но самореф­лексия — это динамический процесс, ведущий к са­моактуализации, или аутентичному становлению.

Психотерапия направлена на становление клиен­та самоосознающим, в результате чего он мог бы найти свое направление и избавиться от чувства безнадежности жизни. «Пациенты должны понять, что их жизнь — это процесс становления, что они обречены на то, чтобы стать кем-то, и если они не выберут (или выберут отказ от выбора), то либо культура, либо субкультура, к которой они принад­лежат, либо кто-то в их жизни будет делать выбор за них» (р. 256-257). Часто кризис «пробуждает пациента по отношению к неизбежной, и подчас страшной необходимости стать аутентичным инди­видуумом» (р. 257), поскольку болезненный опыт приводит индивидуума в состояние конфронтации со своим неаутентичным «я» — столкновение, кото­рого в противном случае не произошло бы. Наибо­лее эффективным кризисом является тревога по поводу смерти, признание неминуемого собственно­го исчезновения, поскольку это делает жизнь лич­ной и осмысленной. Экзистенциально-гуманисти­ческая терапия учит человека переводить себя из случайного, бессознательного становления в аутен­тичное, осознанное становление, в котором перед человеком ясно предстают его индивидуальные вы­боры. Самоактуализация происходит постольку, поскольку «"я" является продуктом своей собствен­ной интенциональности» (р.257).

Говоря об эмпирических исследованиях Роджер­са, посвященных его клиенто-центрированной тера­пии, Северин (Severin, 1973) настойчиво утвержда­ет, что Роджерс «пускается в абстракции, которые находятся в явном противоречии с экзистенциаль­ной философией» (р. 297). Очевидно, представите­ли экзистенциально-гуманистического направления считают неприемлемыми любые попытки оценить эффективность психотерапии.

Законны ли притязания гуманистической психологии на спорные психотерапевтические

территории ?

Две наиболее влиятельные формы психотерапии, гештальт-терапия и рационально-эмотивная терапия (РЭТ), принимаются или частично принимаются представителями гуманистической психологии, од­нако их отнесение к владениям гуманистической психологии отвергаются представителями других направлений. РЭТ также часто считается когнитив­ной или когнитивно-поведенческой терапией.

Рационально-эмотивная терапия (РЭТ). РЭТ

пытается напрямую работать с неумением или не­способностью приспосабливаться к окружению. Согласно ее положениям, люди вводят сами себя в состояние невротического конфликта, неосознанно предаваясь иррациональным мыслям, однако они могут обратить вспять этот процесс, замещая ир­рациональные мысли рациональными. Роль тера­певта состоит в том, чтобы занять авторитарную позицию эксперта, поставить клиента перед лицом его иррациональных мыслей, сделать эти мысли явными и заставить его их отбросить. Поскольку паттерны мышления устойчивы, терапевт в оди­ночку не в состоянии вызвать необратимое изме­нение. Клиент сам должен активно противостоять иррациональным мыслям на протяжении всей сво­ей жизни. Терапия также состоит в помощи людям найти или создать новые смыслы. РЭТ настаивает на том, что люди могут наилучшим образом само­реализоваться и достичь самоактуализации после того, как они преодолеют барьеры собственных дисфункций, и что понимание базовых воззрений, лежащих в основе дисфункций, и борьба с ними приводит человека к более рациональным паттер­нам мышления.

Поскольку многие иррациональные убеждения крайне устойчивы, РЭТ также работает с эмоциями (отсюда название «рационально-эмотивная»), ис­пользуя разнообразные приемы обусловливания и когнитивные методики6 . РЭТ предполагает, что убеждение в том, что человек что-то должен или, на­оборот, не должен, ведет к эмоциональному расстрой­ству. «Я должен сделать это как полагается». «Я дол­жен быть нормальным». «Я обязан постараться сде­лать все, на что я способен». «Я не должен выглядеть глупо». В РЭТ всем этим «должен» и «не должен» должна быть противопоставлена рациональность.

Терапевт без всяких условий принимает своих клиентов и учит их таким же образом принимать са­мих себя. Сторонники РЭТ утверждают, что боль­шинство других форм терапии способствуют форми-

6 Данное положение очень близко к позиции Куинна (Quinn, 1993). Вследствие «феномена упорного цепляния за дисфункциональные паттерны поведения» (р. 14), он находит необходимым добавить к эмпатии и безусловному при­нятию, проповедуемым Роджерсом, еще и вмешательство.

131

рованию у клиента все большей зависимости от одоб­рения терапевта, тогда как РЭТ удается избежать этого, поскольку она помогает клиентам принять себя совершенно независимо от того, что думает о них терапевт. Помимо поддерживающей и инструк­тирующей, данная форма терапии является активно-директивной (в противовес недирективной); более того, она фактически может быть весьма агрессив­ной, подвергая атаке иррациональные убеждения. РЭТ преследует цель обеспечить клиентам возмож­ность заместить иррациональное мышление рацио­нальным и реалистическим пониманием своих соб­ственных качеств и способностей (capabilities), с по­мощью которых они и только они сами могут решить свои проблемы. Поскольку некоторые исходные по­ложения и процедуры РЭТ совпадают с подходом гуманистической психологии, а некоторые — нет, ос­нователь РЭТ Альберт Эллис считает ее «развив­шейся на почве взглядов секулярного гуманизма» (Ellis, 1992, р. 357). Как указывает Эллис, акцент на секулярном гуманизме как философии отграничива­ет РЭТ от мистицизма, религии или спиритуализма, которыми пронизана гуманистическая психология. Он видит наиболее широкие перспективы использо­вания РЭТ в сфере образования (Ellis, 1993).

Гештальт-терапия. Данное направление терапии, разработанное Перлсом (Perls, 1969), пытается вы­явить основную я-концепцию, которая является са­мопринижающей (self-denigrating) — продукт прош­лой боли и защит от этой боли (Korb, Gorrell, and Van de Riet, 1989). В гештальт-терапии от клиента не тре­буется рассказывать о своей проблеме, как и о свя­занной с ней личной истории. Скорее, она обращает­ся к жизни как она есть, чем к тому, какой она была или должна быть. Терапевт пытается усилить ощу­щения клиента, которые тот в данный момент испы­тывает: если он напряжен, терапевт драматизирует это напряжение; если он тревожен — усиливает его тревогу. Терапевт может попросить клиента в своем воображении усадить свою тревогу на пустой стул и поговорить с ней. Затем клиент занимает место тре­воги и отвечает от ее имени. Если жена недовольна тем, как муж обращается с ней, но избегает прямой конфронтации, ей предложат провести с ним вообра­жаемый диалог. Задача состоит в том, чтобы перей­ти от разговоров о проблемах жизни к непосред­ственному проживанию этой жизни. Если клиент пытается сдерживать плач, терапевт предлагает ему намеренно заплакать; если клиент нервозно потира­ет одну руку о другую, он просит его сделать эту ре­акцию намеренной и преувеличенной. К другим средствам, которые используются в гештальт-тера­пии, там, где это уместно, относятся искусство, язык тела, сновидения, преувеличение речевых или двига­тельных реакций, обращение высказываний (reversal of a statement), вербальное выражение (rehearsing) страхов и ожиданий. Терапевт может предложить клиенту встать и накричать на самого себя, приду­мать новые паттерны (реагирования), направить свое

воображение в новое русло, намеренно воспроизво­дить симптом или практиковать осознание, опробо­вать сколько угодно новых паттернов поведения. Те­рапевт может выступать и как участник, и как наблю­датель. В режиме наблюдения терапевт оставляет в стороне свой собственный прошлый опыт и вступа­ет в прямой контакт с клиентом, подвергая сомнению или отражая его утверждения и чувства. В режиме участия терапевт делится с клиентом своими точка­ми зрения, чувствами и переживаниями.

Перле пытался направить внимание на телесные ощущения и различные формы осознавания. Эти ощущения и осознавания конкретизируются здесь-и-сейчас. Клиент может разыграть две противостоящие характеристики своей личности: свое «я» и любое из разнообразных «не-я», происхождение части кото­рых, как утверждал Перле, связано с другими людь­ми, ставшими неотделимыми от данного индивиду­ума. Диалог может иметь место между критикующей и критикуемой частью личности, каждая из которых произносит свои реплики с пустого стула. И клиент, и терапевт являются активными партнерами в тера­певтическом процессе.

Перле настаивал на том, что никакое «я» не явля­ется подлинным «я»: у нас много «я», которые меня­ются по мере того, как меняется жизнь. Мы то, чем мы являемся здесь-и-сейчас, а не нечто статическое. Многие «я» или многие люди, которыми мы являем­ся, могут быть интегрированы и приняты нами, не важно — нравятся они нам или нет.

По мере выявления своей основной я-концепции клиент начинает принимать решения и достигать более наполненной жизни. При этом, возможно, по­требуется рассмотреть вопросы семьи, школы, про­фессиональной деятельности, однако в центре вни­мания остается собственная жизнеспособность (vitality) клиента и процесс его жизни. Клиент дол­жен принять решение изменить пораженческие ас­пекты я-концепции и стать независимым, способным самостоятельно позаботиться о себе. Старые болез­ненные и препятствующие развитию защиты и пред­ставления о себе должны уступить место истинному потенциалу для самореализации. Со временем кли­ент начинает доверять этим новым, вселяющим в него веру в собственные силы убеждениям.

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Анализ поведения

Два данных подхода неоднократно становились предметом сравнения и полемики (в частности, Matson, 1973; Rogers & Skinner, 1956; Wandersman,

132

1976; Warm [неправильно называемая гуманистичес­кой феноменология], 1964). С точки зрения предста­вителей гуманистической психологии, основное раз­личие состоит в том, что анализ поведения пытается осуществлять внешний контроль и отказывает инди­виду в свободной воле, в то время как гуманистичес­кая психология пытается работать изнутри, позволяя «я» делать свободный выбор, ведущий к личному осу­ществлению намеченного. Представители анализа поведения видят эту ситуацию, естественно, иначе.

Смит (Smith, 1978) высказывает пожелание ис­пользовать как «внешнее» бихевиористское понима­ние, так и «внутреннее» гуманистическое. Геллер (Е. Geller, 1995) анализирует возможности сочетания обеих систем с целью выработки более эффективно­го подхода к «активной заботе об окружающей сре­де», чем каждая из них может обеспечить по отдель­ности. Ньюман (Newman, 1992) проводит такой ана­лиз в отношении психотерапии, образования и государственной политики, тщательно корректируя неверные интерпретации сторонников анализа пове­дения и представляя взгляды основных представите­лей гуманистической психологии. Он показывает, что корни обоих подходов восходят к более обобщен­ной философии натуралистического гуманизма и дополняют друг друга: гуманизм предлагает цель че­ловеческой реализации, но не метод ее достижения, тогда как анализ поведения предлагает метод без на­правляющей философии. Он отмечает, что, согласно точке зрения обоих подходов, «каждый человек дол­жен рассматриваться как конечная цель для самого себя» (р. 69), с учетом «максимальной выгоды» для каждого, и приходит к заключению, что наука и ра­зум (reason) должны использоваться для того, что­бы «достичь цели наиболее полного выражения себя людьми в этом мире» (р. 117).

Разработанная в рамках анализа поведения кон­цепция самоуправления (self-management), вероятно, имеет много общего с гуманистической концепцией самоконтроля, в противовес внешнему контролю, несмотря на то, что, согласно точке зрения анализа поведения, «локус контроля находится не внутри индивидуума, но скорее в пределах окружения, со­здаваемого индивидуумом» (Newman, 1992, р. 83). Метод самоуправления может быть использован для того, чтобы поддерживать физическую форму, бро­сить курить, контролировать свой вес, а также осу­ществлять другие долгосрочные программы. Оба подхода могут различаться на уровне концептуали­зации динамики, хотя, вероятно, сходятся в отправ­ных ценностях.

Вероятно, меньшая степень согласия между обеи­ми системами наблюдается в философии образова­ния. Стали бы авторы работ по гуманистической пси­хологии (Richards & Combs, 1992), утверждающие, что мышление в объективных поведенческих катего­риях не в состоянии удовлетворить запросы обще­ства, отвергать использование одобрения, подбадри­вания, поощрения и принятия факторов под-

крепления, которые анализ поведения считает нео­бходимыми? Вероятным ответом будет «да», если подкрепляющие факторы не являются безусловны­ми, применяемыми к ученикам независимо от их дей­ствий.

Когнитивная психология

Представители гуманистической психологии при­ветствуют тот факт, что когнитивисты вернули ра­зумную душу (mind) в психологию. То, что обе сис­темы разделяют дуалистические (люди обладают душой и телом) и органоцентрические (организм является причиной собственных действий) взгляды и не придают значения исследованиям, проводимым на животных, возможно, является единственной об­щей точкой для этих двух систем. Для когнитивис-тов разумная душа превратилась в обработку инфор­мации, когницию, и ментальную (или мозговую) репрезентацию. Для гуманистического психолога разумная душа — это «я» и понятия, связанные с «я».

Гуманистические психологи отмечают, что когни-тивизм позаимствовал у бихевиоризма ориентацию на механистическую теорию и методологию лабора­торных исследований. Они видят в когнитивизме всего лишь переодетый бихевиоризм. Подход когни-тивистов к разуму как к пассивному информацион­ному процессору, не вносящему никакого дополни­тельного — к поступающим из среды входным сиг­налам -- вклада в познавательное отношение, предается гуманистическими психологами анафеме в силу его нетелеологического характера.

Феноменологическая и экзистенциальная психология

Представителей как феноменологической, так и гуманистической психологии объединяет придание первостепенной роли тому, что является значимым для людей, в противовес отношению к миру как со­стоящему из безличных и физикалистских объектов, на которые люди реагируют посредством механиз­мов оперантного или классического обусловливания. Однако различие обоих подходов состоит в том, что такие представители феноменологической психоло­гии, как Сартр или Мерло-Понти, ищут смыслы ско­рее в отношениях между людьми и значимым для них миром. Смысл — это всегда человек-в-мире или человек-в-контексте, хотя Баклу (Bucklew, 1955) и Ратнер (Ratner, 1971) упрекают феноменологичес­кую психологию в том, что она фактически не при­дает должного значения роли мира в отношениях человек—мир. Фридман (Friedman, 1976) близок к точке зрения феноменологической психологии, когда он говорит: «Я полагаю, что слово "я" лишено значе­ния вне рассмотрения того, каким образом мы реа­гируем на жизненные ситуации... Только когда я за­бываю о себе и отвечаю всем своим "я" на нечто, мной

133

не являющееся, только тогда я и обладаю "я"; ибо только тогда возникает моя истинная уникальность» (р. 12). Однако большинство гуманистических пси­хологов, напротив, ищут смыслы в самом индивидуу­ме—в «отношениях персоны индивидуума со сво­им внутренним, аутентичным "я"» (Orlov, 1992, р. 41). Эту внутреннюю сущность они называют «я», «эго», «сознание», «разум» или «опыт». Даже слово «субъект» («person») они часто используют для обо­значения некого внутреннего агента, как, например, в формуле «Стимул—Субъект— Реакция» (Ната-chek, 1987, р. 166). По существу, они поддерживают дуализм как в скрытой, так и в явной форме, тогда как феноменологические психологи в известной сте­пени замещают такой дуализм отношениями чело­век—мир.

Американская гуманистическая психология отча­сти приняла европейский экзистенциализм, в ре­зультате чего, как отмечает Ялом (Yalom, 1980), пер­вая оказалось более оптимистичной, чем последний, вероятно, вследствие того, что жизненный опыт в западном полушарии отличается от такового в евро­пейских условиях. Это различие проявляется в том, что гуманистическая психология делает акцент на развитии потенциала, а не на признании ограниче­ний; на пиковых переживаниях, а не на переживании тревоги; на взаимоотношениях людей, а не на изоля­ции; на осознавании, а не на принятии.

Оперантный субъективизм и Q - методология

Критике традиционной экспериментальной пси­хологии и ее методологии до некоторой степени со­звучны возражения Q-методологии против «R»-Me-тодологии, игнорирующей точку зрения испытуе­мого (см. главу 11). Роджерс использовал Q-сортировку для оценки эффективности клиент-центрированной терапии, однако он применял и R-методы, преобразующие субъективность в заданную объективность, в результате чего скрывается та самая субъективность, на поиски которой нацелена гумани­стическая психология. В своем первоначальном виде, как она была разработана Стефенсоном, Q-методоло­гия могла бы быть неоценимым методом изучения основной темы гуманистической психологии — по­нимания и развития человеческой субъективности. И действительно, Роджерс (Rogers, 1985) призывал к более широкому использованию Q-методологии. Тем не менее существует принципиальное различие меж­ду использованием термина «я» гуманистической психологией и Стефенсоном. Для Стефенсона «я» — это передаваемая (communicable) субъективность индивидуума, а не самостоятельный агент или разум, каким «я» предстает в гуманистической психологии. Аналогичные различия существуют в употреблении терминов «субъективный» и «объективный». Для Стефенсона субъективность — это самосоотнесение (self-reference), а объективность — это соотнесение с

точки зрения другого лица. Один человек может вы­полнить Q-сортировку, отражающую его собствен­ную субъективность, тогда как другой может произ­вести объективную Q-сортировку для первого. Здесь нет внутреннего и внешнего, нет различения между разумом и телом, нет дихотомии субъективного и объективного, как это имеет место в гуманистичес­кой психологии.

Психоанализ

Хотя гуманистическая психология первоначально была настроена против предпосылок биологического детерминизма, выдвигаемых психоанализом, и его представления о человеке как носителе зла (sinister), в позднейших версиях психоанализа, например у Коху-та (Kohut, см. главу 5), стала подчеркиваться роль «я», а Гилл (Gill) привнес в него понятия сознательной цели (purpose) и смысла. Любопытно, что гуманистическая психология, которая первоначально рассматривала себя в качестве реакции против бихевиоризма и психо­анализа — как «третью силу», — в настоящее время раз­деляет ряд общих положений с современными школа­ми психоанализа. Сравнивая взгляды Кохута и Карла Роджерса и анализируя их сходство и различия, Кан (Kahn, 1985) приходит к заключению, что Кохут интег­рировал многие понятия Роджерса в психоанализ, тем самым сократив разрыв между психоанализом и гума­нистической психологией.

КРИТИКА

Критика системы гуманистической психологии является достаточно разнообразной. Приводимые ниже разделы имеют лишь отдельные точки сопри­косновения и перечисляются без определенного по­рядка; в последнем разделе предпринята попытка суммировать положительные черты данной системы.

Социальные и средовые условия

Китайские критики утверждают, что понятие внут­реннего потенциала, который с точки зрения гумани­стической психологии определяет человеческую при­роду, близко к понятию инстинкта. Эта концепция уделяет преувеличенное внимание внутренним фак­торам и упускает из вида социально-историческое раз­витие, а также ограничивает предмет своего интереса рассмотрением индивидуума и окружающей его сре­ды (Lin, 1985, цит. по: Yue, 1994). Пэн (Pan, 1988, цит. по: Yue, 1994) утверждает, что личная актуализация должна заместить самоактуализацию по Маслоу, по­скольку концепция самоактуализации придает нео­правданно большое значение личным усилиям и не­дооценивает роль социальных влияний. Мао Цзе Дун согласился бы со взглядами гуманистической психо-

134

логии на важность принятия людьми активной роли в определении собственного будущего, однако инди­видуум находится в диалектических, а не автономных отношениях с группой. И поскольку пределы челове­ческих возможностей (или потенциала) изменяются по мере того, как изменяется группа, самоактуализа­ция в сколько-нибудь значительных пределах невоз­можна (Но, 1988). Самоактуализация должна стать частью групповых изменений.

Прилетенски (Prilletensky, 1992) рассматривает различные критические замечания в адрес гуманис­тической психологии, касающиеся вопроса центри­рования на «я» (self-centering) в противовес социаль­ному контексту, и находит значительное согласие с точкой зрения Лин (Lin) и Юэ (Yue). Он отмечает, что исходное предположение гуманистической пси­хологии состоит в том, что если каждый человек до­стигнет самоактуализации, то социальные реформы произойдут автоматически и мир станет счастливым местом для всех. Расизм, бездомность, преступность, бедность и несправедливость исчезнут. С реалисти­ческой точки зрения, полагает Прилетенски, попыт­ка возложить всю ответственность на индивидуума означает, что социальные условия, нуждающиеся в улучшении, остаются без внимания.

«Для того чтобы помочь людям жить в матери­ально неудовлетворительной и эмоционально не­благоприятной окружающей среде, требуется не­что значительно большее, чем просто психологи­ческая помощь... Улучшение социальных условий не может явиться ни результатом ухода от действи­тельности, ни волшебного распространения эф­фектов самоактуализации на некоторое число об­лагодетельствованных индивидуумов. Улучшение социальных условий скорее может произойти в ре­зультате социальной деятельности» (р. 322).

В той степени, в которой сторонникам гуманисти­ческой психологии удалось заместить социальную де­ятельность самодеятельностью (self-action), они дей­ствительно сумели сохранить статус-кво. На рабочих местах они ввели Т-группы и предприняли другие меры, ведущие, по их мнению, к гуманизации профес­сиональной сферы, однако, как отмечает Прилетенски (Prilletensky), ряд исследований (результаты которых они игнорируют) показывает, что участие работников в управлении производством и контроль над админис­трацией являются иллюзией. Рядовые сотрудники лишь обсуждают дела, но фактически не участвуют в выработке окончательных управленческих решений и никак не влияют на их принятие. Изменилась лишь форма, утверждает он, но не структура.

Следует отметить, что гуманистические психоло­ги отрицают тот факт, что они исключают из рас­смотрения социальные факторы и другие средовые условия; однако даже если они действительно учиты­вают их, этот факт почти не находит отражения в гу-

манистической литературе, а также не отражен в за­являемых ими положениях и принципах. Даже груп­повые формы работы направлены на актуализацию отдельных лиц. Принятие этой индивидуалистичес­кой (self-serving) ориентации вызвало поток крити­ки в адрес гуманистической психологии. Тем не ме­нее некоторые ее представители обращают внимание и на условия окружающей среды. В частности, Нэ-вилл (Nevill, 1977) указывает на необходимость уси­лий на всех фронтах по устранению социальных ба­рьеров, препятствующих женщинам жить полноцен­ной жизнью, и призывает отказаться от половых стереотипов на благо всех членов общества. Другие призывают к действиям, направленным на сохране­ние биоэкосистемы как существенного комплекса средовых условий, необходимых для достижения полноценной жизни. Полкинхорн (Polkinghorne, 1983) и Ричлак (Rychlak, 1984) также отводят в сво­их взглядах место рассмотрению индивидуума в кон­тексте (contextualized individual).

Передача личного опыта

Сэсс (Sass, 1989) сравнивает гуманистическую психологию с герменевтикой (интерпретациями), родственной концепцией, на которую гуманистичес­кая психология иногда ссылается, и приходит к вы­воду, что первая придерживается значительно более крайних взглядов на «внутренний» опыт, чем послед­няя. Он находит не вполне понятным, каким образом возможны какие-либо формы сообщения о «внутрен­нем», при том глубоко личном и уникальном харак­тере, который придают ему гуманистические психо­логи. Тем не менее они придают эмпатическому (по-)знанию и пониманию крайне важное значение.

Сфера образования

Энгельманн и Карнайн (Engelmann & Carnine, 1982) упрекают гуманистическую психологию в том, что в сфере образования «возможно, наибольшая по­меха разумному обучению (intelligent instruction) ис­ходит от исследователей, которые относят себя к гу­манистическим» (р. 376). Энгельманн и Карнайн счи­тают такой гуманизм «рецептом гарантированной катастрофы». Чувства эмпатии и понимание культу­ры ребенка, утверждают они, не могут заменить собой потребность в методиках обучения и учебных про­граммах, облегчающих учение и научение. Учение должно подкрепляться и быть если не веселым, то по крайней мере «развивающим и интересным». Если учителю не удается достичь этого, «дети будут иметь серьезные проблемы в своей жизни, такие как суще­ственное ограничение возможностей выбора профес­сии и невозможность достижения некоторых значи­мых в социальной жизни ценностей... Мы знаем, что интеллектуально искалеченные дети — в подавляю­щем большинстве случаев — результат негодного пре­подавания, а не негодных детей» (р. 376). Данное мне­ние подтверждается следующими аргументами.

135

Был реализован широкомасштабный исследова­тельский проект под названием «Project Follow-Through» (Stebbins et al, 1977; Watkins, 1988), кото­рый охватывал 51 школьный округ с эксперимен­тальными группами, получившими названия «Базовые навыки», «Когнитивно-концептуальная» и «Аффективно-когнитивная». Ученики показали при­рост знаний и умений только в группе «Базовые на­выки», преподавание в которой строилось по прин­ципам «прямого обучения» («direct instruction») и «анализа поведения», имеющим много общего. При этом использовались тщательно разработанные и проверенные учебные материалы, организованные в последовательность шагов, непосредственная обрат­ная связь на действия учеников, повторение прой­денного материала и практические задания на отра­ботку навыков. В других группах успеваемость от­носительно контроля не повысилась (отметки оказались даже ниже, чем можно было бы ожидать в случае неприменения экспериментальных проце­дур). Благодаря своим достижениям, группа «Базо­вые навыки» отличалась также самыми высокими показателями самооценки. При отсутствии ощуще­ния учащимися устойчивых учебных достижений попытки культивирования у них положительных представлений о себе оказались безуспешными. Дан­ные, остающиеся по большей части без внимания (Carnine, 1984; Morell, 1998), свидетельствуют о том, что «я-концепция [является] следствием приобрете­ния базовых навыков», а не «необходимым предва­рительным условием обучения» (Watkins, 1988, р. 9). Метаанализ тридцати семи дополнительных иссле­дований полностью подтвердил предварительные выводы о превосходстве метода прямого обучения (Adams & Engelmann, 1996). Дальнейшие исследова­ния, посвященные самооценке, показывают, что она не оказывает влияния ни на личные цели, ни на уро­вень выполнения (Bandura, 1997). Обзор исследова­ний, посвященных гуманистическому обучению, не выявил каких-либо преимуществ использования данного подхода, однако были обнаружены и поло­жительные эффекты, обусловленные ясностью изло­жения материала учителем, энтузиазмом, практичес­кими и ориентированными на задачу методиками, умением ставить вопросы и т. д. (Selakovich, 1984).

В книге под названием «Отупение наших детей: почему американские дети довольны собой, но не уме­ют читать, писать и считать» (« Dumbing down our kids: Why America' s Children Feel Good about Themselves, But Can' t Read, Write, or Add») приводит­ся масса данных, свидетельствующих о низком уров­не успеваемости учащихся начальных и средних аме­риканских школ по сравнению с учащимися из дру­гих стран (Sykes, 1995). В частности, ученики старших классов американских школ затрачивают на изучение истории, естественных наук и математики 1460 учебных часов, в Японии — 3170 часов, во Франции — 3280 часов, а в Германии 3528 часов. По мнению Сайкса (Sykes), педагоги полностью отказы-

ваются рассматривать возможные альтернативы со­временной политике образования, и на конференции, посвященной положению в американской системе образования, «было заявлено с беспечной самоуве­ренностью», что задача школы — «обучать здорово­му образу жизни и поддержанию физической формы, умению организовывать досуг, воспитывать соци­альную и гражданскую ответственность, креатив­ность, гуманность и положительную я-концепцию» (р. 238). Один отец по этому поводу заметил, что раньше родители водили детей в цирк, а в школе их учили читать, а теперь в школе их ведут в цирк, а родители учат их читать (Clifford, 1975). Можно при­вести множество аргументов в пользу обязательно­го введения национальной системы оценки, в соот­ветствии с которой могла бы оцениваться эффектив­ность всех школ, и установления стандартов, на которые они могли бы ориентироваться в своей ра­боте (Cromer, 1997; Ravitch, 1995). На эту критику последовали ответные возражения, в которых приво­дилась контрстатистика и утверждения, что родите­ли хотят, чтобы их дети занимались спортом, смот­рели телевизор, имели собственные автомобили и т. д. Авторы указывают на то, что родители «не одоб­ряют систему преподавания, при которой задается большое количество домашних заданий или которая побуждает учащихся становиться корпящими над уроками всезнайками» (Berliner & Biddle, 195, p. 52).

В табл. 4.1 приводится краткая характеристика образовательной политики США, а также послед­ствия ее применения с точки зрения критиков. Хотя «курс расширения жизненного опыта» («experience curriculum») не был разработан в рамках гуманисти­ческой психологии, данная система, совместно с постмодернизмом и социальным конструкциониз-мом (см. главу 8, с. 214), способствовала принятию и распространению этой политики. Кроме того, бла­годаря своему влиянию на обучение в педагогичес­ких колледжах, эти два направления психологии и философии непосредственно изменили политику не­которых систем обучения в соответствии с собствен­ными взглядами. Влияние социального конструкти­визма (см. главу 8) на настоящий момент имеет, по-видимому, большие масштабы, чем влияние гуманистической психологии.

Теория самоактуализации

Л. Геллер (L. Geller, 1982) критикует теорию само­актуализации за то, что поскольку эта теория перено­сит всю ответственность за формирование ценностей и установок на индивидуума и не оставляет места ус­ловиям окружающей среды, зло также оказывается исходящим от индивидуума. Однако если данная тео­рия утверждает, что способность к самоактуализации является биологической, то что определяет, в каком направлении эта способность будет развиваться, если не внешние условия? Коль скоро предопределенная человеческая природа находится в гармонии с собой, Маслоу оказывается не в состоянии объяснить, отку-

136


да в мире появляются зло и патология. Если же она не находится в гармонии, его теория также рушится, поскольку не существует механизма, определяющего здоровое или нездоровое направление развития. Что­бы разрешить эту дилемму, отмечает Л. Геллер (L. Geller), Маслоу пришлось бы допустить наличие вне­шних влияний; но это «подорвало бы всеобщий харак­тер данной теории и ограничило сферу ее применения, сделав человеческие потребности и "я" социальными», и тогда иерархия потребностей «не смогла бы больше служить основанием универсальной теории самоакту­ализации» (р. 66). По теории, окружающая среда иг­рает определенную роль в обеспечении или предотв­ращении удовлетворения потребностей низшего уров­ня, но ничего общего не имеет с тем, как разворачивается предопределенная человеческая при­рода. Л. Геллер (L. Geller) также подвергает критике

употребление Маслоу термина «потребности». Они не являются, настаивает он, слепыми импульсами, а на­ходятся в конкретном отношении к чему-либо. Они оказываются «зависящими от чего-то непостигаемо­го, оторванного от социально-исторического контек­ста» (р. 68). Он называет теорию Маслоу «генетичес­ким редукционизмом», а потому не считает ее психо­логической. Данная теория, утверждает он, «не в состоянии ухватить то, что является характерным и истинно уникальным в человеческих потребностях и самости (selfhood)» (p. 67).

Нехер (Neher, 1991) также отмечает ряд проблем и противоречий в теории Маслоу:

(а) Маслоу выражал озабоченность по поводу того, что культура подрывает человеческий потенци­ал; однако, согласно его теории, это невозможно.

137

(б) Не ясен биологический процесс естественно­го отбора, посредством которого потребности могли стать автономными.

(в) Из требования первоначального удовлетворе­ния потребностей низшего уровня для достижения самоактуализации и избежания всего, что может пре­пятствовать такому удовлетворению, следует, что детям нужно во всем угождать и ни в чем не отказы­вать. Однако целый ряд исследований свидетель­ствует о негативном влиянии потакания детям и даже о необходимости частичного неудовлетворения потребностей во избежание скуки.

(г) Если потребности низшего уровня все же не удовлетворяются, теория не говорит ничего о том, как индивидуум может продвигаться вверх по иерар­хии потребностей, хотя самоактуализация может иметь место только при полном отсутствии деприва-ции.

(е) Можно привести множество примеров пове­дения, противоречащих данной теории. Например, Абрахам Линкольн и Элеонора Рузвельт, которых Маслоу считает самоактуализовавшимися, испыты­вали в жизни суровые лишения и, по теории, не должны были бы достичь вершины пирамиды по­требностей. Другие же, как замечает сам Маслоу, до­стигли полного удовлетворения потребностей, но стали невротиками или не сумели найти смысла жизни.

Басе (Buss, 1976) находит еще одно противоречие в теории Маслоу. Те, кто вынужден бороться за удов­летворение потребностей низшего уровня, в особен­ности представители бедных слоев населения, не мо­гут перейти на более высокий уровень, поскольку социальные изменения, в которых они нуждаются, не являются частью данной теории. Теория требует, что­бы любые изменения исходили от индивидуума. Басе считает данную теорию классовой психологией, ори­ентированной на привилегированные слои общества и не распространяющейся на необеспеченные слои.

Виц и Модести (Vitz & Modesti, 1993) утверждают, что акцент на «самопоклонении» и самоактуализации часто ведет к разводам и другим формам разрыва меж­личностных отношений и к постепенному осознанию многими людьми того факта, что они никогда не смо­гут обеспечить себе условия, необходимые для само­реализации. Результатом этого, указывают они, стано­вится несостоявшаяся карьера, проблемы со здоровь­ем и другие негативные последствия. Ричарде и Комбс (Richards & Combs, 1992) утверждают, что «такие утверждения фокусируются лишь на отдельных ас­пектах работ гуманистических психологов, исключая из рассмотрения другие, а потому оказываются не в состоянии оценить значение качественных человечес­ких взаимоотношений» (р. 381). Возможно, это дей­ствительно так, в особенности по отношению к сфере образования, о которой говорят авторы; однако тема «я» пронизывает всю гуманистическую литературу, в то время как теме «взаимоотношений» в ней уделяет-

ся весьма ограниченное внимание. Бюлер (Buhler, 1971) говорит, что гуманистическая психология хоте­ла бы реформировать сферу образования и психоте­рапию, поставив во главу угла вопросы взаимоотно­шений, а не методики. Психотерапия должна заменить перенос диалогом терапевта и клиента и сделать ос­новной целью удовлетворение ценностей клиента. Об­разование должно сделать акцент на креативности, ощущении себя личностью и эмоциональном здоро­вье. Хотя достижение этих целей до некоторой степе­ни предполагает развитие взаимоотношений, данные цели остаются связанными прежде всего с индивиду­альным «я».

Дуализм «душа—тело»

Сторонники гуманистической психологии отста­ивают холизм как основной принцип, однако, затра­чивая огромные усилия, создают образ человека из таких конструктов, как разум, тело, сознание, дух, «я», и аналогичных им. В этих предпосылках они нисколько не отошли от психоанализа или сохранив­шей преемственность методологическому бихевио­ризму когнитивной психологии, несмотря на отвер­жение ими этих психологических систем. Они не только разделяют целостного человека, но и отделя­ют его от мира, частью которого он является. Игно­рируя более широкий контекст, они рассматривают конкретного человека как причину всего происходя­щего с ним, и многие гуманистические психологи открыто придерживаются данного представления.

Предположение о том, что опыт определяет пове­дение, в отличие от взгляда, согласно которому опыт и есть поведение, является формой дуализма «душа — тело»: такая точка зрения предполагает, что пережи­вания, чувства, мысли и т. д. представляют собой не­что отличное от поведения. Приведем четыре при­мера. На этот вид дуализма указывает заявление Лэн-дсмена (Landsman, 1977), настаивающего на существовании «поведения и опыта»; Росини (Rosini, 1977) заявляет, что «поведение является функцией опыта» (р. 162); Гамачек (Hamachek, 1987) утвержда­ет, что «и внутренний индивидуум, и внешний мир» оказывают влияние на поведение и чувства (р. 169); и наконец, Криппнер (Krippner, 1994) предлагает триа­ду: «поведение, опыт и интенциональность» (р. 53). Аналогично акцент на «я» как причине поведения де­лает его заместителем слова «разум» и выполняющим ту же роль. Несмотря на подчеркивание роли челове­ка или индивидуума, у некоторых представителей гу­манистической психологии (в частности, у Ричлака) мыслящим оказывается независимо существующий разум, а не индивидуум. В центр внимания помеща­ется безличный гипотетический конструкт, а не чело­веческое существо — или человеческое существо плюс нечто, мыслящее о взаимоотношениях. Принятие кон­структа внутреннего разума, «я», сознания или духа чревато проблемами, преследующими философию и психологию на протяжении веков, однако гуманиста-

138

ческая психология признает его правомерность и иг­норирует возникающие проблемы.

Вопрос о локусе причинности

Данный подход предполагает самокаузацию, утверждая, что организмы отбирают стимулы и яв­ляются самомотивированными (self-motivated). Эта предпосылка также находит свое проявление в кон­цепции самоактуализации. Предположения о том, что причины действий организма находятся в окру­жающей среде или что организм заключает причину в самом себе, не являются единственно возможными вариантами локуса причинности, несмотря на при­знание гуманистическими психологами только этих двух возможностей. Одна из альтернатив состоит в том, что причинность отчасти лежит в отношениях между индивидуумом и вещью, на которую он реа­гирует. Джорджи (Giorgi, 1992a) указывает на по­требность в «субъективной науке» («human scien­ce»), рассматривающей взаимоотношения между ин­дивидуумом и объектом:

«Так, когда человек мечтает, границы мечты мо­гут простираться до небес; при воспоминании гра­ницами может быть начало XX века; при возникно­вении предчувствия человек может ощущать трево­гу кожей всего тела, а забота может локализоваться в страдающем существе и т. д. Философы уже выс­казывали эту мысль: человек становится воплощен­ным «я» в мире других людей. Человек — это все­гда осмысленное бытие в ситуации» (р. 216).

Помимо индивидуума и вещи, на которую он реа­гирует, причинность включает также контекст, в ко­тором индивидуум вступает во взаимоотношения с объектом, а также личную историю его жизни, кото­рую он привносит в эти взаимоотношения. Причин­ность как комплекс взаимосвязанных событий явля­ется важной альтернативой предпосылке о единич­ном источнике причинности, будь то окружение или «я».

Безусловное подкрепление в противовес условному

Вера Роджерса в эффективность безусловного по­ощрения как способствующего личному росту про­тиворечит фактическим свидетельствам (Newman, 1992). В частности, если подкрепление дается неза­висимо от поведенческих проявлений сотрудниче­ства, кооперативные формы поведения не разви­ваются (Hart, et al., 1968). Специалистами по ана­лизу поведения накоплено множество данных, свидетельствующих о том, что отбор форм поведения производится по их последствиям, а не по факторам, не связанным с последствиями. Однако клиент-цен-трированную терапию Роджерса нельзя считать аб­солютно безусловной. В эксперименте, в ходе кото­рого испытуемых просили придумать как можно больше слов в течение ограниченного периода време-

ни, в тех случаях когда экспериментатор (Green-spoon, 1995) произносил «м-гм» в ответ на каждое предлагаемое испытуемым слово во множественном числе, количество таких слов было значительно большим, чем в контрольной группе. Аналогичным образом количество слов во множественном числе падало до уровня контрольной группы, когда экспе­риментатор прекращал произносить «м-гм». Данные результаты позволяют предположить, что в клиенто-центрированной терапии терапевт незаметно и нео­сознанно формирует реакции клиента, несмотря на свое стремление избегать этого. Тем не менее данная форма терапии практически является настолько близкой к недирективной, насколько это вообще воз­можно. Также необходимо различать между безус­ловным принятием самого индивидуума и безуслов­ным принятием конкретных действий данного ин­дивидуума. Родители могут любить своего ребенка, но при этом одобрять или не одобрять совершаемые им конкретные действия. Вероятно, Роджерс являл­ся сторонником первого.

Негативные формы поведения и другие критические замечания

Ричлак (Rychlak, 1979) утверждает, что придавая основное значение человеческой свободе, гуманисти­ческие психологи должны относить к ней и такие негативные проявления, как эгоизм, манипулятив-ность и мизантропию. Положительные проявления, такие как радость, любовь и аутентичность, это лишь одна сторона человеческого бытия. Однако те, кто склонен принимать негативные формы поведения как подлинное выражение человеческой природы, отвергаются представителями данной психологичес­кой системы, замечает он.

Кэмпбелл (Campbell, 1984) бывший исполнитель­ный директор (executive officer) Ассоциации гумани­стической психологии, приводит список критических замечаний в адрес гуманистической психологии, ко­торые она считает необходимым рассмотреть. Те из них, которые не рассматривались выше, включают:

(а) интерес к экзотическим (bizarre) формам тера­пии и неэффективность гуманистической терапии;

(б) догматические установки, согласно которым до­статочно одних переживаний, в противовес необхо­димости объяснений; (в) ориентация на элиту — бе­лых представителей среднего класса; (г) отсутствие четко сформулированных основных положений, под­крепленных достаточным количеством исследова­ний.

Сильные стороны гуманистической

психологии

Гуманистическая психология породила большое ко­личество интересных журналов, в которых публикуют­ся теоретические статьи, обзоры, методики, дискуссии, биографии, исторические экскурсы, исследования, а

139

часто и критика, нередко исходящая от самих сторон­ников данного подхода. Это свидетельствует о здоро­вом желании рассматривать существующие проблемы и пытаться их разрешать. Постоянный поток новых статей для этих журналов говорит о неспадающем ин­тересе и поддержке гуманистической психологии и о стремлении к ее дальнейшему развитию. Тот факт, что данная система описывается во всех учебниках по ис­тории психологии (Wertz, 1992), позволяет говорить о признании ее роли представителями других систем. Не вызывает сомнений, что гуманистические психологи занимают видное место в числе тех, кто осознал необ­ходимость придать должное значение человеческой субъективности и смыслу и убедил многих других сде­лать то же самое — даже тех из них, кто придерживал­ся в своих взглядах иных подходов. Благодаря им пси­хология стала уделять внимание таким темам, как ра­дость, игра, умирание и смерть, любовь, одиночество и творчество (хотя гуманистические психологи не были единственными, кто этому способствовал). Несмотря на тот урон, который нанесла данному подходу контр­культура, его голос продолжает уверенно звучать со страниц журналов, и его вклад в сферы практического приложения психологии остается существенным. Дан­ный подход явился одним из первых, предложивших альтернативу психоанализу в области психотерапии, и продолжает указывать на проблемы, возникающие вследствие использования механистических концеп­ций в современной психологии.

ВЫВОДЫ

Хотя критические замечания в адрес гуманисти­ческой психологии многочисленны и разнообразны, большинство из них вращается вокруг того, что кри­тики рассматривают как крайнюю позицию во взгля­дах на автономию «я». Согласно данной критике, вера в то, что индивидуум является причиной соб­ственных действий, не учитывает множественности условий, составляющих причинность, включая сре-довые и социальные, многие из которых в не мень­шей, а возможно, и в большей степени нуждаются в коррекции, в тех случаях когда она необходима, чем причины, связанные с самим индивидуумом. Попыт­ка обеспечить индивидууму возможность достичь ре­ализации, игнорируя при этом неблагоприятные ок­ружающие условия, поражает многих своей ирраци­ональностью. (Большинство форм терапии направлены на изменение только индивидуума, а по­тому заслуживают аналогичной критики.)

В гуманистической литературе нередко поднимает­ся вопрос о том, почему данный подход претерпел столь ограниченную эволюцию и оказал столь ограниченное

влияние. Безусловно, принятие им контркультуры яв­ляется одной из общепризнанных причин. Другой же, вполне вероятно, является его центрированность на автономном «я». Хотя гуманистическая психология и привлекла внимание к проблемам механистического подхода, присущего как бихевиоризму, так и когнити-визму, в качестве альтернативы она рассматривает са­мокаузальные силы организма. Таким образом, она по­родила другую крайность — там, где бихевиоризм и когнитивизм игнорируют смыслы и индивида, гумани­стическая психология игнорирует окружающую среду.

Если бы гуманистическая психология пожелала включить рассмотрение окружающей среды, она мо­гла бы принять одну из двух форм. Одной из них было бы сохранение психофизического дуализма и обраще­ние к причинам, находящимся в окружающей среде и в «я», как к различным источникам. Например, Смит (Smith, 1978) рекомендует для адекватного объясне­ния самости использовать «внешнее» понимание би­хевиоризма в сочетании с «внутренним» гуманисти­ческим пониманием. Однако он «находится в полной растерянности относительно того, как соединить оба подхода вместе» (р. 33). Внутренние «интерпретации» и внешние «причины» взаимодополняют друг друга, хотя и «таинственным» для него образом.

Другой возможностью было бы использование модели феноменологической психологии Мерло-Понти или экзистенциальной психологии Сартра (источники, из которых гуманистическая психология отчасти черпала свое вдохновение), для которых смысл складывается из отношений человек—мир (интенциональности7 ).

Конструкты «внутреннего» и «внешнего» при та­ком понимании теряют свой смысл, а следовательно, лишенным смысла оказывается и представление о ло-кусе причинности или содержания. Любые действия осуществляются как взаимоотношение, и это и есть локус смысла. (Q-методология [см. главу 8], интерби-хевиоральная психология |см. главу 10 ], а также не­которые формы диалектической психологии [см. гла­ву 9] и феноменологической психологии [см. главу 12] разделяют данную позицию.) Это разрешило бы воп­рос, на который не мог найти ответа Смит, хотя экзи­стенциально-феноменологическая психология рас­сматривает несколько иные формы деятельности (в особенности представители феноменологической пси­хологии, которых восприятие интересует в большей степени, чем экзистенциалистов) и использует другую методологию (не включающую интервью, опросники и статистический анализ) и в этом отношении никог­да не смогла бы быть полностью объединенной с гу­манистической психологией — хотя и могла бы стать комплементарной по отношению к ней.

Любая из двух форм — как рассматривающая от­дельные источники причинности, связанные с «я» и с окружением, так и понимающая причинность как кон-

7 Употребление слова «интенциональность» у Гуссерля имеет более менталистский характер. Интенция исходит из организма и устанавливает связь с объектом («умышляет» («intends») его).

140

текстуализированные субъектно-средовые взаимодей­ствия, — могла бы привлечь многих новых по­следователей, и можно предположить, что прикладные программы, предлагаемые гуманистической психоло­гией, также стали бы более эффективными. Что каса­ется первого направления, Тайлер (Tyler, 1992) описы­вает экосистему для педагогической гуманистической психологии, состоящую из программ систем (взаимо­действий компонентов), взятых из области технологии, феноменологии и экологической психологии.

Те представители гуманистической психологии, которые считают приемлемыми не только качествен­ные, но и количественные исследования, находятся в согласии со сторонниками других подходов, утверждающих, что ни одна форма исследований не в состоянии ответить на все вопросы и что каждая ме­тодология становится источником полезной информа­ции, которую не могут обеспечить другие методы, — и потому все они нужны исследователям. Психоло­ги, придерживающиеся таких взглядов, до некоторой степени сходятся в признании Q-методологии, кото­рая хотя и является чисто количественной, обеспе­чивает получение информации исключительно с точ­ки зрения конкретного испытуемого. Возможно, дальнейшие усилия гуманистической психологии, направленные на обеспечение баланса методологий, способствовали бы как прогрессу ее прикладных про­грамм, так и более широкому принятию ее другими психологическими системами.

Как отмечает целый ряд авторов, наиболее значи­тельное влияние гуманистическая психология оказала на психотерапию, и карьера большинства изучающих данную систему психологии связана с психотерапией или другими сферами социальной помощи. Вероятно, немногие, если вообще кто-либо, проводит психотера­пию строго в соответствии с принципами недиректив­ной терапии, предложенной Роджерсом; тем не менее его положение об активной роли клиента оказано зна­чительное влияние на все формы психотерапии и кон­сультирования. Гуманистическая психотерапия смогла даже найти точки соприкосновения с поведенческой и когнитивной терапией, и в ряде случаев этот союз пред­полагает признание как сильных, так и слабых сторон каждого из этих направлений, а также нахождение спо­соба, посредством которого они могли бы стать взаи­модополняющими в этих случаях.

Гуманистическая психология не является сово­купностью взаимосвязанных концепций, представ­ляющих собой систему. Она не характеризуется на­личием согласованного содержания или общепри­нятой методологии. Это скорее ориентация (Shaffer, 1978), включающая ряд более или менее общеприз­нанных принципов. Некоторые из них сформулиро­ваны достаточно туманно и весьма условно связаны между собой; однако это не представляется особым недостатком. То, что действительно воспринимается как недостатки, включает: (а) непоследователь­ность, состоящую в заявлении о ценности целостно­го человека, хотя при этом он, однако, рассматрива-

ется фрагментарно; (б) вырывание человека из ин­дивидуального контекста; (в) как следствие (б), приписывание самокаузации индивидууму при иг­норировании условий окружающей среды, включая социальные. Все эти недостатки проистекают из яв­ного или неявного принятия психофизического ду­ализма. С практической точки зрения, связь данно­го направления с областью оккультного, по большей части также обусловленная принятием психофизи­ческого дуализма, тоже привела к негативным ре­зультатам. Однако гуманистические психологи иг­норируют вопросы дуализма. Представители фран­цузской экзистенциально-феноменологической психологии, Мерло-Понти и Сартр, хотя и сами придерживаются не вполне четкой позиции по дан­ному вопросу, могли бы послужить полезным образ­цом в этом отношении, как и в вопросе о возвраще­нии индивидуума в контекст, особенно учитывая то обстоятельство, что представители гуманистичес­кой психологии часто относятся к данным системам как к источнику вдохновения или как к части свое­го научного наследия.

Коснемся также тех двух «сил», против которых выступила гуманистическая психология в 60-х го­дах: бихевиоризма и психоанализа. Бихевиоризм существует сегодня преимущественно в форме ана­лиза поведения; кроме того, границы данной систе­мы существенно расширились и продолжают рас­ширяться по отношению к своему первоначально­му варианту, ограничивавшемуся формированием условных реакций у животных. Когнитивная психо­логия позаимствовала у методологического бихеви­оризма его процедуры и некоторые из его положе­ний, превратившись в наши дни в доминирующую, хотя и не монолитную «силу». Это направление психологии, с ее многочисленными разновидностя­ми, а также анализ поведения представляют собой две основные «силы» в современной психологии. Вызывает сомнения, что третье место, даже со зна­чительным отрывом, занимает психоанализ. Как теория, психоанализ никогда не занимал ведущего положения в академических кругах, а сегодня и в области клинической психологии он представляет собой не более чем одну из множества форм психо­терапии. Помимо анализа поведения, когнитивизма и гуманистической психологии, на современной психологической сцене присутствуют и другие сис­темы, в числе которых и рассмотренные в данной книге. Поэтому термин «третья сила» в настоящее время является анахронизмом.

Наконец, сам термин «гуманистическая психоло­гия» до некоторой степени вводит в заблуждение. Он является полностью совместимым лишь с немноги­ми, если вообще с какими-либо направлениями гу­манистической философии, несмотря на то, что яв­ляется частью общего с ними наследия. Возможно, термин «психология "я"» («self psychology») был бы и более точным, и более уместным.

141

Глава 5. Психоанализ : кардинальный отход от Фрейда

ВВЕДЕНИЕ

Вероятно, большинству студентов-психологов за­давали вопрос, могут ли они подвергнуть людей пси­хоанализу. Это ошибочное отождествление психоло­гии с психоанализом со стороны тех, кто не изучал психологию, показывает, в какой степени знаком­ство, по крайней мере, со стереотипами психоанали­за пропитало нашу культуру. Однако психоанализ оказал лишь минимальное влияние на академичес­кую психологию и не более чем умеренное — на кли­ническую. Несмотря на это его краткую характерис­тику включают во все учебники по вводному курсу психологии и по психологии личности. В США пси­хоанализ пользовался наибольшим влиянием в сфе­ре медицины, в частности в психиатрии, занимая гос­подствующее положение в Американской психиат­рической ассоциации до 1980-х годов. Начиная с этого времени лекарства, которые могут быстро устранять симптомы дезадаптации, начали вытес­нять медленный и спорный процесс психоаналити­ческой терапии.

Такие термины, как «либидо» применительно к сексуальным реакциям и «психоанализ» примени­тельно к психодиагностике, вошли в повседневную речь, а прозаики и драматурги сделали психоанали­зу хорошую рекламу, используя его идеи. Фактичес­ки именно писатели прославили психоанализ и спо­собствовали его влиянию в начале XX века.

Хотя в нашем сознании психоанализ ассоцииру­ется с Фрейдом, он распался на множество разновид­ностей, причем некоторые из них ушли очень далеко от системы Фрейда. В этой главе мы лишь коротко рассмотрим оригинальную систему Фрейда, а затем также коротко коснемся некоторых из известных личностей, которых он вдохновил. Больше внимания будет уделено современным течениям, таким как подход Роя Шефера и теория объектных отношений, получившая наиболее полное выражение у Хайнца Кохута и ряда других авторов.

ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Начальная ортодоксия и отступления от нее первого поколения аналитиков

Зигмунд Фрейд. Как хорошо известно, Фрейд (Freud, 1935, 1938, 1969) был основоположником системы, являющейся одновременно и теорией лич­ности, и методом психотерапии. Фрейд постулиро­вал особую форму энергии в организме, названную им «либидо», своего рода сексуальное напряжение. Эта энергия проявляет себя преимущественно в

«Оно», управляющем значительной частью энергии либидо. «Оно» следует исключительно принципу удовольствия, стремясь к разрядке сексуального на­пряжения. Второй компонент психической структу­ры носит название «Я». «Я» берет начало в «Оно» и стремится уменьшить боль и увеличить удоволь­ствие посредством реалистичного отбора моделей по­ведения, однако «Я» все еще управляется принципом удовольствия. Третий компонент психической струк­туры, «Сверх-Я», происходит из «Я». «Сверх-Я» опирается на моральные ценности родителей и по­давляет тенденции поиска удовольствия, присущие «Оно». Эти три психические силы находятся в состо­янии конфликта, причем «Я» выполняет роль по­средника между стремящимся к удовольствию «Оно» и подавляющим удовольствие «Сверх-Я». В раннем детстве верховодит «Оно», но по мере созре­вания ребенка «Я» приобретает все большую власть. «Я» подавляет неприемлемые импульсы «Оно», как этого требует «Сверх-Я». Энергия либидо не только питает этот психический конфликт, но также дает начало инстинкту смерти и противоположному ин­стинкту жизни. Одна из целей психоаналитической терапии — привести все эти силы в состояние гармо­нии посредством своего рода диалектического про­цесса. Но многие последователи Фрейда не прием­лют конструкт инстинкта смерти и, соответственно, не используют его.

Энергия либидо также направляется к эрогенным зонам организма, давая начало психосексуальным стадиям, которые обнаруживают себя в первые пять лет жизни. Они сменяют друг друга в следующей последовательности: оральная, анальная и гениталь-ная стадии. Развитие может фиксироваться на любой из этих стадий, вызывая невротические симптомы, характеризующие данную стадию. Переедание, куре­ние, пьянство или болтливость проистекают из фик­сации («катексиса») на оральной стадии. Компуль-сивный человек фиксирован на анальной стадии. Подростковая озабоченность сексом — это фиксация на генитальной стадии. Контроль над либидозной энергией постепенно переходит от «Оно» к «Я», ко­торое связывает эту энергию с объектами. На самой ранней стадии развития младенец привязан к соб­ственному телу, что ведет к «нарциссизму», или са­мовлюбленности. Позже, когда привязанность пере­носится на родителя противоположного пола, возни­кает «эдипов» конфликт (иногда называемый у девочек конфликтом Электры, но обычно термин «эдипов» относят к обоим полам). Он имеет место на генитальной стадии. Все эти процессы развития, за небольшим исключением, носят бессознательный характер. Предсознание, занимающее промежуточ­ное положение между бессознательным и сознанием, также содержит определенные воспоминания, к ко­торым «Я» получить доступ легче, чем к воспомина­ниям, хранящимся в бессознательном.

Вследствие своей либидозной энергии люди име­ют базисные сексуальные и агрессивные потребное-

143

ти, которые функционируют независимо от их окру­жения — если окружение их блокирует, возникают невротические симптомы. Все без исключения дей­ствия людей нацелены на разрядку сексуальной и агрессивной энергии. Если разрядка блокируется чувством вины «Сверх-Я», конфликт между потреб­ностью в разрядке и вытеснением травмирующих желаний или воспоминаний, осуществляемым «Сверх-Я», вызывает такие невротические симпто­мы, как депрессия, фобии, тревога и сексуальные дис­функции. Поскольку тревога, которая дает начало этим симптомам, не осознается, она не реагирует на голос рассудка и не поддается анализу. Усилия, на­правленные на ее обнаружение, встречают сопротив­ление. Это сопротивление принимает форму защит­ных механизмов, таких как проекция (приписывание кому-то собственных недостатков), реактивное обра­зование (утверждения, противоречащие подлинным желаниям человека), интроекция (включение в «Я» или «Сверх-Я» какого-то объекта, например родите­ля) и вытеснение (изгнание неприемлемых мыслей в бессознательное). Эти травмирующие воспомина­ния можно выявить и исследовать с помощью мето­да свободных ассоциаций. Когда воспоминания пол­ностью поняты — и только когда они поняты, — не­вротические симптомы исчезают.

Фрейд проводил грань между тем, что он называл «неврозом переноса» и «нарциссическим неврозом». Невроз переноса включает в себя такие расстройства, как навязчивости и истерия. Фрейд утверждал, что они обнаруживают себя в замаскированной форме в процессах переноса — когда пациент переносит чув­ства к родителям на психоаналитика. Нарциссичес-кий невроз включает такие расстройства, как пара­нойя, депрессия и шизофрения, не обнаруживает себя как перенос и поэтому не поддается осознанию. В прошлом психоаналитики обычно не пытались ле­чить нарциссические расстройства, но работа Коху-та в недавнем прошлом была сосредоточена именно на них (см. с. 148).

Альфред Адлер. Среди первых последователей Фрейда наиболее видное место занимали Адлер и Юнг; оба порвали с Фрейдом и создали новые школы психоанализа. Адлер (Adler, 1917,1927а, 1927b, 1939) видел в младенце не сексуальное создание, а беспо­мощное существо, нуждающееся во всесторонней за­боте со стороны более могущественных взрослых. Эта зависимость от взрослых вызывает чувство неполно­ценности и порождает стремление к обретению влас­ти и независимости. Воля к власти является для Ад­лера движущей силой (хотя, предполагал он, человек может также совершать бегство в болезнь), а мужская сексуальность — это симптом стремления преодолеть женское доминирование. С другой стороны, женщи­ны испытывают чувство неполноценности из-за свое­го приниженного положения в обществе. Адлер так­же утверждал, что сексуальные проблемы являются не причинами невротического поведения, а формами проявления невроза.

Адлер отвергал биологические инстинкты Фрей­да, заменяя их социальными отношениями внутри семьи, прежде всего положением ребенка среди сиб-лингов, обусловленного порядком их рождения. Кон­фликт возникает между индивидуумом и социальной средой, а не между инстинктивными силами внутри индивидуума. Адлер также уделял заметно меньше внимания бессознательному, делая упор на веру в бу­дущие возможности, часто нереалистичные, к кото­рым люди стремятся. Тем самым он акцентировал внимание ка будущем, в отличие от акцента Фрейда на прошлом. Адлер назвал свой подход индивидуаль­ной психологией. Как метод терапии, он представлял собой разновидность переобучения. Терапевт брался за устранение явных проблем, делал это в агрессив­ной манере и за короткий период времени, в отличие от многолетней психоаналитической терапии Фрей­да. Термины Адлера «комплекс неполноценности» и «соперничество сиблингов» получили широкое рас­пространение.

Адлер был предшественником более социально ориентированных психоаналитиков. Его неприятие инстинктов и умаление роли бессознательного так­же нашли отражение в современных течениях. Его упор на будущее и переобучение предвосхитили не­которые характеристики многих современных мето­дов психотерапии, а его признание культурного не­равенства женщин и последующих проблем адапта­ции являются основной темой ряда движений наших дней.

Карл Юнг. В отличие от Фрейда, Юнг (Jung, 1926, 1927, 1928, 1933, 1963) утверждал, что за не­вротические состояния несет ответственность не только прошлое, но и настоящее, а также цели и на­мерения человека, направленные в будущее. По Юнгу, «Я» полностью сознательно и вытесняет вос­поминания в личное бессознательное. На более глу­боком уровне находится коллективное бессозна­тельное, которое содержит «архетипы». Это инстин­кты, наследуемые всеми представителями нашего вида или расы. Они проистекают из опыта наших предков и побуждают нас воспринимать мир и мыс­лить определенным образом. Эти архетипы также содержат символы, и Юнг утверждал, что он обна­ружил архетипы, изучая символы искусства и мифы различных культур и периодов истории. Архетипы включают в себя: (а) «персону», маску, которую мы демонстрируем другим людям и которая бывает мужской у мужчин и женской у женщин; (б) «ани-му», женскую сторону мужчин, и «анимус», мужс­кую сторону женщин; (в) «тень», животный ин­стинкт, который берет начало из нашей дочелове-ческой формы и связан с аморальными импульсами; он может проникать из тени в бессознательное и даже в личное сознание; (г) «самость» (self), кото­рая объединяет все остальные части в единое суще­ство. Самость проявляется только в зрелом возрас­те и часто использует для своей объединяющей цели религию или мистический опыт.

144

Юнг делил людей на «интровертов» и «экстравер­тов», и эти термины стали использоваться столь же широко, как «комплекс неполноценности» и «сопер­ничество сиблингов» Адлера. Интроверсия и экстра­версия могут сочетаться в любых комбинациях с че­тырьмя — и только четырьмя — функциями: интуи­цией, ощущением, чувством и мышлением. Любые две функции могут доминировать, подавляя две дру­гие, и соотноситься с интроверсией или экстраверси­ей. Это ведет к выделению типов личности, таких как интровертивный мыслитель-интуитивист, возможно, творчески одаренный ученый, который любит рабо­тать в одиночестве. Юнг полагал, что эти первобыт­ные побуждения могут быть направлены на боже­ственное или на самоактуализацию, но если «Я» не регулирует их адекватным образом, они могут вы­звать невроз или даже психоз. Он в целом отвергал научные доказательства и искал вдохновение в ми­фологии и искусстве. Невроз — это страдание души, которая не находит заключенный в ней смысл. Он побуждал своих пациентов использовать их силу воли и стремиться к божественному. Неудивительно, что он сильно повлиял на участников движения «Нью Эйдж» и других искателей мистического.

Отступления от ортодоксии второго поколения аналитиков

Карен Хорни. Хорни (Ногпеу, 1937, 1939, 1945, 1950) преподавала в Берлинском психоаналитичес­ком институте. Проработав в Институте несколько лет, она эмигрировала в Соединенные Штаты, где жила в период экономической депрессии 1929-1942 годов. Она обнаружила, что в США основным источ­ником невротического поведения обычно бывают деньги, а не секс. Она заключила, что движущей си­лой невроза является «базисная тревога», проистека­ющая из детского чувства изолированности и беспо­мощности во враждебном мире. Проблема начиналась с невротических родителей, чья неспособность обес­печить ребенку безопасность и одарить его любовью вела к тревоге и отклоняющемуся поведению. Хорни полагала, что в этом условии коренится любое откло­нение от нормы, а не только патологические состоя­ния. Ребенок пытается справиться с тревогой, форми­руя невротический симптом, который не позволяет тревоге проявиться, но сам симптом причиняет вред.

В отличие от Фрейда, она считала, что сексуаль­ные проблемы — это один из видов невротического симптома, а не причина невроза. Ребенок интернали-зует ожидания и цели других людей и у него скла­дывается идеализированное представление о себе, которое часто бывает нереалистичным с точки зре­ния как личных, так и культурных ограничений. Не­способность достичь своих идеалов вызывает конф­ликты и тревогу. Стремление к безопасности форми­рует уступчивых индивидуумов, которых отличает любовь и общительность; людей, полагающихся на себя и добивающихся совершенства, которые плохо

контактируют с окружающими, и властных личнос­тей, которые циничны и эксплуатируют других. Большинство людей могут соответствовать одному из этих описаний, в зависимости от ситуации. Там, где Фрейд видел людей как биологических существ, которых трудно изменить, Хорни видела прекрасную возможность устранения невроза путем улучшения общества и семейной жизни. Она направляла свою психотерапию на то, чтобы помочь людям разрешить конфликты, позволяя реальному «я» взять верх над идеальным «я» и преодолеть ненависть к себе. Люди формируют подобную ненависть вместе со стремле­нием к совершенству в силу нереалистичных пред­ставлений о том, чего они должны добиться. Путем «самореализации» они могут достичь гармонии с окружающими и уменьшить конфликт и тревогу.

Хорни написала ряд работ, критикующих фрей­довскую теорию сексуального развития женщин, и отстаивала роль культуры — в противоположность роли мужской или женской анатомии — в формиро­вании различий в психологии мужчин и женщин. Она находила психоанализ Фрейда центрированным на мужчинах, недооценивающим женщин и основан­ным на стереотипах. Она обрисовала историю и культуру патриархальной дискриминации женщин и призывала к более просвещенному пониманию (Ногпеу, 1967). Ее работа оказала важное влияние на изучение женщин.

Эрих Фромм. Фромм (Fromm, 1941, 1947, 1955) преподавал в Берлинском психоаналитическом ин­ституте и, подобно Хорни, переехал в Соединенные Штаты. Как и Хорни, он также акцентировал внима­ние на социальных условиях, но, в отличие от нее, сосредоточился прежде всего на исторических и по­литических условиях. Большое влияние на него ока­зал Карл Маркс. Фромм утверждал, что проблемы начинаются с зависимости младенцев от родителей и с отсутствия у младенцев животных инстинктов, помогающих приспособиться к окружающему миру. Когда младенцев отнимают от груди и начинается их взросление, они не обладают достаточной способно­стью приспособиться к своему окружению. Это про­исходит потому, что (а) способность человека рас­суждать заменила инстинктивную способность жи­вотного приспосабливаться; (б) люди более не объединены с другими людьми так, как они были объединены когда-то благодаря мифам и религии. Там, где раньше род давал отдельным людям чувство безопасности и помогал им противостоять миру, они теперь оказались одни.

Это отчуждение усилилось в конце средних веков, говорит Фромм, когда торговцы создали капиталис­тическую систему, которая требует индивидуальной инициативы и опоры на собственные силы. В пери­од Реформации начало терять силу даже единение человеческого существа с Богом. Ему на смену при­шли свобода и независимость, но ценою утраты бе­зопасности. В индустриальном капиталистическом мире отсутствует социальная общность. Фромм был

145

сторонником гуманистического социализма, при ко­тором люди вновь обретают безопасность, устанавли­вая братство любви с другими людьми, основанное на сотрудничестве и взаимной поддержке. Неудов­летворительной альтернативой гуманистическому социализму является авторитарная система, будь то политическая или религиозная, которая способству­ет фрустрации и вражде.

Гарри С. Салливан. Американский психиатр Сал-ливан (Sullivan, 1947, 1953) полагал, что система Фрейда является, в сущности, обоснованной, но что она должна учитывать культурные факторы. Он представлял себе личность как подверженную психи­ческому напряжению или «динамизму», который в чем-то напоминает либидо Фрейда. Этот явный или скрытый перенос энергии затрагивает ту или иную часть организма. Одним из источников этого напря­жения являются биологические потребности, такие как голод, жажда и секс. Снятие этих напряжений приносит чувство удовлетворения, а полная их реа­лизация вызывает состояние экзальтации. Это напо­минает принцип удовольствия Фрейда. Второй ис­точник напряжения — угрозы, либо реальные, либо воображаемые, которые порождают тревогу или, в крайних случаях, чувство ужаса. Тревога мешает межличностным отношениям, вносит путаницу в мышление и нарушает последовательность удовле­творения потребностей. Снятие тревоги приводит к чувству безопасности. Тревогу обычно вызывает не­уверенность, возникающая, когда ребенок находится в грудном возрасте.

Салливан превратил фрейдовские психосексуаль­ные стадии развития в семь социальных стадий, но более всего он известен за свой подход к шизофрении. Он настаивал, что психиатрия должна заниматься «расстроенной жизнью... а не невозможным изучени­ем индивидуума, страдающего психическим расстрой­ством» (Sullivan, 1962, р. 258), ибо личная индивиду­альность — это только иллюзия. Мы живем не сами по себе, автономно и индивидуально; мы неотделимы от наших межличностных ситуаций. Следовательно, в фокусе исследования и терапии шизофрении долж­ны быть ситуации, а не больные индивидуумы. Как следствие этого убеждения, Салливан центрировал свое лечение на всей семье. Эти взгляды близки под­ходу социальных конструкционистов (см. главу 8) и, в своей клинической фазе, семейной терапии.

Эрик Эриксон. Из рассматриваемых здесь теоре­тиков Эриксон (Erikson, 1963, 1968) оставался наи­более близким оригинальной системе Фрейда. Не­смотря на это, он придавал намного большее значе­ние социальным факторам. Он считал, что эго человека и его «я» (self), или чувство идентичности, развиваются на протяжении всей жизни и что опыт взрослых может помочь исцелить раны детства. К психосексуальным стадиям Фрейда он добавил не­сколько новых и модифицировал остальные, иденти­фицировав всего восемь стадий, составляющих жиз­ненный цикл. Каждая включает конфликт или кри-

зис, психологическую борьбу, которая является со­ставной частью развития личности. Диалектический исход (см. главу 9, посвященную диалектике) может быть либо отрицательным, либо положительным, но человек должен разрешить кризис, с тем чтобы оста­ваться здоровым и избежать невротических симпто­мов. Например, если на первой, или «орально-сен­сорной», стадии процедура кормления удовлетвори­тельна, младенец отвечает доверием; и первая социальная ситуация закладывает хорошее начало. Если мать часто игнорирует чувство голода младен­ца, ребенок испытывает чувство угрозы и отвечает недоверием.

Особенно начиная с подросткового возраста ста­новятся важными внешние экономические, полити­ческие и социальные условия, формирующие внут­реннее эмоциональное развитие и тем самым влия­ющие на изменения в эго-трансформации. Эриксон хорошо известен за свою формулировку подростко­вого «кризиса идентичности». В ходе этого кризиса индивидуум испытывает чувство растерянности, прогуливает или бросает школу и обращается к нар­котикам, алкоголю, уклоняется от выполнения сво­их обязанностей, совершает акты вандализма, а иног­да и преступления. Эриксон рассматривает этот кри­зис идентичности как наиболее важный кризис в жизни человека. Его удовлетворительное разреше­ние требует поддержки со стороны родителей и дру­гих людей и крайне важно для успешных супружес­ких и сексуальных отношений. В молодости конф­ликт принимает форму «близость против изоляции», а в зрелости — «отчаяние против целостности». Эриксон сохранил многие из основных определений фрейдовских стадий психосексуального развития, но придал им более социальную направленность.

Хайнц Гартманн. Отталкиваясь от точки зрения биологической адаптации, Гартманн (Hartmann, 1939, 1960, 1964) переформулировал значительную часть традиционного психоанализа. Он устранил многие несообразности и сделал его более системным и целостным. Кроме того, он удалил такие диалекти­ческие полярности, как требования «Оно» (или ид) против механизмов защиты «Я» (или эго), фиксация против антификсации, инстинкт жизни против ин­стинкта смерти, принцип удовольствия против прин­ципа реальности, и другие. Возможно, его наиболее известным достижением было наделение «Я» боль­шей автономией и более сложными функциями, чем оно имело в концептуальной системе Фрейда (в ко­торой оно представляло собой продукт «Оно»). Тем самым объект психоанализа (пациент) мог использо­вать функции своего автономного «Я» (эго), играя более активную роль в оценке и интерпретации мыс­лей, воспоминаний, сновидений и переноса. До рабо­ты Гартманна аналитики предполагали, что любое несогласие с интерпретацией аналитика обусловле­но сопротивлением и негативным переносом.

Гартманн также приписал «Я» (эго) агрессивную роль, столь же важную, как и роль либидо, и лишил

146

его инстинкта самосохранения. Работа Гартманна привела к появлению течения внутри психоанализа, которое наделяло эго большими возможностями, чем ортодоксальная теория. Это направление иногда на­зывают «эго-психологией».

В его новых формулировках «Сверх-Я» (или су-перэго) также обретало независимость; ид, эго и су-перэго стали играть одинаково важные роли в зано­во определенной трехчастной психической структу­ре. Согласно Шеферу (Shafer, 1970), «Гартманн был направляющим гением современной фрейдистской теории» (р. 445). Гартманн указал альтернативные подходы к психоанализу, не требуя отказа от клини­ческих догадок Фрейда и его методов. Эта модифи­кация была важным шагом в эволюции психоанали­тической теории, наряду с социальным и культурным акцентом, который обеспечили теоретики от Адлера до Салливана.

Другие отступления : теория объектных отношений

В теории объектных отношений люди обычно яв­ляются объектами — особенно родители или другие заботящиеся лица и терапевт. Теория говорит, что объектные отношения пациента с терапевтом — это важный фактор терапевтического изменения. Она утверждает, что привязанность людей к объектам обусловлена не либидозными функциями, а имеет собственную врожденную основу. В объектных отно­шениях инстинктивное влечение уступает место «ре­альной родственной связи между "я" и его объекта­ми» (Liff, 1992, р. 578). Объектные отношения пред­ставляют собой более радикальный разрыв с ортодоксией, чем эго-психология Гартманна (Eagle & Wolitzky, 1992), и фактически меняют эго на «я» (self). «Я» кажется «более близким реальному опы­ту», чем эго; эго является «отвлеченным конструк­том» (Liff, p. 579), плохо помогавшим при более тя­желых состояниях, которыми занимался психоана­лиз.

Мелани Клейн. Теория Клейн (Klein, 1935,1964) касается как инстинктов, так и объектных отноше­ний. Инстинкты жизни и смерти питают психичес­кую активность ребенка, но эти инстинкты привя­заны к объектам — обычно к родителям. Младенец 'способен непосредственно соотноситься и с внеш­ними объектами, и с объектами внутренней фанта­зии, благодаря наличию при рождении примитивно­го эго.

Согласно Клейн, к 6-12 месяцам мир ребенка на­полнен напряженным конфликтом, в котором его врожденная агрессивность, ненависть, зависть, жела­ние смерти и вожделения соперничают с его любо­вью к матери. У младенца формируется «шизоидное состояние»; он воспринимает грудь как хорошую и плохую хорошую потому, что она дает пищу и уте­шение, а плохую потому, что она не всегда доступна. Материнское тело — это источник глубочайшей люб-

ви, удовлетворения и сексуального наслаждения, од­нако оно может пробуждать зависть и отчаяние, с которыми беспомощному младенцу приходится только мириться. Соответственно, младенец испыты­вает чувство враждебности и желание причинить матери боль или осквернить ее, кусая, царапая или опорожняясь на нее, но при этом он испытывает сильное чувство вины за свои дурные мысли. Эго расщепляется на хорошую и плохую части и несет в себе инстинкт смерти, который присутствовал при рождении. Оно проецирует его на грудь, которая угрожает младенцу и вызывает у него чувство пре­следования. Другая часть эго превращает грудь в иде­альный объект, объект жизни. Тем самым стремление насладиться грудью ведет к преследованию и угрозе уничтожения, с одной стороны, и утешению, любви и пище, с другой. Страх перед тем, что инстинкт смерти возьмет верх над идеальным объектом, по­рождает «параноидно-шизоидное состояние». Рас­щепление эго носит шизоидный характер, а тревога — параноидный. Термин «состояние» указывает на то, что этот феномен представляет собой не временную стадию развития, а продолжается всю жизнь (Segal, 1988). Расщепление и объекта, и эго на хорошую и плохую части позволяет младенцу проецировать де­структивные импульсы вовне на плохие объекты.

Когда младенец начинает различать людей как це­лое, он осознает связь между отцом и матерью, и эта связь порождает эдипов комплекс. Он мысленно пред­ставляет половой акт между родителями, хочет сам получить аналогичное наслаждение и испытывает чувство лишения. В своих фантазиях младенец напа­дает на родителей и инкорпорирует их как часть сво­его внутреннего мира. Инкорпорируя грудь как час­тичный объект и людей — как целостные объекты, младенец проецирует свои деструктивные импульсы, а затем сталкивается как с угрозой внутренней вины, так и с угрозой проецируемого внешнего лишения того, что он разрушил. Младенец испытывает отчая­ние из-за утраты хорошего объекта, который он раз­рушил, и это дает начало «депрессивному состоянию».

Полемика между Мелани Клейн и Анной Фрейд.

Клейн была основоположницей детского психоана­лиза, работая с детьми, наименьший возраст которых составлял два с половиной года. Она вовлекала де­тей в психоаналитические сеансы, в которых игра помогала преодолеть ограниченный язык ребенка и становилась эквивалентом свободных ассоциаций взрослого. Клейн интерпретировала то, что она на­блюдала в игре, как бессознательное проявление врожденных конфликтов и использовала этот мате­риал для построения своей теории. Для нее любая игра свидетельствовала о переносе (Donaldson, 1996); и, как и в случае взрослых, она указывала, что между аналитиком и ребенком возникает невроз пе­реноса. Процедуры анализа взрослых были прило-жимы к ребенку, включая интерпретацию сексуаль­ного смысла игры, эдиповых конфликтов, желания убить родителей и других положений теории.

147

Спасаясь от преследований нацистов, Анна Фрейд, дочь Зигмунда Фрейда, поселилась в Лондо­не и, подобно Клейн, стала членом Британского пси­хоаналитического общества. Она разрабатывала соб­ственную процедуру анализа детей и относилась кри­тически к методам Клейн. Она настаивала, что «Сверх-Я» (суперэго) ребенка слабо и что зависи­мость ребенка от родителей препятствует взрослому типу анализа и переноса. Для нее целью анализа было укрепить «Я» (эго) в его противостоянии им­пульсам «Оно» (ид) посредством образования. При­ходя к пониманию причин своего поведения и его последствий, ребенок научается воздерживаться от плохих поступков. Он достигает этого с помощью анализа сновидений, который включает бессозна­тельное в сознание. В отличие от Клейн, Анна Фрейд отвергала любую сексуальную интерпретацию игры и привлекала родителей, с тем чтобы они оказали ребенку поддержку и научились гармонизировать свои отношения с ним. Клейн не предусматривала никакой роли для родителей и стремилась снять тре­вогу, вызванную могущественным «Сверх-Я» (супер-эго), которое вызывало у ребенка чувство вины за его враждебные фантазии в отношении родителей (Donaldson, 1996).

Клейн утверждала, что ее позиция является непо­средственным аналогом взрослой процедуры Зиг­мунда Фрейда, тогда как позиция Анны Фрейд пред­ставляла собой пересмотр этой процедуры. Анна за­щищала свой подход как необходимую адаптацию к уникальной природе детей и заявляла, что процеду­ра Клейн неприемлема для детей. Хотя Британское психоаналитическое общество сплотилось вокруг Клейн, психоаналитики в континентальной Европе — особенно в Вене — и в США отдавали предпочтение Анне Фрейд (Viner, 1996). Возможно, на эти различ­ные национальные реакции повлияли британский упор на наследственное развитие и европейский ак­цент на влияния социума и среды и на образователь­ные программы (Donaldson, 1996). Теория Клейн продолжает пользоваться большим влиянием в бри­танских психоаналитических кругах. Некоторые из последователей Клейн отказались от понятия ин­стинктов, обратили свое внимание на среду и прида­ли дальнейшее развитие теории объектных отноше­ний, которая стала занимать центральное место в британском психоанализе (Donaldson, 1996; Kavaler-Adler, 1933). Среди представителей этого направле­ния особенно важны две фигуры.

Вилфред Бион. Бион считал, что добавив к эди­пову комплексу Фрейда параноидно-шизоидное и депрессивное состояния, Клейн усовершенствовала и расширила психоанализ; но он определял шизоид­но-параноидное состояние как чувства дезинтегра­ции и бессмысленности. Он выдвинул концепцию, согласно которой научение или познание (knowing) истины (названное им К) и уклонение от познания (названное им минус К) (Spillius, 1994) являются инструментами этой интеграции или дезинтеграции. Он наделил мать умением узнавать эмоции своего

ребенка, благодаря чему она вносит вклад в его мыс­ли о собственных эмоциях и способна мириться с этими мыслями.

Вклад Биона в психоаналитическую теорию носит пятеричный характер: признание (а) роли матери в развитии личности; (б) среды и связи внутренних и внешних факторов; (в) потребности «я» в эмпатии с самим собой и с объектом, который эмпатически со­держит «я» (Grotstein, 1981); (г) функции содержа­ния, а также истолковательной функции аналитика для облегчения анализа; (д) когнитивного элемента в эмоциональном развитии.

Дональд Винникотт. Винникотт начал свою карь­еру в качестве педиатра, но стал интересоваться пси­хологическими реакциями своих пациентов и их ма­терей. Он прошел 10-летнюю аналитическую подго­товку, стал сторонником Клейн и подверг анализу ее 22-летнего сына (Padel, 1991).

Опираясь на идеи Клейн и собственную работу с детьми, Виниикотт начал формулировать свой вари­ант теории объектных отношений. Он предположил, что защита младенца матерью позволяет младенцу консолидировать понятие «мать» и чувствовать себя личностью благодаря заботе матери о его теле. Объектные отношения начинаются с получения ма­теринской груди в тот самый момент, когда младенец ее желает, еще не успев просигнализировать о своем желании, в результате чего у младенца возникает иллюзия, что он создал грудь. Согласно Винникот-ту, большинство матерей знают не только о потреб­ностях младенца, до того как он подаст сигнал, но также о том, когда он может подождать и что он по­даст сигнал о своих потребностях, когда они появят­ся. Таким образом, младенец узнает, что он не явля­ется единым целым с матерью, а отделен от нее (Winnicott, 1951; Phillips, 1988).

Когда развивающийся ребенок испытывает чувство угрозы, происходит его расщепление на истинное «я», которое прячется, чтобы избежать своей гибели, и ложное «я», которое уступает требованиям родителей, чтобы отвлечь внимание от истинного «я» и тем са­мым защитить его. Винникотт полагал, что индивид может снова пережить эти события своего младенче­ства и с помощью аналитика может исправить ошиб­ки отношений с матерью, особенно переходного пери­ода, в который он обнаружил свою обособленность от матери. Аналитик может лучше всего провести лече­ние, компенсируя недостатки родительского обраще­ния. При лечении формируется новая «поддержива­ющая среда», в которой клиент может почувствовать себя в безопасности во время повторного пережива­ния конфликтов объектных отношений, в которых важную роль играет перенос на аналитика.

Хайнц Кохут: теория «я». Я и я-обьект. Кохут (Kohut, 1971, 1977) сформулировал свои принципы, касающиеся теории и практики, на основании соб­ственного опыта общения с людьми с тяжелыми рас­стройствами личности, которые состоят из тесно свя-

148

занных комплексов, называемых «пограничными со­стояниями» и «нарциссизмом», и своей неспособнос­ти успешно их лечить, используя традиционный пси­хоанализ. Нарциссические индивидуумы демонстриру­ют очень нестабильную самооценку и очень чувствительны к разочарованиям и неудачам, на кото­рые они реагируют интенсивным чувством стыда, гне­вом и депрессией (Mann, 1996). Люди с пограничны­ми состояниями — это неудачники, которые имеют не­стабильные отношения (хотя при этом не терпят одиночества), имеют низкую самооценку, а также мо­гут употреблять наркотики или алкоголь и вести бес­порядочную половую жизнь. Когда Кохут пытался прислушаться к их точке зрения, он пришел к выводу, что они не предаются сексуальным или агрессивным фантазиям или борьбе с желаниями и влечениями, а просто стремятся улучшить чувство «я».

Среди традиционных психоаналитиков было ши­роко распространено мнение, что нарциссические расстройства (а) развиваются из интрапсихического конфликта между неодолимыми влечениями и меха­низмами, защищающими от них, и (б) не поддаются лечению психоанализом. Кохут, напротив, считал, что проблемы (а) проистекают из неудовлетвори­тельных отношений с заботящимся, обычно с мате­рью, которые вызвали дефицит чувства «я», и (б) их следует лечить как расстройства «я».

Предложенный Кохутом конструкт «я» (self) тес­но связан с тем, что он назвал «я-объектом», под ко­торым понимается заботящийся, обычно мать. Я-объект является объектом, поскольку в случае чело­века он действительно обособлен от индивидуума; но, с субъективной точки зрения, я-объект — это часть функционирования «я» индивидуума. Я-объекты воз­никают в трех типах отношений как результат попыт­ки человека удовлетворить нарциссические потребно­сти. Они появляются, когда ребенок (а) идеализиру­ет достоинства и ценности родителей; (б) добивается самоуважения посредством признания, одобрения и восхищения со стороны родителей; (в) формирует чувство общности с окружающими с помощью свер­стников. Все это является примерами переноса я-объекта, когда индивидуум стремится утолить свои потребности. Когда терапевт удовлетворяет потребно­сти «я», он становится я-объектом. Я-объект Кохута заменил инстинктивные влечения Фрейда.

Сначала ребенок воспринимает заботящегося о нем взрослого как продолжение собственной системы «я», когда заботящийся взаимодействует с ребенком по­средством визуального контакта, вокализации и теле­сных движений. В первые два месяца жизни заботя­щийся становится частью «я» ребенка. Символичес­кая игра, которая имеет место в возрасте от полутора до четырех лет, возвещает о новой стадии развития я-объекта. Ребенок рассматривает я-объект как часть игры, даже если я-объекта в данный момент нет рядом. Когда ребенок ведет разговор с самим собой (внутрен­ний диалог), я-объект становится реципиентом, пусть даже им, по-видимому, является сам ребенок. Игра

образует стержневое «я» вокруг рассказов и других видов притворства, которые помогают его формиро­вать. Если родитель реагирует на действия ребенка благожелательно, родитель и другие люди становят­ся частью единой системы «я» ребенка.

Когда реакция родителя на ребенка несовместима с опытом последнего, родитель становится обособ­ленной сущностью (entity) во внешнем мире, а не частью «я» и внутреннего мира ребенка. Для этого внешнего мира создается другой паттерн, включаю­щий языковые формы и четко обозначенные цели. Взаимодействуя с внешним миром, ребенок сохраня­ет мир «я» обособленным и отдаленным.

«Я» — это собственный внутренний опыт челове­ка. Посредством него индивидуумы постоянно струк­турируют свои чувства, представления, воспомина­ния и т. д. как ощущение «себя». Рождающееся «я» обеспечивает указания в отношении целей, которых люди стремятся достичь в своей жизни. Психологи­чески здоровый человек старается следовать курсу этой программы. На протяжении всей жизни «я» тре­бует я-объектов, но они являются скорее функция­ми, чем людьми. Подобные функции могут быть со­циальными, межличностными и религиозными, реа­лизуемые супругом, работодателем, наставником и / или терапевтом. Но я-объект — это всегда внутрен­ний процесс, а.не просто межличностные отношения.

Лечение нарциссизма, Кохут и Вольф (Kohut & Wolf, 1978) говорят нам, что неудовлетворенные нар­циссические потребности детства требуют насыще­ния, давно откладываемого удовлетворения. Но по­требности скрыты за «крикливой уверенностью» и «стеной стыда и ранимости» (р. 423). Аналитик дол­жен показать пациентам, что они постоянно ищут похвалы из-за нереализованных потребностей свое­го детства и что их гнев проистекает из чувств без­надежности и беспомощности, а также из их неспо­собности настоять на удовлетворении своих потреб­ностей. По мере того как пациент постепенно осознает и признает эти состояния, он начинает изу­чать потребности, открыто и с пониманием себя. И когда вытеснение нарциссических потребностей дет­ства прекращается, он может снова их вытеснить, ощущая при этом минимальное сопротивление. Если аналитик может добиться открытого признания этих потребностей, они постепенно превратятся из жаж­ды власти в нормальную уверенность в себе и из пре­тенциозности — в нормальные идеалы.

Кохут (Kohut, 1979) приводит случай с «мисте­ром Z», в котором он применял ортодоксальный ана­лиз пять раз в неделю в течение четырех лет, а затем, через пять с половиной лет, применил свою проце­дуру анализа «я», которую он разработал за это вре­мя. Анализ «я», как и ортодоксальный анализ, про­исходил пять раз в неделю в течение четырех лет. При итоговом сравнении двух серий сеансов броса­ются в глаза различия. В ортодоксальном анализе «мистера Z» Кохут описывает симптомы как свиде-

149

тельствующие о «явной претенциозности и высоко­мерии, которые были обусловлены воображаемой эдиповой победой», хотя ниже «барьера вытеснения» была «тревога кастрации и депрессия, вызванные фактическим эдиповым поражением». Ортодоксаль­ное лечение привело к поверхностному успеху, но пациент вернулся из-за продолжающихся проблем.

Вторая серия сеансов выявила более сложную ситу­ацию. Пациент демонстрировал «явное высокомерие, изоляцию "старшего"», обусловленные продолжающи­мися попытками объединиться с идеализированной матерью. Пока пациент оставался в подчинении у ма­тери, она стремилась удостоверить его превосходство над отцом. На сознательном уровне пациента характе­ризовали «низкая самооценка, депрессия, мазохизм, (оборонительная) идеализация матери», а ниже барье­ра вытеснения — «(необоронительная) идеализация отца, гнев против матери, самоуверенная мужская сек­суальность и эксгибиционизм». Терапия проходила в виде двух стадий. На первой «мистер Z» увидел свой страх разъединения с матерью и, следовательно, поте­ри того «я», которое было ему известно. Вторая стадия довела до сознания «гнев, уверенность, сексуальность и эксгибиционизм независимого «я»», которые были вытеснены. Все это поставило его лицом к лицу с «трав­матической сверхстимуляцией и страхом дезинтегра­ции». Кохут сообщает об успешном завершении анали­за «я» «мистера Z».

Сравнение Кохута с Фрейдом. Сравнивая Фрейда и Кохута, Орнштейн (Ornstein, 1996) находит, что Фрейд рассматривал младенца как участника непре­рывного конфликта с миром, тогда как Кохут полагал, что младенец уже приспособлен к жизни в гармонии с миром. Расстройства «я» Кохут считал скорее недо­статками развития, чем фрейдовскими конфликтами.

Хотя Кохут заменил психосексуальное развитие Фрейда развитием «я», он не отрицал конструкт эди­пова конфликта. Он считал, что ребенок вступает в эдипову фазу развития с чувством вины и тревогой. Слабое и фрагментированное «я» не может успешно разрешить конфликт. Напротив, ребенок со здоро­вым, сцементированным «я» — и со здоровыми я-объектами, которые принимают его эдиповы жела­ния с эмпатическим пониманием и признанием, — успешно справится с трудностями. Фактически, опыт вызывает еще большую консолидацию «я». В целом, если я-объекты подкрепляют врожденный потенциал ребенка, а не навязывают собственные ожидания, они будут способствовать расцвету талан­тов ребенка. Когда у «я» нет возможности развить свой потенциал, роль аналитика состоит в том, что­бы понять опыт пациента и дать интерпретации, ко­торые «запустят рабочий процесс, воссоздающий в анализе ситуацию, которая обеспечивает растянутое

во времени воздействие на пациента оптимальных фрустраций, улучшающее развитие. Именно эта воз­можность, редко предоставлявшаяся пациенту в дет­стве, предлагается еще раз при анализе» (Kohut, 1984, р. 210). Опираясь на теоретические формули­ровки Кохута и его успех в лечении, его последова­тели создали Международный совет по психологии Я (International Council for Self Psychology).

Приложение к студентам. Теория Кохута была перенесена на отношения студентов с их наставника­ми (Mehlman & Glickauf-Hughes, 1994). Наставник (mentor) студентов становится я-объектом. В здоро­вых отношениях перенос я-объекта носит временный характер, когда студент интернализует функции на­ставника как идеализированную фигуру и источник самооценки. В менее здоровых отношениях препода­ватель (professor) удовлетворяет не все потребности студента, и тот испытывает чувство неудовлетворен­ности. Когда студент страдает избыточным нарцис­сизмом, его потребность в одобрении не может быть реализована, поэтому он испытывает сильное разо­чарование, понижает самооценку и даже впадает в депрессию. Авторы считают, что терапевты, работа­ющие со студентами колледжей, должны признать элементарные потребпости, связанные с переносами я-объекта, с тем чтобы помочь разрешить проблемы с наставниками и повысить самооценку студентов.

Пересмотр. Среди новых направлений можно от­метить растущее признание того, что я-объект — это не объект и не «я», а субъективность отношений (Bacal, 1995). Понятие интерсубъективности (intersubjectivity) облегчает продвижение психоло­гии Я к более полной реляционной системе (Stolorow, 1995). С этой точки зрения, вместо того чтобы изучать я-переживания, терапевты все больше изучают отношения я-объекта с аналитиком как средство обеспечения развития и совершенствования «я». В то же время понятие переноса я-объекта из­бавляет аналитика от теории инстинкта и препят­ствий, которые она создает на пути лечения (Basch, 1995). Психоанализ становится эмпатико-интро-спективным подходом, включающим интерсубъек­тивность. Кернберг (Kernberg, 1992) придает огром­ное значение чувствам. Он полагает, что они являют­ся строительными кирпичиками влечений. Чувство сексуального возбуждения дает начало влечению ли­бидо, а гнев — агрессивному импульсу. Объектные отношения, питаемые чувствами, также способству­ют влечениям, тем самым расширяя фокус и перено­ся его с телесных функций на социальные.

Радикальный пересмотр: замена психодинамики и метапсихологии Фрейда. Термин «динамика» при­шел из Греции через физику и относится к «энергии» или «силе». Слово «психе» в эллинистической Гре­ции относилось к «разуму» или «душе»1 Следова-

1 В период греческой истории, предшествовавший эллинизму, — который историки называют классическим перио­дом, — Аристотель трактовал психе как жизненную функцию. Хотя традиционно переводимая как «душа», психе не имела отношения к противопоставлению «внутреннее—внешнее» и не носила трансцендентального характера. Подоб­ные значения появились в эллинистический период. См. главу 2.

150

тельно, «психодинамика» — это «ментальные силы». «Психодинамика» относится в частности к психоло­гии, основанной на принципах физики, в которой силы, энергии и сущности проявляются как причи­ны или как результирующие состояния. Исходя из подобной механистической физики, а также из меха­нистической биологии инстинктов и влечений, Фрейд описал внутренние силы, делая упор на чело­века, вместо рассмотрения таких альтернатив, как (а) действия среды на человека или (б) взаимодей­ствия человека и среды. Система, порождаемая пси­ходинамикой, — это «метапсихология», которая, со­гласно Гиллу (Gill, 1983), просто означает психоана­литическую теорию, противополагаемую ее клиническим процедурам. Среди тех, кто призывает к полному отказу от метапсихологии, — Гилл (1973, 1976), Холт (Holt, 1974, 1989), Дж. Клейн (G. Klein, 1973) и Шефер (Shafer, 1976). Мейснер (Meissner, 1979) указывает, что эта группа ученых получила подготовку в области психологии, что облегчает их отход от биологического мышления тех, кто обучал­ся исключительно медицине. Ниже приводится кри­тика Шефера в отношении метапсихологии и пред­лагаемая им замена последней.

Рой Шефер: язык действий. Антропоморфизм через физику и биологию. Психоанализ, утверждает Шефер (1976), использовал язык естественных наук (например, термины «структура», «разрядка», «энер­гия» и «сила»), отказавшись при этом от категорий причин, выбора и намерений — которые в действи­тельности имеют принципиальное значение для пси­хоанализа. Деятельность стала функцией («Оно» или «Я»), рассуждение — силой, мышление — реп­резентациями, чувство — разрядкой, а борьба с наме­рениями и чувствами -- структурами и адаптациями. Кроме того, психоанализ занял детерминистскую по­зицию и, как следствие, не уделял никакого внима­ния выбору. Этот язык, заимствованный из физики и эволюционной биологии (функции, структуры и т. д.), препятствует акценту на субъективность, кото­рый должен быть центральным. Из-за этого языка Фрейду пришлось антрогюморфизировать (очелове­чить) свои конструкты, чтобы превратить физичес­кие механизмы и структуры в смысловые категории. Например, он говорил о «Я» как о независимой сущ­ности, которая делает выбор и придает чему-то смысл. Это был своего рода ум внутри ума.

Шефер находит те же недостатки в теории Коху-та: «я» — это независимая сущность, которая выдви­гает требования, эго-сущность. (Он также считает, что «я» используется в столь многих значениях, что ничего не проясняет.) «Я» неофрейдистов также име­ет аналогичный овеществленный статус и антропо­морфную функцию, когда его относят к актам опы­та. «Более того, в некоторых из своих значений, та­ких как "самоактуализация", "я" выступает не только как экзистенциальный референт поведения, но и как двигатель, топливо, привод и конечный пункт пути существования одновременно. Забавно, но «Я» в дан-

ном случае превратилось в "Оно"» (Schafer, 1976, р. 117). Этот антропоморфизм, считает Шефер, имеет серьезный недостаток, состоящий в лишении челове­ческих действий осмысленности и ответственности. Психоанализ должен удалить психодинамику из сво­ей теории и вернуть действие людям, настаивает он.

Язык действий. Поскольку такие фрейдистские термины, как «Оно», энергия, фиксация, сублимация и бессознательное, являются механистическими и антропоморфными, Шефер полагает необходимым ввести для психоанализа новую языковую систему, которая говорит всегда о конкретных действиях ин­дивидуума. В процессе этого он стремится сохранить то, что он считает важными догадками Фрейда, в то же время переориентируя систему таким образом, чтобы она лучше соотносилась с современным пони­манием роли развития и культуры и удовлетворяла требованиям адекватной философии науки. Он при­ближается к этой цели, описывая все события с по­мощью глаголов или наречий и избегая существи­тельных и определений. Соответственно, он отказы­вается не только от таких существительных, как эго и либидо, но и от таких определений-модификато­ров, как «жесткая защита» и «сильная эмоция». Он не станет говорить об «интернализации» иначе как о воображаемом акте, ибо у слова «внутри» нет других значений. Он избегает употребления глагола «име­ет» («has») применительно к обладанию, например, в выражениях «имеет импульс» или «имеет привыч­ку». Скорее, человек действует ( acts) импульсивно или действует ( acts) по привычке. В соответствии с этими правилами, он заменяет страдательный залог действительным. К примеру, более непосредственно и информативно использовать действительный залог и сказать: «Пациентка постепенно поняла, почему она оказывает сопротивление», чем употребить стра­дательный залог и сказать: «Постепенно было до­стигнуто понимание сопротивления».

Такие термины, как «психодинамика» — наряду с силами, импульсами, влечениями, психической энер­гией, равнодействующей и другими физическими тер­минами, с которыми она связана, — следует отверг­нуть, настаивает Шефер. Но он хочет сохранить их как «образ эротических или агрессивных действий, кото­рый более или менее инфантилен в своей иррацио­нальности, неумеренности, несдержанности, игнори­ровании последствий и противоречий, крайнем эго­центризме и скорее всего связан с теми интенсивными и распространяющимися [и преимущественно бессоз­нательными] физиологическими процессами, которые подпадают под общее определение волнения или воз­буждения» (р. 195-196). Модифицируя Фрейда с по­мощью языка действий, Шефер пытается сохранить такие «фундаментальные открытия» Фрейда, как ин­фантильный и бессознательный модусы действия, роль желаний и история реагирования на телесные стимулы. «Мотив» — еще один психодинамический термин. Он относится к данности, которая обеспечи­вает движущую силу, — как, например, электричество

151

или пар являются движущими силами для моторов и двигателей. «Мотив», «скрытый мотив», «наличие мотива» и «слабые» или «сильные мотивы» подразу­мевают силу, которая производит конечный продукт, качественно отличный от самой силы. Это употребле­ние маскирует осмысленные действия, основания, в силу которых человек участвует в определенном дей­ствии. В варианте психоанализа, предложенном Ше-фером, важно то, как основания для действий предста­ют перед индивидуумом: сознательно, бессознательно или предсознательно. Чтобы найти причины, стоящие за подобными основаниями, требуется поиск причи­ны причины и т. д., до бесконечности («бесконечная регрессия»).

Шефер подчеркивает, что действие само является предметом психоанализа, а не чем-то дополнитель­ным, что заставляет действие совершаться. И имен­но люди являются участниками этих действий. Ше­фер избегает спекуляций и теоретизирования о не­доказуемых допущениях, касающихся раннего детства, включая такие гипотетические силы, как ин­стинктивное влечение, которое вызывает действие. Цель данного подхода, хотя Шефер открыто и не го­ворит об этом, — изменить атрибуцию причинности, перенеся ее с предполагаемых сущностей на действия людей. Описания действий становятся описаниями причинности, которые заменяют очеловеченные силы физики и биологии в качестве причинности. Это действие необязательно должно быть видимым. Мышление, припоминание, надежды, фантазирова­ние и даже подавление желаний или сохранение мол­чания — все это действия. Деятельность человека наполнена смыслом и характеризуется намерением или целью. «Нет ничего, с чем может иметь дело пси­хоаналитическая интерпретация, что не являлось бы действием, как оно здесь определено» (р. 139). Толь­ко неврологические и другие биологические процес­сы не являются действиями в понимании Шефера. Он отличает действия от поведения, поскольку дей­ствия относятся к точке зрения индивидуума, тогда как поведение — это то, «о чем говорит независимый наблюдатель или экспериментатор» (р. 370).

Акцент на действия предлагает «анализанду» (объекту психоанализа) намного более широкий на­бор значений, взаимоотношений, решений и послед­ствий действий, чем психодинамика, утверждает Ше­фер. В терапевтическом процессе аналитик и анали-занд работают вместе, чтобы изучить влияния прошлого на настоящее, особенно влияния, идущие из младенчества, всегда с той точки зрения, что влияния — это действия. Аналитик и анализанд рассматривают влияния как продукт и человека, и обстоятельств. Анализанд, как всегда, участвовал в придании чему-то смысла, фантазировании и несении ответственнос­ти. Теории младенческой сексуальности иллюстриру­ют эти взаимоотношения человека и ситуации. Ана­литик раз за разом употребляет слова-действия, и анализанд все больше принимает жизнь как действие и все реже говорит о деперсонализированных действи-

ях — «меня охватил импульс», «мой ум переполняют сомнения», «будущее не сулит мне ничего хорошего». «Я буду» и «я не буду» заменяют «я должен» и «я не могу». «Я выбираю», «я знаю» и «я предпочитаю» зву­чат все чаще по мере углубления инсайта. Сам инсайт — это то, что анализанд делает, а не то, чем он обладает. Это — растущее субъективное действие, а не усиление или уменьшение контроля эго над ид и суперэго. «Че­ловек — это его собственный импульс, механизм за­щиты, инсайты и так далее, ибо все это — его собствен­ные действия» (р. 147).

Нижеследующий отрывок иллюстрирует, как Шефер заменяет метапсихологию языком действий, сохраняя при этом некоторые традиционные фрей­дистские конструкты:

«При разрешении эдипова комплекса должно быть отвергнуто инцестуальное желание ребен­ка. Во-первых, мы должны перестать изолировать идею эдипова комплекса или идею желаний ин­цеста от идеи действий ребенка. Кроме того, мы должны изменить страдательный залог на дей­ствительный, с тем чтобы не лишать определен­ности агента отказа; ибо только используя дей­ствительный залог, мы, безусловно, требуем на­личия конкретного автора рассматриваемого действия. Это превращение можно затем сфор­мулировать так: "Прекращая вести себя в эдипо­вой манере, ребенок больше не рассматривает своего родителя с преувеличенно сексуальной и конкурентной точки зрения". Затем мы можем пе­рейти к детализации того, как ребенок соверша­ет этот знаменательный поступок, например, пу­тем вытеснения, идентификации, обращения или замещения и путем систематического осуждения любого явного или привычного акта, посредством которого он может видеть родителей в этом те­перь пугающем и нежелательном свете» (р. 208).

В целом причины действий человека заменяют объяснение посредством метапсихологии и мотивов, и это делает действия более понятными. Когда язык заменяет психический детерминизм и физическое объяснение, обычная грань между объяснением и описанием перестает существовать; ибо в системе Шефера описание посредством слов-действий и есть объяснение. Как выразился по этому поводу один психоаналитик, «ограничивая психологическое отне­сение самими действиями, новый язык дает объясне­ние только в терминах смысла или "причин" ("reasons"), в соответствии с которыми характеризу­ются действия» (Fourcher, 1977, р. 137).

Желания и оговорки. Эти слова являются дополни­тельными примерами модификаций Шефером психо­аналитической терминологии и средством, с помощью которого слова могут дать атрибуцию причинности. Желания не блокируются (не фрустрируются) и не

152

инициируют действие, настаивает Шефер. Люди со­вершают действия, чтобы заблокировать собственные желания. Люди инициируют действие. Аналогичным образом не существует речевых оговорок, и слова не слетают с языка. Ни языкам, ни словам не присуще какое-либо независимое действие. Скорее это приме­ры, в которых анализанд участвует в двух действиях одновременно, одном намеренном и другом ненаме­ренном.

Конфликт. Как правило, аналитики трактуют кон­фликт на языке физики или биологии как результи­рующую сил или противоположных импульсов. За­тем происходит интрапсихическая борьба между эти­ми силами или импульсами. Но в реальности, согласно Шеферу, указание на конфликт основано на одновременном участии анализанда в двух противо­положных действиях, таких как неповиновение и подчинение или нападение и защита. Симптомы по­рождаются людьми, а не психическими энергиями.

Разум? Предположительно существующий «ум» или «разум» (mind), согласно Шеферу, трактуется по-разному: как (а) место («у меня в уме засела мысль»), (б) автономный агент («мой разум говорит мне») и (в) сущность, независимая от «меня» («мой ум блуждал»). Поскольку определения разума по­зволяют нам наблюдать или комментировать его как нечто обособленное, человек может отрицать свою ответственность за действие. Однако разум — это не обладание и не причинная сила. Это то, что мы дела­ем. Советы «говорить все, что приходит вам на ум» или «вам в голову» приводят к обратным результа­там, ибо они позволяют анализанду отречься от от­ветственности: за все отвечает разум. Но разум — это не место, куда проникают идеи или где какой-то агент действует независимо от человека. Только че­ловек, действуя — думая, желая, чувствуя и т. д., — может и должен принять ответственность за соб­ственные действия. И поэтому формулировки долж­ны быть следующего порядка: «О чем это заставляет вас подумать?» или «С чем вы соотносите эту ситуа­цию?».

Опыт. Опыт — это не что-то, находящееся в уме или сознании и доступное интроспекции. Это прида­ние смысла данностям, «конструирование личных или субъективных ситуаций» (р. 368). Следователь­но, это тоже действие.

Интернетизация. Мы часто говорим, что кто-то интернализовал некоторые ценности или запреты либо другие атрибуты или процессы. Но «внутрь чего?», — спрашивает Шефер. Мы не имеем в виду, что внутрь головного мозга или внутрь тела, хотя биологические структуры необходимы для «менталь­ных процессов». Возможно, мы имеем в виду, что че­ловек интернализует что-то внутрь своего ума или внутрь эго. Однако мы не определяем ум или эго та­ким образом, чтобы указать их местонахождение и тем самым их внутреннюю часть. Внутрь «Я» равным образом неудовлетворительно, ибо в теории Фрейда «Я» носит только описательный характер и не имеет

структуры или функции, которые могли бы обеспе­чить какую-то внутреннюю часть. Как правило, «Я» указывает на человека, как делают это местоимения «я» или «мне»; это средство отображения индивиду­ума. Шефер доказывает, что подростки в своей борь­бе за независимость от родителей мыслят «Я» и идентичность инфантильным и конкретным образом, а психоанализ включил «эти архаичные эмпиричес­кие сообщения» (р. 193) в свою теоретическую базу. «Интрапсихический», «внутренний мир» и «интро-екция» — это все варианты «интернализации», кото­рые обладают теми же недостатками.

Если мы спрашиваем, где пребывают мысль или мечта, то должны заключить, что это не может про­исходить в уме, ибо сам ум лишен местопребывания. Также и человек не сохраняет внутри себя идеи или чувства. Более правильно сказать, что человек ду­мает, мечтает, вынашивает идеи и чувствует. В тер­минах действий «интроекция», традиционно рас­сматриваемая как инкорпорированный объект, означает нечто созданное фантазией, что сохраняет­ся с некоторой характерной формой действия. Од­нако Шефер соглашается, что «личное» — термин, оправданный по отношению к тому, «что не переда­ется при коммуникации». Таким образом, термин «интрапсихический» относится к «личному и в зна­чительной мере бессознательному припоминанию, воображению, планированию и другим действиям, которые человек совершает более или менее эмоци­онально» (р. 160). Вот один из примеров преобра­зования Шефером термина «внутренний»: «Ваше хроническое глубокое чувство несостоятельности продиктовано осуждающим внутренним голосом вашей матери» становится «Вы регулярно вообра­жаете голос своей матери, осуждающий вас, и, в со­ответствии с этим, смотрите на себя как на несосто­ятельную личность». Он заключает, что интернали-зация относится скорее к акту фантазии, чем к какому-то процессу.

Может ли человек затаить внутри гнев? Может ли он выплеснуть его? Психоаналитики говорят о гне­ве как о замещающем, разряжающемся и обращен­ном на себя. Эти отнесения предполагают, что гневу присущи субстанция, количество, протяженность и местопребывание. Но если он разряжается или про­являет себя, куда он уходит, спрашивает Шефер. И остается ли пустым пространство, которое он прежде занимал, или оно чем-то заполняется? Если сказать вместо этого, что человек гневается, это по­зволит направить внимание на то, что человек фак­тически делает, и устранит несоответствие между на­блюдением и теорией. Вот другое словесное преоб­разование Шефера: «Это был затаенный гнев, который вы наконец выпустили» становится «Нако­нец-то вы разгневались» (р. 174).

Экстернализация. Шефер находит «экстернализа-цию» такой же неудовлетворительной, как «интерна-лизацию», ибо она подразумевает два места пребы­вания, внутреннее и внешнее. Отсылка к «внешней

153

реальности» или «внешнему миру» может означать только субъективное действие. «Проекция» традици­онно используется для того, чтобы обозначить истор­жение чего-то изнутри наружу, например желания, которое человек приписывает другому человеку, а не себе. Но на языке действий оно превращается в во­ображаемое перемещение желания.

Последствия исключительного использования язы­ка действий. Фурше (Fourcher, 1977) находит в язы­ке действий Шефера как важные достоинства — включая демистификацию значительной части пси­хоанализа, — так и серьезный недостаток, когда он используется исключительно. Он не позволяет по­нять, почему один класс действий отличается от дру­гого, а только описывает то, чем отличаются дей­ствия. Если, к примеру, «бессознательное» — это только модус действия и нет возможности опреде­лить, почему имеет место один модус действия, а не другой, например, бессознательный, а не сознатель­ный, тогда отсутствует базис смысла и понимания.

Описательный подход. Позже Шефер (Schafer, 1983, 1985) начал рассматривать психоанализ как занимающийся меньше прошлым и больше — насто­ящим. Он становится описательной (narrative) про­цедурой, которая заменяет традиционную интерпре­тацию скрытых мотивов. Когда объект анализа рас­сказывает и пересказывает истории, вращающиеся вокруг таких психоаналитических тем, как эроген­ные зоны тела (с относящимся к ним глотанием, со­хранением, исторжением и т. д.) и концептуализация чувств и идей (таких как пища, моча, дети и т. д.), невротические характеристики трансформируются в переработанные описания («повествования»). Эти переработки (revisions) более адаптивны и связны, что, как утверждает Шефер, дает терапевтический эффект.

Шефер рассматривает язык как средство констру­ирования событий, и это конструирование является тем, что аналитик должен понять. Язык как повество­вание формирует опыт. Реальность существует в рас­сказе. Лири (Leary, 1989) указывает, что все это пред­полагает, что опыт, такой как эдипово влечение, не может существовать в отрыве от акта рассказа, про­исходящего в настоящем времени. Поскольку для Шефера даже «факты» предстают перед нами лишь такими, какими конструирует их теория аналитика, психоанализу приходится заниматься конструирова­нием настоящего вместо реконструкции прошлого. Тем не менее прошлое остается важным для прояс­нения текущего повествования.

Дональд Спенс. Спенс (Spence, 1982) занимает позицию, схожую с подходом Шефера. Согласно ему, все повествования — это истории о прошлом, в кото­рых факт и фантазия настолько переплетены, что невозможно отделить одно от другого. Воспомина­ния об инцесте в детстве могут быть не более чем недоступными для проверки рассказами. Он называ­ет их «повествовательной истиной», отличающейся

от «исторической истины». Поскольку не существу­ет какой-то познаваемой истины, единственными руководящими указаниями являются принципы эс­тетики и прагматики. Важно то, чтобы клиницист сделал историю искусственно согласованной — та­кой, из которой клиент может извлечь пользу. Улуч­шение состояния клиента происходит, когда ему по­могают найти новые истины, вместо того чтобы за­ниматься историческими фактами. Уоллес (Wallace, 1988) критически описывает этот взгляд как тот, в котором «никто не может призвать нас к ответу, что мы верим в то, чего желаем, пока это приятно и по­могает кому-то», и как тот, который «удобен для знахарей, астрологов, хиропрактиков и политиков» (р. 142).

Спенс (1994) утверждает, что почти вся психоана­литическая теория держится на риторической аргу­ментации, а не на многочисленных наблюдениях и индуктивных обобщениях. Название его книги достаточно точно подытоживает его позицию: Rhetorical Voice of Psychoanalysis: Displacement of Evidence by Theory («Риторический голос психоана­лиза: замещение доказательств теорией»). Он рас­сматривает такие недостатки, как (а) избирательные сообщения об отдельных случаях, с тем чтобы про­иллюстрировать какое-то утверждение; (б) прекло­нение перед авторитетами вместо использования не­зависимых объективных доказательств; (в) опора на воспоминания аналитика о том, что говорилось, вме­сто использования стенограмм или записей; (г) бе­зусловное приятие того, что автор утверждает о со­бытиях, и его интерпретации их. Спенс не оспарива­ет клинические материалы как данные, возражая лишь против их бессистемного и тенденциозного ис­пользования. Пропуск детали, указывает он, являет­ся главным источником некритического приятия заключения. В качестве выхода он советует вести дословные записи завершенной серии сеансов и ис­пользовать компьютеры для их анализа. Это даст возможность находить связи и причинные отноше­ния, которые аналитик просмотрел, проверить гипо­тезы, избежать тенденциозности и создать базу дан­ных, открытую для общественного изучения.

Мертон Гилл. Гилл (Gill, 1983,1992) отбрасывает метапсихологию Фрейда, заменяя ее герменевтичес­кой (истолковательной) наукой и социальным кон-струкционизмом, наукой о смысле человеческих по­ступков, конструируемом участниками. Это — обра­щение к интерпретациям, в котором нет какой-то одной интерпретации, являющейся единственно кор­ректной или истинной; лучшая из них та, которая является наиболее связной на данное время. Гилл трактует перенос и контрперенос как конструируе­мые совместно аналитиком и анализандом. И анали­тик, и пациент привносят в терапевтическую про­цедуру собственный социально-исторический и со­знательный, а также бессознательный опыт, которые взаимодействуют уникальным образом в случае каж­дой диады (аналитик—анализанд). Каждый влияет

154

на другого и испытывает влияние с его стороны. Ком­муникативный процесс между ними создает меж­субъектное поле. Это — двухсубъектная психология (межличностная регрессия и перенос), дополняемая односубъектной психологией (интрапсихической), состоящей из личного опыта каждого индивидуума, включающего интернализацию внешних условий, которые индивидуум привносит в межсубъектное поле. Аналитик должен не определять, что искажено или символично, а попытаться понять, как точка зре­ния пациента становится обоснованной реакцией на поведение аналитика.

Гилл полагает, что врожденные влечения начина­ют функционировать у младенца раньше, чем соци­альные взаимодействия; но они так же, как часть од­носубъектной психологии, взаимодействуют со сре­дой (Silverman, 1996). Сексуальные и агрессивные мотивы, так же как «Я» и отношения, являются те­лесными герменевтически, а не механистически, как предполагал Фрейд. Аналитик должен включить в свой анализ телесные чувства тревоги кастрации, бисексуальности и т. д. как часть процесса, в котором аналитик и анализанд конструируют психическую реальность друг друга.

Гилл отвергает психологию Я Кохута и использо­вание в ней эмпатии, поскольку она предполагает какое-то абсолютное знание о пациенте, на которого направляется эмпатия. Гилл считает основным недо­статком Салливана (р. 149) то, что он пренебрегал внутренними объектными отношениями, при этом завуалированно выделяя личность как «непрерывные социальные отношения» (р. 539). Другим недостат­ком, утверждает он, было умаление Салливаном роли тела. Салливан отвергал биофизические объяс­нения и заменил их субъективным опытом, превра­тив психиатрию в изучение межличностных отноше­ний.

Джозеф Вайс и Гарольд Сэмпсон: бессознатель­ный план. Когда общественность стала терять инте­рес к психоанализу, это направление начало посте­пенно замыкаться в себе, «обращаясь все больше и больше к специалистам в области психического здо­ровья и снедаемое внутренним соперничеством и борьбой группировок» (Rosbrow, 1993, р. 530). По­скольку появилось большое количество движений самопомощи, заполнивших огромную пустоту, Рос-броу предлагает, чтобы разнообразные методы пси­хоанализа, осваиваемые Психотерапевтической ис­следовательской группой в Сан-Франциско, стали мостом, переброшенным к этим движениям. Этот подход, разработанный, главным образом, Вайсом (Weiss, 1986, 1990) и Сэмпсоном (Sampson, 1992a, 1992b), отбрасывает либидо как определяющую силу и признает, что способности пациентов являются агентами в их собственных терапевтических процес­сах. Процедура состоит из четырех компонентов: (а) бессознательных целей пациента, (б) «патоген­ных представлений», которые мешают достижению этих целей, (в) проверок, которые пациент исполь-

зует для того, чтобы принять или отвергнуть пред­ставления вместе с аналитиком, (г) инсайтов, доступ­ных пациенту для того, чтобы отвергнуть эти пред­ставления. Пациент, но не аналитик, всегда рассмат­ривается как агент, вызывающий изменение. Задача аналитика — помочь пациенту отбросить болезнен­ные представления и почувствовать себя в безопас­ности.

Этот подход придает особое значение исследова­нию причин «патогенных представлений» пациента и выведению на их основании истории жизни, с тем чтобы пациент мог понять прошлое и то, как он его интерпретировал. Утверждается, что бессознатель­ные стыд, вина и страх проистекают из реального опыта, а не из биологических влечений и либидозных энергий. Хотя современный психоанализ в значи­тельной мере сосредоточен на настоящем и на меж­личностных отношениях, этот подход снова делает упор на вспоминание. Невроз обусловлен не столько неудовлетворенными желаниями, сколько бессозна­тельными представлениями и воспоминаниями. Па­циент проверяет аналитика, рассказывая ему о ка­ких-то своих травматических отношениях, и надеет­ся на благоприятную интерпретацию. При «проверке переноса» аналитик играет роль родителя, а пациент — роль ребенка. Приятие аналитиком детского поведе­ния помогает пациенту отказаться от патогенных представлений. Можно также поменяться ролями, что приносит аналогичную пользу. Когда аналитик выдерживает проверки пациента, у последнего появ­ляется ощущение безопасности, и он может пере­стать вытеснять воспоминания, объединяя прошлое с настоящим. Этот подход примечателен тем, что он отбрасывает почти всю фрейдистскую метапсихоло-гию, сохраняя только вытеснение травмы детства. Он также характеризуется попыткой эмпирически про­верить свои теории с помощью тщательно контроли­руемых исследований, в которых используются оце­нивающие эксперты (например, Norville, Sampson & Weiss, 1996; Silberschatz, Sampson & Weiss, 1986).

КРИЗИСТЕОРИИ ?

Серьезные корректировки системы Фрейда нача­лись с работы его первых последователей и продолжа­ются по сей день. Корректировки Гартманна в 1960-х годах были единственной попыткой переработать всю систему, чтобы придать ей порядок и согласованность, сохраняя при этом ее фундаментальную метапсихоло-гию. С тех пор разнообразие точек зрения стало еще большим, причем современные тенденции направле­ны на (а) диалог и (б) интерсубъективность (Schafer, 1995). «Диалог» относится к подходу, в котором вер­бальный и невербальный взаимообмен между анали­тиком и анализандом приводит к новому пониманию

155

и изменениям. «Интерсубъективность» относится к отношениям с другими людьми, реальными или вооб­ражаемыми, которые образуют контекст мышления и чувств каждого индивида. Сандлер (Sandier, 1996) видит несоответствие между тем, на что аналитики указывают публично, и тем, что они делают конфиден­циально. В публичных выступлениях они часто орто­доксальны в своей теории, но в частной практике за­частую отходят от доктрины, чтобы провести эффек­тивную терапию. Миерс (Meares, 1996) утверждает, что подобная двойная игра мешает разработке более адекватной теории.

Эделсон (Edelson, 1988, 1989) опасается, что сис­тема являет собой «теорию, переживающую кризис». Он указывает на (а) серьезный вызов со стороны Грюнбаума (Grunbaum, 1984) (см. с. 163) ее эмпири­ческому базису и немногочисленные убедительные возражения; (б) неразборчивое включение в данную систему психологии развития, когнитивной психоло­гии и других подходов; (в) неспособность разрабо­тать адекватную исследовательскую программу. Он замечает, что теории множатся, но немногие предла­гают доказательства, которые подкрепляли бы то, что, на его взгляд, является прочным фундаментом, заложенным Фрейдом, особенно в том, что касается бессознательного и сексуальности. Кроме того, мно­гие методы психотерапии соперничают друг с дру­гом, причем в отношении каждого утверждается, что он более эффективен, рационален и универсален, чем психоаналитическая терапия. Эделсон полагает, что помимо разработки исследовательских программ психоанализ должен прояснить свою «стержневую теорию», и сам пытается это сделать.

То, что он видит в качестве стержня, основано на явном дуализме «душа—тело». Вот некоторые из его принципов:

• Психоанализ — это теория души (the mind), а не межличностных отношений.

• Ментальные состояния — это данности, которые отображают объекты или события в мире.

• Эти отображения (репрезентации) символичны, и посредством сновидений и механизмов защиты душа работает с ними, вызывая иное ментальное со­стояние.

• Благодаря воображению, сексуальные желания играют важнейшую роль в конструировании бессо­знательных фантазий, касающихся внутренних и внешних объектов, причем внутренние локализова­ны внутри души.

Эта теория задает вопрос о содержании менталь­ных событий и пытается объяснить, почему люди припоминают, представляют и видят во сне то-то и то-то. Психоанализ считает, что душа не просто кор­релирует с этими эффектами, но активно вызывает их. Бессознательные сексуальные фантазии вызыва­ют посредством причинных механизмов события, которые можно наблюдать, — то, что припоминается или видится во сне.

Сегодня распространен, в отличие от выверенно­го и системного взгляда Эделсона, эклектизм, в ко­тором аналитик выбирает элементы теории и прак­тики из различных источников, часто на время, не имея связного общего взгляда на психоанализ. Од­нако даже эклектики и большинство ревизионистов продолжают допускать сексуальность младенца и конфликты, которые сексуальность вызывает. Устра­нение этого допущения сексуальности как одной из основных опор психоаналитической теории подверг­ло бы всю теорию опасности, возможно, обрушило бы ее. Некоторые ревизионисты приблизились к этой точке и подвергаются критике со стороны тех, кто беспокоится о судьбе системы (например: Barratt, 1978; Ellman & Moskowitz, 1980; Leary, 1989; Meisnner, 1979). «Бессознательный план» Вайса и Сэмпсона оставляет от фрейдизма немногое, за ис­ключением вытеснения. Может ли эта единственная опора удержать всю конструкцию? Должна ли она зависеть от того, сколько аналитиков подпишутся под ней или под схожим взглядом? В любом случае тенденция среди ряда аналитиков, заключающаяся в отходе от метапсихологии, очевидна. По-видимому, количество опор все-таки уменьшается.

ПОЛУЭКСПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Возможно, среди идей ведущих современных психо­аналитиков постулаты Шефера наиболее важны для понимания. Они далеки от классического психоанали­за и, вероятно, далеки от эпицентра сегодняшнего пси­хологического мышления. Тем не менее они способ­ствовали тому, что ряд психоаналитиков критически пересмотрел некоторые допущения системы. В работах Шефера выдвигаются следующие постулаты:

Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом):

1. Реальность образуют не только физические, хи­мические и биологические события, но и смыслы ве­щей (the meanings of things) для людей («психичес­кая реальность»).

2. Лишь благодаря использованию лингвистичес­ких правил мы можем прийти к систематическому пониманию чего-либо. Соблюдение данных правил обеспечивает взаимосвязь рассматриваемых явле­ний, позволяет устанавливать факты и определяет критерии логически последовательного рассужде­ния.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки):

1. Психологические события обладают смыслами и потому не могут быть адекватно описаны в терми­нах физики или биологии. Эти смыслы принадлежат человеку, чьи действия и составляют их, и с этой точ­ки зрения являются субъективными.

156

2. Люди сознательно реализуют право выбора и тем самым определяют собственную судьбу.

3. Описание и есть объяснение. Описание мотивов как действий (reasons as actions) замещает собой фи-зикалистские («динамические») конструкты.

4. Главное значение имеют действия людей, поэто­му мы должны отказаться от объяснений посред­ством сущностей [как того, что «существует объек­тивно», независимо от людей], наряду с отказом от разделения на внутреннее и внешнее (или на душу (mind) и тело).

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения):

1. Психологические события состоят из действий и должны описываться на языке действий.

2. Действия людей включают в себя акт выбора, постановку целей, достижение целей и отыскание смыслов.

3. Действия не обязательно являются наблюдае­мыми. Мышление, узнавание, чувствование, пережи­вание страха, идеация и фантазирование являются активными событиями — действиями, не в меньшей степени, чем слышимые вербализации.

4. Эротические и агрессивные действия и конф­ликты свойственны исключительно детству и влия­ют на последующее поведение.

5. Человеческие действия могут быть бессознатель­ными, предсознательными и / или сознательными.

6. Действия являются совокупными продуктами усилий людей и влияния обстоятельств.

7. Речь как повествование (narration) заключает в себе опыт индивидуума, а наличная реальность кон­струируется из таких описаний. Ни одно из описа­ний нельзя рассматривать как более истинное, чем другие, но каждое из них является одним из возмож­ных способов изображения реальности.

ИССЛЕДОВАНИЯ

Как правило, психоанализ не связан с традицией и опытом университетских исследований. Психоана­литическая подготовка осуществляется главным об­разом в частных институтах, причем обычно в каче­стве обучающихся выступают врачи. Большинство практикующих врачей имеют недостаточную подго­товку в проведении исследований. Тем не менее пси­хоаналитики все больше призывают к исследовани­ям, частично для того, чтобы подкрепить утвержде­ния, которые подвергаются сильной критике из-за отсутствия эмпирического обоснования.

В ходе самого первого анализа экспериментов и наблюдений, призванных проверить психоаналити­ческие принципы, были изучены 166 подобных ис-

следований, и не было обнаружено доказательств в пользу утверждений, которые делает система (Sears, 1943). Айзенк и Уилсон (Eysenck & Wilson, 1973) провели обзор исследований паттернов приучения к опрятности и отнятия от груди, которые, как выяс­нилось, не соответствуют невротическим проявлени­ям, постулируемым теорией Фрейда.

Изучение случаев

Качественное. Открытия посредством клиничес­ких наблюдений всегда были основной методологи­ей психоанализа. Кохут (Kohut, 1995) доказывает, что психоаналитическая теория исходит из внутрен­него опыта, наблюдаемого посредством интроспек­ции и эмпатии, а это предполагает необходимость изучения случаев. Эделсон (Edelson, 1984, 1988, 1989) рекомендует, чтобы методология изучения случаев, как одиночных, так и серийных, стала основ­ным исследовательским подходом. Случаи должны помочь установить, что ненаблюдаемые данности, такие как бессознательные фантазии, существуют и что они являются причинными силами по отноше­нию к поведению, которое они вызывают. Например, теория получает подтверждение, показывая, как каж­дый элемент в латентном содержании находится в соответствии с каждым элементом в проявленном содержании или как теоретическая данность, такая как бессознательная фантазия и ее содержание, дает лучшее объяснение, чем какая-либо конкурирующая теория, или как бессознательная фантазия обычно ведет к невротическому симптому. Изучение случа­ев, полагает он, обладает малой прогностической воз­можностью, но должно объяснить то, что уже про­изошло. Оно может быть использовано для провер­ки догадок и обеспечить доказательства надежности причинных выводов и объяснений, а также может позволить провести обобщения со случаями — и между случаями, — касающимися конструкта «разу­ма» (mind).

В одном из примеров исследования, использую­щего изучение случаев, Глаймор (Glymour, 1974, 1980) применяет стратегию «шнуровки» (бутстрапа) к пациенту, названному Человеком-крысой, о кото­ром сообщал Фрейд. При «шнуровке» по меньшей мере один факт и одна гипотеза образуют связь по меньшей мере с одним дополнительным фактом и с той же или иной гипотезой. Чтобы подкрепить связь гипотез и теории, которая дает начало гипотезам, ги­потезы должны удовлетворять определенным крите­риям. В случае Человека-крысы пациент испытывал чувство вины по поводу смерти своего отца. Возмож­ны две психоаналитические гипотезы: (а) он испы­тывал чувство вины как бессознательно, так и созна­тельно; (б) он бессознательно желал смерти отца. Согласно психоаналитической теории, эти две гипоте­зы влекут за собой друг друга и еще одну гипотезу — что до 6-летнего возраста отец наказывал его за мас­турбацию. Это последнее предсказание было опро­вергнуто, и Фрейд пересмотрел набор гипотез. Все

157

это показало, что метод случая можно использовать как для опровержения, так и для подтверждения ги­потез — важнейшее требование к любому научному методу и теории, которую он проверяет. Эделсон и Глаймор доказывают валидность этого приема, тогда как Грюнбаум (Grunbaum, 1980) ее отрицает.

Количественное. Изучение случая, послужившее иллюстрацией строгого исследования (Luborsky & Mintz, 1974), касалось моментального забывания, ко­торое рассматривают как невротический симптом, обусловленный эмоциональным вовлечением паци­ента в перенос на аналитика. Моментальное забыва­ние, таким образом, должно встречаться чаще всего в контексте сильнейшей эмоциональной связи. В случае 31-летней женщины, чьим симптомом были «трудности с мужчинами», она выбирала себе более молодых мужчин, с которыми завязывала отноше­ния, чувствовала, что они обращаются с ней неспра­ведливо, и отвергала их. Во время анализа она до­вольно часто моментально забывала, что собиралась сказать. Из магнитофонной записи сеанса исследова­тели выбрали сегменты, непосредственно предше­ствовавшие подобному забыванию и следовавшие за ним, выбрали соответствующие сегменты из речи контрольного испытуемого, который не забывал мо­ментально, и попросили экспертов оценить заме­чания с помощью пятибалльной шкалы по 13 кате­гориям. Категория «Сильная связанность с ана­литиком» достигала пика непосредственно перед эпизодом забывания, тогда как «Стыд» возрастал сразу же после забывания. По этим и другим пара­метрам ее оценки заметно отличались от оценок кон­трольного испытуемого. Ее дисфункция обычно про­являлась после чувств отверженности, беспомощно­сти и сильной связанности с терапевтом. В процессе лечения ожидание быть отвергнутой являлось наи­более серьезной из нескольких проблем. Аналитичес­кие сеансы не избавили ее от этого страха.

Обзор трех поколений попыток оценить результа­ты психоаналитической терапии показывает серьез­ные методологические недостатки, которые обычно делают заключения неопределенными, но постепен­ное совершенствование методологии вносит некото­рую ясность (Wallerstein, 1996). Непрерывные улуч­шения, полагает Уоллерстейн, могут обеспечить «по-настоящему стремительные прорывы» (р. 570).

Q - метод

Эделсон также допускает, что психоаналитическая методология может использовать другие методы. Ему кажется, что неудовлетворительны такие коли­чественные методы, как соотнесение человека со шкалой для определения степени того, что эта шка­ла должна измерять. Однако он полагает, что коли-

чественный метод, который позволяет человеку оце­нить себя относительно других людей, полезен, и методом, который это делает, является Q-методоло-гия (см. главу 11), которая, как он считает, позволя­ет изучить «ментальные репрезентации» (mental representations)2 .

Эделсон (Edelson, 1989) описывает исследование с использование Q-сортировки, в котором он прини­мал участие. Участники производили сортировку 60 объектов, по отношению к которым они испыты­вали и чувство собственника — например, моя мать, мое тело, мое «я», — и аффективные состояния, та­кие как боль и утрата. Результаты показали, что для одного человека один фактор (кластер корреляций) центрировался на матери и «я», другой — на отце, «я» и теле, а третий — на боли и утрате. Это позволило аналитикам выявить точку зрения («репрезента­цию») двойной идентификации с обоими родителя­ми и характеристики каждой идентификации. У вто­рого участника проявились только два фактора (две «репрезентации»), один, показывающий связь меж­ду болью и утратой, и другой, относящийся к «я», отцу, матери и телу.

Применяя Q-метод к аналитику и клиенту — с це­лью дать надежную оценку подлинным чувствам клиента, а не интерпретациям их аналитиком, — Сте­фенсон (Stephenson, 1985) обнаружил факторы, под­тверждающие, что перенос был реальным. Перенос с клиента на аналитика был вполне заметным и, воз­можно, также происходил с аналитика на клиента. Другое Q-исследование изучало теорию нарциссиз­ма, которая утверждает, что средства массовой ин­формации играют центральную роль в социальном развитии нашей нарциссической личности (Goldman, 1991). Единственный испытуемый в ис­следовании производил сортировку 60 фотографий из информационных журналов восемь раз, в соответ­ствии с различными условиями инструктажа. Вы­явились три фактора, которые, согласно описанию исследователя, демонстрировали определенные нар-циссические характеристики, но не такие, которые согласовывались бы с теорией. Это, предполагает исследователь, обусловлено скорее всего тем, что те­ория описывает поколение, жившее после Второй мировой войны, тогда как испытуемый был предста­вителем другого поколения.

Эксперименты

Оговорки, согласно Фрейду, несут в себе скрытый смысл и отражают вытесненные желания, которые конфликтуют с сознательными намерениями. Один специалист в области коммуникации (Motley, 1985) произвел обзор ранее полученных данных, касаю­щихся оговорок, и сообщил, что когда человек пута-

2 Стефенсон полагает, что Q-сортировки передают самоотнесение. Они субъективны в том, что отражают точку зре­ния участника, а не экспериментатора, но они являются субъективным поведением, а не «ментальными ре­презентациями».

158

ет слова, эти слова обычно относятся к одной и той же грамматической категории: существительные за­меняют существительные («go get some bucket in the water» — «иди возьми немного ведра из воды»), а глаголы заменяют глаголы («he arrives either by driving a bicycle or riding a car» — «он прибудет или управляя велосипедом, или верхом на машине»). Даже когда человек путает существительное с глаго­лом («the stop bucks here» вместо «the buck stops here»), предложение остается грамматически пра­вильным. Иногда меняются местами одиночные зву­ки (фонемы), например, когда «fresh fish» («свежая рыба») становится «fesh frish». Такие перестановки называют «перевертышами» (spoonerisms).

В целях дальнейшего изучения вопроса исследо­ватель воспользовался потенциальными переверты­шами при анализе фрейдовских оговорок. Юношей, студентов колледжа, просили прочитать пары слов, появлявшиеся на короткое время на экране. На не­которых испытуемых были закреплены электроды, и они ожидали, что получат удар током, хотя и не по­лучали его. Они часто делали такие ошибки, как «damn shock» («проклятый удар) вместо «sham dock» («бутафорская пристань»). Соблазнительно одетая привлекательная молодая женщина предлага­ла пары слов другой группе мужчин. Испытуемые иногда произносили такие перевертыши, как «fast passion» («поспешная страсть») вместо «past fashion» («прошедшая мода») и «bare shoulders» («оголенные плечи») вместо «share boulders» («делить булыжни­ки»). Результаты этого и родственного эксперимен­та подтверждают утверждения Фрейда, что из-за тре­воги у человека могут вырываться слова, которые лучше держать при себе.

Экспериментатор показал, что к перестановкам слов и звуков может приводить, кроме тревоги, и ряд других конфликтов. Он обнаружил конфликты (а) между намеренным произнесением и какой-то другой мыслью; (б) с родственной мыслью, которую человек не намеревался произносить; (в) между дву­мя различными словами, одно из которых человек должен выбрать (chilly либо frigid становится «frilly»); (г) как колебание в отношении того, исполь­зовать ли перед существительным определение («moon rock» становится «noon mock»); (д) конф­ликт между двумя возможными последовательностя­ми для парных слов («said and done» становится «done and said») и другие.

По-видимому, хотя тревога и может вызывать ого­ворки, как утверждал Фрейд, чаще превалируют дру­гие причины; к ним относятся когнитивные колеба­ния, которыми можно манипулировать в экспери­менте.

Исследователь-психоаналитик называет четыре допущения, являющихся базовыми для «психоана­литического метода», которые требуют подтвержда­ющих доказательств: (а) бессознательное вызывает психологические события; (б) свободная ассоциация

может выявить бессознательные причины; (в) проце­дуры психоаналитика дают толчок процессу свобод­ных ассоциаций, способствующему выявлению бес­сознательных причин; (г) бессознательные причины берут начало в прошлом индивидуума (Shevrin, 1996).

В двух экспериментах, нацеленных на первое до­пущение, исследователь обнаружил, что подпорого-вые стимулы, предъявлявшиеся в течение короткого времени, обнаруживали себя в сновидениях и что эффекты зависели от того, находится ли испытуемый в фазе сна со сновидениями или без сновидений. В третьем эксперименте четыре психоаналитика изу­чали материалы случаев, связанных с фобическим поведением и патологическим гореванием, и форму­лировали бессознательные причины. Они выбирали для каждого пациента слова, одни из которых отно­сились к бессознательному конфликту, а другие были нейтральными. Когда слова предъявлялись на подпо-роговом и надпороговом уровнях, мозговые потенци­алы показывали, что пациенты правильно классифи­цировали слова, касавшиеся бессознательного конф­ликта, только в том случае, когда они были подпороговыми; они правильно классифицировали сознательные слова, только когда те были надпоро-говыми. Согласно интерпретации исследователя, эти результаты показывают, что бессознательный конф­ликт не зависит от психоаналитических интерпрета­ций, но непосредственно не подтверждают первое до­пущение.

Относительно второго допущения он привел экс­перимент, в котором утверждение экспериментатора о причинах вызывало больше свободных ассоциаций, чем задание вопроса о причинах (Colby, 1961). Од­нако неопределенность в отношении знания истин­ной причинности делает результаты проблематичны­ми, замечает он.

Что касается третьего допущения, он ссылается на эксперимент, в котором испытуемые мужчины де­монстрировали больше свободных ассоциаций, ка­савшихся людей, — намного больше, когда экспери­ментатор сидел за кушеткой, чем когда он отсутство­вал, — что указывает на важность присутствия аналитика для активации паттернов объектных отно­шений у представителей того же пола, что и анали­тик (Colby, 1960). Второй эксперимент показал, что чем свободнее испытуемый ассоциирует, тем вероят­нее, что он или она обнаружат бессознательное со­держание (Bordin, 1966).

Что касается последнего допущения, то, согласно его наблюдениям, исследования связи индивидуаль­ной истории с причинностью не дают очевидных ин­терпретаций, главным образом потому, что эти иссле­дования не обращаются к необходимым и достаточ­ным условиям.

Какие же заключения мы можем сделать на осно­вании изучения этих четырех допущений? По-види­мому, исследователь (а) добился определенного про­гресса в выявлении экспериментальных процедур,

159

которые релевантны данным вопросам, и (б) обнару­жил некоторые доказательства, которые наводят на размышления, но не могут быть непосредственно использованы.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Кроме психотерапии теорию психоанализа прилага­ют к таким предметам, как искусство, символика, сно­видения, история, биография, мифология, литература и кино. Например, Габбард (Gabbard, 1997) утвержда­ет, что когда люди смотрят кинофильмы, они испыты­вают сильную бессознательную тревогу, которая про­истекает из универсального опыта человеческого раз­вития. Поскольку они наблюдают вызывающие тревогу ситуации издалека в темном зале, то могут косвенным образом преодолевать тревогу и покидать кинотеатр с чувством облегчения и благополучия.

Вышеупомянутые темы представляют собой исклю­чительно теоретические, а не утилитарные области приложения, но нижеследующее приложение носит утилитарный характер и поэтому крайне важно. Оно использует описание действий Шефера, указывая, ка­ким образом психиатрия может приводить более адек­ватные экспертные доказательства в случаях умопоме­шательства, рассматриваемых в судах (Miller, 1979).

В Соединенных Штатах интерпретации уголов­ной ответственности отталкиваются от судебного прецедента 1954 г., известного как дело Дэрема (Durham). В соответствии с ним обвиняемый не не­сет ответственности за уголовное деяние, если это деяние было вызвано «психической болезнью или дефектом». Этот закон предполагает, что «психичес­кая болезнь» — это обстоятельство (thing), которое вызывает определенное поведение. Как таковое оно подпадает под ту же критику, которой Шефер под­вергал ид, мотив и другие психоаналитические кон­структы: причиной уголовного деяния была психи­ческая болезнь, а не человек. В подходе же Шефера болезнью являются действия человека. Кроме того, вопрос «свобода воли или детерминизм» — это ил­люзорное разграничение. Не существует самостоя­тельных сущностей или сил, вызывающих уголовное деяние — ни непреодолимых импульсов, ни недостат­ка воли, ни предопределяющих побуждений. Равным образом, не существует сущности или силы, называ­емой волей, которая автоматически делает выбор в пользу совершения уголовного деяния. Вместо это­го на языке действий «...эксперт оценивает, каким образом обвиняемый сделал то-то и то-то в момент совершения преступления, изучает его объяснения и его обоснования этого деяния и анализирует их в све­те его предшествующей жизни. Эксперт-психиатр не определяет, что именно "заставило" обвиняемого со­вершить преступное деяние» (Miller, 1979, р. 128).

Если имел место бред, обвиняемый совершил дея­ние в бредовом состоянии, а не из-за бреда. Когда экс­перт говорит, что обвиняемый действовал в бредовом состоянии, он только описывает то, каким образом человек совершил преступление. Вопрос уголовной ответственности остается за судом. Миллер находит этот подход сравнимым с правилом Дэрема в том, что он не конкретизирует какой-то симптом, который ука­зывает на уголовную ответственность, и обладает при этом дополнительным преимуществом, показывая:

«.. .что уголовная ответственность являет собой юридический вердикт, а не черту характера — раз­граничение, часто упускаемое в зале суда. Только закон определяет, какие психологические процес­сы извинительны, а какие нет. В подходе, ориенти­рованном на действия, уголовная ответственность понимается в терминах того, как было совершено деяние применительно к определенным требова­ниям закона... Задача эксперта — описать психо­логические процессы обвиняемого, которые ре­левантны тому, что закон учитывает при определе­нии уголовной ответственности. Задача судьи или присяжных —решить, удовлетворяют ли действия подсудимого юридическим критериям умопоме­шательства» (Miller, 1979, р. 128).

ПСИХОТЕРАПИЯ

Психоаналитическая терапия идет рука об руку с психоаналитической теорией. Терапия, как она была разработана Фрейдом, является в значительной мере процессом превращения бессознательного в созна­тельное путем обучения пациента (анализанда) «сво­бодным ассоциациям» — способности говорить все, что приходит ему на ум, без самоцензуры, — которые аналитик затем интерпретирует пациенту в терминах теории. Но попытки свободной ассоциации встреча­ют «сопротивление» из-за вытесненных или опасных мыслей, утверждает теория. Сопротивление свобод­ной ассоциации ослабевает со временем, по мере того как анализанд проникается доверием к аналитику. «Я» (эго) начинает обретать рациональный контроль над импульсами, а либидо переносит значительную часть своей энергии на аналитика, которую аналитик использует в качестве силы, противодействующей со­противлению. Должен анализироваться сам перенос, пока не произойдет контрперенос, в момент которого анализанд становится независимым, что способству­ет завершению терапевтического процесса. Фрейд также широко использовал анализ сновидений как способ проникновения в бессознательное, ибо сны, заявлял он, отражают вытесненные инфантильные желания. Соответственно, свободные ассоциации на их содержание могут быть ценнейшим средством вы-

160

явления вытесненных воспоминаний. Считается, что излечение наступает тогда, когда бессознательное ста­новится сознательным.

Как указывалось в предыдущих разделах, некото­рые новые психоаналитические процедуры могут за­метно отклоняться от ортодоксального метода. Од­ним из таких примеров является попытка Спенса помочь клиентам составить связную историю, пре­вращающуюся в основную цель терапии.

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Анализ поведения

Система Фрейда была предельно менталистской и находилась на полюсе, противоположном анали­зу поведения, само название которого подчеркива­ет значимость анализа поведения, а не психики. По­веденческому аналитику фрейдовское население организма множеством сущностей (entities), кото­рые обладают причинными силами, обнаруживае­мыми только путем символьной интерпретации в историях случаев, напоминает скорее мистицизм, чем науку. Акцент Кохута на «я» не стал заметным шагом в сторону анализа поведения, но язык дей­ствий Шефера порою приближается к радикально­му бихевиоризму, хотя он по-прежнему сохраняет элементы ментализма и, следовательно, по-видимо­му, ближе к методологическому бихевиоризму (см. главу 6).

Диалектическая психология

Психоанализ как система, которая постулирует конфликты в качестве основы своей деятельности, сформулировал ряд полярных противоположностей (также называемых «дуализмом», «бинарностью» и «двухфакторными конфликтами»). Примеры их включают в себя инстинкт жизни и инстинкт смер­ти, требования «Оно» и механизмы защиты «Я», принцип удовольствия и принцип реальности, пере­нос и контрперенос, а также фиксацию («катексис») и антификсацию. Эриксон описал диалектический кризис на каждой из психосексуальных стадий, то­гда как Гартманн отказался от значительной части диалектического мышления Фрейда. Другие психо­логи произвели дальнейшую модификацию, и Ше-фер буквально аннулировал все психоаналитические формы «дуализма», хотя и оставил за конфликтом центральное место в психоанализе. Он рассматрива­ет подобные полярности как тривиальные и механи­стические, пренебрегающие гетерогенностью и мно-гонаправленностью и служащие сохранению таких

фрейдовских структур, как «Оно» и «Я». Кохут, со своей стороны, говорит о двух я-объектах, которые являются полярными противоположностями, один стремится к власти, а другой идеализирует цели. «Дуга напряжения» (Kohut & Wolf, 1978, p. 414) между этими амбициями и идеалами активизирует промежуточную область талантов и навыков — диа­лектический конфликт тезиса и антитезиса, который приводит к синтезу (см. главу 9).

Гуманистическая психология

Довольно забавно, что гуманистическая психология, которая возникла в качестве «третьей силы», направ­ленной против бихевиоризма и психоанализа, теперь находит общую основу с идеями некоторых современ­ных теоретиков психоанализа. Дженкинс (Jenkins, 1992) пытается показать, как теория логического науче­ния Ричлака (см. главу 4), которая предусматривает анализ альтернатив и выбор целей (телеологию), согла­суется с подходом Шефера, делающего упор на смысл и поиск цели. И это несмотря на то, что отрицание Шефером «я» как антропоморфизированной данности является анафемой для этой системы. Теория Кохута, отводящая центральное место «я», нашла бы с ней больше общего. Сэсс (Sass, 1989) описывает ряд пси­хоаналитиков, делающих шаги в сторону гуманисти­ческой психологии, в частности Кохута; а Кан (Kahn, 1985) рассматривает связь между Кохутом и Карлом Роджерсом как наведение моста между двумя система­ми. Тот факт, что обе системы являются органоцентри-ческими, облегчает этот процесс.

Интербихевиоральная психология

Поскольку интербихевиоризм начинается с изуче­ния событий, а не конструктов, и, следовательно, не предполагает какого-либо дуализма «душа — тело», психических энергий и т. д., он имеет мало общего с ортодоксальным психоанализом. Подход Шефера, или язык действий, обеспечивает более тесную связь между обоими, но интербихевиоризм идет на шаг дальше, чем Шефер, и видит источником действия не просто человека, а отношения человека и среды. Цен­трирование действия на человеке, как это делает Шефер, утверждают интербихевиористы, ограничи­вает количество и тип переменных, которые могут быть учтены. Распространение действия на среду добавляет (а) функциональные характеристики к взаимодействию человека и объекта, (б) определяю­щие факторы, (в) средства контакта (media of contact) и (г) историю индивидуума как непрерыв­ное интерактивное развитие (вместо непреложных эндемических характеристик младенца, таких как сексуальность и агрессия). Интербихевиоральный подход также обеспечивает средство описания так называемого бессознательного как фаз взаимодей­ствия. Нет сомнений, что психоаналитики ставят бо­лее узкий подход органоцентризма выше, чем кон­текстуальный интеракционизм (нецентризм).

161

Оперантный субъективизм

Психоанализ поощряет субъективность и все чаще изыскивает методы исследования, согласующиеся с субъективным характером своей теории. Все это определяет его интересы в прямом соответствии с ме­тодологией оперантного субъективизма, методом Q-сортировки. Два исследования, о которых сообщает­ся здесь, успешно использовали Q-методологию, не­смотря на то, что одно из них сформулировало изыскание в терминах, не согласующихся с научной философией оперантного субъективизма. Настойчи­вое утверждение Шефера, что поведение — это то, что наблюдают сторонние наблюдатели, тогда как действие — то, что люди замечают за собой, созвуч­но оперантному субъективизму (см. главу 11).

В противовес менталистской интерпретации Q,-метода Эделсоном Голдман (Goldman, 1993), кото­рый использует и психоанализ, и оперантный субъективизм, выступает против сохранения дуализ­ма «душа—тело» и за движение в сторону научного субъективизма. Он отмечает, что другие поддержи­вали движение в этом направлении, но утверждает, что они не выработали надежную методологию или надежную теорию. Согласно ему, то, что называют сознанием или бессознательным, можно трактовать как оперантную субъективность.

Хотя ожидается, что ассоциации в конечном сче­те приведут к вытесненному бессознательному мате­риалу, эти повествования являются в своей основе поведением, возникшим ассоциативно из другого поведения, которое может быть или не быть объек­том психоаналитического рассмотрения... Тем самым бессознательное — это не что иное, как конструкт, форма жизни, и поведение, которое классифициру­ется как таковое. Его материальность можно прове­рить и изобразить символически посредством надеж­ных субъективных научных операций. Следователь­но, благодаря Q-методологии и теориям «я» и субъективности, опирающимся на полученные в ее рамках факторно-аналитические решения, мы можем теперь отбросить картезианский дуализм и мента-лизм и тем самым включить психоанализ в более со­временное научное повествование.

Голдман (1997) также замечает, что Q-методоло-гия обращается к коммуникативному поведению че­рез Q-сортировку, которая контрастирует с такими психоаналитическими субъективными конструкта­ми, как интрапсихический конфликт, «Я», сознание, бессознательное, механизмы защиты и т. д. Новые точки зрения — например, Спенса, Шефера и Коху-та, — говорит он, делают акцент на субъективности и эмпатическом знании, но эти подходы грешат ис­кажением толкования свободных ассоциаций, тогда как Q-методология дает их строгую трактовку. Он цитирует несколько случаев недопонимания между клиентом и аналитиком, которые иллюстрируют не­обходимость лучшей оценки, и описывает Q-иссле-дование Стефенсона, заменившее подобные искаже­ния более точным взглядом, который можно исполь­зовать при планировании лечения.

Социальный конструкционизм

Ряд теорий и практик психоанализа демонстриру­ют, в той или иной степени, социальный конструк­ционизм. В системе Кохута пациент выносит окон­чательный вердикт в отношении того, что является для него верным, а Шефер, Гилл и Спенс настаива­ют, что не существует какой-то единственной истин­ной сюжетной линии в повествовании пациента. Ана­логичным образом социальный конструкционизм утверждает, что у каждой социальной группы своя истина, которая выражена в социальных повествова­ниях группы. Жак Лакан (Lacan), французский пси­хоаналитик, внес вклад в повествовательное течение, введя в психоанализ лингвистику и реинтерпретиро-вав Фрейда в терминах структурной лингвистики. Идеи Салливана о семейной терапии схожи с исполь­зованием этой терапии социальным конструкцио-низмом. Тем не менее большинство психоаналитиков ориентированы на организм и его предполагаемые врожденные характеристики (т. е. органоцентричны), тогда как конструкционисты ориентированы на со­циальные процессы (т. е. социоцентричны).

КРИТИКА

Внешняя критика в сравнении с внутренней

Несмотря на недостатки и ограничения формули­ровок Фрейда, которые признают сами психоанали­тики, и различные корректировки или дополнения его теории, которые они предложили, немногие из этих реформаторов полностью отвергают его работу. Круз (Crews, 1996) утверждает, что критика этих сто­ронников теории «редко отличается строгостью или радикализмом», и несмотря на признание ими недо­статков, критики не могут прийти к согласию в от­ношении того, как разрешить проблемы. Тем не ме­нее психоанализ постоянно развивался, начиная со времени формулировок Фрейда, и сейчас существу­ет в формах, как показывают предыдущие разделы, которые имеют лишь отдаленное сходство с ориги­нальными положениями Фрейда. Как и в случае всех новых течений в психоанализе, фрейдовская теория инстинктов потребовала серьезных изменений или полного отбрасывания (Eagle & Wolitzky, 1992), что привело к замене формулировок, которые еще боль­ше отклонились от ортодоксии.

Внешняя критика Фрейда

Теория. По большей части внешние критики (не психоаналитики) отказываются признать те огром­ные изменения, которые имели место, и радикальный

162

пересмотр со стороны таких ревизионистов, как Ше-фер и Спенс. Если бы им уделялось больше внима­ния, перед читателями предстала бы совершенно иная картина. Внешние критики направляют боль­шую часть своей критики на оригинальные форму­лировки Фрейда и время от времени на Юнга и не­многих других «классических» психоаналитиков. Ниже приводятся характерные примеры внешнего анализа трудов Фрейда.

Солтер (Salter, 1952/1964) пошел в решительное наступление одним из самых первых. В своей острой критике он показал несоответствия и алогичность теории и преувеличенность утверждений, касающих­ся эффективности терапии. Он привел множество цитат из Фрейда, чтобы проиллюстрировать и доку­ментально обосновать свою критику. Среди его заме­чаний — взгляд на теоретические процедуры Фрей­да как на «локализацию его гротескных объектов в неясном месте, называемом "бессознательным". В конце концов, поскольку никто не может знать (без помощи аналитика), что происходит в бессознатель­ном, кто способен отрицать существования там са­мых невероятных шабашей ведьм?» (р. 24-25). Дру­гой критик обратил внимание на плагиат Фрейда и его произвольный отбор историй болезни, с тем что­бы подкрепить свои теории (Sulloway, 1991, 1992). Еще один указал, что вся теория Фрейда опирается всего лишь на шесть опубликованных историй болез­ни. Субъект одной из них — пациент, известный как Человек-волк, — опроверг утверждение Фрейда, объяснив, что поскольку он спал в спальне своей няни, а не своих родителей, то не мог мешать роди­телям заниматься любовью (Dewdey, 1997).

Наибольшее признание среди критиков Фрейда получил Грюнбаум (Grmbaum, 1984). Как это ни удивительно, его книга удостоилась внимания со сто­роны самих психоаналитиков, которые либо раскри­тиковали ее, либо постарались ответить на некото­рые из критических замечаний Грюнбаума (напри­мер: Edelson, 1988). Журнал Behavioral and Brain Sciences поместил 40 рецензий специалистов на кни­гу в своем выпуске за январь 1985 г. Грюнбаум ука­зывает, что поскольку теория делает утверждения о причинах невроза, она может получить подтвержде­ние только путем сравнения групп, не страдающих неврозом, с невротическими группами. Другими сло­вами, ей необходимо использовать контрольные группы, чего она никогда не делала. Вместо этого она полагается на случаи излечения неврозов, которые «совпадают» с утверждениями теории о причине и следствии. Однако восстановленные «воспомина­ния», которые согласуются с теорией, полностью ис­кажены внушением и ожиданием. Пациент узнает, что аналитик хочет услышать, и отвечает соответ­ствующим образом. Грюнбаум ссылается на иссле­дования, которые показывают, что невротические симптомы исчезают спонтанно столь же часто, как и после психоаналитической терапии. То есть психо­анализ как терапия не имеет преимущества перед от-

сутствием лечения. Разбирая книгу Грюнбаума, Сал-лоуэй (Sulloway, 1985) указывает, что столетние ис­следования в психологии продемонстрировали, что человеческое развитие не является сугубо сексуаль­ным и что оно достаточно податливо и мультидетер-минировано. Несмотря на свою разгромную крити­ку, Грюнбаум странным образом оставляет возмож­ность итоговой демонстрации того, что теория Фрейда содержит некоторые элементы истины.

Еще одним серьезным, но малоизвестным крити­ком является Макмиллан (Macmillan, 1991). Он опи­сывает историческую эволюцию теории Фрейда и фундаментальные ошибки наблюдения и логики, ко­торые тот допустил. Сегодня психоаналитические теоретики продолжают следовать Фрейду, совершая те же ошибки. Например, даже самые крайние реви­зионисты признают вытеснение, однако вытеснение не находит подтверждения в независимой реальнос­ти. Это всего лишь наименование предполагаемых следов тягостных воспоминаний; тем самым оно не способно что-либо объяснить. В конце своего обзора книги Макмиллана Круз (Crews, 1996) заключает: «Исчерпывающая эпистемологическая критика, ос­нованная на общепризнанных стандартах доказа­тельств и логики, опровергает все откровенно психо­аналитические утверждения» (р. 67). Он также заме­чает, что тенденция в сторону «восстановленных воспоминаний» (часто у тех, кто, по их утверждени­ям, подвергался сексуальному насилию), основанная на теории Фрейда, никогда бы не имела места, если бы предшествующая критика со стороны Макмилла­на (1977) удостоилась внимания.

В заключение можно отметить, что утверждение Фрейда о том, будто его теорию доказывают его те­рапевтические успехи, не учитывает тот факт, что (а) отсутствует какое-либо независимое подтвержде­ние успехов, о которых он заявлял; (б) многие люди с невротическими симптомами выздоравливают со временем без помощи какой бы то ни было терапии; (в) улучшение состояния после терапии свидетель­ствует не о правильности теории, а только о том, что принесло пользу нечто в отношениях пациента и те­рапевта или в их беседах; (г) если выздоровление за­висит от применения обоснованной теории (предпо­лагается, что другие виды терапии необоснованны, а значит неэффективны), при анализе процент успеха должен быть выше, чем при других видах терапии, но это не так; (д) психоанализ не всегда излечивает не­вроз (как признавал сам Фрейд), а те неврозы, кото­рые он якобы излечивает, иногда появляются снова — едва ли убедительное подтверждение теории и ее предполагаемых доказательств на практике.

Терапия. Психоаналитики часто сообщают об успехе их курсов терапии. Однако Вольпе (Wolpe, 1981), один из основоположников поведенческой терапии, цитирует «видного психоаналитика» (Schmideberg, 1970), который сообщает о ряде явных неудач. Шмидеберг упрекает коллег в том, что они заставляют пациента чувствовать, будто неудачу по-

163

терпел он, а не система. В одном случае мужчина с тревогой и комплексами (inhibitions), обусловленны­ми исключительно его неопытностью и происхожде­нием из бедной семьи, подвергался анализу в тече­ние 30 лет. Его состояние нисколько не улучшилось, и при этом он лишился средств, оплачивая свое 30-летнее лечение, прежде чем прийти к Шмидебергу. В другом случае у женщины, у которой не было сим­птомов, но которая хотела жить более насыщенной жизнью, возникла фобия, и ее состояние ухудшалось в течение 12 лет при двух аналитиках. Вольпе заме­чает, что он видел множество подобных случаев и считает, что аналитики говорят пациентам, что отсут­ствие у них улучшения или ухудшение их состояния вызвано сопротивлением, вместо того чтобы при­знать, что лечение могло оказаться неадекватным. Вольпе интересуется, почему терапевт, специализа­ция которого устранять сопротивление, но который за пять или десять лет не может добиться успеха, ре­комендует тот же метод лечения. Неудачи бывают во всех видах психотерапии, но постоянные неудачи в течение нескончаемых лет, по-видимому, присущи только психоанализу.

Психоанализ действий Шефера

Шефер следует фрейдовскому акцепту на мла­денческую сексуальность и бессознательные влия­ния, несмотря на проблемы, с которыми сталкива­ются эти конструкты. Другая критика включает за­мечание Лири (Leary, 1989), согласно которой ничто в формулировках Шефера не показывает, почему беседы вокруг психоаналитических понятий долж­ны вызвать больший терапевтический эффект, чем вокруг диалектических или поведенческих понятий. Психоанализ может быть подтвержден, доказывает она, только если изложенная история относится к чему-то, выходящему за рамки того, что относится к компетенции психоанализа. Кроме того, настаива­ет она, основой психоанализа является вытесненное прошлое, и заменить его конструкцией настоящего — значит мало что оставить от психоаналитики. Одна­ко Берман (Berman, 1985) считает, что подход Ше­фера (а) позволяет аналитикам быть более гибки­ми, поскольку им более не нужно выискивать «под­линные» истории, и (б) вызывает изменения личности у объектов анализа, когда они отбрасыва­ют свои отрицания и механизмы защиты, тем самым обнаруживая более содержательные стороны своей жизни.

Баррот (Barratt, 1978) заявляет, что язык дей­ствий Шефера не способен дать объяснение важней­шему психоаналитическому понятию отчуждения, которое имеет место, когда «Я» отщепляется от «Оно» и вытеснений «Оно», тем самым аннулируя различие между сознательным и бессознательным, которому верен Шефер. Возражая Барроту, Фурше (Fourcher, 1978) защищает Шефера, приветствуя его переход от биологических метафор и физических

механизмов к смыслу и межсубьектным отношени­ям. Другие (Ellman & Moskowitz, 1980) считают оши­бочным использование им исключительно того, что наблюдается в психоаналитической ситуации, по­скольку это ограничение мешает использованию цен­ных онтогенетических данных. Эллман и Московиц также недовольны тем, что его «строго реалистичная позиция» игнорирует многое из того, что является ценным в психоанализе.

ВЫВОДЫ

Академическая психология в целом считает пси­хоаналитическую теорию ненаучной и уделяет ей мало внимания, за исключением обязательного упо­минания в учебниках. Критики в психологии, фило­софии и других областях убедительно доказывают, что она может предложить очень немногое. Факти­чески они утверждают, что это не теория, которая пока еще не получила эмпирической поддержки, а в сущности псевдонаука. Учитывая ее многочисленные недостатки, некоторые критики (Ruse, 1985; Crews, 1996) говорят, что едва ли стоит тратить усилия на проверку тех немногих утверждений, некоторую ва-лидность которых можно продемонстрировать с по­мощью тщательных и строгих исследований. Сам психоанализ не имеет организационной структуры, чтобы участвовать в программах исследования, и не имеет университетских связей для достижения этой цели. Кроме того, те, кто занимается в университе­тах психологическими и психиатрическими исследо­ваниям и, обычно проявляют незначительный инте­рес к психоанализу. Тем не менее его сторонники выказывают все больший интерес к систематическим исследованиям, отходя от существовавшей долгое время точки зрения, что процедура психоанализа сама по себе является исследованием и что только это исследование значимо. Стоит заметить, что рас­тущий интерес к исследованиям, по-видимому, со­провождается все большим отходом от ортодоксии.

Психоанализ как форма психотерапии изобилует проблемами. Это медленная, нудная и дорогостоя­щая процедура. Другие виды психотерапии можно применять с равной или большей эффективностью в течение намного более коротких периодов времени. Сегодня цель большинства видов психотерапии — не борьба с гипотетическими темными инстинктами индивидуального прошлого, а выработка новых мо­делей поведения, которые позволяют индивиду функционировать в его среде. Тем не менее система имеет массу приверженцев среди специалистов, ра­ботающих с людьми, включая социальных работни­ков и арт-терапевтов.

Несмотря на это, психоанализ как теория (или множество теорий) и как терапия отличается боль-

164

шой замкнутостью. И многие неаналитики, на кото­рых он оказывает влияние, не читают эмпирические и логические труды, указывающие на его серьезные недостатки, как и не оценивают они теоретические и прикладные альтернативы ему. Кажется вероятным, что за людьми, принадлежащими системе, такими как Шефер, Гилл, Спенс и другие, которые заметно отклонили теорию от ее физических и биологических допущений, последует новое поколение, которое еще больше модифицирует ее, так что у нее останется мало общего с Фрейдом. В то же время другие поста­раются сохранить связи с традицией, тем самым обеспечив ее продолжение. Такие новации, как пси-

хология Я, оживили некоторые ветви системы, и они, вероятно, продолжат развиваться, но при этом уве­дут и теорию, и практику еще дальше от ортодоксии.

Поскольку тех многочисленных медикаментозных средств, которые теперь применяются при неадекват­ном поведении, обычно бывает недостаточно для устранения проблем и поскольку лекарства совер­шенно непригодны во многих случаях, связанных с плохой адаптацией, психотерапия продолжает играть здесь важнейшую роль. Вероятно, различные вари­анты психоанализа продолжат удовлетворять эту потребность, наряду с десятками других форм пси­хотерапии.

165

Часть III . Эйвароцентрические системы

Глава 6. Анализ поведения : от оперантного обусловливания к поведенческой терапии ...

ВВЕДЕНИЕ

Если вы выбираете ключ и он открывает замок, вы, вероятно, и в дальнейшем будете выбирать этот ключ для того же замка. Если кто-то говорит вам, как хорошо вы выглядите в вашем новом свитере, вы, вероятно, чаще будете надевать этот свитер в буду­щем. Это примеры принципа подкрепления, играю­щего фундаментальную роль в анализе поведения. Термин «подкрепление» означает нечто, усиливаю­щее поведение или способствующее более вероятно­му его повторению. Термин «анализ поведения» про­тивостоит термину «психоанализ». Согласно точке зрения сторонников данного подхода, анализу под­вергается не психика (psyche), а поведение, да и сам анализ базируется на экспериментальном методе, а не на изучении истории пациентов. Поэтому иногда используется термин «экспериментальный анализ поведения».

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Большинство студентов, изучающих психологию, знакомятся с четырьмя основными режимами под­крепления, обычно на примере крыс, нажимающих на рычаг, или голубей, клюющих диск. Эти «опера­ции» («operations»), которые выполняют животные, послужили основанием для названия «оперантное обусловливание» («operant conditioning»). Оперант­ное обусловливание отличается от классического (респондентного) обусловливания тем, что животное должно выполнить определенное действие (опера­цию), чтобы получить подкрепление, причем это дей­ствие предшествует подкреплению. При классичес­ком обусловливании, как в случае с собаками Пав­лова, у которых выделяется слюна в ответ на звук колокольчика, так как они ожидают, что за этим по­следует кормление, животные остаются пассивными. Они не делают ничего для того, чтобы «заработать» подкрепление в виде мяса, и выделение слюны насту­пает после звонка колокольчика. (Различие между оперантным и классическим обусловливанием ино­гда не является очевидным [Мооге, 1973; Rachlin, 1991а], и ряд последних исследований в области ана­лиза поведения посвящен выяснению взаимосвязей между обоими видами обусловливания.)

Каждый из четырех режимов подкрепления вызы­вает определенные, соответствующие ему паттерны поведения (Ferster & Skinner, 1957). Эти четыре ре­жима носят названия: (а) режим с фиксированной пропорцией, (б) режим с фиксированным интерва­лом, (в) режим с изменяющейся пропорцией и (г) режим с изменяющимся интервалом.

При режиме подкрепления с фиксированной про­порцией животное получает порцию пищи после каж-

дого фиксированного количества реакций. Если оно получает пищу после каждой реакции, данная разно­видность этого режима называется «постоянным подкреплением». Если постоянное подкрепление прекращается, животное скоро перестает реагиро­вать — происходит угашение реакции. Если пропор­ция отличается от значения, равного один к одному, и составляет, например, один к двадцати, темп реа­гирования между подкреплениями очень велик и за­тухание после прекращения подкрепления наступа­ет значительно медленнее. Таким образом, при силь­ном подкреплении реакции угашаются быстрее, чем при слабом подкреплении. Данный феномен получил название парадокса Хамфри в честь Ллойда Дж. Хам­фри (Lloyd G. Humphrey), впервые эксперименталь­но продемонстрировавшего его (Rachlin, 1991a).

При режиме подкрепления с фиксированным ин­тервалом животное получает подкрепление сразу после первой реакции, а затем через определенные периоды времени. Например, если интервал состав­ляет две минуты, голубь получает пищу через две минуты после того, как в первый раз клюнет диск. После того как голубь научится приблизительно оп­ределять временной интервал, он начинает клевать медленно почти до момента следующего подкрепле­ния, а затем начинает клевать очень быстро. Анало­гично многие студенты уделяют мало времени учебе почти до самого наступления экзаменов. Затем — за день или два, а то и в последнюю ночь перед экзаме­ном они начинают усиленно заниматься, заканчивая готовиться к экзамену глубоко за полночь. После сдачи экзамена они снова возвращаются к паттерну обучения кое-как до следующего экзамена. В этом отношении студенты, пожалуй, мало чем отличают­ся от голубей. Но как мы оценим поведение тех, чей график занятий отличается большей равномернос­тью и регулярностью? С точки зрения специалиста по анализу поведения, это означает, что такой режим работы также должен иметь подкрепление — воз­можно, в виде похвалы со стороны родителей; или же он подкрепляется успехами в учебе, являющимися следствием более рационального и эффективного метода обучения. Следовательно, эти студенты реа­гируют не только на фиксированный интервал.

Если подкрепление соответствует режиму с изме­няющейся пропорцией или с изменяющимся интер­валом, оно называется нерегулярным или «преры­вистым» («intermittent») подкреплением. При та­ком режиме животное сохраняет относительно равномерный темп реагирования, а угашение реак­ции после прекращения подкрепления происходит наиболее медленно по сравнению с остальными ре­жимами. Голубь, например, может продолжать кле­вать в течение часа или более после последнего под­крепления, и даже в этом случае — если на следую­щий день он окажется в той же ситуации — он снова начнет клевать с большой частотой. Вследствие не­регулярного характера подкрепления животному трудно определить, что подкрепление было прекра-

168

щено, поэтому реакция угашается медленно. Други­ми словами, сам по себе режим подкрепления в зна­чительной степени напоминает условия угашения реакции, поэтому животному трудно определить различие между условиями угашения и условиями подкрепления.

Классическим примером режима подкрепления с изменяющейся пропорцией являются азартные игры. Игрок никогда не знает, сколько раз он должен бро­сить кости или нажать на рычаг игрального автома­та, чтобы выиграть, и этот случайный выигрыш, как правило, меньший по размерам, чем сумма, затрачи­ваемая на игру, стимулирует продолжение игры. Множество форм человеческой деятельности выпол­няется под влиянием прерывистого подкрепления. Возможно, писателю удается найти издателя лишь для незначительной части своих произведений, одна­ко он продолжает работать, благодаря пусть и нере­гулярному заработку. Нумизмат перебирает тысячи монет и продолжает свои поиски, получая редкие подкрепления в тех случаях, когда ему удается най­ти монету, подходящую для его коллекции. Спорт­смен продолжает тренироваться благодаря наблюде­нию признаков своего прогресса и периодическим победам на соревнованиях. Истерики ребенка под­крепляются, когда родители уступают, а переменная частота подкреплений препятствует затуханию исте­рических реакций. Аналогично собака, выпрашива­ющая пищу с обеденного стола и в конце концов по­лучающая кусок, начинает просить подачку при лю­бой возможности.

В течение многих лет специалисты по анализу по­ведения исследовали различные режимы подкрепле­ния. Ни один из паттернов реакций, описанных ниже, не может быть вызван посредством применения на­казаний. Только благодаря положительному под­креплению удается сформировать устойчивые пат­терны реакций. Несмотря на это, большинство попы­ток использования обществом правовых систем в целях социального регулирования основаны на ис­пользовании наказаний, таких как штрафы и тюрем­ное заключение. Последствия применения наказаний весьма неоднозначны, однако в целом они отличают­ся значительно меньшей стабильностью в подавле­нии тех поведенческих реакций, формированию ко­торых способствуют положительные формы под­крепления. Например, уровень рецидивизма среди заключенных свидетельствует о том, что тюремное заключение малоэффективно с точки зрения искоре­нения преступности. Применение наказаний имеет и нежелательные последствия: наказания являются формой агрессии, которая вызывает ответную агрес­сию; они порождают страх и отвращение к видам де­ятельности, связанным с наказаниями; при этом лю­дям не предлагается никаких конструктивных аль­тернатив, показывающих, как им следует поступать.

Большинство профессиональных психологичес­ких организаций, таких как Американская психоло-

гическая ассоциация, требуют от своих членов еже­месячной уплаты взносов до определенного числа с целью избежать задержек платежей. Иными слова­ми, эти организации подчеркивают потенциальное наказание, ожидающее членов, не уплативших взно­сы вовремя. Однако в Ассоциации анализа поведе­ния (Association of Behavior Analysis) заведен дру­гой порядок: если член платит ранее определенного срока, размеры платы снижаются. Как кто-то сарка­стически заметил, анализ поведения сам по себе представляет пример положительного подкрепле­ния.

Результаты исследований, проводимых на живот­ных, показывают, что простая S —» R-модель класси­ческого бихевиоризма не объясняет феномена опе­рантного обусловливания, поскольку последствия экспериментальных действий являются частью само­го поведения, и потому должны быть включены в модель. Решение этой проблемы символически изоб­ражается в виде трехчленной ассоциации (three-term contingency):


(Эта структурная модель также известна в более общей форме как предшествующий стимул, поведе­ние и последствия.) Голубь различает звук колоколь­чика (SDistrim ), клюет диск и получает подкрепление в виде пищи (SReinf ). Все, что символизирует положи­тельную связь между подкреплением и реакцией, яв­ляется сигнальным (дифференцировочным) стиму­лом. Например, каждая кнопка с цифрой в автома­тическом лифте является сигнальным стимулом для соответствующего этажа (SRcinf ). Если мы нажимаем на кнопку с цифрой 4 (Ro er ), лифт доставит нас на четвертый этаж и мы получаем подкрепление, за­ставляющее нас нажимать на кнопку с цифрой 4 в следующий раз (если нам нужен тот же этаж). Од­нако если нам нужно попасть на первый этаж и мы нажимаем на кнопку с цифрой 1, а лифт доставляет нас в подвал, в следующий раз мы, вероятно, не бу­дем повторять ту же реакцию, а вместо этого попро­буем нажать на кнопку с цифрой 2. Если цифра 2 обеспечит нам подкрепление, мы, вероятно, повто­рим эту реакцию в будущем. Мы постоянно сталки­ваемся с сигнальными (дифференцировочными) сти­мулами, связанными с подкреплениями: заглавие книги на полке, указывающее на то, что это та самая книга, которую мы ищем, сигналы светофора, конт-

169

ролирующее наше поведение на перекрестке, стрел­ки часов, напоминающие нам, что пора отправлять­ся на встречу, пятно на костюме, говорящее нам, что костюм пора отдать в чистку, и тысячи других про­явлений, многие из которых, как отметил Скиннер (Skinner, 1953, р. 75), не всегда ясно осознаются нами.

Лишь немногие виды человеческой деятельности поддерживаются благодаря таким первичным под-крепителям (primary reinforcers), как пища, однако вторичные подкрепители (secondary reinforcers) иг­рают важную роль в нашей жизни. Вторичный под-крепитель — это стимул, появляющийся до первич­ного подкрепителя и первоначально не имеющий подкрепляющей силы, однако приобретающий ее после достаточного количества сочетаний с первич­ным подкрепителем. Мощным вторичным подкрепи-телем в нашей культуре являются деньги (фактичес­ки они являются «всеобщим вторичным подкрепите­лем», поскольку служат для подкрепления множества форм поведения). Монеты и банкноты сами по себе практически бесполезны, однако их можно обменять на пищу, жилье и все, что представ­ляет для человека ценность. Соответственно, люди работают, пускаются в махинации, воруют, занима­ются предпринимательством, играют в азартные игры, — и все ради этого вторичного подкрепителя. Иногда формируются целые цепочки вторичных подкрепителей. Человек может выполнять какую-либо работу за (а) обещание получить (б) чек, кото­рый можно обменять на (с) деньги, на которые мож­но купить продукт, который, в свою очередь, можно будет продать и получить прибыль в форме (г) дру­гого чека, который можно обменять на (д) деньги, на которые можно купить продукт потребления или услугу.

Анализ поведения более тесно связан со своей ме­тодологией, чем любая другая система, за исключе­нием эко-бихевиоральной науки (см. главу 7) и опе-рантного субъективизма (см. главу 11). Вместо ис­пользования дискретных попыток или интервалов между попытками, как это имеет место в большин­стве экспериментальных подходов, анализ поведения обеспечивает возможность свободного реагирования в любое время. Голубь может клевать диск в любой момент. Последовательная регистрация (cumulative record) позволяет увидеть реакции в непрерывной временной шкале и их связь с подкреплениями. Дан­ная методология настолько чувствительна к показа­телю частоты реакций, что даже отдельный испыту­емый может стать источником полезных и осмыслен­ных данных, явиться примером, выявляющим или подтверждающим тот или иной поведенческий прин­цип. При этом отпадает необходимость в использо­вании статистического вывода или выборочных ста­тистик, как и в участии многих испытуемых. Вариа­бельность (поведенческих реакций) не нивелируется в результате графического представления результа­тов и не исключается вследствие статистической об-

работки данных; не привлекается для ее объяснения и теория, постулирующая гипотетические промежу­точные переменные, наподобие драйва или обработ­ки информации, которые должны поглотить измен­чивость. Напротив, вариабельность непосредственно контролируется экспериментальной процедурой и описывается посредством этой процедуры.

РАННЕЕ РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ

ВОПРОСЫ

Анализ поведения был разработан человеком, чье имя в области психологии наиболее известно, — Б. Ф. Скиннером (В. F. Skinner, 1904-1990). В опро­се, проведенном среди историков психологии и про­фессоров кафедр психологии (Korn, Davis & Davis, 1991), он был поставлен на первое место как наибо­лее влиятельный современный психолог. Хотя Фрейд более известен среди широких слоев населе­ния и ему уделяется больше внимания в вводных курсах психологии (Perlman, 1991), система Фрейда является теорией личности и программой лечения, последователи которой связаны в большей степени с медициной (Фрейд был врачом), чем с психологи­ей. Система Скиннера, напротив, была ориентирова­на на экспериментальные исследования оперантно-го поведения и получила наибольшую поддержку со стороны академической психологии, а также таких областей практического использования психологи­ческих знаний, как обучение лиц с задержкой психи­ческого развития, программированное обучение и поведенческая терапия. Практически на каждом от­делении психологии при любом университете США студентам предлагается либо практическое ознаком­ление с оперантным обучением на животных, либо его демонстрация. А любой учебник по вводному курсу психологии содержит раздел, посвященный оперантному обусловливанию. Таким образом, ана­лиз поведения завоевал прочные позиции в амери­канской психологии.

Принцип подкрепления получает свою более ран­нюю и элементарную формулировку в законе эффек­та, предложенном Эдвардом Торндайком (Edward Thorndyke, 1874-1949). Данный закон гласил, что ре­акция «запечатлевается» («stamped in»), когда за ней следует «удовлетворительное положение вещей» («satisfying state of affairs»). В отличие от него Скин­нер не постулирует никаких положений и никакого «удовлетворения», а пытается опереться на описание отношений: «Если за оперантным поведением следует предъявление подкрепляющего стимула, сила (пове­денческой реакции) возрастает» (Skinner, 1938, р. 21).

Закон эффекта Торндайка также гласит, что «не­приятное положение вещей» («an annoying state of affairs») будет «угашать» («stamp out») реакцию.

170

В первоначальной формулировке Торндайк утверж­дал, что «удовлетворительное» и «неприятное» ус­ловия являются эквивалентными (по эффективно­сти) и противоположными (по эффекту): «удов­летворительные» условия закрепляют реакции в той же степени, в которой «неприятные» гасят их. После проведения дальнейших эксперименталь­ных исследований он признал, что они не являют­ся эквивалентными и противоположными, т. е., что «неприятные» условия не всегда «угашают» реак­ции. Хотя наказание обычно используется с целью уменьшения вероятности определенной реакции, работы Скиннера и многих других исследователей подтверждают результаты, обнаруженные Торн-дайком: наказание не является высокоэффектив­ным средством контролирования реакций. Оно временно подавляет реакцию, но, как правило, не устраняет ее полностью; когда угроза наказания ослабевает, реакция возобновляется в полном объеме (хотя крайне болезненные стимулы, по-ви­димому, окончательно подавляют реакции у жи­вотных).

Помимо наказаний Скиннер также признает отри­цательное подкрепление. Оно состоит в удалении стимула, повышающем вероятность повторения ре­акции. Таким образом, как отрицательное, так и по­ложительное подкрепление способствуют усилению реакций. Например, ученик может прилежно учить­ся, чтобы получать хорошие отметки (положитель­ное подкрепление) или чтобы избежать плохих (от­рицательное подкрепление). Условием, ведущим к ослаблению ( decrease) реагирования («угашению» по Торндайку), является наказание. Во всех случаях, согласно данной системе, отбор форм поведения про­изводится по их последствиям.

Бихевиоризм Джона Уотсона (John Watson, 1878-1958) также явился важным предшественником скиннеровской разновидности бихевиоризма. Имен­но благодаря влиянию Уотсона психология (а) ото­шла от изучения содержаний сознания (mental contents) и перешла к изучению поведения, (б) заме­нила метод интроспекции объективными методами и (в) поставила своей целью предсказание и контроль поведения. Скиннер стал преемником всех этих но­вовведений.

Одна разновидность бихевиоризма обыкновенно предполагала, что психических событий не существу­ет и что формы поведения, называемые личными (не­доступными стороннему наблюдателю) или менталь­ными (например, мышление), поддаются изучению при наличии соответствующей технологии. Другая его разновидность, называемая «методологическим бихевиоризмом», утверждала, что недоступные сто­роннему наблюдателю ментальные события суще­ствуют, однако их можно игнорировать или обойти методологически. Скиннер отошел от обоих этих подходов. Он настаивал на том, что личные события и ментальные (психические) события — это не одно и то же. Ментальные события — это не что иное, как

искусственные измышления или конструкты, тогда как личные события имеют физический статус. Их можно относить к формам поведения с такой же уве­ренностью, с какой можно рассматривать как пове­дение потребление пива или разговор с приятелем. Скиннер назвал данный подход «радикальным бихе­виоризмом», чтобы отличить его от методологичес­кого бихевиоризма. (Первоначально термин «ради­кальный бихевиоризм» относился к непринятию Уотсоном ментализма.) Таким образом, Скиннер признал личные события в качестве поведения, од­нако отверг ментализм как своего рода гипотетичес­кую особую силу, содержащуюся в организме. К со­жалению, термин «радикальный» часто понимается в значении «экстремальный», однако Скиннер ис­пользовал его для обозначения более широкого, хотя и нементалистского подхода. Возможно, иногда ис­пользуемые по отношению к нему термины «полный (comprehensive) бихевиоризм» или «натуралистичес­кий бихевиоризм» порождали ли бы меньше про­блем.

Скиннер также радикально отошел от большин­ства используемых в экспериментальной психоло­гии статистических процедур и групповых сравне­ний. Традиционно предполагалось, что организм будет проявлять изменчивость реакций и что эту из­менчивость (или вариабельность) необходимо кон­тролировать путем использования больших групп, в которых индивидуальные вариации будут взаим­но нейтрализовывать друг друга, а одна эксперимен­тальная группа в целом будет сравнима с другой эк­спериментальной группой. Такие сравнения групп предполагают использование межгругшового плана эксперимента (between-group design) со статисти­ческим контролем. В противовес данной методоло­гии, Скиннер использовал внутригрупповой план эксперимента (within-treatment group design), час­то реализуемый в виде исследования единичного организма. Он предположил, что вариабельность вносит экспериментатор, и выдвинул требование не статистического, а экспериментального контроля (например, условий подкрепления). Благодаря ис­пользованию единичного организма, контролируе­мого экспериментальными процедурами, а также непринятию Скиннером статистики — включая средние по группе, дисперсии и т. п., — его подход оказался имеющим мало общего с подходами боль­шинства других психологов. Скиннера интересова­ло только раскрытие принципов, которые позволи­ли бы с высокой точностью предсказывать поведе­ние отдельного организма. Выявление тонких различий между средними больших групп не пред­ставляло для него интереса.

Скиннер опубликовал результаты своих ранних исследований в форме книги; однако когда его уче­ники пытались опубликовать свои работы в академи­ческих журналах, их исследования, как правило, Не принимались: издатели были не знакомы с данным подходом и не были готовы принять то, что они не

171

понимали. Кумулятивные графики были для них также непривычными'. В результате последователям анализа поведения пришлось основывать собствен­ные журналы.

Вводя свои революционные процедуры, Скиннер, вероятно, испытал более непосредственное влияние со стороны Т. Уильяма Крозьера (Т. William Crozier, 1892-1953), физиолога из Гарвардского университе­та, чем со стороны Торндайка или Уотсона. Крозьер выступал за (а) изучение отдельного организма с це­лью определения изменчивости индивидуального поведения (отношений стимула и реакции как общей причины или описания поведения), в отличие от изу­чения экспериментальных воздействий при различ­ных условиях и с соответствующим статистическим контролем; (б) изучение самого поведения, а не нерв­ной системы; (в) изучение вариативности поведения организмов как функции изменений в окружающей среде и в организме; (г) установление эмпирических связей и отношений, в отличие от развития теории. Скиннер принял все четыре этих положения, но по­шел дальше принципов, отстаиваемых Кроаьером, который ограничивал их применение областью тро-пизмов примитивных организмов, таких как морские животные.

Работы Скиннера перекликаются с работами Дар­вина, хотя последний, вероятно, послужил для него лишь косвенным источником влияния. Оба ученых подчеркивали роль отбора. Для Дарвина предметом отбора являлись биологические виды («условия вы­живания»); для Скиннера — реакции («условия под­крепления»). По мере того как организмы реализу­ют те или иные формы поведения, окружающая сре­да отбирает некоторые из них по их последствиям; иными словами, подкрепляемые формы поведения отбираются с повышением вероятности их повторе­ния. Таким образом, как Дарвин, так и Скиннер рас­сматривали сложность как функцию естественных условий отбора. Скиннер (Skinner, 1989) утверждал, что естественным отбором можно объяснить лишь незначительную часть форм человеческого поведе­ния и значительную часть поведения животных, од­нако формы человеческого поведения по большей части отбираются в результате подкрепления, в осо­бенности со стороны культуры.

Скиннер отвергал любые ненаблюдаемые факто­ры, определяющие поведение, такие как внутренние побуждения, разум или компьютерный мозг. Как только функциональная зависимость в трехчленной ассоциации описана, контроль достигнут и анализ поведения можно считать завершенным. Стимул не вызывает и не запускает оперантную реакцию. Ско­рее, реакция «эмитируется» (is «emitted») в ответ на стимул (по мнению Скиннера, это при респондент-ном, или павловском, обусловливании стимул вызы-

вает реакцию, и эта поведенческая реакция является эмоциональной). Это означает, что оперантная реак­ция просто появляется в координации со стимулом. Стимул не является причиной реакции; даже под­крепление не является причиной реакции. Скорее, подкрепление производит поведение, а научение со­стоит в заучивании последствий этого поведения. Именно на уровне последствий подкрепления дости­гается контроль, утверждал Скиннер, а не на уровне вызывающего реакцию стимула или внутреннего психического агента. Упорядоченность или законо­мерность поведения, учил он, может быть установле­на путем тщательного анализа функциональных за­висимостей. И не нужно никакой теории для порож­дения подлежащих проверке гипотез; ибо поведение само по себе будет служить ориентиром исследова­ния.

ВЕРБАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Скиинер считал свои работы в области вербально­го поведения наиболее важным из своих достижений. Вербальное поведение, утверждал он, осуществляет­ся в соответствии с условиями подкрепления, как и другие формы поведения. Источником подкрепления является вербальное сообщество, к которому принад­лежит говорящий. Речь не является продуктом внут­реннего психического агента или компьютерного мозга, а слова не являются символами. Вербальное поведение отбирается и подкрепляется вербальным сообществом (Skinner, 1957).

Скиннер идентифицирует две основные функции речи. Когда некто говорит: «Подайте мне отвертку», его фраза получит подкрепление, если говорящему передадут требуемый инструмент. Эта форма речи появляется в самом раннем возрасте, когда ребенок просит, скажем, «куклу» и получает ее. Она получи­ла название «треб» («mand») (от англ. demand, тре­бование). Более распространенная форма имеет мес­то, когда говорящий производит сигнальный (диффе-ренцировочный) стимул, получающий подкрепление. Например, если некто говорит, что руководство пользователя компьютера написано запутанным язы­ком, слушатель может дать подкрепление его фразе, говоря: «Да, мне знакома эта проблема. Большинство компьютерных руководств не проверяется на их по­нимание людьми, в результате они оказываются на­писанными запутанно». Сделанный человеку комп­лимент, замечание о погоде, вопрос о здоровье детей, философское утверждение или логический аргумент — все эти формы речи побуждают человека вступать в контакт с чем-то в его окружении, и по этой причи-

1 Линия графика идет вверх при приросте реакций, как и в других типах графиков, однако в отличие от большинства других, она остается на том же уровне при нулевой реакции и снова поднимается вверх от этого уровня с каждой до­полнительной реакцией.

172

не они получили название «такты» («tacts») (от англ. contacts, контакты). Ребенок показывает на лошадь и говорит «собака» («гав»), на что мать (или отец) отвечает: «Нет, это лошадь»; когда ребенок затем по­вторяет «лошадь» и слышит от родителя: «Да, пра­вильно, это лошадь», родитель подкрепил реакцию ребенка соответствующим «тактом». Самоописание также включает такты, как в случае азартного игро­ка, жалующегося на свое невезение, или человека, восклицающего: «Надо же, как здорово я выгляжу в этом новом костюме».

Верплэнк (Verplanck, 1992) распространил поня­тие такта на вербализации, которые мы произносим вслух для себя, когда замечаем или наблюдаем что-либо. Такая вербализация есть нотат ( notate) — мы делаем вербальное замечание (note). Два или более нотата могут составить новую единицу (unit), назы­ваемую нотантом ( notant). Нотант указывает на ха­рактер отношений между нотатами. Например, я го­ворю себе: «Мусорная корзина переполнена», где «мусорная корзина» и «переполнена» являются но­татами, которые указывают на отношения друг к дру­гу. Ряд экспериментов показал важность нотантов в том, что касается замещения научения через инсайт («insight» learning). В этих экспериментах была так­же продемонстрирована роль нотантов в научении без «осознавания» («awareness»), а также их ключе­вая роль в других ситуациях.

В диалогах вступают в действие «интравербы» («intraverbals»). Последующая за исходным выска­зыванием собеседника А вербальная реакция собе­седника Б является интравербом и подкрепляет ис­ходное высказывание А; она также является сигналь­ным (дифференцировочным) стимулом (SD ) для последующего интравербального высказывания А, подкрепляющего предыдущее интравербальное выс­казывание Б. Это взаимное подкрепление продолжа­ется на протяжении всего диалога и может прервать­ся с появлением какого-либо другого типа сигналь­ного (дифференцировочного) стимула, например, вступления в диалог нового лица, боя часов, указы­вающего на то, что время истекло, и т. д. Объекты яв­ляются стимулами для тактов, а слова являются сти­мулами для других слов, выступающих в качестве интравербов.

Скиннер описывает ряд других типов вербаль­ного поведения, однако в данном разделе достаточ­но будет кратко рассмотреть процесс угашения вербальных реакций. Согласно результатам иссле­дований, посвященных процессам подкрепления и угашения, если некто желает вызвать угашение раздражающего его вербального поведения друго­го лица, он просто отказывает ему в подкреплении (например, прекращая кивать или поддакивать в ответ) до тех пор, пока разговор не обрывается. Скиннер признает, что иногда эта процедура не приводит к желаемому результату, поскольку для человека является подкреплением и собственная речь. Для публикации работ, посвященных вер-

бальному поведению, в 1985 году был основан жур­нал «Анализ вербального поведения» (Analysis of Verbal Behavior).

В вербальном поведении инструкции говорящего стимулируют поведение слушателя, которое слуша­тель ранее никогда не демонстрировал и которое по­этому не могло получать подкрепления. Аналогично информационные высказывания (informational sentences) выступают для слушателя в качестве усло­вий подкрепления (contingencies), с которыми он никогда ранее не сталкивался. Изучению этих воп­росов посвящены исследования «поведения, опреде­ляемого правилами» («rule-governed» behavior), — области, ставшей одной из наиболее важных облас­тей исследования в анализе поведения. Правила — это такие вербальные стимулы, как советы, приказы, законы или инструкции (Skinner, 1969). Правила мо­гут быть самоинициированными, как это, например, имеет место в случаях, когда человек думает о том, как сделать нечто определенным образом, и его мыс­ли служат в качестве правил, инициирующих и на­правляющих его поведение. Правила исходят от са­мого человека или от вербального социального сооб­щества и управляют его поведением, указывая, какие формы поведения ведут к получению подкрепления. Например, человек может сказать себе: «При изме­рении размеров этой доски я должен учесть допуск на толщину пропила, так чтобы окончательный раз­мер доски был достаточно большим». Это правило определяет, каким должно быть поведение, когда бу­дет производиться замер доски, а также последствия данного поведения. В тех случаях, когда инструкции исходят от другого лица, принцип остается тем же. Поскольку люди формулируют собственные прави­ла и следуют им, определяемое правилами поведение включает и мышление, что распространяет анализ поведения на область более сложных поведенческих событий (Zettle, 1990).

Поведение, определяемое правилами, не требует условий подкрепления (contingencies) и может быть противопоставлено поведению, определяемому ус­ловиями подкрепления, (contingency-governed behavior), с его четко обозначенными подкреплени­ями, которых оно обязательно требует. Поведение, определяемое правилами, формируется вербальны­ми описаниями условий подкрепления, а не реаль­ными условиями. Скиннер полагал, что определяе­мое правилами поведение играет в жизни людей более важную роль, чем поведение, определяемое условиями подкрепления. Эта точка зрения нашла подтверждение в исследовании (Lowe & Home, 1985), в ходе которого люди формулировали прави­ла для подкрепления, используя которые они мог­ли получать подкрепления, избегая программируе­мых условий; они также были способны передавать содержание правил другим. Хотя определяемому правилами поведению ранее не придавалось особо­го значения, в настоящее время ему уделяется все большее внимание.

173

Андресен (Andresen, 1992) утверждает, что систе­ма Скиннера обеспечивает базис для анализа речи (language) с учетом контекста высказываний, в отли­чие от распространенных в настоящее время лингви­стических теорий, анализирующих речь как языко­вые структуры, независимые от контекста, в котором фактически осуществляется речевое поведение. Для большинства лингвистов речь (language) — это код коммуникации, в ходе которой говорящий кодирует сообщение, а слушатель декодирует его. Андресен указывает на то, что анализ дискурса (discourse analysis), напротив, трактует речь (language) как со­циальную интеракцию и включает понятия, совмес­тимые с понятиями анализа поведения. По ее мне­нию, специалисты по анализу дискурса и овладению родным языком, наряду со специалистами по анали­зу поведения, «удачно позиционированы» и «имеют все необходимое для того, чтобы способствовать фор­мированию тем, обещающих стать предметом наибо­лее интересных научных дискуссий в 90-х годах» (р. 15). И те и другие рассматривают речь (language) как живой акт, осуществляемый в социальном кон­тексте, а не как статическую структуру.

КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

Вопрос контроля

В своем романе «Уолден два» ( Walden Two) Скин-нер приводит иллюстрацию того, что он понимает под контролем. Слово «контроль» для некоторых людей звучит как авторитарное условие. Скиннер от­мечает, что контроль осуществлялся всегда, по боль­шей части посредством страха перед наказаниями. В романе Скиннера люди контролируются посред­ством их окружения, которое они сами формируют. Именно такую форму контроля Скиннер считает ха­рактерной для любых ситуаций. Он также признает, что контроль имеет двусторонний характер. Даже при оперантном обусловливании у животных реак­ции животного контролируют действия эксперимен­татора. Такая точка зрения нашла отражение в ко­миксе, в котором две крысы, помещенные в экспери­ментальный ящик, разговаривают между собой. Одна говорит другой: «Мне точно удалось установить кон­троль над этим парнем. Каждый раз, когда я нажи­маю на рычаг, он дает мне порцию пищи».

Скиннер говорит, что развитие им анализа пове­дения явилось результатом воздействия условий внешней среды, отбиравших и подкреплявших раз­личные формы его деятельности, которые, в свою очередь, охватывали его теоретическую работу, ис­следования, литературное творчество и устное изло­жение его системы. В этой длинной последователь­ности поведенческих событий все новые успехи в

анализе поведения животных являлись подкрепляю­щими стимулами, которые постепенно формировали его собственное поведение в процессе подкрепления и формирования поведения исследуемых им живот­ных.

Человек может также контролировать самого себя. Художник, который обнаруживает, что ему тяжело работать по утрам, переходит на режим работы в бо­лее поздние часы, что оказывается для него резуль­тативнее. В более сложном случае человек, который хочет бросить курить, стремится избежать воздей­ствия как можно большего количества влияющих на него сигнальных стимулов (SD ), например, избегая общества других курильщиков, не держа сигареты под рукой, не засиживаясь за столом после еды, а так­же вводя для себя такие новые подкрепляющие фак­торы, как поощрение окружающих, откладывание «сигаретных» денег в стеклянную банку, чтобы ви­деть, как растет сумма, предназначенная для дол­гожданной покупки, а также обеспечивая себе регуляр­ные самоподкрепления за отказ от курения (позволяя себе смотреть телевизор, делая себе подарки и т. д.). Иными словами, мы можем контролировать себя путем отбора сигнальных (дифференцировочных) стимулов и подкрепляющих факторов.

Некоторые, возможно, считают контроль проявле­нием тирании и хотели бы вовсе отказаться от него. Тем не менее дети должны находиться под контролем своих родителей, школьники — учителей, а взрослые граждане — правовой системы. Наши действия кон­тролируются погодными условиями и нашей культу­рой. Основной вопрос, с точки зрения Скиннера, со­стоит не в том, следует ли нам пытаться устранять контролирующие нас условия, а в том, как мы можем изменять эти условия с пользой для себя. Нам необ­ходимо изменять не отдельных людей, а мир, кото­рый является источником контроля. «Человеческое поведение контролируется не путем физических ма­нипуляций, а посредством изменения условий среды, функцией которых оно является. Контроль носит вероятностный характер. Организм не принуждает­ся действовать определенным образом; он просто ставится в условия, повышающие вероятность жела­тельных действий» (Skinner, 1973, р. 259).

Но кто будет осуществлять изменения в мире? Кто будет контролировать? Кто будет ставить цели? Скиннер полагает, что в демократическом обществе такие решения будут направлены на благо людей: контроль будет достаточно взаимным, чтобы его ре­зультатом стало гуманное, а не тоталитарное обще­ство. Квэйл (Kvale, n. d.) отмечает, что «анализируя двусторонний характер контроля, Скиннер упуска­ет из виду асимметрию, наличием которой характе­ризуются отношения контроля. Хотя рабовладелец и раб взаимно контролируют друг друга, это не озна­чает, что они обладают равными возможностями для контроля» (р. 11).

Даже положительное подкрепление может вклю­чать лишение того, что должно предоставляться вза-

174

мен контролирующим лицом. С целью избежать та­ких лишений, осуществляемых в принудительной форме, можно настаивать на том, чтобы подкрепля­ющие факторы ограничивались теми из них, кото­рые носят естественный характер, а не являются на­вязанными (Sidman, 1989). Мы не должны лишать ребенка игрушки, давая ему ее лишь за то, что он ведет себя должным образом. Мы должны подкреп­лять лишь желательные формы поведения, но под­крепление должно быть по большей части соци­альным, каковым является одобрение социально желательных форм поведения. Другие подкрепляю­щие факторы могут носить специфический харак­тер и предназначаться для специфических форм поведения: мы можем сводить ребенка в кино за то, что он убрал листья в саду. В этом нет искусствен­ного лишения, а принуждение сведено к минимуму. Если обе стороны взаимно согласны на такие усло­вия, это является формой поведенческих контракт­ных отношений.

Скиннер утверждает, что если мы будем управ­лять поведением согласно научным принципам ана­лиза поведения, мы сможем остановить загрязнение окружающей среды, снизить уровень перенаселения, улучшить условия жизни, укрепить здоровье лиц всех возрастных групп, прекратить войны, культиви­ровать красоту и развитие искусств, создать благо­приятные и эффективные условия работы для всех и привести человечество к счастью и процветанию. Использование управления поведением (behavior management) избавит нас от механической жизни (automatons) и внешнего диктата и позволит нам со­здать «мир, в котором люди будут чувствовать себя более свободными, чем когда-либо, потому что они не будут находиться под аверсивным контролем» (Skinner, 1975, р. 47). Неэффективные способы поло­жительного подкрепления также должны будут ус­тупить место высокоэффективным способам для раз­вития здорового общества.

В конце жизни Скиннер опубликовал книгу «Са­моуправление интеллектуальной сферой в пожилом возрасте» («Intellectual Self-Management in Old Age», 1983), в которой он наметил несколько путей укреп­ления ослабевающих интеллектуальных способнос­тей, в особенности вербальной памяти (verbal recall). Одним из таких средств является условие просто держать под рукой записную книжку, чтобы записы­вать все, что может оказаться забытым. Он также полагает, что режим подкрепления с «растянутой из­меняющейся пропорцией» («stretched variable ratio») также полезен для некоторых видов деятельности: в пожилом возрасте подкрепление может быть более редким, поскольку у человека, скажем, меньше дру­зей и коллег, с которыми ему интересно разговари­вать; однако он все равно может продолжать наслаж­даться интеллектуальным общением и другими ана­логичными видами деятельности, если адаптирует себя к пониженной частоте подкреплений в таких ситуациях.

Разум и мозг

В целом Скиннер отвергает любые формы различе­ния внутреннего — внешнего, хотя он иногда проявля­ет непоследовательность, говоря о внутренних событи­ях как лишенных систематического подкрепления, ко­торое получают внешние события (1963). Если мы будем рассматривать поведение как функцию разума, сознания либо другого психического агента или силы, мы должны будем объяснить природу этой силы. «Ста­вящий нас в тупик вопрос о том, как физическое собы­тие может являться причиной психического события, которое, в свою очередь, вызывает физическое событие, продолжает нуждаться в ответе либо в признании не­возможности ответа на него» (Skinner, 1974a, р. 211). Если мы перейдем к непосредственному рассмотрению поведения и контролирующих его условий, утвержда­ет он, мы не будем нуждаться в дальнейших объясне­ниях. Там, где анализ поведения рассматривает влия­ние наказаний на поведение, менталистская психоло­гия, в противоположность ему, прибегает к постулированию тревоги: наказания порождают трево­гу, которая порождает поведение. Но в этом случае сама тревога требует объяснения, а менталистская психоло­гия такого объяснения не дает.

Скиннер (Skinner, 1989) находит, что термин «ра­зум» имеет три значения: место, где происходят со­бытия; орган, решающий проблемы и реализующий внешние формы поведения; и исполнитель деятель­ности. Именно последнюю функцию деятеля, «реа­лизатора когнитивной обработки», подчеркивает когнитивизм. «Разум воспринимает мир, организу­ет данные органов чувств в значимые целостности и обрабатывает информацию. Он является удвоени­ем индивида...» (р. 17), поскольку его разум, а не сам индивид, выполняет все эти действия. И все же, от­мечает Скиннер, мы можем говорить только о том, что индивидуум думает, понимает, принимает на веру и т. д., вместо того чтобы приписывать эти фор­мы поведения самостоятельно существующему ра­зуму, являющемуся удвоением индивидуума. В дей­ствительности, настаивает Скиннер, «когнитивные процессы — это поведенческие процессы; это то, что люди делают» (р. 17). Люди, а не их разум, являют­ся деятелями. Прослеживая эволюцию менталист-ских терминов, он обнаруживает, что они первона­чально относились к поведению или к ситуациям, в которых осуществляется поведение.

Разум часто замещается мозгом или центральной нервной системой (ЦНС) либо рассматривается как их продукт. Скиннер называет это понятие ЦНС (CNS, central nervous system) «концептуальной не­рвной системой» (CNS, «conceptual nervous system»), поскольку она не имеет базиса в наблюдении. То, что мы наблюдаем в нервной системе, это электрохими­ческие импульсы, гормональная и метаболическая активность и другие биологические события. Мы не можем наблюдать обработку информации, мышление, воспоминания, сновидения, цвета или репрезентации

175

мира. Какой бы степени полноты ни достигла наука о мозге, она никогда не сможет объяснить, как возника­ет и изменяется человеческое поведение. Однако толь­ко наука о мозге, считает Скиннер, сможет объяснить, что происходит между стимуляцией и реакцией, а так­же между последствиями поведения и его изменени­ем. Полный отчет об этих событиях могут дать нам «совместные усилия этологии, науки о мозге (brain science) и анализа поведения» (Skinner, 1989, р. 18).

Скиннер называет представление о том, что мир репрезентируется внутренне, «теорией копирова­ния» («copy theory»). Иными словами, согласно этой теории, существует внешний мир, являющийся копи­ей внутреннего мира. И все же, отмечает он, если нам удастся каким-то образом поместить клетки мозга в проявитель и получить образ, подобный фотографии, проблема станет еще более неразрешимой:

«...поскольку нам придется снова вернуться в начальную точку и спросить себя, каким образом организм видит изображение в затылочной коре... Признание наличия следа стимула в теле­сном субстрате нисколько не приблизит нас к объяснению того, каким образом организм реа­гирует на стимул. Наиболее удобным — и для организма, и для психофизиолога — будет вари­ант, при котором внешний мир вообще не копи­руется — если считать, что мир, который мы зна­ем, это просто мир вокруг нас» (1963, р. 954).

И далее:

«В какой-то момент организм должен будет сделать нечто еще, кроме создания копий. Он должен будет видеть, слышать, ощущать запах и т. д.; при этом зрение, слух и обоняние должны быть формами действия, а не репродуцирова­ния» (р. 954).

Скиннер отмечает, что представители менталист-ской психологии обычно предполагают репрезента­цию в концептуальной нервной системе прежде все­го зрительных событий. Они значительно реже вы­сказывают предположение о том, что звуки симфонического оркестра, которые мы слышим, ис­ходят от внутренних репрезентаций оркестра, а не от самого оркестра, и еще реже, что внутренне копиру­ются тактильные ощущения.

Поскольку представители когнитивной психоло­гии полагают, что разум является тем, что мозг дела­ет, они пытаются обнаружить репрезентации, храни­лища памяти, чувства, рассуждения и т. д. в данном органе. До сих пор им не удалось обнаружить эти события «ни интроспективно, ни с помощью инстру­ментов и методов физиологии» (Skinner, 1990, р. 1206), и вряд ли удастся это сделать, поскольку,

как отмечает он, нервная система не может являться причиной самой себя.

Теория копирования распространяется также на память. За этим стоит предположение, что копии со­бытий, с которыми мы сталкиваемся или которые мы заучиваем, записываются в хранилище психической памяти (mental memory store), а затем извлекаются оттуда. Скиннер считает, что эта точка зрения осно­вана на неудачной аналогии с ящиками, библиотека­ми, складами и т. п. Анализ поведения не содержит никаких предположений о том, что нечто хранится в организме или пропадает в нем. Условия подкрепле­ния просто изменяют организм.

«Стимулы, которые встретятся в будущем, про­изведут эффект, если они будут напоминать сти­мулы, являющиеся частью ранее встречавшихся условий: случайный стимул может «напомнить» индивидууму о месте или событии, если для него этот стимул имеет некоторое сходство с данным местом или событием. Получить напоминание оз­начает быть побужденным с большой вероятнос­тью отреагировать, возможно, перцептивно» (Skinner, 1974a).

Вспоминая нечто, мы не извлекаем воспоминания из места хранения, а располагаем некоторой вероят­ностью произвести соответствующую реакцию.

Для когнитивиста, утверждает Скиннер, мышле­ние есть продукт не поддающегося объяснению ра­зума. Но для него самого мышление — это поведение. По словам Рэклина (Rachlin, 1991b), «то, что мы ду­маем и чувствуем, это не причины действий индиви­дуума, но сами по себе паттерны действий» (р. 455). Именно они, с точки зрения специалиста по анализу поведения (например, Homme, 1965), поддаются кон­тролю посредством условий подкрепления, как и любые другие формы поведения.

Теория и метатеория

Непринятие Скиннером теории было направле­но прежде всего против всеобъемлющих теорий на­учения 1940-х и 1950-х годов, особенно когда их сторонники выводили дедуктивные заключения (deductions) из своих теорий и пытались подверг­нуть их проверке. Он считал, что такие теории и их экспериментальная проверка могут только завуали­ровать истинные контролирующие условия, кото­рые могут быть выявлены лишь в результате экспе­риментальных исследований индуктивного типа, подобных тем, что привели его самого к обнаруже­нию принципов оперантного обусловливания. Мы можем сказать, что тем самым Скиннер выдвигает метатеорию, теорию теории, а не теорию актуально­го поведения. Различное поведение лишь описыва­ется и систематизируется в виде обобщений или принципов.

176

Гипотетическая дедукция в противовес эмпирической индукции

Эмпирический и индуктивный подход противопо­ставляется гипотетическим и дедуктивным подхо­дам, характерным для таких систем, как когнитивная психология и методологический бихевиоризм (см. с.171) 1940-х и 1950-х годов. Последние обычно на­чинают с теории, а затем выводят гипотетическое структурное условие, которое объясняет поведение: внутреннее побуждение (drive), компьютерный мозг, инстинкт, разум. Такие структуры представляют со­бой промежуточные переменные, которым отводит­ся положение между окружающей средой и поведе­нием с целью объяснения этого поведения. Однако для специалиста по анализу поведения эти структу­ры или промежуточные переменные, в свою очередь, также нуждаются в объяснении. Вместо того чтобы вводить подобные абстракции, он находит более пос­ледовательным и эффективным обращение непос­редственно к поведению и его функциональным свя­зям с окружающей средой. В анализе поведения ис­пользуются эмпирические (экспериментальные) методы для идентификации и описания таких функ­циональных связей. Процедуры вывода гипотетичес­ких структур он отвергает как ненаучные, как отвер­гает по большей части и формальное теоретизирова­ние — теория и гипотетические структуры, с его точки зрения, часто действуют заодно, препятствуя развитию психологии как науки.

Механицизм в противовес контекстуализму

Специалисты по анализу поведения расходятся между собой по многим вопросам. Один из них — роль условий сеттинга, или контекста (Kantor, 1970). В президентском обращении к Ассоциации анализа поведения Моррис (Morris, 1992) попытался обосно­вать необходимость добавления контекста к трех­членной ассоциации. Контекст обеспечивает специ­фицирующие факторы (specifying factors), которые оказывают влияние на поведение в тех случаях, ко­гда сама по себе трехчленная ассоциация не может оказать такого влияния; тем самым устраняется не­обходимость в привлечении менталистских кон­структов, «как-то репрезентации, хранилища и опос­редование, вводимых с целью объяснения вариабель­ности стимульного контроля» (р. 18). Марр (Магг, 1993) однако, отвечая Моррису, указывает на то, что анализ поведения всегда был контекстуальным (contextualistic), как, впрочем, и механистическим, и ему нет никакой необходимости отказываться от ме­ханицизма. Шалл и Лоуренс (Shull & Lawrence, 1993) соглашаются с Марром и находят, что механи­стический подход, свойственный анализу поведения, как раз и является тем самым средством определения контекстуальных стимулов, ни один из которых не был обнаружен во всех прочих контекстуальных про­граммах.

ИМПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Как и большинство основателей или лидеров дру­гих систем, Скиннер никогда не приводил списка своих исходных предположений, однако Делпрато и Миджлей (Delprato & Midgley, 1992) изучили его работы и составили такой список. Приводимый ниже перечень частично основан на данной работе. Обра­тите внимание, что постулат 7 кажется противореча­щим недуалистической позиции метапостулата 3 (метапостулаты являются допущениями, носящими более общий характер, чем постулаты). Скиннер так­же возражает против различения внутреннего и внешнего, утверждая, что кожа — это не граница, хотя в других местах он специально подчеркивал не­обходимость такого различения. Постулаты 4 и 5 в равной мере противоречивы.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки):

1. Основная цель психологической науки заклю­чается в предсказании и управлении (контроле).

2. Предметом психологической науки является исключительно поведение.

3. Психофизический дуализм не имеет под собой основания, поскольку существует лишь физический мир.

4. Окружающая среда есть единственная причина всякого поведения.

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения):

1. Среда определяет поведение через отбор по по­следствиям.

2. Поведение детерминированно и закономерно.

3. Поведение потенциально сводимо к биологии и, в конечном счете, к химии и физике.

4. Поведение нельзя сводить к биологии.

5. Личные (скрытые) и публичные (открытые) со­бытия обладают однородными физическими измере­ниями.

6. Внешние (публичные) события, в отличие от внутренних (личных) событий, последовательно (не­противоречиво) подкрепляются.

7. Поведенческие изменения, вызываемые услови­ями подкрепления, имеют биологическую природу.

8. Методология функционального анализа соотно­сит средовые независимые переменные с поведенчес­кими зависимыми переменными.

9. Поведение можно разделить на два основных функциональных класса: респондентное и оперантное.

10. Оперантное поведение может контролировать­ся предшествующими стимулами.

11. Оперантное поведение может быть наиболее адекватно описано с помощью следующих трех тер­минов: сигнальный или дифференцировочный сти-

177

мул, оперантная реакция, подкрепляющий стимул; и наиболее адекватно понято как функциональные от­ношения между ними.

Большинство данных положений с очевидностью вытекает из предшествующего изложения, однако нуждается в эксплицитной формулировке. Наличие постулатов, с очевидностью не согласующихся меж­ду собой, делает такую экспликацию особо важной. Эксплицитное изложение постулатов также важно при сравнении фундаментальных проявлений, сход­ства и различий между любыми двумя системами, поскольку разногласия между ними часто касаются вопросов, не затрагивающих фундаментальные пред­посылки, лежащие в основе обеих различающихся позиций.

Метапостулат 1, вероятно, является утверждени­ем, под которым подпишутся лишь немногие пред­ставители других систем. Многих психологов инте­ресуют не предсказание и контроль, а такие разнооб­разные цели, как количественное, словесное или схематическое описание событий; подтверждение или опровержение гипотез; индивидуальные или субъективные смыслы событий и / или статистичес­кие сравнения, подобные проводимым в опросных исследованиях. Тем не менее предсказание и конт­роль остаются полноправными, пусть и не един­ственными, целями психологии.

СФЕРЫ ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ

Принципы. Прикладной анализ поведения сталки­вается с большим количеством проблем, чем экспе­риментальный анализ поведения. Специалист по анализу поведения может выбрать реакцию, которую удобно регистрировать и анализировать, такую как клевание диска или нажатие на рычаг, однако усло­вия, определяющие поведение в прикладных сферах, часто являются социальными по своей природе и с трудом поддаются контролю, а реакции оказывается труднее измерить (Krapfl, 1977).

Несмотря на эти и другие проблемы, прикладной анализ поведения явился наиболее эффективным средством контроля поведения, предложенным пси­хологией; при этом его эффективность также подда­ется надежной количественной оценке, на что могут претендовать лишь немногие другие подходы. Для обеспечения измерения эффективности нужно толь­ко измерить фоновый уровень реагирования до вве­дения оперантных процедур, чтобы его можно было сравнить с уровнем реагировании при подкреплении. Прикладные методы анализа поведения являются одновременно методами исследования, а методы ис­следования (управление условиями или подкрепле­нием) — методами решения прикладных задач

(Willems, 1977). «Тесная координация между моде­лью воздействия (treatment model) и исследователь­ским процессом придает анализу поведения завид­ную долю эксплицитности, строгости и точности» (Willems, p. 9).

Принципиальным достижением оперантного на­учения является возможность разбить деятельность на такие мелкие элементы, которые поддаются на­блюдению, регистрации и контролю. Если мы хотим помочь человеку с тяжелой формой умственной отсталости научиться самостоятельно принимать пищу, мы можем выделить необходимые для этого сигнальные (дифференцировочные) стимулы, серию подлежащих отбору реакций, а также набор подкреп­лений и начать процесс. В результате серии последо­вательных приближений принятие пищи этим чело­веком приблизится к нормальному самостоятельно­му питанию. Прикладному анализу поведения удалось достичь успеха в тех областях, где любые другие подходы оказываются бессильными. Его практическое внедрение требует наличия подготов­ленного наблюдателя, который бы регистрировал адекватные реакции, и опытного помощника, обеспе­чивающего условия подкрепления.

Ракеты, управляемые голубями. Один из наиболее впечатляющих примеров оперантного обусловлива­ния может послужить яркой иллюстрацией к харак­теристике, данной Виллемсом (Willems). Он связан с военным проектом, в рамках которого голубей обу­чали клевать на экране изображение цели, в то вре­мя как ракета, в которой находился голубь, прибли­жалась к данной цели (Skinner, 1960). К клюву пти­цы прикреплялся металлический наконечник, который при клевании замыкал электрические кон­такты, тем самым направляя ракету к цели. Голуби должны были клевать постоянно (consistently) и в достаточно высоком темпе, так чтобы ракета поддер­живала заданный курс, а также должны были отли­чать цель от изображений других объектов. Голубей удавалось обучить делать это с высокой степенью надежности. Однако на практике голубей так нико­гда и не использовали для направления полета ракет; были разработаны электронные системы наведения, так что технология с использованием голубей была списана как устаревшая. Для них это было только к лучшему, поскольку обратного маршрута их путеше­ствие не предполагало.

Психоанализ. Многие люди, представляющие раз­личные профессиональные области, которые никогда не приняли бы точку зрения, что анализ поведения охватывает всю сферу психологии, тем не менее спо­собствовали успешному применению его методов на практике. Можно привести пример, когда автор присутствовал на собрании, на котором члены колле­гии — преимущественно философы — дали резко не­гативную оценку бихевиоризма. Представитель аудитории, назвавший себя психоаналитиком, высту­пил в защиту анализа поведения. На первый взгляд должно казаться весьма маловероятным, что психо-

178

анализ может выступить в качестве союзника бихе­виоризма, однако в действительности современный психоанализ все более активно использует техники модификации поведения в сочетании с собственны­ми психотерапевтическими процедурами. Этот чело­век заявил, что в его практике были случаи, когда он не мог контролировать или изменить определенные формы поведения с помощью традиционных психо­аналитических приемов. Он нашел целесообразным использование оперантного обусловливания в до­полнение к психоанализу с целью обеспечить более эффективную терапию для своих пациентов.

Обучающие машины. Инновации — еще один важ­ный пример использования анализа поведения для решения реальных жизненных задач. В 1920-х годах Сидни Пресси (Sidney Pressey) разработал первую настоящую обучающую машину, которая, однако, не предлагала обучающемуся новой информации. Вме­сто этого ученик должен был выучить материал, прежде чем использовать машину (Ludy, 1988). Это была скорее тестирующая, чем обучающая машина. Скиннер ввел в ее функционирование предъявление новой информации в форме предложений, требую­щих завершения. Информация подавалась такими мелкими порциями, что реакции на нее почти всегда были правильными, а правильные ответы служили подкреплением для обучающегося. Подкрепление следовало немедленно вслед за реакцией. Скиннер предпочел данную систему использованной Пресси схеме множественных выборов (multiple choices), содержащей ряд вводящих в заблуждение неверных вариантов ответов и один правильный ответ. Скин­нер назвал свою систему «программированным обу­чением». При такой системе каждый ученик может работать в собственном темпе и не подвергается рис­ку ошибиться или предстать в неприглядном свете. Педагог обеспечивает ученику регулярную обратную связь и может вносить изменения в процесс. Данный метод оказался наиболее эффективным для простых учебных задач. Другие исследователи разработали программы, включающие разветвления ( branching), когда ученик может выбрать любое направление раз­вития изучаемой темы, какое захочет. В этом случае используется несколько иная форма подкрепления.

Метод программированного обучения встретил значительное сопротивление; при этом его критика была в основном неоправданной или основывалась на непроверенных обвинениях, касающихся его отри­цательных характеристик. Метод начал выходить из употребления после 1962 года (Ludy, 1988). Рэй (Ray, 1995) разработал компьютеризированную програм­му обучения оперантному обусловливанию, в кото­рой темп обучения и уровень развития навыков мо­жет быть адаптирован к каждому конкретному сту­денту. Ему удалось преодолеть некоторые или даже большинство недостатков, служивших объектом кри­тики предыдущих программ.

Обусловливание в сообществах. Одной из наибо­лее известных книг Скиннера является его роман

«Уолден два» (Skinner, 1948), название которого пе­рекликается с «Уолденом» Генри Дэвида Торо и его жизненным экспериментом. В этой книге Скиннер рисует утопическое общество, построенное на прин­ципах положительного подкрепления и полностью отказавшееся от наказаний, в котором для всех чле­нов созданы благоприятные условия жизни. Было предпринято несколько попыток формирования со­обществ, основанных на предписаниях Скиннера, однако наиболее близкой к описанным в его рома­не принципам являлась община, основанная в Лос-Горконес на севере Мексики. Члены этой общины попытались создать общество, построенное на прин­ципах сотрудничества, равенства и обобществления собственности, и сформировать правительство, при­нимающее решения на основе консенсуса, в дости­жении которого участвовало практически все взрос­лое население (Los Horcones, 1989). Они считали себя исследователями в области поведенческих наук, что проявлялось в том, что они регулярно со­бирали и публиковали материалы о собственном поведении и обзоры поведенческих принципов. Со­гласно сообщению в газетной статье (Rother, 1989), Скиннер был весьма доволен результатами, особен­но приятное впечатление произвел на него общи­тельный и доброжелательный характер детей, а так­же научный характер начинания.

Соседские дети. На неформальном уровне непод­готовленные люди, понимающие, что положитель­ное отношение к окружающим лучше отрицатель­ного, успешно используют оперантное обусловлива­ние. В пригороде Лос-Анджелеса, Уоттсе (Watts), многие жители которого живут на пособие, Стэн Майлс (Stan Myles) основал в 1965 году местный клуб хороших парней (Neighborhood Good Guys Club). Вместо того чтобы отчитывать соседских де­тей за то, что они бьют бутылки на заднем дворе его автомобильной мастерской, он начал угощать их кока-колой и обещал, что каждый из них может за­работать десять центов, если уберет битые бутылки. Он начал раздавать мелочь и подарки детям за оп­рятный внешний вид, хорошие отметки, послуша­ние матерям, отказ от участия в драках и другие формы социально желательного поведения. Поми­мо того, что его новации способствовали улучше­нию поведения детей, его мастерская перестала под­вергаться актам вандализма, а также резко сократи­лось число краж из его склада.

Время, проводимое у телевизора, и снижение веса. Рэклин (Rachlin, 1980) приводит пошаговые реко­мендации, благодаря которым ему удалось помочь одному человеку как сократить время, проводимое у телевизора, так и снизить свой вес. В обоих слу­чаях использовались следующие одиннадцать ша­гов:

(1) определить исходный уровень и обратную связь;

(2) разорвать порочный круг (изменить ряд дей­ствий, обеспечивающих подкрепление нежелатель-

179

ных тенденций, в данном случае — сидения у теле­визора и переедания);

(3) обеспечить контроль стимулов;

(4) увеличить альтернативные вознаграждения;

(5) поставить цели;

(6) отобрать сигналы (ввести сигналы, обознача­ющие подкрепление, получение которого в против­ном случае не было бы очевидным; например, фик­сировать снижение потребляемых калорий, даже если снижение веса не последует немедленно);

(7) снизить уровень обратной связи (начать опи­раться на вновь сформированные привычки, а не на искусственную ситуацию);

(8) встретить рецидив (подготовить к практичес­ки неминуемому регрессу);

(9) возобновить обратную связь (помочь в пре­одолении рецидива);

(10) разработать окончательный вариант режима;

(11) заручиться согласием (часто в неявной фор­ме) индивида придерживаться взятых на себя обяза­тельств.

Применение этой процедуры привело к снижению времени просмотра телевизора до приемлемого и значительному прогрессу в контроле веса.

Обучение чтению, письму и счету. При Академии Монингсайд (Morningside Academy) в Сиэтле, штат Вашингтон, действует программа анализа поведения по обучению детей и взрослых навыкам чтения, пись­ма и счета. Темпы развития детей таковы, что они проходят двухгодичную программу обучения за год, а взрослые — за месяц. Программа предусматривает дополнительную форму подкрепления, позволяю­щую участникам фиксировать в графической форме характер своих реакций и отслеживать свой про­гресс. На основе данной программы разрабатывают­ся методы обучения таким важным навыкам, как ре­шение задач, аналитическое и креативное мышление Oohnson & Layng, 1992).

Заключение поведенческих контрактов. Анализ поведения позволяет клиентам самим выбирать сред­ства для изменения своего окружения и контролиро­вать свою жизнь, освобождая их от аверсивного кон­троля, путем установления «поведенческих кон­трактных отношений» (Homme & Csany, 1967; Kirschenbaum & Flanery, 1983). При этом вместо на­вязывания терапевтом клиенту условий подкрепле­ния, часто даже не ставя в известность об этом само­го клиента, практикующий данную систему терапевт и клиент в процессе обсуждения достигают согласия в отношении того, к каким последствиям будут при­водить те или иные формы поведения. Например, родитель и ребенок могут заключить соглашение (контракт), что если каждый день ребенок будет уби­рать постель и содержать в порядке свою одежду, ему будет разрешено делать нечто из того, что он хочет. Поскольку контракт — это вербальное соглашение,

включающее правила, определяющие, к каким по­следствиям ведут определенные формы поведения, он является «определяющим правила» («rule-governing»). Такой открытый и договорной подход к определению условий подкрепления является более этичным, чем негласное их изменение; он может по­ложить начало направлению, ориентированному в большей степени на определяемые правилами и в меньшей степени на формируемые условиями под­крепления (contingency-shaped) формы поведения в терапии (Blackman, 1985).

Оценка профессиональной деятельности. В сфере бизнеса использование анализа поведения при оцен­ке профессиональной деятельности позволило пре­вратить эту процедуру из вызывающего страх собы­тия в конструктивное и психологически комфортное (Leduc, 1981). Благодаря обучению супервизоров быть конкретными с сотрудниками в отношении того, какие формы поведения от них ожидаются (из­бегая таких изысков, как «серьезное отношение» и «положительный настрой»), проведению оценки на непрерывной основе (а не раз в месяц или в квартал) и применению разнообразных форм поощрения со­ответствующего требованиям поведения, и сотрудни­ки и супервизоры приходят к взаимному пониманию и поддержке, стремясь достичь и превзойти те цели, которые они совместно поставили. Заочные курсы для надзирателей исправительных учреждений (correctional supervisors) также используют эти прин­ципы (Leduc, 1991).

Дрессировка животных. В рамках анализа поведе­ния были разработаны эффективные методики дрес­сировки животных. С помощью приемов, получивших названия «формирование» («shaping») и «по­следовательное приближение» («successive approximation»), животных удается в короткие сроки обучить выполнению сложных действий. Формирова­ние состоит в обеспечении подкреплений в тех случа­ях, когда поведение животного хотя бы отчасти лежит в направлении или совпадает по своей природе с же­лательными (целевыми) формами поведения. Выда­ча следующего подкрепления требует уже большего приближения к цели, и т. д. Например, если мы хотим, чтобы голубь летал по кругу, подкрепление дается в тех случаях, когда он делает плавные повороты. Сле­дующее подкрепление дается, если угол поворота не­сколько увеличивается, а затем — еще более увеличи­вается. Опытный дрессировщик может добиться того, чтобы голубь сделал полный круг, лишь с помощью нескольких подкреплений. Одним из наиболее впечат­ляющих достижений Скиннера было обучение голу­бей играть в пинг-понг на специально спроектирован­ном столе. Оперантная дрессировка животных ис­пользовалась в цирковом искусстве, в рекламе, при обучении обезьян помогать паралитикам, обучении голубей управлять ракетами (см. с. 178), обучении со-« бак обнаруживать взрывчатые вещества и обучении морских животных спасать тонущих купальщиков и участвовать в представлениях.

180

Работа с животными также позволила обнару­жить, что подкрепляемые реакции могут препятство­вать оперантному обучению в тех случаях, когда они не совпадают с естественными способами, с помощью которых соответствующие виды животных добыва­ют пищу. Например, при обучении поросят выпол­нять сложные задания, если оказывать на них слиш­ком большое давление, они снова начинают пытать­ся получить пищу путем выкапывания, а еноты в аналогичной ситуации пытаются тереть или «мыть» жетоны, вместо того чтобы класть их в контейнер, что приводит к получению ими пищи (Breland & Breland, 1961).

Другие области применения. Другие области приме­нения включают психотерапию (см. далее), обучение лиц с задержками психического развития, программы армейской подготовки, в которых положительное под­крепление заместило общераспространенное жесто­кое обращение в военных лагерях, разработку про­грамм для трудных подростков, применение управле­ния поведением в школе или на рабочих местах, изучение поведенческих последствий приема лекарств (психофармакология), лечение от заикания и тика, повышение посещаемости в школе, обучение страда­ющих шизофренией навыкам самообслуживания, вве­дения «жетонной экономики» в тюрьмах и приютах для несовершеннолетних (систем, предполагающих зарабатывание жетонов или очков за желательные формы поведения), обучение страдающих от наркоти­ческой зависимости контролю за употреблением ал­коголя и наркотиков и бесчисленное множество дру­гих. Публикацию прикладных методик осуществлял «Журнал анализа поведения» (Journal of Behavior Analysis) до 1968 года, когда специально для этих це­лей был основан «Журнал прикладного анализа пове­дения» (Journal of Applied Behavior Analysis). С тех пор появились и другие, еще более специализирован­ные журналы, посвященные прикладным вопросам (такие, как «Журнал управления организационным поведением», Journal of Organizational Behavior Management, рассматривающий применение анализа поведения в коммерческих, промышленных и других организациях). Тридцатый выпуск издания, озаглав­ленный «Достижения модификации поведения», вы­шел в 1996 году (Progress in Behavior Modification) (Hersen, Eisler, & Miller, 1996).

ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ТЕРАПИЯ

«Оставьте розги, используйте модификацию пове­дения» («Spare the rod, use behavior mod») — гласит лозунг, вынесенный в заглавие одного из выпусков журнала «Психология сегодня» (Psychology today). Этот лозунг точно отражает особенности, изначально заложенные в методе модификации поведения, — из-

бежание наказаний и использование положительных подкреплений. К сожалению, впоследствии этот тер­мин начал использоваться другими авторами по отно­шению к таким методам воздействия, как электрошок, психохирургия, одиночное заключение, применение медицинских препаратов для аверсивного обусловли­вания и прочие, основанные на принуждении и нака­зании методы контроля, против которых активно вы­ступал Скиннер (Skinner, 1974b). Тем не менее Скин-нер предпочел не отказываться от этого термина, используя его по-своему, хотя другие представители анализа поведения перестали употреблять его. Следу­ет отметить, что Скиннер не был однозначно против аверсивной стимуляции. Он признает, что она может быть необходимой, например, в форме лекарств или ограничений для детей, страдающих аутизмом, кото­рые в противном случае могли бы нанести себе уве­чья, а также в медицине и стоматологии, где улучше­ние здоровья достигается с помощью болезненных методов лечения (Griffin et al. / Skinner, 1988).

Подобно тому как многие специалисты по анали­зу поведения отвергают термин «модификация пове­дения», близкие последователи Скиннера обычно отвергают термины «психотерапия» и «поведенчес­кая терапия». «Психотерапия» означает с их точки зрения терапию психе, что делает данный метод для них неприемлемым. Термин «поведенческая тера­пия» впервые был использован теми психологами, которые выводили свои бихевиористские концепции из методологического бихевиоризма, со свойствен­ным ему теоретико-дедуктивным подходом, предпо­лагающим промежуточные («когнитивные») пере­менные для объяснения поведения (см. с. 177); более того, специалисты по поведенческой терапии пере­несли основной акцент своих теорий на промежуточ­ные переменные. Это привело к тому, что многие представители анализа поведения стали отказывать­ся и от данного термина, несмотря на то, что Скин­нер продолжал использовать его. По-видимому, не существует общепринятого термина для обозначения типа терапии, предлагаемой прикладным анализом поведения. Поскольку термин «поведенческая тера­пия» широко употребляется и достаточно точно ха­рактеризует процедуры анализа поведения, он ис­пользуется и в данной книге.

На ранних этапах развития поведенческой тера­пии критики этого метода, в особенности представи­тели психоанализа, упрекали его в том, что он борет­ся лишь с симптомами, а не с глубинными причи­нами. Далее, они утверждали, что в этом случае симптомы будут вновь проявляться в других формах. Впоследствии удалось показать, что оба этих крити­ческих замечания не имеют под собой реальных ос­нований, и сегодня процедуры подкрепления часто направлены непосредственно на устранение симпто­мов, иногда — в сочетании с другими процедурами, а иногда полностью самостоятельно. «Огромный вклад поведенческой терапии был изначально связан не только с совершенствованием клинической прак-

181

тики... но, в еще большей степени, с подчеркиванием роли строгой теории, экспериментального доказа­тельства и клинической проверки» (Eysenck, 1970, р. 14). В ряде случаев «методы лечения были на­столько детально разработанными, строго описанны­ми и стандартизированными и были настолько при­способлены к использованию наиболее легкодоступ­ных индивидуальных и средовых переменных, что даже неподготовленные люди могли легко использо­вать их без необходимости в профессиональной по­мощи» (Arzin, 1979, р. 7). Данное утверждение, од­нако, нуждается в оговорках. Использование мето­дик поведенческой терапии неподготовленным персоналом в действительности может нанести вред. Например, при внезапном прекращении подкрепле­ния с целью угашения самотравмирующих форм по­ведения пациентов может иметь место «прорыв уга­шения» («extintion burst»). Неосведомленный о та­кой возможности сотрудник увидев, что произошла внезапная активизация самотравмирующего поведе­ния, иногда — в измененной форме, откажется от прекращения подкреплений, тем самым способствуя подкреплению самотравмирующего поведения в еще более тяжелой форме.

В Международном Руководстве по модификации поведения и поведенческой терапии (International Handbook of Behavior Modification and Therapy, Bellack, Hersen & Kazdin, 1992) содержатся главы, посвященные лечению тревоги, страхов, депрессии, шизофрении, нарушений здоровья у взрослых, зло­употребления алкоголем и наркотиками, тучности, курения, преступности и отклоняющегося поведе­ния, сексуальных отклонений, межличностных дис­функций, обсессивно-компульсивных расстройств, семейных проблем, вредных привычек, задержек, аутизма, проблем поведения детей в семье, анализу поведения в школьном преподавании, лечению аст­матических проявлений, конвульсивных расстройств и ожирения у детей. В других книгах и специализи­рованных журналах можно найти процедуры, на­правленные на лечение практически любых поведен­ческих проблем. Большинство из них требуют тща­тельной адаптации к конкретным лицам и ситуациям и строгого мониторинга. В ряду многих поведенчес­ких проблем, высокая эффективность лечения кото­рых методами поведенческой терапии подтверждает­ся объективными данными, можно назвать депрес­сию (McLean & Hakstian, 1979), обсессивное и компульсивное поведение (Rachman & Hodgson, 1980).

Прикладные поведенческие методики включают такие различные процедуры, как фладинг, контр­обусловливание, формирование поведения (shaping) систематическая десенсибилизация, моделирование, и другие. (Далеко не все специалисты по анализу поведения используют полный набор перечисленных здесь методик и даже могут быть не согласны с тем, что они имеют отношение к анализу поведения.) Фладинг (методика наводнения) буквально затопля-

ет (floods) клиента его тревогами до тех пор, пока через несколько сеансов они не угаснут. Контробу­словливание предполагает подкрепление поведения, несовместимого с нежелательным поведением. Де­сенсибилизация часто сочетается с глубокой релакса­цией. В случае фобии клиент и терапевт конструи­руют иерархию: от того, что вызывает наибольший страх, до того, что вызывает наименьший. Во время релаксации клиент представляет себе то, что вызы­вает наименьший страх, и если он ощущает тревогу, снова расслабляется. Постепенно двигаясь в своем воображении вверх по иерархии, используя процеду­ру релаксации, клиент в конце концов может без ощущения страха представить себе то, что вызывало наибольший страх в прошлом. Эта новая реакция легко распространяется на реальный вызывающий страх объект или ситуацию и используется также в реальной обстановке, а не только в воображении кли­ента. Моделирование часто используется при работе с детьми. Терапевт выступает в качестве ролевой мо­дели, своего рода сигнального (дифференцировочно-го) стимула. Действия или слова терапевта служат для демонстрации ребенку того, что его собственное поведение, аналогичное поведению терапевта, будет иметь специфические последствия, а поведение, от­личающееся от поведения терапевта, приведет к иным последствиям. Когда ребенок перенимает по­ведение терапевта, он получает подкрепление, при­ближаясь к цели терапии.

Несмотря на сопротивление использованию тер­мина «модификация поведения» в отрицательном смысле, был разработан ряд методов терапии отвра­щением (не все специалисты по поведенческой тера­пии находят их приемлемыми), имевших значитель­ный успех, иногда используемых в сочетании с дру­гими процедурами. Проблемы, для работы с которыми применяются эти методы, включают само­стоятельно вызываемую рвоту (self-induced vomiting), припадки (seizures), энурез, приступы чи­хания, функциональный или «истерический» пара­лич, писчий спазм, заикание и самотравмирующее поведение, при котором пациент может биться голо­вой о различные предметы или кусать себя (Sandier & Steele, 1991). Удары электрического тока являют­ся наиболее распространенным аверсивным стиму­лом; другие включают лимонный сок, аммиак, холод­ную воду, а в случае энуреза применяется формиро­вание условного рефлекса на звук колокольчика по Павлову.

Оперантные процедуры, ранее использовавшиеся по отношению к отдельным людям, были распростра­нены на сообщества людей и ситуации, включающие естественное окружение. Интерес к поведенческой терапии и прикладному анализу поведения растет во всем мире. На международных конференциях, прово­дящихся в различных странах, обсуждаются методи­ки работы с разнообразными поведенческими пробле­мами, а также трудности, связанные с практическим применением и оценкой этих методик. Хотя по объе-

182

му публикаций среди всех форм психотерапии на пер­вом месте долгое время находился психоанализ, в по­следние годы прикладной анализ поведения догоняет или даже превосходит психоанализ по количеству пе­чатных материалов. Все прочие формы психотерапии имеют приблизительно равный уровень эффективно­сти, за исключением поведенческой терапии, которая превосходит их по проценту успешных случаев лече­ния и предлагает более строгую и объективную оцен­ку успешности своей работы.

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Когнитивная психология

Этой системе Скиннер (Skinner, 1990) посвятил наиболее острую критику. В своем последнем обра­щении, сделанном за несколько дней до смерти, он сравнил когнитивизм с теорией творения (creation science), религиозным верованием и активным обще­ственным движением, стремящимся заместить эво­люционное учение библейской версией божественно­го творения. Сравнение заключалось в том, что ког-нитивисты обращаются к «Я» (Self) в попытках объяснить поведение, так же как креационисты об­ращаются к Богу, пытаясь объяснить существование жизни и живых организмов. В одной из более ран­них работ он утверждал, что «независимо от того, насколько ущербными являются бихевиористские объяснения, мы должны помнить, что менталистс-кие объяснения не объясняют вообще ничего» (1974, р. 224).

Когнитивисты утверждают, что представители анализа поведения занимают излишне механисти­ческую позицию, ограничивая область своих иссле­дований поиском средовых контролирующих факто­ров, однако специалисты по анализу поведения воз­ражают на это, что как раз не анализ поведения, а когнитивизм механистичен, поскольку первый рас­сматривает сферу взаимодействий, тогда как послед­ний превращает организм в гипотетическую вычис­лительную машину. Моррис (Morris, 1992, 1993) предъявляет аргументы, свидетельствующие о не­правомерности обвинения анализа поведения в ме­ханицизме, однако Делпрато (Delprato, 1993) утверждает, что эта система все же остается механи­стичной, а Марр (Магг, 1993) считает, что анализ по­ведения является механистичным и должен оставать­ся таковым.

Анализ поведения стремится идентифицировать средовые условия, и прежде всего подкрепители, кон­тролирующие такое поведение, как мышление, вооб­ражение, верование (believing) и другие «личные»

(«private») формы поведения. Когнитивизм полага­ет, что «ментальные (психические) процессы» не яв­ляются формами поведения, но что они часто конт­ролируют поведение; когнитивисты пытаются обна­ружить такие «ментальные процессы» с помощью косвенных методов, таких как эксперименты, и вы­вести их логически, опираясь на аналогии с компью­терами, голограммами и другими техническими устройствами. Анализ поведения полагает, что «лич­ные» формы поведения основаны на подкреплении, как и любые другие. Хотя мышление, которое само является одной из таких форм поведения, может ока­зывать влияние на другие формы поведения и яв­ляться частью причинно-следственных отношений, оно не инициирует поведения (Zettle, 1990). Если бы оно инициировало поведение, оно должно было бы инициировать и собственное функционирование, не испытывая влияний средовых факторов, утверждает специалист по анализу поведения; строго научный анализ должен быть направлен на выявление конт­ролирующих стимулов, ответом на которые стано­вится мышление, в свою очередь оказывающее вли­яние на другие формы поведения. Когнитивизм же, напротив, объясняет мышление, приписывая воздей­ствующую силу гипотетическим структурам, имею­щим либо биологическую, либо нефизическую, пси­хическую природу.

Когнитивизм полагает, что окружающая среда со­стоит из информации, которую организм преобразу­ет, интерпретирует, очищает, фильтрует, сжимает, хранит, извлекает и обрабатывает. Эти гипотетичес­кие события не являются формами поведения; пред­полагается, что они существуют на каком-то другом уровне и с их помощью можно объяснить наблюдае­мое поведение. Когнитивисты обращаются к нервной системе, однако они не выводят свои конструкты из особенностей нервной системы или данных нейрофи­зиологии. Эти конструкты были сформулированы не физиологами, а психологами, и они основаны не на физиологии, а на поведении (Магг, 1984а). Другими словами, с точки зрения специалиста по анализу по­ведения, когнитивисты изобретают фиктивные кон­структы на основе событий, относящихся к поведе­нию, и полагают, что эти конструкты обладают свое­го рода реальностью, объясняющей поведение, из которого они выведены. Представитель анализа по­ведения, как и когнитивизма, признает такие собы­тия, как мышление, чувствование и воображение, однако рассматривает эти события как формы пове­дения, и утверждает, что они имеют место в сцепле­нии с окружающей средой. При этом отпадает необ­ходимость в компьютероподобной нервной системе.

Когнитивизм использует методологию, заимство­ванную у методологического бихевиоризма: (а) меж­групповой (between-group) экспериментальный план с контрольными группами и (б) статистический кон­троль вариативности в отношении большого числа испытуемых. Анализ поведения, напротив, использу­ет единичные организмы и не использует конт-

183

рольных групп. Контроль осуществляется исключи­тельно посредством экспериментального метода. Первоначально единственной используемой в анали­зе поведения формой статистики был простой под­счет количества реакций и сравнение его с исходным (фоновым) уровнем, однако в настоящее время кван-тификация стала более сложной. Характер обраще­ния с исследуемым организмом или испытуемым та­ков, что оставляет за ним свободу реагировать в лю­бое время, тогда как в когнитивных исследованиях свобода испытуемых ограничена возможностью реа­гирования в определенные периоды времени и при определенных условиях. Когнитивизм развился на базе методологического бихевиоризма, предполагаю­щего наличие посредника (мозга, инстинктов, компьютера, интерпретатора, разума) между S и R. Анализ поведения отвергает как методологический бихевиоризм, так и когнитивизм.

Когнитивная психология обращается к некоторым областям, которые не получили достаточного объяс­нения с помощью принципа подкрепления. Предста­вители анализа поведения также отдают себе отчет в существовании таких пробелов и пытаются их запол­нить. Некоторые психологи предприняли попытки соединить анализ поведения или его практические приложения с когнитивизмом. Когнитивно-поведен­ческая терапия является одним из примеров таких гибридных форм. Большинство представителей ана­лиза поведения, однако, находят менталистские кон­цепции когнитивизма ненаучными (в частности, Morris, Higgins & Bickel, 1982), тогда как другие по­лагают, что некоторые работы когнитивистов могли бы быть переосмыслены как поведенческие и найти практическое применение. Некоторые другие психо­логи пытаются создать гибридные формы (в частно­сти, Bandura, 1989). Те психологи, которые пытают­ся сочетать когнитивизм — органоцентрическую сис­тему — с анализом поведения — энвайроцентрической системой, — должны будут признать фундаменталь­ные расхождения между этими подходами, касающи­еся допущений о причинности, а также изучить по­стулаты обеих систем с целью определения тех из них, которые нуждаются в изменении.

Эко - бихевиоральная психология

Перспектива включения элементов эко-бихевио-ральной психологии (или экологической психоло­гии) в анализ поведения, в особенности — в при­кладной анализ поведения, привлекла значительное внимание психологов (Rogers-Warren & Warren, 1977; Schroeder, 1990) и получила название «эко-би-хевиорального анализа» («ecobehavior analysis»). Три важные проблемы способствовали возникнове­нию этого интереса. Одна из них состоит в том, что использование модификации поведения часто вы­зывает неожиданные побочные эффекты, иногда приводящие не к улучшению, а к ухудшению ситу­ации.

Приведем несколько примеров (Balsam & Bondy, 1983): использование модификации поведения может привести к появлению реакций, несовместимых с це­левым поведением. Ребенок, которому дается возна­граждение за то, что ему удалось вздремнуть, может оказаться слишком возбужденным ожиданием возна­граждения, чтобы заснуть. Подкрепление может по­буждать пациента цепляться, заключать в свои объя­тия или держаться (в прямом и переносном смысле) за терапевта, учителя или родителя, обеспечивающе­го ему подкрепление, что препятствует реализации целевого поведения. Подкрепляющий характер тера­пии может быть настолько сильным, что клиент впа­дает в зависимость от него, тогда как отсутствие под­крепления в других ситуациях может привести к от­казу от желательного поведения. В ситуации, когда индивидуум, находящийся на стадии выздоровления, покидает условия, в которых происходило лечение, и лишается подкрепления в виде специального рекреа­ционного оборудования или вербальной поддержки, может легко наступить рецидив. Лица, содержащие­ся в условиях, в которых практикуется «жетонная эко­номика», также часто возвращаются к прежним фор­мам поведения после окончания программы. Вероят­но, наиболее неожиданным побочным эффектом является поведение ребенка, в отношении которого условное подкрепление было направлено на то, что­бы он уделял больше внимания желательным вещам и меньше — нежелательным, и который начинает про­являть агрессивные и самотравмирующие формы по­ведения (Herbert et al., 1973).

Вторая проблема заключается в том, что игнори­рование необъяснимых сопутствующих эффектов вызывает желание предложить для них менталист-ское объяснение. Обращаясь к формам анализа по­ведения, которые рассматривают сеттинговые собы­тия и делают это на научной основе, анализ поведе­ния смог бы более эффективно объяснить эти сопутствующие эффекты, тем самым предотвращая менталистские попытки заполнить образовавшиеся лакуны (Morris and Midgley, 1990).

Третьей проблемой является генерализация. Успе­хи, достигнутые с помощью подкрепления в тренин-говой ситуации, часто не удается сохранить в обыч­ной ситуации или поддерживать в течение длитель­ного периода времени (хотя был выявлен ряд приемов, способствующих генерализации) [Stokes & Baer, 1977]. Эко-бихевиоральная психология, изуча­ющая механизмы влияния окружающей среды и по­веденческого сеттинга на поведение, может помочь в разрешении данной проблемы. Один из способов изучения влияния средовых переменных предлагает Группа жилой среды (Living Environment Group), исследовательская команда из Канзасского универ­ситета (Risley, 1977), реализующая программы помо­щи по уходу за младенцами и маленькими детьми в течение рабочего дня, а также занимающаяся поис­ками благоприятных условий проживания для детей с задержкой развития и детей, живущих в детских интернатах (nursing home).

184

«Каждый из этих проектов включает проекти­рование условий проживания, отбор оборудова­ния и материалов, составление должностных ин­струкций, подготовку и супервизирование при­влекаемых к работе парапрофессионалов, проведение общей оценки участия местного на­селения и эффективности работы персонала, эк­спериментальные демонстрации, а также мето­дическое обеспечение и деятельность по даль­нейшему распространению программ. Мы обнаружили, что использование технических раз­работок, реализованных в одном сеттинге, как правило, может быть непосредственно перене­сено и на другие» (Risley, 1977, р. 151).

В Канзас-Сити (штат Канзас) уже в течение почти тридцати лет функционирует Детский проект «Мож­жевеловый парк» (Juniper Gardens Children Project) по помощи детям, живущим в бедности (Greenwood et al., 1992). Первоначальная стратегия состояла в направлении основных усилий на развитие речевых, социальных и учебных навыков. Например, для вто­роклассников была введена система, при которой за желательное поведение они набирали очки, на кото­рые могли получить вознаграждение в виде конфет или различных безделушек. «Это привело к резкому снижению уровня поведения, мешающего проведе­нию занятий, по сравнению с результатами традици­онных мер, используемых учителями с целью под­держания дисциплины» (р. 1466). Другие методы работы включают внимание к детям и похвалу как формы подкрепления, а также поощрение индивиду­альных и групповых достижений. Уровень внимания, направленного на выполнение и завершение заданий, дисциплины, навыков чтения, счета и владения ре­чью, значительно повысился по сравнению с началь­ным уровнем, в то время как уровень мешающего проведению занятий и агрессивного поведения, по­сторонних разговоров, а также вставания со своего места во время занятий значительно снизился. Роди­тели также были привлечены к участию в програм­ме и обучены использовать вознаграждения за жела­тельное поведение вместо наказаний за нежелатель­ное. В результате повысился уровень завершения и аккуратности выполнения домашних заданий, при этом дети стали меньше жаловаться, ныть, плакать и бездельничать. В дальнейшем программа была рас­пространена и на более широкий спектр средовых условий, в результате чего было обнаружено, что улучшение условий жизни приводит к улучшению поведения и за пределами непосредственной ситуа­ции (в которой дается подкрепление). На ранних ста­диях работа была направлена на изменение условий среды, вызывающих поведенческие изменения в те­чение года или менее. На более поздних стадиях изу­чался также кумулятивный эффект участия в про­грамме в течение нескольких лет и ее влияние на пос­ледующую жизнь детей. В ходе реализации проекта

была продемонстрирована важность раннего вмеша­тельства, необходимость в систематическом улучше­нии условий жизни в течение длительного времени, а также других факторов.

«Работа, ведущаяся в настоящее время по та­ким направлениям, как оценка последствий и ис­ходных условий, изучение функциональных ситу­ационных факторов и развития поведения, яв­ляется иллюстрацией тенденции анализа поведения к большей усложненности, проявляю­щейся как в использовании более сложных мето­дов изучения интерактивных и развивающихся систем, так и в переносе внимания на вопросы, имеющие более широкий интерес для психоло­гии...» (Grinwoodetal., 1992, р. 1472).

Среди других многочисленных областей примене­ния эко-бихевиорального анализа можно назвать языковой тренинг для детей, находящихся на доре-чевой стадии, изучение сеттингов жилищных усло­вий детей с задержкой развития, дневные програм­мы помощи детям, страдающим нарушениями раз­вития, методику классного преподавания, а также улучшение социальных и коммуникативных отноше­ний между взрослыми и детьми (Schroeder, 1990).

Значительный прогресс эко-бихевиорального ана­лиза был достигнут после 1974 года, когда один из представителей эко-бихевиоральной психологии указал на необходимость для анализа поведения включить в число изучаемых им областей экологию (Williams, 1974). Реакцией специалистов по анализу поведения явилось проявление серьезного внимания к вопросам экологии. Тот факт, что обе системы яв­ляются энвайроцентрическими, облегчает их взаимо­действие.

Интербихевиоральная психология

Обе системы в значительной степени разделяют одни и те же положения философии науки. Наибо­лее фундаментальной общей чертой у них является то, что обе они отвергают дуализм «душа — тело» во всех своих многообразных формах и настаивают на том, что психология должна уделять основное вни­мание конкретным событиям, а не гипотетическим причинным силам. Скиннер (Skinner, 1987) утверж­дал, что если термин «разум» и соотносится с чем-либо реальным, так это то, «что индивидуум делает» (р. 784). Кантор (Kantor, 1984) — основатель интер-бихевиоральной психологии, высказывает точку зре­ния, что «научная психология охватывает все формы деятельности и качества по традиции ошибочно на­зываемые менталистскими» (р. 168), но в действи­тельности представляющие собой конкретные собы­тия. Отчасти вследствие непринятия ими дуализма обе системы также отвергают промежуточные пере­менные, помещаемые между стимулом и реакцией,

185

физиологический редукционизм, включая объясне­ния поведения как функции мозга (хотя Скиннер не до конца последователен в данном вопросе), а также любые формы отхода от рассмотрения конкретных событий. Представители анализа поведения, вероят­но, возражали бы против ряда формальных постула­тов интербихевиоральной психологии (см. главу 10) и пожелали бы добавить собственные; в свою очередь интербихевиористы, вероятно, нашли бы ряд импли­цитных постулатов анализа поведения слишком ограничивающими, а постулаты 1 и 6 — лишенными смысла или вводящими в заблуждение.

Интербихевиоризм более последователен в своих взглядах на роль взаимодействий организм—среда, а также на комплексный полевой характер психологи­ческих событий, тогда как анализ поведения продол­жает подчеркивать причинную роль среды. В прош­лом анализ поведения почти не уделял внимания сет-тинговым факторам как части интербихевиорального поля, однако в настоящее время он все в большей степени сосредоточивает на них свое внимание, на­зывая их «сеттинговыми событиями». Анализ пове­дения имеет глубокие методологические корни и де­тально разработанную базу эмпирических исследова­ний, тогда как интербихевиоризм лишь недавно приступил к разработке собственных методологий и расширению сферы эмпирических исследований. По сравнению с начальным этапом своего развития, от­носящимся к 1920-м годам, он уделяет значительное внимание логическим и концептуальным вопросам, обеспечивающим базу для взаимодействия с анали­зом поведения.

Моррис (Morris, 1982) попытался более конкрет­но показать, как могут сочетаться друг с другом оба подхода, однако никакого соглашения о таком со­трудничестве между двумя системами не существу­ет. Поскольку одна из них является энвайроцентри-ческой, а другая — нецентрической, сколько-нибудь значительное сближение является маловероятным. Скиннер и Кантор являлись коллегами в Универси­тете Индианы, и многие студенты, обучавшиеся у них обоих, используют в своей работе концепции обеих систем (см.: Fuller, 1973; Lichtenstein, 1973; Morris, 1982). Некоторые интербихевиористы явля­ются членами организаций, созданных представите­лями анализа поведения, а специалисты по анализу поведения проявляют интерес к общей философии науки, развиваемой интербихевиоризмом и способ­ной обеспечить анализу поведения более широкую научную базу. Некоторые исследователи сочетают также концепцию сеттинговых событий с методоло­гией анализа поведения (см. главу 10).

Вместе с тем такое взаимодействие порождает и трения. Поскольку Скиннеру казалось, что интерби­хевиористы слишком критичны, он возражал против проникновения интербихевиористов в ряды предста­вителей анализа поведения. Делпрато (Delprato, 1990) в ответ на эти возражения указывал, что критика со стороны интербихевиоризма способствовала движе-

нию анализа поведения в направлении натурализма, тогда как критика, исходящая от других систем, «ос­новывалась на предпосылках, подобных дуализму, ко­торые связаны с трансцендентальной культурной тра­дицией» (р. 13). В частности, представления Скиннера о личной сфере не являются в полной мере натурали­стическими, утверждают интербихевиористы, и мог­ли бы стать более натуралистическими, если бы он принял позицию, не предполагающую различий меж­ду публичными и личными событиями: и те и другие представляют собой формы человеческой деятельно­сти, между которыми невозможно провести осмыс­ленной четкой грани. Аналогично, Скиннер мог бы признать, как это делают интербихевиористы, роль биологии в психологических событиях как необходи­мого, но не достаточного условия, и тем самым избе­жать непоследовательности, проявляющейся в том, что он одновременно придерживается и редукциони­стской и нередукционистской точки зрения. Моррис (Morris, 1993-94) отвечает на возражения Скиннера, указывая на то, что обе группы «выступают за есте­ственную науку о поведении» и что участие интерби­хевиористов в деятельности организаций, представ­ляющих анализ поведения, должно рассматриваться «как комплимент, а не как повод для недовольства» (р. 5).

Феноменологическая психология

На первый взгляд феноменология с ее акцентом на смыслах или на жизни как она проживается («бытие в мире») может показаться ориентацией, наиболее далекой от анализа поведения с его измерениями ча­стоты реакций. Подтверждая факт различия между этими системами, Джорджи (Giorgi, 1975) указыва­ет на то, что анализ поведения придерживается фи-зикалистской ориентации: он заимствует у физичес­ких наук стремление к полному устранению контек­ста и смыслов при рассмотрении поведения, пытаясь выделить его безличную, поддающуюся количествен­ному представлению сущность. Далее Джорджи пи­шет: «Насколько мне удалось понять, для радикаль­ного бихевиоризма поведение — это любое поддаю­щееся измерению движение тела. Для феноменолога, однако, вследствие интенциональности [индивиду­ально-объектных отношений], поведение просто не может быть адекватно описано без указания на то, как ситуация воспринимается с точки зрения субъек­та поведения» (р. 209). Квэйл и Гриннесс (Kvale & Grenness, 1967) указывают на то, что физикализм Скиннера не вполне последователен: он ссылается на различные возможные способы восприятия одного и того же объекта, но затем настаивает на том, что мы функционируем в физическом мире; аналогичным образом он описывает осмысленное поведение, но затем снова возвращается к рассмотрению поведения как бессмысленного, когда он отделяет субъекта от объекта, утверждая, что видение — это просто по­веденческий акт видения, поскольку «видение не требует присутствия видимой вещи» (Skinner,

186

1963, р. 954). В противовес такой точке зрения, фе­номенология утверждает, что видение — это видение чего-то, мышление — это мышление о чем-то, и т. д.

Кроме указания на это принципиальное различие, Джорджи находит ряд важных проявлений сходства: обе системы выступаю! против (а) дуализма, (б) ги-потетико-дедуктивного метода, (в) редукции психо­логии к биологии и (г) интроспекции разума. Обе признают правомерность исследования единичных объектов, использования описаний поведения и све­дения к минимуму роли теории. Квэйл и Гриннесс отмечают, что обе системы отвергают представление о том, что мы живем в удвоенном мире: одном — фи­зическом и внешнем, и другом — мире нефизических внутренних репрезентаций внешнего физического мира. (Скиннер называл это представление «теори­ей копирования».) Обе системы сходятся в том, что знание или понимание есть действие. Источником знания является воздействие на мир, поведение, на­правленное на него: «Человек создает и создается, — согласно терминологии Скиннера, — контролирует и контролируется. Мир не дан и не создан, он есть от­ношение» (р. 140). Квэйл и Гриннесс утверждают, что взгляды Скиннера имеют много общего с фено­менологией, но считают, что ему недостает призна­ния концепции интенциональности (субъектно-объектной взаимозависимости), приняв которую он смог бы избежать непоследовательности и логичес­ких противоречий.

КРИТИКА

Анализ поведения явился громоотводом, притяги­вающим яростные нападки, исходящие от различных источников, однако благодаря своим достижениям он снискал и одобрение, даже со стороны наиболее непримиримых своих противников. Ниже мы приве­дем ряд критических замечаний, а также хвалебных отзывов, не придерживаясь определенной последова­тельности.

Области практического применения

Что касается прикладной сферы, критики обрати­ли внимание на то, что анализ поведения был успеш­но использован в цирковой дрессировке животных, а также в избавлении от фобий и компульсивно-обсессивных привычек у людей; тем не менее они упрекают его в том, что он не достиг успеха в моди­фикации шизофрении и маниакально-депрессивно­го психоза, хотя лечение этих расстройств анти­психотическими препаратами оказалось весьма эф­фективным. Критики также утверждают, что программированное обучение оказалось эффектив­ным только при выполнении простых заданий. Спе­циалисты по анализу поведения отвечают на это, что

технология их работы продолжает совершенство­ваться по мере развития исследований и что их по­пытки были более успешными, чем усилия предста­вителей большинства других психологических сис­тем.

Выступление Кантора перед специалистами по анализу поведения

Получив приглашение выступить перед специали­стами по анализу поведения, Кантор (Kantor, 1974) в своей речи положительно отозвался о данной сис­теме, отметив признание ею психологических собы­тий как исключительно поведенческих понятий: в трактовке анализа поведения поведенческие опера­ции очищены от менталистских постулатов, что от­личает его от многих других систем. Однако Кантор считал, что односторонняя ориентация, направлен­ная преимущественно на научение у животных, спо­собствовала выработке упрощенного взгляда на по­ведение в целом и тенденции уделять столь повы­шенное внимание условиям подкрепления, что на все другие формы поведения уже не оставалось сил и времени. В ответ на это представители анализа по­ведения замечают, что критика Кантора была отчас­ти обоснованной в 1974-м году, когда он выступал перед их аудиторией, однако с тех пор было прове­дено значительное количество исследований, посвя­щенных изучению человеческого поведения, а анализ поведения был распространен на такие его формы, как восприятие, мышление и запоминание. Тем не менее Марр (Marr, 1984b) находит критику Кантора справедливой, поскольку анализу поведения не уда­лось адекватно адаптировать свою методологию к рассмотрению сложных форм поведения, хотя, по его мнению, он должен сделать это, а не оставлять дан­ную область в ведении когнитивистов. В то же вре­мя Марр не считает правомерными упреки Кантора в использовании анализом поведения механистичес­кого понимания причинно-следственных отношений, ибо такой механицизм является, с точки зрения Мар-ра, необходимой частью важной и активно развивае­мой количественной модели начальных условий и условий подкрепления. Марр соглашается с Канто­ром, что анализ поведения не придает должного зна­чения сеттинговым факторам или контексту, роль которого «в анализе вербального поведения и запо­минания, без сомнения, фундаментальна» (р. 194); аналогичным образом, он с сожалением отмечает, что анализ поведения игнорирует функциональное зна­чение стимула, в противовес рассмотрению стимула как объекта (см. главу 10).

Сборник критических статей

Книга Скиннера «За пределами свободы и досто­инства» («Beyond Freedom and Dignity») вызвала по­ток критики, включая отдельную книгу, посвящен­ную этой критике (Wheeler, 1973). В нее вошли восемнадцать критических статей, а также ответы

187

Скиннера на эти работы. В 1988 году вновь образо­ванный британский «Ежеквартальный журнал пси­хологического консультирования» ( Counseling Psychology Quarterly) выпустил специальное издание, содержащее статьи, явившиеся ответом на работу Скиннера (Skinner 1988b), которую журнал попро­сил его написать для данного издания. Ришелл (Richelle, 1988) утверждает, что позиции Скиннера и представителей анализа поведения в целом были бы значительно более прочными, если бы они не изо­лировали себя и не проявляли безразличия к другим тенденциям в психологии, которые могли бы ока­заться в той или иной степени совместимыми с их собственной позицией. В качестве примера Ришелл указывает на этологию, которая имеет уже длитель­ную историю развития, однако анализ поведения лишь в последнее время обратил на нее внимание и начал использовать ее разработки. Анализ поведения продолжал игнорировать и другие исследования по психологии развития, несмотря на их важность. Фосс (Foss, 1988) перечисляет то, что он рассматри­вает как недостатки анализа поведения. Один из них заключается в том, что сложные навыки часто име­ют иерархическую организацию, которую невозмож­но путем анализа разложить на подкрепляемые ре­акции. К ним относятся социальные и эмоциональ­ные привычки, а также моторные навыки. Айзенк (Eysenck, 1988) находит недостаток анализа поведе­ния в том, что в нем фактически не находится места личности, генетическим факторам и индивидуаль­ным различиям — несмотря на заверения специали­стов по анализу поведения, что эти факторы играют важную роль, — а также в отрицании роли биологии. В противовес ему Кункель (Kunkel, 1996) утвержда­ет, что анализ поведения оказал значительное влия­ние на ряд разделов психологии, в которых его за­слуги не получили должного признания. Он находит, что оперантные принципы активно используются в социальной психологии, хотя этот факт остается за­вуалированным благодаря использованию традици­онной терминологии.

Как отмечает Плейс (Place, 1988b), Скиннер утверждал, что единственным способом модифика­ции морального поведения является использование подкреплений, и для многих людей это явилось ос­корблением в силу глубоко укоренившегося в куль­туре представления о том, что мы должны совершен­ствовать свою мораль лишь воздействуя на людей путем рациональных убеждений. А подчеркивание Скиннером необходимости отказаться от апелляции к любым менталистским представлениям, ставшим неотъемлемой частью обыденного дискурса, ослож­няет коммуникацию терапевтов с клиентами; это со­здает барьеры во взаимопонимании. Плейс утверж­дает, что «если бы Скиннер был хотя бы немного менее непреклонен и хотя бы немного более воспри­имчив к причинам, вызывающим сопротивление предлагаемым им концепциям, анализ поведения мог бы сохранить престиж и влияние, которыми он

пользовался до когнитивной революции» (р. 309). Он считает, что консенсус с другими системами осо­бенно способствовал бы принятию концепции опре­деляемого правилами поведения, поскольку предста­вители других систем согласились бы с тем, что «зна­чительная часть форм человеческого поведения контролируется убеждениями субъекта поведения, касающимися ситуации, с которой он сталкивается» (р. 309), и что эти убеждения предполагают наличие правил. Основные разногласия связаны с другой формой поведения — поведением, формируемым условиями или подкреплением ( contigency- or reinforcement- shaped behavior): хотя установлено, что поведение животных и детей, находящихся на доре-чевой стадии развития, может контролироваться пу­тем подкрепления, принятие принципа, согласно ко­торому аналогичному контролю поддаются также моторные и речевые навыки детей более старшего возраста и взрослых, встречает сопротивление. Од­нако сторонники анализа поведения указывают на то, что лишь данная система в состоянии объяснить эти формы поведения.

Хейз и Хейз (Hayes & Hayes, 1988) утверждают, что серьезным недостатком анализа поведения явля­ется трактовка вербального поведения, несмотря на значительные усилия и достигнутый им вклад в раз­витие этой области. В частности, анализ поведения предпочитает не рассматривать патологию взрослых, связанную с высшими уровнями вербализации. Дру­гое проявление этой проблемы связано с тем, что ос­новная психотерапевтическая работа в рамках анали­за поведения проводится с детьми и взрослыми, по­мещаемыми в лечебные учреждения, в которых вербальное поведение может быть сведено к миниму­му. Хотя использование когнитивной психологии для данных ситуаций не является более теоретичес­ки адекватным, когнитивизм перевел вербальное по­ведение в область психических процессов и сумел привести свидетельства, подтверждающие введенные им конструкты, очевидно, благодаря используемой им терминологии, согласующейся с обыденной ре­чью (Place, 1988b). Хейз и Хейз также указывают на ряд характеристик речи, часть которых была обнару­жена самими представителями анализа поведения, однако эти характеристики не охватываются скинне-ровской трактовкой речи.

Большинство авторов критических статей, собран­ных в «Ежеквартальном журнале психологического консультирования», указывают при этом на важные достижения системы Скиннера. В частности, в рабо­те Майлза (Miles, 1988), хотя носящей отчасти и кри­тический характер, перечисляется десять положи­тельных характеристик анализа поведения, после чего автор приходит к заключению, что «для каждой из них может быть приведено философское обосно­вание, а в совокупности они могут рассматриваться как совершенно новый и альтернативный "взгляд на мир"» (р. 303). Каллен (Cullen, 1988) безоговорочно поддерживает семь перечисляемых им принципов

188

анализа поведения, применимых в консультирова­нии. Например, вместо поисков глубинных причин консультанты должны обращать внимание на то, что люди делают, на соотношение их действий с окружа­ющей средой, а также на то, каким образом это дела­ние как отношение поддается положительным изме­нениям. В качестве другого примера он указывает на то, что важно искать методы, предоставляющие кли­ентам средства изменения своего окружения, так что­бы они почувствовали себя в состоянии контролиро­вать собственную жизнь и освободиться от аверсив-ного контроля. В ряду авторов критических статей резко выделяется Пауэр (Power, 1988), занимающий исключительно критическую позицию. Он утвержда­ет, что анализ поведения совершил «семь смертных грехов» и что единственным его спасением является когнитивизм. На это представители анализа поведе­ния могли бы возразить, что путь к спасению в фор­ме самоконтроля и свободы от аверсивного контро­ля проходит через поведенческие контрактные отно­шения, а не через когнитивизм.

Эффекты подкрепления

Ряд наиболее серьезных проблемных вопросов связан с неоднозначными эффектами самого под­крепления. Если для контроля поведения крыс или голубей подкрепление должно следовать в течение нескольких секунд после реакции, то в случае людей действие подкрепляющего фактора может быть отло­жено на месяцы, а то и годы. Хотя это имеет свои преимущества, условия жизни людей иные, и это раз­личие должно быть признано. Фэган (Fagan, 1993) провел обзор исследований, показывающих, что хотя принцип подкрепления может быть мощным факто­ром воздействия на некоторые формы поведения младенцев, с его помощью невозможно объяснить все формы поведения или начальное овладение не­которыми формами поведения. Он приводит доводы в пользу ожидания как важнейшего условия (condition). На это специалист по анализу поведения может заметить, что если рассматривать ожидания как условие, то мы должны объяснить механизм фор­мирования самих ожиданий.

В проведенном Мак-Кичи (McKeachie, 1976) об­зоре законов научения, применяемых к ученикам в классе, автор отмечает многие проблемы, связанные с использованием принципа подкрепления, а также тот факт, что данный принцип далеко не всегда сра­батывает автоматически. На эффективность под­крепления оказывают влияние такие факторы, как уровень возбуждения (arousal), соотношение внут­ренних и внешних вознаграждений, обратная связь (знание результатов) и мотивация, каждый из кото­рых связан с собственными проблемами. Например, для детей, характеризующихся высоким уровнем до­стижений, подкреплением являются сами достиже­ния, однако для детей с низким уровнем достижений подкрепляющим фактором в большей степени слу­жит похвала. Даже смысл ( meaning) подкрепления

имеет важное значение. Если вознаграждение интер­претируется как результат продолжения скучного задания, оно не будет столь эффективным, как если оно интерпретируется как результат достижения ощутимого прогресса. Мак-Кичи полагает, что ана­лиз поведения «особенно эффективен в ситуациях, имеющих очевидный результат и характеризующих­ся незначительным числом альтернативных способов достижения цели» (р. 830). Пфаус и его коллеги (Pfaus et al., 1988) утверждают, что специалисты по анализу поведения ограничили область своей дея­тельности оперантными формами поведения — ма­нипулированием условиями среды, — однако они ис­ключили из сферы своего внимания те формы пове­дения, которые не подпадают под определение оперантного. Вследствие игнорирования таких форм поведения они так и не смогли сформулировать уни­версальные законы поведения, ограничившись по существу только «законами работы». Аналогичное замечание делает Гуттман (Guttman, 1977): «Анализ поведения, разработанный Скиннером, представля­ет собой специальный, а не общий анализ; он фоку­сируется на определенных типах отношений между действиями и средой, которые не получили должно­го внимания в более ранних исследованиях» (р. 238).

Ошибочные представления об анализе поведения

Различные авторы неоднократно указывали на многочисленные заблуждения относительно пози­ции Скиннера. Тодд и Моррис (Todd & Morris, 1983) перечисляют ошибочные представления, повторяю­щиеся в бесчисленных учебниках по психологии. Эти ошибочные представления передаются студентам, а те впоследствии передают их своим студентам. Тодд и Моррис указывают на социально-политические последствия таких заблуждений.

Критика основного направления психологии со стороны анализа

поведения

Анализ поведения направляет в адрес традицион­ной психологии большое количество критических замечаний и в том числе, что (а) она занимается на­коплением больших объемов данных, не заботясь об их согласованности между собой; (б) порождает те­ории, почти не находящие практического примене­ния; (в) руководствуясь неправильными предпо­сылками, копирует физику; (г) редуцирует психо­логию к биологии мозга; (д) неправомерно использует аналогии (в частности, с компьютера­ми); (е) вносит дуализм в предмет психологии, рас­сматривая разум (когниции, «я», сознание и т. д.) и тело. Некоторые специалисты по анализу поведения рассматривают свою дисциплину как отдельную науку бихевиорологию (behaviorology), а не как часть психологии.

189

ВЫВОДЫ

Катанья (Catania, 1984) отметил, что

«...Из всех современных психологов на долю Б. Ф. Скиннера выпало больше всего похвал и больше всего упреков; он является самым при­знанным и самым превратно понимаемым из пси­хологов. Некоторые до сих пор считают, что его психология это психология стимул—реакция (а она не является таковой); некоторые утверждают, что цепочки стимулов и реакций играют централь­ную роль в его психотерапии вербального поведе­ния (а это неверно); другие же полагают, что он от­рицает эволюционные детерминанты поведения (что не соответствует действительности)» (р. 473).

За более чем шестидесятилетний период своего су­ществования система Скиннера продемонстрировала возможности, с которыми, вероятно, ни одна другая система не может сравниться. Сам факт, что она при­влекла к себе столь активное внимание и вызвала столь бурную критику, является свидетельством ее значения и ее влияния. Данная система представляет собой фи­лософию науки, а также детально разработанную ме­тодологию. Как система контроля поведения, она не имеет себе равных. Использование поведения, опреде­ляемого правилами (через речь), в отличие от поведе­ния, формируемого условиями подкрепления, прида­ло анализу поведения дополнительную гибкость и воз­можности, которым еще предстоит получить адекватную оценку. Для Скиннера «контроль, осуще­ствляемый посредством инструкций, рекомендаций, правил и законов, имеет более заметный эффект, чем осуществляемый посредством манипулирования [сре-довыми] условиями подкрепления» (1974а, р. 126). Определяемое правилами поведение и его роль в пове-

денческих контрактных отношениях особенно важны для прикладного анализа поведения.

Анализ поведения — это не просто технология. Это фундаментальная наука, поскольку анализ поведения основывается на фундаментальных исследованиях и выводит свою технологию из этих исследований. Его результаты находят свое применение в психофарма­кологии, психотерапии, управлении поведением, об­разовании и других областях. Говоря об исследовани­ях, проводимых в рамках анализа поведения, следует также отметить, что в отличие от большинства других психологических систем его принципы выводятся из исследований, а не навязываются им, и что эти иссле­дования продолжают охватывать все новые темы и вопросы. По мере развития исследований проблемы, связанные с различными формами поведения, стано­вятся все более очевидными, что заставляет сторонни­ков данной системы подвергать проверке свои концеп­ции и пытаться модифицировать или совершенство­вать их, чтобы разрешать вновь возникающие проблемы, включая критику, исходящую от своих оп­понентов. Усложнение анализа поведения может по­высить его соответствие сложности нашего мира. Ис­пользование этологии, квантификации, определяемо­го правилами поведения, и сеттинговых событий — все это примеры новых направлений его развития. В до­полнение к этим концепциям Моррис (Morris, 1982) перечисляет предметы, к рассмотрению которых ана­лиз поведения обращается в последнее время, — фор­мирование понятий, самоконтроль, эмоции, соци­альные взаимодействия, поведенческая медицина, об­щественная психология, социальная ратификация (social validation) и другие. По мере распространения анализа поведения на эти области и развития новых концепций для работы с ними данная система может все более и более отдаляться от своей первоначальной формы. Этот факт можно рассматривать как уступку, необходимую для обеспечения возможности дальней­шего расширения и повышения собственной эффек­тивности.

190

Глава 7. Эко - бихевиоральная наука / экологическая психология

ВВЕДЕНИЕ

Когда мы входим в магазин, мы включаемся в опре­деленные структуры поведения как в отношении продающихся там товаров, так и в отношении обслу­живающего персонала. Мы идем в продуктовый ма­газин в те часы, когда он открыт, берем тележку для покупок, движемся по проходам вдоль стеллажей, выбирая продукты и кладя их в тележку, пытаясь избежать столкновения с другими тележками, вста­ем в очередь, ждем, пока кассир сосчитает стоимость наших покупок, расплачиваемся и уносим или выво­зим на тележке приобретенные продукты. Данный паттерн поведения предсказуем. Описание нашего поведения на почте, на теннисном корте, на баскет­больном матче или на рабочем месте будет столь же предсказуем. Все это «поведенческие сеттинги» («behavior settings»). Мы следуем ожидаемым пат­тернам конкретного сеттинга, и наша индивидуаль­ность (personalities) не оказывает при этом практи­чески никакого влияния. Люди с совершенно различ­ными личностными характеристиками тем не менее следуют сходным паттернам, оказавшись в том или ином сеттинге. Мы даже предпринимаем специаль­ные действия, направленные на то, чтобы данные паттерны не нарушались. Например, если мы прово­дим совещание, на котором хотим использовать слайдовый проектор, но для него не установлен стол, мы отправимся на поиски стола и принесем его в зал. Тем самым мы восполним недостающие физические компоненты, отсутствие которых препятствует реа­лизации или не обеспечивает поддержания этих пат­тернов. Аналогичным образом мы пытаемся модифи­цировать не вписывающиеся в паттерн поведенческие компоненты, объясняя новому посетителю в кафе, что он должен подойти к прилавку и сделать заказ. Такие естественные сеттинги, с их упорядоченным и саморегулирующим характером, являются предме­том экологической психологии — в последнее время часто называемой эко-бихевиоральной наукой или наукой о поведенческих сеттингах, в том виде, как она представлена в работах Роджера Баркера (Roger Barker) и его коллег.1

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ О ПОВЕДЕНЧЕСКИХ СЕТТИНГАХ

Устойчивые паттерны поведения

Поведенческие сеттинги, такие как продуктовые магазины, это зоны, в которых происходит взаимо-

действие между человеческой деятельностью и фи­зическими условиями. К другим примерам относят­ся учебные классы, заводские упаковочные цеха, залы пиццерий, спортивные сооружения, стоматоло­гические клиники, игральные салоны, судебные па­латы и авторемонтные мастерские. Поведенческий сеттинг обладает рядом легко распознаваемых и упо­рядоченных характеристик. Во-первых, он характе­ризуется наличием устойчивых паттернов поведе­ния, форм поведения, повторяющихся каждый раз в процессе функционирования поведенческого сеттин­га. В школьном классе устойчивые паттерны вклю­чают учеников, сидящих за партами лицом к доске, учителя, обращенного лицом к ученикам, которому принадлежит ведущая роль в дискуссии или изложе­нии материала, а также поднимание рук учениками с целью привлечь внимание учителя, чтобы он пре­доставил им слово.

Синоморфы

Устойчивые паттерны поведения тесно связаны с окружением, которое по большей части является не­одушевленным. В примере со школьным классом оно включает доску, мел, парты для учеников, стол или кафедру для учителя, осветительные и отопительные приборы и стены, ограждающие класс от отвлекаю­щих факторов. Эти неодушевленные компоненты являются неотъемлемой частью поведенческих пат­тернов; более того, поведенческие паттерны с трудом реализуются в их отсутствие.

Баркер использовал для обозначения взаимных отношений (co-relationship) между формами поведе­ния и физическими объектами термин синоморфы ( synomorphs) — «тождественные структуры». Набор синоморфов составляет структуру поведенческого сеттинга. Поведенческий сеттинг школьного класса является примером, иллюстрирующим тот факт, что эти структуры состоят из паттернов поведения во взаимосвязи с объектами: ученики сидят за партами и пишут ручками в тетрадях, лежащих на слегка на­клоненной в их сторону поверхности парт; учитель излагает материал, пользуясь своими записями, ле­жащими на кафедре, и пишет мелом на доске; все это происходит в помещении, стены которого ограничи­вают пространство и ограждают его от посторонних сцен и звуков.

На сталелитейном заводе доменная печь и зоны литья являются различными синоморфами, находя­щимися в пределах одного завода, но функциональ­но взаимозависимыми и охватывающими единый поведенческий сеттинг. Однако упаковочный цех, в котором отлитые стальные формы готовят к отправ­ке, функционирует независимо, пока в нем имеется запас отлитых форм. То, что происходит в литейном цехе, оказывает лишь незначительное влияние на

1 Термин экологическая психология, который можно встретить в более ранней литературе, все еще используется неко­торыми авторами.

192

работы, ведущиеся в упаковочном цехе, и наоборот. Это различные поведенческие сеттинги.

Синоморфы характеризуются степенью взаимной зависимости друг от друга. В учреждении меропри­ятия пытаются планировать таким образом, чтобы между ними не происходило пересечений во време­ни. Например, на университетском факультете учеб­ные занятия не будут планироваться на период об­щих собраний; на литейном заводе ремонтные и слу­жебные работы не будут проводиться в часы выпуска продукции. Любые синоморфы, сходные по структуре, но функционирующие независимо друг от друга, должны являться частями различных поведенческих сеттингов. Поскольку сталелитейный завод содер­жит функционально независимые синоморфы, завод в целом не является поведенческим сеттингом, как не является им университет или даже отдельный фа­культет университета. Обычно не представляет труд­ности определить, является ситуация поведенческим сеттингом или нет; тем не менее Баркер и его колле­ги разработали оценочные шкалы для компонентов ситуации, чтобы обеспечить количественные сред­ства оценки в сомнительных случаях.

Поскольку физические науки избегают изучения событий, включающих поведение, а поведенческие науки избегают изучения событий, включающих не­одушевленные объекты, область взаимодействия между ними игнорируется как первыми, так и вторы­ми. Эта область отношений, которая оказывается неохваченной, тем не менее включает значительную часть человеческой деятельности. Предложенная Баркером эко-бихевиоральная наука претендует на роль новой науки, рассматривающей некоторые фор­мы этой деятельности.

Окружающая среда

Поведенческий сеттинг включает среду, окружаю­щую поведение и ограничивающую зону его действия. Для школьного класса это его стены. Для завода это рабочая зона. Для игры в теннис это линии, ограни­чивающие корт. Для лыжного спуска это отмеченная флажками трасса, совместно с зоной отдыха и подъем­никами, однако он может включать и немаркирован­ные участки для более смелых лыжников.

Окружающая среда — это хорошо организованная иерархия «вложенных конструкций» («nested assemblies»), наподобие слоев луковицы. Эти слои прилегают один к другому. Каждая конструкция или блок (unit) содержит некоторые компоненты смеж­ных с ней конструкций (или блоков), так что между ними имеет место некоторая взаимозависимость. Индивид является одной из таких конструкций. Каждый из его биологических органов является ком­понентом тела индивида и, в свою очередь, пред­ставляет собой другую конструкцию. Например, сердце — это компонент окружающего его организ­ма, а клетка — компонент окружающего его сердца. Двигаясь от отдельного индивида в противополож-

ном направлении — к более крупным блокам, мы об­наруживаем, что поведенческий сеттинг — это кон­струкция, компонентом которой является индивид, а сам поведенческий сеттинг может являться компо­нентом, входящим в учреждение, подобное заводу или университету, содержащему также другие пове­денческие сеттинги. Таким образом, то, что является компонентом в одной конструкции, может быть ок­ружающей средой в прилегающей конструкции. Сле­довательно, блок может быть одновременно внешним смежным и внутренним смежным.

«Направленные в обе стороны причинные свя­зи образуют вложенные ряды, в которые включа­ются различные элементы (или составные объек­ты) среды; предперцептуальная (preperceptual) среда складывается из систем внутри систем. Элемент (или составной объект) в таких рядах ограничивает другие элементы (составные объекты) и сам ограничен, с одной стороны, вне­шним, окружающим его блоком, а с другой — внутренним блоком, который он окружает. Это означает, что элементы (составные объекты) во вложенных структурах являются частью своего собственного контекста; они оказывают влияние на самих себя посредством окружающих их эле­ментов (составных объектов), которые они, отча­сти, составляют» (Barker, 1963b, p. 23).

Определение поведенческого

сеттинга

Поведенческий сеттинг включает пять характерис­тик. Он должен: (а) содержать устойчивые паттерны поведения; (б) быть заданным в определенном средо-вом контексте; (в) иметь место в специфической зоне; (г) состоять из поведения и среды, находящихся в си-номорфных отношениях; (д) включать среду, окружа­ющую поведение (Schoggen, 1989, р. 52). Уикер и Кир-мейер (Wicker & Kirmeyer, 1976) перечисляют еще три характеристики: (е) иерархия позиций или ролей в рамках поведенческого сеттинга, причем одни из них являются более жизненно важными, чем другие (как, например, стоматолог по отношению к секретарше в его приемной); (ж) взаимозаменяемость одного участ­ника другим (замена одного стоматолога другим или одной секретарши другой позволит поведенческому сеттингу продолжать функционировать без особых изменений); (з) схемы (цепи) управления, описанные в следующем разделе.

Схемы или механизмы управления

Поведенческий сеттинг содержит человеческие компоненты, неодушевленные компоненты (non-human), и «схемы управления», или «управляющие механизмы». Термин «схема» («circuit») относится к контурам (или петлям) взаимообмена или обратной

193

связи между компонентами (в противоположность линейной причинно-следственной цепи). Стабиль­ность сеттингов с их отношениями поведение—сре­да требует функционирования четырех типов схем: целевых, программных, противодействующих откло­нениям и запрещающих.

Целевые схемы. Каждый поведенческий сеттинг существует ради какой-либо цели: отдыха, производ­ства продукции, продажи товаров, приобретения зна­ний и т. д. Такая цель или назначение сеттинга и есть то, что называют целевой схемой ( goal circuit) поведен­ческого сеттинга. Целевые схемы — это процедуры для достижения целей, удовлетворяющие участников («обитателей», как их называл Баркер) сеттинга. Уча­стники должны осознавать (perceive) цели сеттинга и ведущие к ним пути. Если некоторые участники по­кидают сеттинг, другие занимают их место и получа­ют инструкции, необходимые для выполнения соот­ветствующей роли. Участники активно пытаются под­держивать функционирование сеттинга, поскольку его назначение (или цель) в том, чтобы удовлетворять их. Если сеттинг их не удовлетворяет, они не будут стремиться поддерживать его, и он прекратит свое су­ществование. Люди связаны со своими сеттингами через посредство стремления к достижению целей и удовлетворения, которое оно (достижение) приносит.

Программные схемы. Люди также связаны со сво­ими сеттингами через посредство программных схем ( program circuit). Программы — это спецификации форм поведения, которые реализуют участники сет­тинга, такие как правила игры, способы производства на заводе и процедуры проведения совещания. Один или более участников должны быть знакомы с про­граммой и контролировать последовательность со­бытий в сеттинге.

Противодействующие отклонениям схемы. Та­кие схемы появляются, когда участники осознают, что некое лицо или условие препятствует реализа­ции программы сеттинга и предпринимают действия по исправлению ситуации. Эти действия могут вклю­чать убеждение того или иного лица вести себя ина­че или более эффективно («Если ты не поторопишь­ся, мы не успеем выполнить работу в срок»). В при­веденном ранее примере объяснение посетителю кафе, что заказ нужно сделать у прилавка, также яв­ляется противодействием отклонению (deviation countering). Исправление каких-либо нарушений в физическом окружении также относится к данной категории управляющих схем. Докладчику с тихим голосом может потребоваться микрофон; в учебном классе могут потребоваться дополнительные стулья; двигатель, приводящий в движение важное оборудо­вание в заводском цехе, нуждается в замене; на про­изводстве требуется заменить сотрудника, не вышед­шего на работу вследствие болезни.

Запрещающие схемы. В тех случаях, когда про­тиводействующих отклонению схем оказывается не­достаточно для того, чтобы привести поведение в со­ответствие с потребностями сеттинга и его целями,

вступают в силу запрещающие схемы ( vetoing circuits). Руководитель увольняет сотрудника, кото­рый работает недостаточно активно или профессио­нально; лидер ансамбля просит уйти музыканта, ко­торый злоупотребляет наркотиками; преподаватель выставляет шумного и мешающего занятиям учени­ка из класса. Неодушевленные компоненты сеттин­га также подлежат воздействию управляющего меха­низма наложения вето (запрета): новое осветитель­ное оборудование для театральной постановки производит нежелательный эффект; громкая музы­ка во время собрания мешает общению; машина для выдачи книг из библиотеки оказывается еще более неудобной в работе, чем традиционный метод.

Взаимодействие управляющих схем в процессе достижения целей. Управляющие схемы изменяют компоненты сеттинга в соответствии с ожиданиями, что позволяет соблюдать выполнение программы или плана. Если одна схема управления не в состоя­нии побудить участника или другой компонент должным образом способствовать достижению цели поведенческого сеттинга, участники активизируют другую схему. Компоненты и схемы действуют по принципу гомеостатического механизма, чтобы под­держивать функционирование всего сеттинга пред­писанным и предсказуемым образом. Рабочий на литейном заводе, который слишком медленно разли­вает расплавленную сталь в формы, будет вынужден работать быстрее благодаря другому рабочему, кото­рый приближается к нему с огромным ведром, что­бы вновь наполнить черпаки для заполнения форм. Того, кто работает слишком быстро, будет удержи­вать в нужном темпе скорость, с которой ему пода­ются формы, движущиеся по конвейерной ленте. От неправильно заполненных форм подается обратная связь литейщикам, что приводит к коррекции (про­тиводействующие отклонению схемы). Действия ра­бочих, физическое окружение и регулирующие схе­мы функционируют совместно, порождая предсказу­емую программу, которая отвечает цели.

Саморегулирование. Баркер (Barker, 1963b) утверждает, что поведенческий сеттинг существует не в поведении или в физическом окружении, а в «схематике (circuitry), связывающей поведенческие сеттинги, их обитателей и другие компоненты пове­денческого сеттинга» (р. 171). Эта схематика обеспе­чивает саморегулирование сеттинга.

«Поведенческие сеттинги представляют собой саморегулирующиеся активные системы . Они на­вязывают свою программу действий находящим­ся в них лицам и объектам. Необходимые для функционирования лица и материалы вовлекают­ся в сеттинг, а мешающие компоненты модифи­цируются или удаляются из него. Поведенческие сеттинги можно рассматривать как живые систе­мы, стремящиеся оставаться живыми и здоровы­ми, даже ценой своих отдельных компонентов» (Wicker, 1979b, p. 12).

194

Дополнительные факторы. Можно идентифици­ровать и другие механизмы или схемы (Stokols & Shumaker, 1981). Для того чтобы принимать новых людей вместо наложения вето на их вступление, пе­реукомплектованные людьми сеттинги расширяют­ся. Они также могут ограничить приток новых лю­дей, вместо того чтобы принимать людей, которых им придется исключать. Сеттинги различаются по тому, как часто они воспроизводятся, а также по своей про­должительности. Учебные занятия и рабочие смены на заводе имеют строго определенную продолжи­тельность. И те и другие существуют в установлен­ное время и регулярно возобновляют свою работу в соответствии с графиком, однако учебные занятия заканчиваются в конце семестра, тогда как работа на заводе продолжается в течение неограниченного пе­риода времени. Вечеринка по случаю дня рождения может иметь конкретно обозначенное начало, весь­ма размытое окончание и не иметь вероятного про­должения. Некоторые сеттинги остаются жизнеспо­собными лишь до тех пор, пока определенные люди, такие как сильные лидеры или исполнители, продол­жают быть активными. Другие в достаточной степе­ни независимы от каких-либо типов индивидуумов, а многие, вероятно, представляют собой нечто сред­нее. Стабильности сеттинга может угрожать давле­ние со стороны окружающих условий (конкурирую­щие сеттинги, сокращение финансирования, переда­ча другим служебных помещений, враждебность противников). Неожиданное прекращение сеттинга может наступить в результате пожара, урагана или смерти ключевой фигуры, например, владельца ма­газина. Сеттинги различаются по тому, насколько хорошо им удается предвидеть и подготовиться к изменениям и кризисам в окружающей среде, а так­же по тому, выживают они, гибнут или несут потери, если такие события случаются. Иногда участники изменяют паттерны сеттинга, чтобы подготовиться к таким событиям; а иногда они изменяют их просто для разнообразия, с целью повышения эффективно­сти, обновления сеттинга, а также по множеству дру­гих причин.

РАННЕЕ РАЗВИТИЕ

Начало

В период обучения в Педагогическом колледже Университета штата Иллинойс Баркер (Barker, 1979) посещал занятия практикующих учителей и пришел к выводу, что он «знает о типичных формах поведе­ния и условиях жизни городских детей не больше, чем непрофессионалы» (р. 2150), да и другие детские психологи также знают об этом не больше. Не суще­ствовало также методов, позволяющих «определить

степень и обстоятельства фрустрации, радости, гне­ва, успеха, конфликта, разрешения проблем, страха и т. д. среди городских детей» (р. 2150). Позднее, в Университете штата Канзас, он обнаружил располо­женный неподалеку городок, в котором мог опробо­вать свои новаторские методы изучения этих форм поведения в естественных условиях. Источником влияний, которые привели его к использованию ес­тественной обстановки, сбору данных, не руковод­ствуясь какой-либо теорией, а также составлению архива данных, послужила его работа в лаборатории по изучению животных, а также в лаборатории при детских яслях. Полевые исследования культурных антропологов также повлияли на выбор им данного направления, а некоторые первоначальные концеп­ции он позаимствовал у социального психолога Кур­та Левина (Kurt Lewin, 1951), утверждавшего, что поскольку различные науки несоизмеримы (измере­ния, используемые одной наукой, не используются в другой, см. с. 198), психологические науки не могут включать какие-либо другие науки. Концепция Ле­вина, согласно которой В = f(P, E) (см. с. 66), также оказала на него влияние. Баркер начинал свою рабо­ту исходя из предположения, что в фокусе этой ра­боты будет находиться индивидуальное поведение в естественно складывающейся обстановке, однако на­блюдаемые события показали ему, что поведение оп­ределяется преимущественно окружающей обстанов­кой, а не индивидуумом. Его формула выглядела как В - f(E).

Поток индивидуального поведения

Баркер и его коллеги начали свои исследования с изучения повседневной жизни отдельных детей. Ког­да они попытались регистрировать формы поведения детей и окружающие их условия, они «обнаружили, что поведение и окружающая среда неизбежно ока­зываются непрерывными во времени, они неумоли­мо преследуют нас от рассвета до заката без всякого перерыва» (Barker, 1978, р. 3). Хотя это наблюдение и не было откровением, оно определило проблемы, для разрешения которых психологическая лаборато­рия — с ее дискретными единицами измерения, та­кими как временные интервалы, пробы, тесты и за­дачи, — не располагала соответствующими возмож­ностями. Как мы можем идентифицировать части потока, регистрировать или анализировать его? Все элементы методики такой работы Баркеру и его кол­легам пришлось постепенно разрабатывать. Они раз­били поток поведения на две общие категории; пове­денческие эпизоды и содержание поведения.

Поведенческие эпизоды и содержание поведения

Наблюдение и регистрация потоков поведения в естественном сеттинге привели к открытию «пове­денческих эпизодов» («behavior episodes»). Напри­мер, профессор подходит к кафедре, достает свои за-

195

писи, поворачивается к лотку с мелом, берет кусок мела, смотрит в записи, оборачивается к студентам и ждет, пока наступит тишина. Эпизоды (а) имеют постоянное направление; (б) вписываются в обыч­ные события, происходящие в более крупном блоке поведения; (в) обладают равным потенциалом во всех своих частях; (г) ограничены по своим размерам и диапазону. Эти четыре характеристики можно про­иллюстрировать на примере с профессором: (а) на­правление эпизода ориентировано на цель подготов­ки к началу занятия; (б) эпизод соответствует требо­ваниям, которые должны быть удовлетворены, чтобы занятие могло начаться и пройти успешно; (в) ни один из компонентов не превосходит потенциала це­лого; (г) размеры и диапазон события четко ограни­чены временем начала занятия. Поведенческие эпи­зоды могут протекать по одному или же несколько эпизодов могут иметь место одновременно в рамках любого поведенческого сеттинга. Они представляют собой молярные единицы потока поведения. Другая категория потока поведения, «содержание поведе­ния» («behavior content»), отличается почти беско­нечным разнообразием и охватывает все, что инди­видуум делает.

Число поведенческих эпизодов даже при неболь­шом числе субъектов может быть поразительно боль­шим. Баркер и его коллеги обнаружили, что 119 де­тей, за которыми они наблюдали в маленьком город­ке, участвовали в 100 000 эпизодов ежедневно, или в 36 000 000 эпизодов в течение года — и даже в боль­шем количестве, в тех случаях, когда наблюдатели расширяли зону, находясь в которой они наблюдали происходящее. Следовательно, для проведения иссле­дований нужно было использовать выборочный ме­тод. Исследователи вывели три важных заключения из своих наблюдений: (а) эпизоды в значительной сте­пени изменяются от одной ситуации к другой: от иг­ровой площадки — к игре в бейсбол — к душевой ком­нате; (б) ребенок в каждой конкретной ситуации скло­нен демонстрировать поведенческие эпизоды, более сходные с поведенческими эпизодами других детей в той же ситуации, чем с собственным поведением в других ситуациях; (в) характер поведения в целом более тесно связан с ситуацией, чем с отдельными со­ставляющими поведения (равный потенциал). На­блюдения за тем, каким образом поведенческие эпи­зоды связаны с окружающей средой, явились базисом для обнаружения поведенческих сеттингов.

Последствия

Исходя из предположения, что важные принципы поведения можно было выявить, изучая именно обычных людей (в частности, детей) в обычных си­туациях, в 1947 году Роджер Баркер и Герберт Вригт

основали полевую исследовательскую станцию в Оскалуза (Oskaloosa), штат Канзас2 . Виллемс (Willems, 1990) отмечает, что

«...[они] заняли эту одинокую позицию в пери­од, когда в традиционной психологии господство­вало представление о том, что человеческое по­ведение поддается объективному и научному изу­чению, только если оно жестко задано условиями проведения эксперимента, пунктами опросников или сценариями интервью. Я не могу предста­вить, каким образом для такого количества пси­хологов могла явиться источником уверенности, вдохновения и поддержки вера Баркера, и тем не менее сегодня, спустя приблизительно двадцать лет, мы являемся свидетелями взрыва исследо­вательской активности, посвященной непосред­ственному изучению повседневного поведения, причем, в отличие от 1950-х и 60-х годов, иссле­дователям не приходится оправдываться за свои действия» (р. 473).

Фокс (Fox, 1989) утверждает, что работа Баркера имела жизненно важные последствия для развития социальных наук. «...Концепция поведенческого сет­тинга, возможно, будет играть столь же важную роль в социальных науках, какова роль клеточной теории в биологии» (р. 300). Он рассматривает далеко иду­щие экономические последствия: экономическая де­ятельность организаций, потребление и обновление неодушевленных объектов, инвестиции в товары длительного пользования, возмещение расходов на здравоохранение работников, связанных с их участи­ем в функционировании схем управления, и др.

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ

Мир хаоса против регулярности

Господствующим в психологии являлось пред­ставление о том, что мир хаотичен или обладает ре­гулярностью лишь на статистическом уровне и что индивидууму надлежит внести в него большую или меньшую согласованность. Это представление восхо­дит, по меньшей мере, к Уильяму Джеймсу (William James, 1890), часто цитируемая фраза которого гла­сит, что «дитя, осаждаемое глазами, ушами, носом, кожей и внутренностями одновременно, ощущает все это как одно огромное цветение3 , жужжание, смяте-

2 Станция находилось на верхнем этаже старого банковского здания. Для ознакомления с отчетом о деятельности станции и взаимодействии с жизнью местного населения см.: Barker, 1990; Wicker 1990; а также Willems, 1990.

3 Слово «цветение» (blooming), возможно является типографской опечаткой слова «гудение» (booming).

196

ние...», которые ребенок должен в конце концов на­учиться «соединять в единый неделимый объект» (р. 48, выделено курсивом в оригинале). Иными сло­вами, индивидуум должен упорядочить весь окружа­ющий его мир.

Баркер отмечает, что на самом деле в мире присут­ствует большое количество организованных компо­нентов. Атомы организованы в молекулы, а те, в свою очередь, в кристаллы или в такие сложные соедине­ния, как ДНК или РНК, из которых формируются сложные организмы. Мы не нуждаемся в том, чтобы приводить природу в порядок. Она уже сформирова­на в «ограниченные и внутренне структурированные блоки (units), часто организованные в строго упоря­доченные ряды и последовательности» (Barker, 1963b, p. 22). Поскольку психологи, как правило, полагают, что окружающая среда представляет собой хаос и что индивидуум должен упорядочить ее, они экспериментально манипулируют ею и навязывают ей свой порядок вместо того, чтобы наблюдать поря­док, присутствующий в естественной ситуации.

Учитывая тот факт, что каждый из нескольких ин­дивидуумов может описывать ситуацию по-разному — будь то читальный зал, судебное заседание или баскет­больный матч, — не является ли это свидетельством отсутствия в ней регулярности, доказательством того, что она не поддается научному анализу? Баркер на­стаивал бы на том, что в действительности эти собы­тия упорядочены и даже предсказуемы в той степени, в которой участники предвидят наступление многих событий и ведут себя в соответствии со своими ожи­даниями. Вопреки точке зрения, что предсказание воз­можно лишь благодаря тому, что индивиды делают обобщения и оценивают вероятности событий на ос­нове своего предыдущего опыта или представления о том, что регулярность возникает из восприятий инди­видов, Баркер утверждает, что регулярность и пред­сказуемость внутренне присущи ситуации. Она «пред-перцептуальна» — существует априорно по отноше­нию к чьему-либо ее восприятию. Однако вследствие того, что методы исследования традиционной психо­логии нарушают нормальные паттерны поведения, психологам приходится прибегать к предположению о внутреннем программировании, а в некоторых слу­чаях такие концептуализации превращаются в пред­ставления о компьютерном мозге. Согласно данной точке зрения, программа является основным детерми­нантом поведения, а окружающая среда преимуще­ственно неструктурирована и пассивна. Сторонники такого взгляда предлагают концепции пресловутого «черного ящика» или компьютерного мозга и утвер­ждают, что он упорядочивает входные сигналы; «воз­никает впечатление, что он создает порядок из хаоса» (Barker, 1969, р. 32).

Однако для Баркера окружающая среда не пассив­на; она является активной частью блока, частью ко­торого является также и индивид. Хотя Баркер на­чинал свои исследования, основываясь на субъекто-центрических (органоцентрических) предпосылках,

он был вынужден отказаться от них, когда обнару­жил, что в пределах одного поведенческого сеттинга дети различаются между собой в меньшей степени, чем при сравнении различных сеттингов. Они очень похожи друг на друга на уроке арифметики, а также во время игры с мячом, однако поведение одного и того же ребенка на уроке и во время игры совершен­но различно. Данное наблюдение трудно объяснить исходя из предположения о «внутреннем программи­ровании, которое дети переносят с собой из одного сеттинга в другой» (1969, р. 34). Признавая, что ин­дивидуальные различия существуют, Баркер подчер­кивает, что паттерны поведения, соответствующие сеттингу, имеют место несмотря на эти различия. Окружающие условия действуют как гомеостатичес-кие системы, имеющие схемы управления (целевые, программные, противодействующие отклонению и запрещающие), которые поддерживают паттерны, характерные для сеттинга: школьного класса, игры в мяч, рабочего места и т. д. Больничные пациенты так­же демонстрируют более сходные формы поведения в пределах одного сеттинга, чем между различными сеттингами: вариативность их поведения в большей степени объясняется сеттингами, чем индивидуаль­ными различиями (Willems, 1972). Баркер настаива­ет, что индивидуум является частью предустановлен­ного (pre-existing) порядка, даже если он не всегда воспринимает его как таковой. Мы можем наблюдать этот порядок, если оставим естественные условия нетронутыми. В результате этого таинственный чер­ный ящик, к которому апеллируют психологи, ока­жется совершенно излишним.

В психологии является общепринятым представ­ление о том, что окружающая среда не имеет четких границ. Например, рабочий на сталелитейном заво­де может находиться в окружении ковшей с расплав­ленной сталью, песчаных форм, движущихся по кон­вейерным лентам, других рабочих, снующих вокруг и выполняющих свои обязанности, клубов пара, под­нимающихся над заполняемыми формами, лязгом и грохотом работающих механизмов. Далее, рабочий, вместе с заводом, находится в окружении домов ра­ботников завода, в городе, стоящем на реке, с види­мыми вдалеке горами и т. д. При таком взгляде гра­ницы того, что является окружением, достаточно раз­мыты, и любое их очерчивание весьма произвольно. Однако для эко-бихевиоральной науки окружающая среда высокоструктурирована и поддается четкому определению. Регулярность и предсказуемость сег­ментов поведения частично обязана регулярности окружающей среды, относящейся к смежным с ними слоям.

Несоизмеримость блоков

Эко-бихевиоральная наука является не субъектно-центрированной, а блочно-центрированной. Хотя окружающие друг друга конструкции воздействуют одна на другую, они не определяют паттерны или функциональные характеристики смежных областей.

197

Каждая должна изучаться на своем собственном уровне. Каждая из них несоизмерима (не поддается одним и тем же измерениям) с другими. Иными сло­вами, измерение, пригодное для одной из них, не обеспечивает измерения другой: поведенческий сет-тинг имеет свои собственные принципы, несводимые к составляющим его индивидуумам или более широ­ким слоям общества, или к общей физической среде, в которую он встроен. Данная позиция является мо­дификацией концепции прецепта (precept) Курта Ле­вина, который утверждал, что поскольку науки несо­измеримы друг с другом, психологические науки (субъективные науки, согласно Левину) не могут включать каких-либо событий, относящихся к ка­ким-либо другим областям (знания). Баркер моди­фицировал этот взгляд: это блок — в данном случае поведенческий сеттинг, а не наука в целом, — явля­ется несводимым или несоизмеримым.

Эко-бихевиоральная наука, как отмечалось выше, не отрицает важности индивидуальных ха­рактеристик, и даже не отрицает того, что они мо­гут окрашивать конкретный поведенческий сеттинг. Однако, переходя от субъектно-центрированного подхода к блочно-центрированному, она переносит внимание на роль регулярности и организации в виде паттернов значительной части человеческой деятельности, в которой большинство событий объясняются особенностями поведенческого сет-тинга, а не индивидуума. Сеттингом может объяс­няться даже значительная часть индивидуального поведения.

Трансдьюсеры и операторы

Эко-бихевиоральная наука видит свою роль в качестве «трансдьюсера» («transducer», от лат. trans — «через» и ducere — «вести»), а не в качестве «оператора». Будучи трансдьюсером, она регистри­рует события, которые наблюдает в естественном окружении, и систематизирует результаты наблюде­ния по категориям для хранения и анализа. Проис­ходящие в данный момент психологические собы­тия сами являются операторами, а психолог — «по­слушным получателем, кодировщиком и передатчиком информации» (Schoggen, p. 150). В противоположность данному подходу, в подавляю­щем большинстве огромного количества исследова­ний интеллекта психолог выступает как оператор, поскольку в данных исследованиях активность ис­пытуемых ограничивается ответами на стандартные тестовые вопросы, и в них редко собираются дан­ные, касающиеся интеллектуальных требований, предъявляемых реальной жизнью, и реакций на эти требования. Психологи знают об интеллекте в виде реакций на тестовые вопросы и о корреляции этих реакций с оценками учителей и результатами про­фессиональной аттестации, однако они почти ниче­го не знают об интеллекте охотников-собирателей, членов аграрных сообществ или городских преступ­ных группировок.

Аналогичным образом они знают, как ведут себя крысы, помещенные рядом друг с другом в большом количестве в условиях лабораторного эксперимента, однако они мало знают о поведении людей, живущих бок о бок в перенаселенных городских квартирах или переполненных тюрьмах. Кроме того, результаты экс­периментов, посвященных изучению фрустрации у детей (Barker, Dembo & Lewin, 1941), имеют мало об­щего с результатами исследований, проводимых в ре­альных ситуациях (Fawl, 1978). Психологический опе­ратор получает данные, отличные от тех, которые по­лучает трансдьюсер. Психологи сумели выяснить многое о том, как люди ведут себя в эксперименталь­ных условиях, но мало знают о том, как они ведут себя в естественных условиях. Ни одна лаборатория не сможет обеспечить данных, поставляемых трансдью­сером, утверждают эко-бихевиоральные психологи. Такие данные могут быть получены только при изу­чении реальной жизни. «Психология была так озабо­чена отбором, навязыванием и реструктурированием поведения своих испытуемых, что до самого последне­го времени не удосуживалась обращать внимание на четко различимые структуры поведения, если они не были обременены тестами, экспериментами, опросни­ками и интервью» (Barker, 1963b, p. 24).

«Психология, как правило, предпочитает изу­чать элементы окружающей среды в контролиру­емых лабораторных условиях, изолированно от превратностей жизненных ситуаций, в которых они встречаются, — вдали от спортивных игр, на­учных конференций, автомобильных магистралей и музыкальных классов». (Schoggen, 1989, р. 4).

Поскольку психологи обычно полагают, что окру­жающая среда хаотична и организм должен упорядо­чивать ее, они манипулируют ею экспериментально — навязывают свой порядок, вместо того чтобы наблю­дать взаимоотношения организм—среда. Они зани­мают позицию операторов, а не трансдьюсеров.

Распределение и таксономии

поведения

Физическими и психологическими науками на­коплено огромное количество данных о составляю­щих земной поверхности (и даже Луны), о газах и других элементах состава звезд, о числе видов мура­вьев, живущих в тропических лесах, о дальности пе­релетов мигрирующих птиц и т. д. Но что они знают «об игре, о смехе, о беседе, об ощущении того, что тебя ценят или игнорируют, о конфликте и о пора­жении»? (Barker, 1963a, р. 145). Что могут они ска­зать о том, как часто дети принимают участие в об­щественной жизни различных сообществ, или о том, в каких видах внешкольной деятельности они уча­ствуют, учась в школах с различным количеством учеников, и какое влияние это оказывает на резуль-

198

таты их обучения (на с. 201-203 даются ответы на не­которые из этих вопросов)? Поскольку они мало что знают о распределении поведения, они также мало что знают о таксономии поведения, включая знание о том, какие существуют блоки поведения и окружа­ющей среды и как они между собой соотносятся. Однако эко-бихевиоральной науке удалось сделать ряд шагов в этом направлении.

Бехтель (Bechtel, 1981) изучал сообщество на Аляс­ке с целью определить типы присутствующих в нем поведенческих сеттингов. В отличие от Баркера и Вриг-та (Barker & Wright, 1955), предлагающих достаточно произвольное деление на правительственные, образо­вательные, коммерческие, церковные и добровольные организации, Бехтель выделяет работу (производ­ственную деятельность), социальную жизнедеятель­ность, группы меньшинств и детей. Однако в аналогич­ном исследовании, проводимом в шести городах штата Канзас, были выделены такие сеттинги, как возраст, количество участников и продолжительность (функци­онирования) сеттинга, — это позволяет предположить, что определяющими факторами являются переменные местного характера, а не переменные, общие для раз­личных местностей (Bechtel, 1982a).

Проблемы и теории в противовес событиям и отказу от теории

Согласно точке зрения Баркера (Barker, 1969), на­рушая нормальные паттерны поведения за счет экспе­риментов, опросников и интервью, психология пыта­лась выявить норму статистически, а также путем вве­дения «в еще большей степени определяемых теорией и в меньшей степени определяемых сеттингом пере­менных» (р. 32). Крайне важно, считает Баркер, соби­рать данные в условиях полевого сеттинга, не руко­водствуясь какой-либо теорией и не ориентируясь на какую-либо проблему, подлежащую разрешению, а также никоим образом не вмешиваясь в естественно происходящие события. Психолог, проводящий поле­вое исследование, должен оказывать минимальное влияние на ситуацию, обеспечивать по возможности максимально полное описание всего происходящего и заносить все данные в архив. Если же он вступает в ситуацию, имея в виду определенную теорию или про­блему, он будет собирать только те данные, которые имеют отношение к данной теории или проблеме. Однако собранные им нейтральные заархивирован­ные данные будут доступны каждому, кто захочет ис­пользовать любую часть этих данных по любому на­значению. Баркер приводит ряд примеров такого ис­пользования собранных им самим полевых данных. «Этот опыт научил нас, что данные, которые для од­ного исследователя являются пустой породой, для другого оказываются золотом» (Barker, 1969, р. 39).

Анализ полевых данных требует использования методик, соответствующих природе этих данных. Дан­ные не должны подгоняться под нормальное распре­деление и другие способы организации данных, при-

нятые для проверки гипотез, точно так же как испы­туемые не должны специально распределяться по уравновешенным группам или по экспериментальным и контрольным группам. Сами события, а не штампы, выработанные экспериментальной психологией, должны определять метод анализа, настаивает Баркер.

Тематика эко - бихевиоральной науки

Виллемс (Willems, 1972) указывает на различия между эко-бихевиоральной наукой и более традици­онными подходами:

«Эколог рассматривает мир как характеризу­ющийся в большей степени сложностью, чем простотой, как мир, подчиняющийся законам равновесия, реципрокности и взаимозависимо­сти, а не как мир, в котором независимые друг от друга события происходят изолированно. Та­ким образом, с неизбежностью формируется обладающая ярко выраженной множественнос­тью тематическая структура или основной акцент работы экологического психолога... Составляю­щими этого тематического акцента являются: (а) регистрация распределения феноменов в при­роде; (б) таксономическое исследование; (в) по­иск базовых процессов и принципов; (г) провер­ка частных гипотез; (д) формулирование принци­пов организации и взаимозависимости в рамках систем; (е) предсказание эффектов, наступаю­щих в рамках систем со временем, (ж) оценка предсказанных эффектов... В сфере наук о по­ведении ощущается острая нехватка специали­стов по темам (а) и (б), а также имеет место не­дооценка их роли. Вместо этого специалисты в области наук о поведении набрасываются на темы (в) и (г), используя в различных сочетаниях лабораторные и полевые исследования. В ре­зультате поведенческие науки оказываются практически не в состоянии разрабатывать темы (д), (е) и (ж), которые зависят от остальных четы­рех».

ПОЛУЭКСПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Баркер не приводит в четко сформулированном виде постулаты, которыми он руководствуется, одна­ко он более или менее прямо указывает на ряд из них в различных публикациях. Поэтому их можно рас­сматривать как полуэксплицитные.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки):

1. Многие естественные события, относящиеся как к физической окружающей среде, так и к поведению,

199

являются упорядоченными и структурированными (patterned).

2. Многие естественные события, включая собы­тия с участием людей, происходят в организованных смежных целостностях или блоках (units), несоизме­римых между собой.

3. Окружающая среда является не пассивной, а активной.

4. Естественно происходящие события, включаю­щие человеческую деятельность, могут быть поняты, только когда эти события наблюдаются в естествен­ной последовательности, не прерываются и не дро­бятся на дискретные элементы (units).

5. Поведение является функцией окружающей среды.

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения):

1. Именно поведение, а не гипотетическая душа (mind) или какой-то иной конструкт, поставляет нам данные, и именно к поведению следует обращаться в любом описании или анализе.

2. Формы поведения, в совокупности с неодушевлен­ными предметами и внешними условиями, образуют организованные и самоподдерживающиеся паттерны, которые служат правомерной областью исследования.

3. Причины поведения лежат преимущественно в его «сеттинге» (единстве установочных параметров и внешних условий), а не в индивидуальных чертах.

4. Поведение и «сеттинг» взаимозависимы.

5. «Сеттинги» поведения не сводимы ни к какому другому уровню события.

• Операционные принципы:

1. Выбор тем исследований определяется требую­щими изучения областями жизни и деятельности, а не положениями той или иной теории.

2. Сбор данных производится с атеоретической позиции, хотя их последующий анализ может прово­диться на основе теории.

3. Наблюдение должно относиться к естественно происходящим событиям и, по возможности, не ока­зывать влияния на наблюдаемые явления.

4. Достоверное наблюдение требует размещения исследовательской базы в непосредственной близо­сти от изучаемых «сеттингов»; она должна быть неотъемлемой частью существования интересующе­го исследователей сообщества (community).

5. Часто целесообразно продвигаться от «от слож­ного к простому». «Сложное» может представлять собой некую организацию, которая не могла бы быть выявлена при изучении отдельных частей или при попытке понять целое по его частям.

6. Для адекватного понимания взаимозависимос­тей и кумулятивных эффектов могут потребоваться длительные периоды наблюдения.

7. Результаты измерений, даже если они произво­дились в минимальных масштабах и не обнаружили ярких эффектов, следует собирать и накапливать как индикаторы экологических отношений.

ИССЛЕДОВАНИЯ

Теория «комплектации» :

переукомплектованность и

недоукомплектованность

Баркер изучал поведенческие сеттинги в малень­ком городке штата Канзас, который он назвал Мид-вест (Midwest, Barker & Wright, 1955), а также в го­родке графства Йоркшир (Англия), который он на­звал Йордэйл (Yoredale, Yorkshire, England, Barker & Schoggen, 1973). Жители Мидвеста участвовали в большем количестве сеттингов на человека, чем жи­тели Йордэйла, и делали это чаще. Этот факт при­вел Баркера к ряду гипотез, связанных с последстви­ями переукомплектованности (overstaffing) и недо­укомплектованности (understaffing) людьми (в более ранней терминологии — overmanning, undermanning) в поведенческих сеттингах. В случае недоукомплек­тованности, в отличие от переукомплектованности или оптимальной укомплектованности, теория пред­полагает следующее (в уточненной формулировке Баркера и Шоггена, Barker & Schoggen, 1973):

Различия, связанные с задачей:

• более напряженные усилия или большее коли­чество часов, затрачиваемое на поддержание функ­ционирования поведенческого сеттинга;

• более частые и более интенсивные попытки про­тивостоять факторам, угрожающим сеттингу;

• более частые и более разнообразные попытки привести отклоняющееся поведение в соответствие с потребностями сеттинга;

• большее количество обращений за помощью при выполнении задач, характерных для сеттинга;

• каждый участник чаще занимает ответственные позиции;

• каждый участник занят в выполнении более сложных, разнообразных и насущных задач.

Психологические различия:

• каждый участник ощущает большую ответствен­ность и воспринимает свою работу как крайне важ­ную;

• каждый участник воспринимает как себя, так и других с точки зрения выполняемой работы, а не с точки зрения личностных характеристик;

• большая обеспокоенность жизнеспособностью сеттинга;

200

• более сильное ощущение разносторонности;

• менее критичное отношение к качеству работы других.

К другим последствиям недоукомплектованности относятся более низкие требования к приему в сет-тинг, участие большинства индивидов в выполнении более сложных задач, большая частота как успехов, так и поражений, и большая субъективная ценность каждого участника в восприятии других участников сеттинга (Wicker & Kirmeyer, 1976). Изучение пове­денческих сеттингов в школах и церквях подтверди­ло эти теоретические предположения. Они также от­носятся и к рабочим местам: в небольших рабочих коллективах работники больше взаимодействуют друг с другом, сильнее ощущают свои обязательства по отношению к другим работникам и участвуют в выполнении более трудоемких задач, чем работаю­щие в составе больших коллективов (O'Donnell, 1980). Переукомплектованные сеттинга, напротив, характеризуются меньшим количеством вопросов, задаваемых новичками, вероятно, вследствие боль­шего смущения тем, что они не владеют нужной ин­формацией, а также тем, что они кажутся чужими в коллективе (Fuhrer, 1987, 1988).

В своем исследовании в рамках проекта «Большая школа, маленькая школа» ( Big School, Small School) Баркер и Гамп (Barker & Gump, 1964) изучали доб­ровольные поведенческие сеттинги, такие как спортивные команды, отряды болельщиков, музы­кальные коллективы и языковые клубы, и обнаружи­ли, что такие поведенческие сеттинги не увеличива­ются пропорционально росту размеров школы — фактически количество учащихся школы возрастает в восемь раз быстрее, чем происходит рост внекласс­ных коллективов. Существуют также характерные для каждого сеттинга пределы числа участников, ко­торое он может принять. В работе школьной газеты или в классной игре может участвовать лишь опре­деленное количество школьников. Сеттинг крупной школы включает в среднем в три раза больше участ­ников, чем сеттинги маленьких школ. В отличие от переукомплектованности учащимися в крупных школах, каждый из сеттингов маленькой школы не только был недоукомплектован, но недостаточное количество учащихся по отношению к количеству сеттингов приводило к тому, что на одного учащего­ся приходилось в среднем по 3,7 поведенческих сет­тинга. Те, кто учился в крупных школах, участвова­ли только в 0,6 сеттинга. В крупных переукомплек­тованных школах вето подвергались 29% участников, тогда как в маленьких школах эта цифра составляла лишь 2%; в последних чаще использовались схемы противодействия отклонениям, чем запрещающие схемы. Когда в сеттинге ощущается недостаток лю­дей, для него важно сохранять как можно большее число участников и пытаться добиться от отклоня­ющихся индивидов в достаточной степени конфор­много поведения, чтобы они могли содействовать достижению целей сеттинга.

Учащиеся маленьких школ отмечали удовлетворе­ние (а) своими достижениями и уровнем совершен­ствования своей подготовки; (б) тесным сотрудниче­ством с другими учащимися; (в) тем, что они отве­чают предъявляемым к ним требованиям, и (г) ощущением того, что их ценят. Учащиеся крупных школ указывали, в основном, на косвенные источни­ки удовлетворения — чувство принадлежности к крупной школе или к школе, которая завоевывает медали и побеждает на чемпионатах. Кроме того, крупные школы характеризуются более высоким процентом учащихся, бросивших школу (Schoggen & Schoggen, 1988). Учащиеся маленьких школ занима­ли больше ответственных позиций, а также проявля­ли более активное участие в общественной жизни (Barker & Gump, 1964). Вследствие того, что учащи­еся маленьких школ имели больше возможностей для участия в добровольных поведенческих сеттин-гах, положительный психологический эффект, вызы­ваемый ощущением своей принадлежности и соб­ственных достижений, вероятно, оказывал опреде­ленное влияние на то, что маргинальные учащиеся оставались в школе. Некоторые исследования (Wicker, 1979a) подтверждают, что индивидуумы в недоукомплектованных ситуациях чувствуют боль­шую вовлеченность в их деятельность, чем в пере­укомплектованных.

«Усиливающаяся тенденция людей уходить или пропускать мероприятия по мере роста обще­ственных учреждений, по-видимому, присутству­ет не только в учебных заведениях. Она характер­на также и для «Ротари-клубов», для коллективов шахтеров, рабочих текстильных фабрик, служа­щих аэрофлота и т. д. Таким образом, истинность старой поговорки «Чем больше, тем лучше» со­мнительна» (Gump, 1978, р. 255).

В маленьких школах маргинальные учащиеся — дети, чьи родители не закончили средней школы и чьи оценки по интеллектуальным тестам оказывают­ся ниже среднего уровня (и потому это наиболее ве­роятные кандидаты на уход из школы), ощущают большее социальное давление, побуждающее их к участию в жизни школы, чем немаргинальные уча­щиеся. В крупных школах они чувствовали себя аут­сайдерами, но в маленьких школах их ценят и помо­гают им включиться в школьную деятельность (Willems, 1967); для них обучение в маленькой шко­ле имеет больше преимуществ, чем для других. Уча­щиеся старших классов маленьких школ штата Нью-Йорк (Schoggen & Schoggen, 1988), а также малень­ких школ, расположенных во всех регионах страны (Baird, 1969), участвовали в большем количестве раз­личных поведенческих сеттингов, несмотря на то, что эти школы не могли предоставить своим учащимся столь же разнообразных возможностей, как крупные школы. Те учащиеся, которые активно участвовали

201

в других мероприятиях, кроме спортивных, имели более высокий уровень успеваемости в колледже, чем те, кто не проявлял активного участия, незави­симо от социально-экономического статуса и уровня академической успеваемости (Hanks & Eckland, 1976; Otto, 1975; Spady, 1970). Учащиеся маленьких школ превосходили учащихся крупных школ по че­тырем из шести разделов учебной программы (Baird, 1969). При сравнении крупных и маленьких церквей было обнаружено, что, как и маленькие средние шко­лы, маленькие церкви отличались меньшим количе­ством участников на каждый поведенческий сеттинг, чем крупные церкви; их члены ощущали большее социальное давление, побуждающее их к участию, занимали больше ответственных позиций, а также участвовали в более разнообразных видах деятельно­сти в рамках поведенческих сеттингов (Wicker, 1969).

Дальнейшее совершенствование концепции уком­плектованности предполагает рассмотрение таких показателей, как минимальное число лиц, требующе­еся для продвижения сеттинга к его цели (минимум поддержания, maintenance minimum), максимальное число лиц, которое сеттинг может принять (вмести­мость, capacity), а также общее число тех, кто хотел бы участвовать в сеттинге (кандидаты, applicants) (Wicker, McGrath & Armstrong, 1972). Показатель вместимости может включать размеры физической площади, количество единиц имеющегося оборудо­вания и т. д., а также число возможных поведенчес­ких ролей. Поведенческие роли включают «исполни­телей» и «неисполнителей» («nonperformers»). «Не­исполнители» являются потребителями, подобно зрителям в театре или на спортивных состязаниях. Проведенный Уикером анализ этих компонентов по­казал, что недо-, пере- или адекватная укомплекто­ванность зависит от отношения числа кандидатов, желающих стать исполнителями или неисполните­лями, к минимуму поддержания, а также от того, в какой степени ограничения вместимости позволяют принять исполнителей и неисполнителей. Недоуком­плектованность имеет место, когда число кандидатов меньше требуемого минимумом поддержания, а пе­реукомплектованность — когда число кандидатов превышает вместимость сеттинга. В более точной формуле принимаются во внимание не только физи­ческие условия, но также число исполнителей и не­исполнителей.

В исследованиях такого явления, как теснота (crowding), этот показатель обычно рассматривался как функция количества человек на метр квадрат­ный. В измененной Уикером формулировке укомп­лектованности подчеркивается роль поведения как ключевого условия, влияющего на эффекты, вызыва­емые этим показателем, и обеспечивающего возмож­ность более совершенного его определения. Предло­женная им формула показывает, что любое решение данной проблемы должно предполагать нечто боль­шее, чем простое сведение его к увеличению про­странства или сокращению числа людей.

Поведенческие сеттинги и эффекты уровня уком­плектованности могут быть распространены и на животных в отношении тех аспектов, которые связа­ны с их выживанием и размножением (Schneider, 1990). У столь различных видов животных, как кро­ты, осы, шимпанзе и волки, формируются устойчи­вые паттерны поведения во взаимодействии с неоду­шевленным окружением. Если мать маленьких вол­чат умирает, другая волчица может начать кормить их молоком и заботиться о сиротах, поддерживая сложившиеся паттерны поведения. У животных так­же сказываются определенные эффекты уровня укомплектованности. Когда колония пчел становит­ся переукомплектованной, их матка изгоняется — на нее налагается вето — наряду с рабочими пчелами. Когда стаи волков становятся переукомплектован­ными по отношению к возможностям обеспечения пищей, они вторгаются на территории друг друга и вступают в схватки; особи с низким статусом долж­ны умереть голодной смертью или покинуть стаю. Небольшие группы хищников иногда присоединяют­ся к другим, чтобы сформировать группу, имеющую более оптимально укомплектованный количествен­ный состав по отношению к возможностям обеспече­ния добычей. Автор отмечает, что данные проявления сходства с людьми представляют собой лишь грубые параллели и что существуют также значимые разли­чия.

Изучая три типа организаций, Индик (Indik, 1965) обнаружил, что участие в деятельности груп­пы приводит к повышению уровня общительности и дружелюбия между участниками, и это в большей степени проявляется в малых группах, чем в боль­ших. Уикер (Wicker, 1976) отмечает, что практичес­ки невозможно уменьшить размеры школ или фаб­рик до такой степени, чтобы они стали обладать пре­имуществами малых групп, однако возможно определить, какие факторы маленького сеттинга мо­гут быть перенесены на большой. Если холодные без­личные отношения на крупной фабрике приводят к прогулам, можно способствовать установлению бо­лее дружеских отношений и атмосферы взаимного внимания, чтобы количество прогулов снизилось. Однако для каждой отдельной организации или по­веденческого сеттинга должны быть определены при­сущие только ему специфические факторы. Обзор исследований по данной теме, проведенный Уикером, свидетельствует о том, что данная область характе­ризуется высокой степенью сложности и малым ко­личеством универсальных факторов.

Уикер (Wicker, 1979a) изучал спонтанную адапта­цию, имеющую место в сеттинтах, в которых появля­ется большее число клиентов, чем сеттинг может об­служить. В Национальном Парке Йосемити (Yosemite National Park) лесничие используют боль­шее количество стратегий, позволяющих справиться с ситуацией, при увеличении рабочей нагрузки (ко­личества посетителей парка); при этом усиливается ощущение ими своей ответственности и необходимо-

202

сти. Однако с продолжением летнего сезона это ощу­щение уступает место чувству напряжения и устало­сти. Уикер (Wicker, 1979a) составил резюме резуль­татов других исследований по данной теме, а также список вопросов, нуждающихся в изучении. На их основании можно сделать вывод, что на эффекты уровня укомплектованности оказывает влияние мно­жество факторов, включая индивидуальные характе­ристики участников — условие, которому Баркер не придавал существенного значения.

В условиях, еще более удаленных от натуралисти­ческого наблюдения, Уикер и его коллеги (Wicker, 1976) провели экспериментальное исследование по проверке эффектов уровней укомплектованности. Юноши — студенты колледжа участвовали в игровом аттракционе, имитирующем автогонки, при различ­ных уровнях требований к количеству участников. Как и ожидалось, ситуация переукомплектованности приводила к снижению ощущения своего участия, по сравнению с ситуацией недоукомплектованности. Ряд других предсказаний на основании теории укомплек­тованности при этом подтвердился, а ряд других — нет. В эксперименте, участники которого выполняли задание по Сооружению книжных полок из кирпичей и досок, было обнаружено влияние индивидуальных характеристик, а также особенностей сеттинга (Perkins, 1982). Результаты подобных экспериментов заставляют поставить вопрос о том, распространяют­ся ли их результаты на реальные жизненные ситуации.

В качестве альтернативы постановке искусствен­ных экспериментов Виллемс (Willems, 1972a) предла­гает собирать данные естественных экспериментов — таких как рост населения, изменения социальных программ, изменения в организациях, а также изме­нения транспортных систем или маршрутов, рекон­струкция зданий и бесчисленное множество других.

Поведенческий сеттинг

Генотипные сеттинги в школах. Если лидеры од­ного поведенческого сеттинга или относящиеся к нему неодушевленные объекты могут быть помеще­ны в другой поведенческий сеттинг и он продолжает функционировать как и раньше, то оба сеттинга име­ют одинаковый генотип ( genotype). Например, игро­ки в большинстве игр или спортивных мероприятий могут быть заменены другими без каких-либо значи­тельных изменений паттернов. Аналогичная ситуа­ция имеет место с физическими объектами, если за­менить стулья и стол в приемной стоматологической клиники на другие в равной степени пригодные пред­меты мебели, сеттинг будет продолжаться без изме­нений. Он также продолжит свою работу в прежнем режиме, если одного стоматолога заменить другим. Следовательно, это генотипные поведенческие сет­тинги. Баркер обнаружил 198 генотипов в маленьком городке, названном им Мидвестом, и 30 в средней школе. В книге «Большая школа, маленькая школа» («Big School, Small School») Гамп (Gump, 1978) со-

общает, что учебные классы в двух самых маленьких средних школах — по 40 учащихся в каждой — содер­жали по 12,5 генотипов каждая, тогда как самая крупная — 2105 учащихся — включала 28,5 геноти­пов обучения. Средние размеры школы составляли 339 учащихся и 21,5 генотипа. Количество учащих­ся в самой крупной школе превышало их количество в самой маленькой более чем в 52 раза, однако коли­чество генотипов было большим всего приблизитель­но в 2 раза. Количество учащихся в самой крупной школе по сравнению со средней было большим в 6 раз, однако количество генотипов было большим лишь на одну треть. Гамп замечает: «Требуется вну­шительное увеличение размеров для минимального увеличения разнообразия» (р. 246).

Исследование взаимосвязи между количеством учебных курсов, предлагаемых средними школами штата Нью-Йорк, и размерами этих школ показало, что количество курсов возрастает вместе с ростом числа учащихся до тех пор, пока последнее не дости­гает четырехсот, после чего почти не увеличивается. Кроме того, даже при увеличении числа предлагае­мых курсов в основном это дополнительные вводные курсы, а не курсы, построенные по принципу после­довательного повышения уровня подготовки (Monk, 1987), хотя в некоторых школах удается преодолеть эффекты размера (Monk, 1990). Курсы продвинуто­го уровня, которые предлагают крупные школы, по­сещаются относительно небольшим числом учащих­ся (Haller et al, 1990), кроме того, это, как правило, математические и естественнонаучные курсы, а не языковые или посвященные социальным наукам (Monk & Haller, 1993). Хотя была рекомендована программа слияния школ по всей стране, как обеспе­чивающая экономию средств и более насыщенный учебный план, свидетельства таких преимуществ от­сутствуют. Данные свидетельствуют о минимальном выигрыше и больших потерях, связанных с крупны­ми школами; и даже о том, что «крупные, сложные в управлении и бюрократизированные школы препят­ствуют достижению социальных и нравственных це­лей, к которому стремятся сторонники реформ» (Haller & Monk, 1988). Халлер (Haller, 1992) обна­ружил, что в крупных школах меньше порядка и больше нарушений дисциплины, чем в маленьких школах. Монк и Халлер (Monk & Haller, 1986) про­демонстрировали, что учащиеся маленьких школ показывают на экзаменах результаты, не уступающие учащимся крупных школ; а также, в подтверждение выводов Баркера и Гампа, что их уровень участия во внеклассной активности и уровень социального раз­вития даже выше.

Фенотипные сеттинги. Фактически наблюдаемые формы поведения — это фенотипы ( phenotypes), по­веденческие эпизоды, регулярно встречающиеся в различных сеттингах. Они не зависят от индивидуу­мов и представляют функцию, тогда как генотипы представляют структуру. Их можно обнаружить в таких социальных системах, как группы взаимопомо-

203

щи или сеансы психотерапии. В исследовании групп взаимопомощи (так называемых GROW), помогаю­щих людям справляться с жизненными проблемами, «понимая и принимая» («caring and sharing»), три­надцать групп, участвовавшие в 510 встречах, отно­сились к одному генотипу, но различались по четы­рем фенотипам: для одних были характерны более личные, а для других — более безличные отношения; в одних общение носило более рекомендательный ха­рактер, а других приближалось к обычной беседе. Одна группа отличалась слабым руководством; встречи проходили хаотично, постоянно отклоняясь от цели, участники не раскрывались друг перед дру­гом, а больше занимались пустыми разговорами. В другой группе руководство было сильным и было постоянно ориентировано на цель; члены группы ра­ботали друг с другом как за пределами встреч, так и на встречах (делились советами). Эти фенотипичес-кие паттерны оставались устойчивыми, несмотря на активную смену состава групп. Эти вариации в пре­делах одного генотипа, вариации по функции, а не структуре, были упущены из вида в первоначальной формулировке поведенческих сеттингов (Luke, Rappaport & Seidman, 1991).

«Категория генотипа может быть использова­на для рассмотрения вопросов, связанных со сравнениями между многими различными типа­ми сеттингов. Однако если нас интересует более тщательный анализ поведенческого функциони­рования в пределах небольшого набора более сходных сеттингов, наиболее полезной оказыва­ется категория фенотипа» (р. 165).

Авторы полагают, что фенотипные формы поведе­ния в поведенческих сеттингах имеют преимущества для эко-бихевиоральной науки в том, что они (а) под­черкивают вариативность поведения между сеттин-гами и (б) обеспечивают практическое приложение теории поведенческих сеттингов к малым гомоген­ным группам. Они считают, что такие формы пове­дения также могут представлять интерес для широ­кого спектра социальных наук и для более субъек­тивных методологий.

Поведенческие эпизоды. Баркер и Вригт (Barker & Wright, 1955) обнаружили, что максимальное чис­ло эпизодов, в которых заняты дети в любой момент времени, равно четырем, и что дети редко участвуют более чем в трех эпизодах одновременно. Данное на­блюдение, по-видимому, также распространяется и на учителей (Scott, 1977). В поведенческом сеттин-ге, названном Активность Большой Группы (Large Group Activity), эффективные эпизоды поведения учителей в большей степени включали группу как целое, в то время как менее эффективные эпизоды поведения учителей были в большей степени направ­лены на отдельных индивидуумов или на малые группы. Если Баркер и Вригт обнаружили, что дети

ведут себя более похожим на других детей образом в пределах одного сеттинга, чем на самих себя в дру­гих сеттингах, то Скотт обнаружил, что данное на­блюдение в равной степени верно и для учителей. Различия между эффективными и неэффективными учителями были минимальны в сеттингах, в которых поведение носило предписанный характер, и стано­вились максимальными в сеттингах, где допускалась значительная индивидуальная свобода.

Картирование поведения. Картирование поведе­ния было объединено с эко-бихевиоральной наукой с целью обеспечения высокоэффективной методоло­гии. Карта поведения аналогична архитектурному плану этажа. На схеме, изображающей пространство места действия, отмечается точка, указывающая, что здесь имело место поведение, соответствующее зара­нее определенной поведенческой категории. В табли­це, строки которой представляют пространственную локализацию, а столбцы — предварительно разбитые на категории формы поведения, конкретное поведе­ние будет представлено пересечением строк и столб­цов. В одном примере картирования поведения аутичных детей в классе сеттинги состояли из рабо­ты с учителями, свободной игры, перерыва и группо­вой работы. Формами поведения были неуместная эхолалия (out-of-seat echolalia), самостимуляция, вспышки раздражения, адекватное поведение, рабо­та, игра и социальное поведение. Составление карты показало, что в одних сеттингах имеет место большее количество форм поведения, а в других — меньшее. Как и в случае нормальных детей, поведение аутич­ных детей, по-видимому, определяется сеттингом (Charlop, 1983).

Шкалирование. Поведенческие сеттинги могут измеряться с помощью различных шкал. Шкала ав­тономии ( autonomy scale) показывает, где принима­ются решения, касающиеся того, кто может участво­вать в сеттинге. Высшая оценка в девять баллов ста­вится в том случае, если решение принимается локально, а низшая — в один балл, — если решение принимается федеральным правительством. Бехтель (Bechtel, 1982b) увеличил шкалу до двенадцати бал­лов, чтобы включить решения, принимаемые внутри сеттинга. Шкала проникновения ( penetration scale) предполагает высшую оценку в шесть баллов для индивидов, чья роль в сеттинге настолько необходи­ма, что данное лицо оказывается незаменимым: на­пример, лицо, разработавшее совершенно новую ме­дицинскую процедуру; магазин или фирма, которой руководит один человек; профессор, читающий уни­кальный университетский курс. Если замена воз­можна, ставится оценка в пять баллов. Оценка в че­тыре балла ставится тем, чья роль необходима, но не относится к уровню высшего руководства. Баркер показал, что определенные группы, такие как женщи­ны и дети, часто допускались только к данному уров­ню и исключались из высших. Уровень один состоит из наблюдателей, не вносящих никакого вклада, кро­ме своего присутствия. Показатель уровня проник-

204

новения может быть использован для измерения чис­ла возможных руководящих позиций по отношению к размерам популяции, иными словами, там, где стремящиеся занять такие позиции лица должны ис­кать наиболее благоприятные возможности. Оценки благоприятствования ( welfare ratings) измеряют сте­пень, в которой поведенческий сеттинг обеспечивает льготы таким группам, как меньшинства, тогда как оценки давления ( pressure ratings) указывают на спо­соб, посредством которого правила сеттинга исклю­чают таких индивидуумов. На основе сочетания этих и других оценок может быть выведен общий индекс изобилия (general richness index). Чем выше этот по­казатель, тем больше типов поведения и руководства доступны в данном сеттинге. Сбор такой информа­ции представляет собой «обследование поведенчес­кого сеттинга» («behavior setting survey»). Иногда оно дополняется опросниками для определения установок, ценностей и других субъективных форм поведения.

Фокальная точка поведения. Бехтель (Bechtel, 1982b) провел анализ семи обследований поведен­ческих сеттингов и тех из полученных данных, кото­рые позволили добиться улучшения условий жизни в этих сеттингах. В результате выявилась «фокаль­ная точка поведения» («behavior focal point»), пред­ставляющая собой поведенческий сеттинг, наиболее доступный на протяжении максимально продолжи­тельного времени для наибольшего числа элементов популяции: «Это место, где наибольшее число жите­лей может встречаться лицом к лицу» (р. 159-160). Используя данные этих исследований, удалось усо­вершенствовать проектирование организационной структуры и жилищных условий общины (commu­nity). Данная методология является более комплек­сной, чем методология исследований, основанных на отдельных гипотезах, что характерно для большин­ства психологических и социологических исследова­ний.

Дальнейшие исследования и приложения. Изу­чая пансионат для женщин с хроническими поведен­ческими патологиями, Перкинс и Перри (Perkins & Perry, 1985) идентифицировали 93 поведенческих сеттинга, включая как организованные для обитате­лей пансионата персоналом, так и те, которые имели место без планирования со стороны персонала, на­пример, прием пищи или просмотр телевизионных программ. Авторы проанализировали 55 из них, что­бы определить, какие требования сеттинги предъяв­ляют к женщинам. Сеттинги, включающие экскур­сии за пределы пансионата, как правило, предпола­гали более высокий уровень требований, чем происходящие в пределах резиденции. Четкая фор­мулировка таких требований может привести, по мнению авторов, к более оптимальному структури­рованию как по отношению к повышенным, так и к пониженным требованиям. Авторы также предполо­жили, что изучение мер поощрения и принуждения, практикуемых в сеттингах, также будет полезным.

Несмотря на доступность школьных классов для проведения научных наблюдений, лишь немногие исследователи занялись изучением естественно про­исходящих классных сеттингов. В своих исследова­ниях, вызванных работами Баркера и других психо­логов, Джоунз (Jones, 1981) обнаружил существен­ные характеристики таких условий, как размеры класса, классная структура (метод изложения мате­риала) и пространственная организация (расположе­ние сидячих мест). В частности, в классах, насчиты­вающих менее 15 учащихся, более 70% из них актив­но участвовали в занятиях независимо от классной структуры, однако эта цифра падала до 10% в боль­ших лекционных классах. Количество учеников, пре­вышающее пятнадцать или двадцать, не являлось эффективным для групповой дискуссии. Аналогич­но расположение сидячих мест по кругу вызывало неудобства и было неэффективным при количестве учеников более двадцати.

Используя методы Баркера и Вригта, Скотт (Scott, 1977) обнаружил, что эффективные учителя, ведущие программы подготовки к школе (preschool programs) детей из неблагополучных семей, исполь­зовали меньшее количество более длительных пове­денческих эпизодов, чем менее эффективные учите­ля. Их активность была более направленной и холи­стической и была постоянно ориентирована на цель. Они чаще достигали целей занятия. Аффективное поведение этих учителей также обладало рядом от­личий: они выражали больше положительных и меньше отрицательных чувств, чем менее эффектив­ные учителя, и проявляли тепло, принятие, поддерж­ку и одобрение, в противовес гневу, нетерпению и отвержению.

Маловероятно, что кто-либо еще когда-нибудь предпримет исследование всех общественных пове­денческих сеттингов целого сообщества, как это сде­лали Баркер и его коллеги в городках Мидвест и Йордэйл. Такие исследования требуют долговремен­ного финансирования, которое в наши дни сложно получить, а спонсорские организации предпочитают финансировать сбор информации о городских и при­городных районах, где живет большинство населе­ния, а не исследования маленьких городов. В резуль­тате в настоящее время исследования посвящены более специализированной и узкой тематике.

В исследовании, возможно ставшем последним широкомасштабным проектом такого рода, теория поведенческого сеттинга была использована для сравнения сеттингов в шести городах до и после вве­дения в эксплуатацию крупной дамбы, затопившей значительную территорию (Harloff, Gump & Campbell, 1981). Наибольшие изменения произошли в правительственных сеттингах, особенно в главном городе округа. Часы функционирования правитель­ственных поведенческих сеттингов увеличились на 44%, тогда как часы работы частных предпринима­тельских сеттингов увеличились лишь на 4%. В не­которых городах произошли ощутимые изменения за

205

период проведения исследования, однако в большин­стве случаев лишь немногие из них были связаны с дамбой.

Оптимизация исследований и самоотчеты

В ходе исследования Мидвеста было собрано по 230 информационных элементов (data entries) для каждого из более чем 800 сеттингов. Общее число информационных элементов составило 184 000 для маленького города. Факторный анализ этих данных показал, что 43 дескриптора можно свести к 9 и, тем не менее, объяснить 62% дисперсии (Price & Blashfield, 1975). Другие исследователи сокращали период сбора данных и вводили другие упрощения. Такие сокращенные методы сбора данных должны ускорить проведение исследований поведенческих сеттингов.

Было проведено исследование, в ходе которого подготовленные наблюдатели регистрировали пове­дение людей в следующих трех ситуациях: (а) в па­лате, (б) в общественной зоне больницы и (в) при прохождении физиотерапии для лиц с повреждени­ями спинного мозга. Наблюдаемые лица также пре­доставили самоотчеты о своем поведении (Norris-Baker, Stephens and Willems, 1982). Формы поведе­ния варьировались от ситуации к ситуации, однако самоотчеты хорошо согласовывались с данными, по­лученными от независимых наблюдателей. Точность самоотчетов навела авторов на предположение, что данный метод может являться высокоэкономичным средством получения больших объемов качествен­ных данных «о паттернах повседневного поведения людей в различных окружающих условиях, даже в тех случаях, когда пользователи мобильны» (р. 440).

Вмешательство

Одна из основных предпосылок, которыми руко­водствовался Баркер, гласила, что исследователь не должен каким-либо образом вмешиваться в сеттинг. Исследователь должен являться трансдьюсером, а не оператором. Уикер (Wicker, 1979a) утверждает, одна­ко, что вмешательство — это процедура, позволяю­щая узнать, каким образом определенные изменения могут способствовать улучшению положения участ­ников, и это невозможно выяснить каким-либо дру­гим способом. Он обнаружил, что установка цепных ограждений облегчает посадку в автобус в местах, где скапливается большое количество людей, и что раз­мещение информационных указателей и показ не­мых фильмов уменьшает субъективное время ожида­ния в больницах для оказания неотложной помощи. Однако вследствие постоянно происходящих в лю­бой ситуации изменений, что вносит неоднознач­ность в экспериментальные результаты, Уикер при­зывает быть осторожными в использовании экспери­ментального вмешательства. Исследователь должен

проанализировать огромное количество факторов, прежде чем приступить к эксперименту. И даже в этом случае только те изменения, которые носят от­носительно устойчивый характер, при условии что они позитивны, подлежат исследованию, предостере­гает он.

ОБЛАСТИ ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ

Большинство новаторских исследований эко-би-хевиоральной науки относилось к сфере фундамен­тальной, а не прикладной науки. Но несмотря на это, большая их часть обладает высокой степенью прак­тической применимости — в частности, это получен­ное исследователями знание о преимуществах ма­леньких школ, и тот потенциал, которым оно обла­дает с точки зрения формирования политики слияния школ. Понимание механизма воздействия управля­ющих схем и других факторов поведенческих сеттин­гов может быть использовано для реструктурирова­ния сеттингов больниц и других учреждений с целью улучшения условий лиц, работающих и находящих­ся в этих сеттингах. Ряд условий, обеспечивающих преимущества малых сеттингов, может быть опробо­ван и в крупных сеттингах. Исследователи, исполь­зующие данный подход, все чаще применяют его при проведении прикладных исследований, иногда ис­пользуя вмешательство с целью определить, какие условия способствуют более удобному и эффектив­ному функционированию автобусных остановок, приемные покоев в больницах и других сеттингов; а также при проведении обследований поведенческих сеттингов с целью улучшения жилищных условий. Эко-бихевиоральная наука помогла вымостить путь для таких дисциплин, как энвайронментальная (см. главу 13, с. 330) и общественная психология (см. гла­ву 13, с. 325), и внесла вклад в их развитие.

СОПОСТАВЛЕНИЕ С НЕКОТОРЫМИ ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Анализ поведения

Проведя обзор литературы, посвященной влия­нию поведенческих сеттингов, Виллемс (Willems, 1973а, 1973b) приходит к выводу о согласии с пред­ставителями анализа поведения в том, что окружаю­щая среда обеспечивает отбор форм поведения. С точкой зрения анализа поведения согласуются об­наруженные им данные, что средовые поведенческие

206

сеттинги в значительной степени контролируют по­ведение, имеющее место в этих сеттингах, и что из­менения в окружающей среде вызывают изменения в поведении. Уинетт (Winett, 1987) отмечает, что он расходится с представителями анализа поведения в том, что они в основном имеют дело с дискретным поведением индивидуумов и занимаются экспери­ментальными исследованиями, тогда как эко-бихеви­оральная наука подчеркивает уровень сеттинга и ис­пользует описательные исследования. Он полагает, что обе системы могут плодотворно сотрудничать.

Интербихевиоральная психология

Включение неодушевленных объектов в состав поведенческого сеттинга согласуется с точкой зрения интербихевиоральной психологии, которая не прово­дит различий между этими объектами как объекта­ми и объектами как смыслами (meanings), которые они обозначают, соответственно, как стимульные объекты и стимульные функции (см. далее критику Фюрера, Fuhrer). Эти и другие компоненты интер-бихевиорального поля могут дополнить эко-бихеви-оральный подход полезными измерениями. Форму­ла Баркера В = f(E) в значительной степени меха­нистична, однако некоторые его последователи включили в рассмотрение взаимозависимость пере­менных, тем самым способствуя развитию системы в направлении интербихевиорального подхода, дела­ющего акцент на отношениях, а также ее отходу от рассмотрения линейных причинно-следственных связей.

Оперантный субъективизм

Тот факт, что самоотчет обеспечивает точное опи­сание поведения в различных средовых условиях (Norris-Baker, Stephens, Willems, 1982), предполага­ет, что исследователь может также использовать ис­пытуемых для получения более субъективной ин­формации, которая является равно объективной. Вы­полнение Q-сортировки участниками различных поведенческих сеттингов может способствовать пере­ходу на совершенно новый уровень понимания этих сеттингов. Как философия, так и методология Q-сор­тировки представляются полностью совместимой с эко-бихевиоральной наукой, хотя определение субъективных факторов добавляет к последней изме­рение, которое Баркер, очевидно, предпочитал мини­мизировать или вовсе исключить из своих исследо­ваний.

КРИТИКА

Фюрер (Fuhrer, 1990) утверждает, что существует «разрыв» между объективными событиями поведен-

ческого сеттинга и «субъективной репрезентацией индивидами себя, своего окружения и своего поведе­ния» (р. 250). Он рассматривает психологию «жиз­ненного пространства» Левина (Lewin, 1951) как предлагающую менталистский взгляд, избегающий «пустого организма». Фюрер выступает за психофи­зический дуализм, предполагающий разум или «субъективные репрезентации», с одной стороны, и «формы поведения» с другой, — представление, несов­местимое с позицией эко-бихевиоральной науки (см. постулаты выше). Однако взгляды, которые Фюрер преподносит дуалистически, могут быть выражены и без обращения к такому представлению: субъектив­ные факторы — или объективная точка зрения участ­ника, а не наблюдателя — не были приняты во внима­ние. Игнорирование субъективности характерно для большинства областей психологии. Как уже указыва­лось выше, Q-методология, обеспечивающая объек­тивные измерения субъективности и не основываю­щаяся на дуализме «разум—тело», могла бы послу­жить для преодоления этого разрыва.

Фюрер подчеркивает различия между физически­ми свойствами объекта и его функциональными свойствами, ставя в заслугу Бошу (Boesch, 1980) то, что он явился первым автором, указавшим на данное различие (при этом Фюрер упускает из виду работы Дьюи (Dewey, 1896), также отмечавшего это разли­чие [см. главу 2], Кантора, который последователь­но провел данное различение в 1920-х годах [см. гла­ву 10], а также Мерло-Понти, независимо пришедше­го к признанию этого различия в 1960-х годах [см. главу 12]). В частности, функциональное значение ресторана как поведенческого сеттинга может быть различным в зависимости от того, находится в нем человек со своим коллегой по работе или с членом семьи. Физически ресторан остается одним и тем же, но его функциональные характеристики или его смысловое значение изменяются. Эти вариации, утверждает Фюрер, показывают, что «поведенческие сеттинги как культурные сеттинги не просто дела­ют людей похожими друг на друга, а их сообщества однородными по составу; скорее, они задают общие тенденции, отклонения от которых они в ряде слу­чаев допускают, а в отдельных случаях даже поощ­ряют» (р. 533). Хотя анализ, проделанный Фюрером, представляет ценность, данные отклонения, по-види­мому, имеют место главным образом в пределах од­них и тех же наблюдаемых явных (overt) поведенчес­ких паттернов сеттинга — как, например, ресторана с его физическими свойствами, — на которые указы­вает Баркер. Однако различные смысловые значения ресторана охватывают также неявные ( covert) и ин­дивидуальные формы поведения, которые важно учитывать и пытаться их понять, возможно, с помо­щью методологии Q-сортировки.

Перкинс (Perkins, 1988) утверждает, что как ста­бильные, так и нестабильные элементы поведенчес­кого сеттинга играют важную роль — как, например, изменения, которые люди вносят в поведенческий

207

сеттинг с целью адаптации к новым обстоятельствам: зона размещения определенного товара в магазине может быть расширена или сокращена в зависимос­ти от изменения спроса. При таком взгляде сеттинги — это инструменты, которыми индивидуумы манипу­лируют с целью удовлетворения своих потребностей. Они учатся использовать противодействие отклоне­ниям, наложение вето и установление строгих гра­ниц, чтобы достичь этих целей.

Одно из критических замечаний в адрес эко-бихе-виоральной науки состоит в том, что она игнорирует индивидуальные различия, концентрируясь на сет-тинге и рассматривая индивидуальные характеристи­ки просто как части этого сеттинга. Она также игно­рирует субъективные формы поведения. Бехтель (Bechtel, 1982b) отвечает на эту критику, указывая, что индивидуумов можно изучать путем обследова­ния типов поведенческих сеттингов, в которые ребе­нок или пожилой человек вступает в течение года, тем самым многое узнавая также о стилях жизни индиви­дуумов. Другие процедуры, такие как самоотчеты и От­сортировка, обладают значительным потенциалом с точки зрения обеспечения информации о субъектив­ном поведении индивида и его роли в функциониро­вании сеттинга, однако эти методы пока еще мало ис­пользуются. Какие аттитюдные или перцептивные формы поведения заставляют индивидуума участво­вать в поведенческих сеттингах, покидать или изме­нять их? Какую роль играют межличностные чувства и как личные конфликты разрешаются либо оказыва­ют деструктивное влияние на сеттинг? Какие смыслы имеет сеттинг для участников и какие группировки этих смыслов, а также привлекательные и непривле­кательные особенности сеттинга присутствуют в нем с точки зрения участников (вопрос, для ответа на ко­торый специально разработан метод Q-сортировки).

Хотя эко-бихевиоральную науку упрекают в край­нем детерминизме, поведенческий сеттинг может оказывать влияние на поведение людей только до тех пор, пока он продолжает удовлетворять их. Они бу­дут участвовать в паттернах сеттинга, тем самым спо­собствуя достижению его целей, только в том случае, если эти цели согласуются с их собственными инте-

ресами. Люди будут покидать сеттинг, когда он пе­рестанет их удовлетворять, и он прекратит свое су­ществование (Wicker, 1979b). Такой подход предпола­гает взаимный характер отношений, а не односторон­ний детерминизм. Тем не менее энвайроцентрический элемент продолжает играть в системе ощутимую роль.

ВЫВОДЫ

Эко-бихевиоральная наука порвала с традицион­ной методологией психологических исследований и, возможно, по этой причине привлекла к себе лишь поверхностное внимание. Ей удалось выявить важ­ные факторы, касающиеся поведения, которые более не могли быть идентифицированы с помощью тради­ционных методов, причем ей удалось сделать это в естественных ситуациях, в которых не является ак­туальным вопрос, неизбежно возникающий при про­ведении лабораторных исследований, — распростра­няются ли полученные в лаборатории результаты на природный мир. Вместо того чтобы использовать в качестве испытуемых психиатрических пациентов или столь удобных для использования в этом каче­стве студентов колледжей, она обратилась к изуче­нию реального мира типичных человеческих сооб­ществ с их повседневными занятиями и делами, иду­щим естественным образом, со всей присущей им сложностью и многообразием. Как это происходит в любом серьезном научном предприятии, концепции и методы эко-бихевиоральной науки нуждаются в постоянном совершенствовании и расширении; одна­ко на настоящий момент она уже стала одной из наи­более плодотворных психологических систем, обес­печив надежное понимание некоторых важных аспектов психологического поведения. Она также явилась источником вдохновения для развития об­щественной и энвайронментальной психологии (см. главу 13).

208

Часть IV. Социоцентрические системы

Глава 8. Постмодернизм и социальный конструкционизм

ВВЕДЕНИЕ

Термин «постмодернизм» может показаться нам странным, когда мы впервые слышим его. Действитель­но, разве мы живем не в современную эпоху? Разве может какой-либо предшествующий период по отно­шению к настоящему моменту быть более современ­ным? Как можем мы говорить о периоде после совре­менности, если современность — это то, что происхо­дит сейчас? И все же был изобретен такой термин, как «постмодернизм», для обозначения тотальной револю­ции в мышлении о литературе, философии и науке. Постмодернизм отвергает наследие «модернистского» («современного») мышления, начало которого он отно­сит к эпохе Просвещения XVIII столетия. Он предре­кает, что современный период истории подходит к кон­цу и мы вступаем в постсовременную эпоху. Модер­низм поставил человека в центр Вселенной и провозгласил его рациональным существом, которое может использовать свои рациональные способности для приобретения нового знания и обеспечения про­гресса человечества. Однако постмодернизм ставит под сомнение притязания модернизма. По отношению к сфере психологии используется также термин «соци­альный конструкционизм», обозначающий знание, сконструированное конкретной социальной группой и не имеющее силы за пределами этой группы. Некото­рые авторы используют термин «постмодернизм» и по отношению к психологии либо употребляют его наря­ду с термином «социальный конструкционизм».

Говоря кратко, постмодернизм и социальный кон­струкционизм утверждают, что невозможно прийти к объективному пониманию мира, поскольку все знание социально сконструировано из слов, которые обретают свои значения благодаря социальным процессам, и эти значения изменяются от группы к группе и от одного периода времени к другому. Знание представляет собой не более чем совокупность социальных конвенций, вы­раженных в языковой форме. Наша реальность состо­ит из слов, с помощью которых мы описываем эту ре­альность. Мы неразрывно вплетены в ткань культур­ных значений, и эти культурные, или «локальные», значения представляют собой все, что мы когда-либо способны знать. Истина — не что иное, как согласован­ность взглядов, а ошибка — просто расхождение во мне­ниях, ибо каждый прав со своей точки зрения. Соглас­но Квэйлу (Kvale, 1990), постмодернизм представляет собой не столько систематизированную теорию, сколь­ко интерпретацию существующей культуры.

РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ

Постмодернизм

Термин «постмодернизм» (известный также как «по-мо» [ро-то] или «помо» [рото]) впервые был

употреблен в 60-х годах по отношению к литератур­ной критике и затем распространился на архитекту­ру, танец, театр, живопись, киноискусство, музыку и, наконец, на более широкий культурный контекст (R. Brown, 1994). Одними из первых провозвестников этой системы явились такие французские философы, как Жак Деррида и Мишель Фуко. Деррида (Derrida, 1992,1997) утверждал, что язык не может обеспечить истинного выражения чего-либо, включая мир. Реаль­ность содержится только в текстах (языке), а тексты лишены стабильности и противоречат сами себе. Фи­лософия также состоит только из письменных источ­ников, которые не соотносятся ни с психическими репрезентациями, ни с логикой, а лишь с другими письменными источниками. Философские поиски ре­ферентов или якорей (точек привязки) в мире оста­ются тщетными, настаивает Деррида, — ибо един­ственная реальность фиктивна (вымышленна, в смыс­ле литературна [fictional]). Реальность есть лишь то, что содержится в определенных паттернах слов; а по­скольку они изменяются для каждого читателя, меня­ется и сама реальность. В результате интерпретаций, предлагаемых несколькими различными читателями, появляется повествование, которое является продук­том этих интерпретаторов, а вовсе не авторских зна­чений (смыслов). Смысл возникает из развития не­прерывно меняющегося настоящего и его контекста. Поскольку окончательный смысл отсутствует, един­ственным показателем реальности становится правдо­подобность повествования или интерес, который оно представляет для определенной культуры в опреде­ленный исторический период. Однако, противореча самому себе, Деррида утверждал, что в его собствен­ных текстах четко определены те значения, которые ему удалось понять.

Деррида также развил теорию, которую он назвал «деконструкционизмом». Данный термин образован сочетанием слов конструкция (созидание, construction) и деструкция (разрушение, destruction) и означает, что устаревшее разрушается и замещается новым. Это процесс развенчания (undermining) текста с целью демонстрации того, что согласованность — это резуль­тат определенных способов использования языка и культурных паттернов, в частности, тех, которые слу­жат принижению роли женщин и небелых людей по отношению к привилегированному положению белых мужчин. Таким образом, деконструкция — это привле­чение внимания к тому, что было опущено и сделано незаметным. Данный процесс приводит к уничтоже­нию (undoing) или разрушению (collaps) текста. При­менение деконструкции к научным письменным ис­точникам может выявить исторические и социальные влияния, лежащие в основе социальной конструкции, и продемонстрировать тот факт, что объективности не существует. Основной акцент данной процедуры, со­гласно Рихтеру (Richter, 1992), переносится на разру­шение, а не на созидание.

Фуко (Foucault, 1980) также подвергал сомнению представление о том, что язык является носителем

211

какой-либо истины. Он утверждал, что язык опреде­ляет наше мышление, а следовательно, мысли не мо­гут отражать мир. Язык обретает свою форму под воздействием коренящихся в нашей культуре сило­вых источников, благодаря которой он структуриру­ет нашу жизнь. Третий французский философ Жан-Франсуа Лиотар (Jean-Francois Lyotard) распростра­нил взгляды данной системы на физические науки, утверждая, что научный язык — это игра, в которой самый богатый игрок имеет наибольшие шансы счи­таться правым. Иными словами, наука становится средством установления господства (власти) через свои притязания. Как и Лиотар, Фуко указывает на такие силовые источники влияния, в особенности — на политику и бюрократию. Эти источники оказыва­ют влияние на научные решения и интерпретации, тем самым лишая науку ее нейтральности. Обрета­ют силу закона те научные притязания, которые ис­ходят от обладающих властью и которые служат их личным и социальным интересам, поскольку наука является продуктом силовых источников, питающих ее. Будучи последовательным в своих взглядах на науку как представляющую собой лишь инструмент власти и не имеющую законных прав притязать на истину, постмодернизм признает, что он также не может претендовать на законность своих оснований и является лишь прагматическим подходом.

Появившаяся в последнее время литературная те­ория (Eagleton, 1983; Fish, 1980) также оказала вли­яние на развитие постмодернизма и социального конструкционизма. В противоположность давней традиции, согласно которой письменные источники содержат информацию или являются выражением взглядов автора, «новая критика» («new criticism») утверждает, что автор не имеет власти над тем, что он намеревается сообщить. Вместо этого централь­ным является значение (смысл) для читателя, и сам читатель создает то, что означает текст. Каждый чи­татель реконструирует текст при каждом прочтении. Следовательно, текст не имеет единственного значе­ния, как не имеет он и устойчивого значения.

Если деконструкционизм и литературная теория имеют дело преимущественно с литературными тек­стами, то постмодернизм, как это имеет место в слу­чае Дерриды и Фуко, оспаривает философские и на­учные претензии на объективное знание. Данную линию размышления подхватывает Рорти (Rorty, 1979). Он также относится к числу философов, от­мечающих, что философия (а также, можем мы до­бавить, и большая часть психологии) предполагает, что психические репрезентации мира или психичес­кие процессы делают знание возможным. Он назы­вает эту точку зрения «разум как зеркало» — разум, отражающий внешний мир. Вся совокупность допу­щений западной философии и науки о знании поко­ится на данной метафоре, считает он. Вопреки этой традиции Рорти утверждает, что мы можем оправ­дать (justify) (по)знание только как социальный про­цесс с использованием языка, а не как отношение

между познающим субъектом и реальностью. «Мы принимаем (understand) знание, когда принимаем (understand) социальное оправдание (обоснование) доверия к нему, и таким образом, для нас отпадает необходимость рассматривать его как точность ре­презентации» (р. 170). Попытки философии проде­монстрировать объективность и рациональность как точные репрезентации мира, утверждает он, являют­ся упражнениями в самообмане; ибо предполагаемая объективность и рациональность состоит не более чем из поддерживаемых в настоящий момент дискур­сов и диалогов. А эти дискурсы обладают значения­ми только в рамках социального контекста. Идея ра­зума как зеркала также позволяет провести границу между философским изучением психических собы­тий как источника знания и научным изучением фи­зических событий как источника знания. Философия претендует на изучение репрезентаций, а наука — на изучение репрезентируемых объектов. Постмодер­низм отказывается от традиционных поисков объек­тивности или реальности, находящейся вне лингви­стической системы, и обращается к исследованию социального дискурса, языковой системы, в рамках которой мы достигаем локального соглашения о том, что представляет собой мир.

Поскольку логика и фактические свидетельства больше не являются основанием знания, место, ра­нее занимаемое этими столпами западной культуры, позволено занять коммуникации. Коммуникация де­мократична, ибо каждый волен сообщать другим о своих мнениях и убеждениях и быть в курсе того, что сообщают другие. Знание больше не является преро­гативой элиты, использующей логические аргумен­ты и фактические свидетельства. Постмодернисты отказываются от элитной экспертизы знания и науч­ных авторитетов и становятся собственными экспер­тами и авторитетами. Так как знание не является принадлежностью какой-либо особой группы или личности, каждый может объявить себя преподава­телем любого предмета и преподавать его остальным. Никто не может являться учителем универсального знания или истины, поскольку таковых не существу­ет. А раз не существует окончательных истин, разно­гласия также становятся невозможными: каждый индивид обладает своей собственной истиной в рам­ках определенного социального контекста или «дис­курсивного сообщества» («discourse community»). Постмодернисты, однако, практикуют «игру веры» («believing game»), и предполагают искренность го­ворящего, прежде чем решить, что из декларируемо­го им они готовы принять.

Постмодернизм подвергает сомнению не только предпосылку, что реальность может быть познана независимо от ее вербальных описаний, но также и предпосылку о существовании индивидуального по­знающего или «субъективного я» независимо от дис­курсивного сообщества. Познающий сливается с по­знаваемым. Наши «я», утверждают постмодернисты, это социальные конструкции, чей опыт неотделим от

212

социальных взаимодействий. Фактически люди об­ладают множеством «я», каждое из которых функци­онирует особым, присущим только ему образом, с тем чтобы отвечать конкретным социальным услови­ям. Поскольку мир и наши «я» представляют собой социальные конструкции, человеческая жизнь состо­ит из игры. Игра замещает собой представление о познаваемом реальном мире. Человек может играть с чувством собственного «я». Постмодернистский образ жизни принимает — и даже с восторгом — то, какими вещи представляются в окружающем соци­альном контексте, осознавая, что это то, чем они не являются. Некоторые сторонники данной системы даже полагают, что постмодернизм может предло­жить решение проблем нашего общества. Однако вопреки такому представлению, постмодернизм от­вергает идею человеческого прогресса. Разрешение данного противоречия могло бы состоять из конкрет­ного набора слов (pattern of words), которые обрета­ют смысл только будучи частью локальных соци­альных взаимодействий.

Наука, с точки зрения постмодернизма, это набор сложных культурных конвенций, которые сформиро­вались в западной культуре на протяжении опреде­ленного исторического периода. А потому наука не является, как мы обычно полагаем, совокупностью знаний или методологий по проверке предположе­ний и теорий о природе, а лишь дискурсом или дис­куссией, создаваемой нашим интерпретирующим со­обществом как часть комплекса политики, экономи­ки и социального контекста. Как и в отношении любой социальной группы, поскольку знание коре­нится в нормах данного сообщества, оно не имеет силы за пределами этой группы. Следовательно, при­тязания науки на познание мира являются лишь во­просом социальных конвенций; ее претензии на ис­тину имеют не больше оснований, чем заверения предсказателей. Как средство, разработанное для отыскания предполагаемой истины, научная методо­логия имеет смысл только в рамках конвенций соци­ального научного сообщества, которое и наделяет эту методологию смыслом.

С точки зрения постмодернизма, ученые являют­ся причиной многих болезней общества, а образова­ние — их служанкой. Образование в современном виде, от начальной школы до университета, сформи­ровалось еще в эпоху Просвещения и нуждается в замене. В авангарде постмодернистской культуры, выступающей против всех зол науки и образования, стоят литература, псевдонаука и антинаука, с лите­ратурой во главе.

Постмодернизм подчеркивает роль взаимодей­ствий в локализованных контекстах. Он рассматри­вает субъективного индивидуума и объективные универсальные законы как абстракции укорененно­сти человека в мире. Что имеет смысл и что являет­ся истинным — вопрос тех решений и последствий этих решений, на которых сходятся люди. Постмо­дернизм замещает универсальные системы знания

локальным знанием, а универсальные смыслы зна­ния — локальными смыслами. Такие полярные оппо­зиции, как универсальное/индивидуальное или объективное/субъективное, уступают место локаль­ному контексту (Kvale, 1990).

Развивая идеи Дерриды, Фуко и Рорти, постмодер­низм придает важное значение языку. Язык не отра­жает реальность; вместо этого каждый отдельный язык в каждой локальной ситуации создает свою соб­ственную реальность. Индивидуальное «я», как гово­рящий, уступает место говорящему как посреднику (medium). Культура выражает себя через говорящего, функционирующего в качестве посредника (Kvale, 1990). Таким образом, язык децентрализует человека (лишает его центрального места во вселенной). Речь (language) — это не передача информации, а повество­вание о культуре, история, в которой рассказчик и слу­шатель взаимно определяют свое место в социальном порядке. Функция повествования — поддерживать ценности и социальный порядок в сообществе, члены которого, участвующие в использовании языка, явля­ются частью данного сообщества. Отказавшись от по­исков универсальной истины или смысла и перенеся акцент на коммуникацию, культура находит новую роль для повествователя. Повествователь не просто передает информацию слушателю, оба они (в процесс коммуникации) переопределяют свое положение в социальном порядке.

Большинство психологических систем пыталось об­наружить универсальные законы, но одна система, гу­манистическая психология (см. главу 4) исповедует то, что Квэйл (Kvale, 1990) назвал «культом индивидуально­сти», придавая основное значение человеческой «само­сти» (self): самоопределению, самоактуализации и т. д. Как гуманистическая, так и бихевиористская психоло­гия отрывают человека от его контекста, утверждает Квэйл, и этой деконтекстуализации подвергаются как испытуемые при проведении экспериментов, так и па­циенты при прохождении психотерапии. Квэйл нахо­дит, что для современной психологии характерна двой­ная абстракция, при которой деконтекстуализуется как индивидуум, так и его поведение. Он отмечает, что по­пытка квантифицировать (количественно измерить) психологические события, а также предпосылка об уни­кальности индивидуума сменяются в постмодернизме изгнанием индивидуума или «я» с того центрального места, которое он занимал в бихевиористской, гумани­стической и когнитивной версиях модернизма, и отве­дением ему роли стороны языковых и контекстуальных отношений.

Квэйл считает, что современная психология дви­жется в неверном направлении и «оторвана от со­циальной реальности постмодернистской эпохи» (р. 50). Как наука, она пребывает в состоянии «ин­теллектуальной стагнации» и ведет паразитическое существование, цепляясь за неврологию, вычисли­тельную технику (computer science), генетику, линг­вистику и т. п. Далее он утверждает: «Если пси­хологическая установка, постулирующая замкнутое

213

индивидуальное я с его психическим аппаратом, а также двойная абстракция, отрывающая человечес­кую деятельность как от своего контекста, так и от своего содержания, являются интеллектуальными тупиками, то психология как наука о человеческой деятельности, возможно, уже не поддается реабили­тации» (р. 50). Однако постмодернизм уже вторгся в ряд областей психологии. Он указывает на фено­менологию (см. главу 12), экологию (см. главу 7) и ролевую психологию как на родственные постмодер­низму направления, а также отмечает ряд других на­правлений психологии, развивающихся в сторону постмодернизма. Так, социальная психология заня­лась изучением вопроса власти, поскольку власть предполагает социальные значения; вопроса личной идентичности как социальной конструкции; а также вопроса использования повествований в социальных науках, где повествование принимается или отверга­ется в зависимости от его последовательности — от того, насколько осмысленна рассказываемая исто­рия. В прикладной сфере семейная терапия опреде­ляет социальную единицу — семью — как языковую систему, в которой терапевт выступает в качестве инициатора диалога. Патология рассматривается те­перь как коренящаяся скорее в структуре языка, чем в сознательной или бессознательной части разума.

Квэйл утверждает, что исследования с использо­ванием качественного анализа могут стать централь­ным методом в психологии, позволяющим погру­зиться в мир интерсубъективных значений. Такие качественные исследования представляют собой лингвистический поворот в философии науки. Об­щение между двумя индивидами замещает собой модернистскую конфронтацию психолога с приро­дой. А конвенциональные значения замещают собой поиск объективной реальности.

Социальный конструкционизм

Общие положения. Хотя мы можем обнаружить большое разнообразие типов социального конструк-ционизма, за исключением специально оговоренных случаев, мы будем иметь в виду строгий, или ради­кальный, конструкционизм, представленный работа­ми Кеннета Гергена (Kenneth Gergen). Далее следу­ет ряд основных исходных положений, выдвинутых Гергеном (Gergen, 1994b), главным архитектором социального конструкционизма.

• Существующее, чем бы оно ни было, не имеет требований к тому, как оно выражено.

• Отношения между людьми, которые культурно и исторически обусловлены, определяют формы вы­ражения, посредством которых люди познают мир. Ни мир, ни генетические детерминанты, присущие индивидуумам, не порождают описаний или конст­рукций мира. Такие конструкции являются резуль­татом социальных взаимодействий. Знание являет­ся не достоянием индивида, а побочным продуктом отношений между членами сообщества.

• То, в какой степени любое конкретное описание мира остается актуальным с течением времени, зави­сит от социальных процессов, а не является вопро­сом объективной истинности (validity). Описание может оставаться тем же, в то время как мир меня­ется, либо описание может меняться, в то время как мир остается тем же. Хотя научные методологии были основаны на представлениях, которые впослед­ствии изменились, эти методологии до сих пор ис­пользуются для научных описаний. В рамках науч­ных сообществ эмпирические методы связаны с пре­тензиями на истину. Эти сообщества подвергают проверке теории и принимают выводы, основываю­щиеся на использовании инструментов, статистики и других техник, принятых сообществом. Их «риту­алы» позволяют им делать предсказания. Однако на­учный метод не обладает «гарантией контекстной не­зависимости», позволяющей ему претендовать на истину в большей степени, чем могут претендовать на нее другие методы описания.

• Значение (importance) языка вытекает из той роли, которую он играет в структурах отношений. Язык не является ни зеркалом или картой мира, ни референтным событием или внутренним процессом, а представляет собой социальный взаимообмен. Язык — это не идеи в головах людей, а бесконечные ряды означающих (signifiers), которые не обладают единственным значением (meaning) или означаемым (signification). Интеллигибельность возникает как результат повторяющихся паттернов слов, а слова обретают свои значения из контекстов отношений.

• Социальное сообщество может оценивать, под­тверждать (validate) или не подтверждать утвержде­ния, порождаемые в рамках данного сообщества, но не может делать этого по отношению к другому со­обществу. Ученые могут оценивать работу ученых, но не служителей культа (cultists), и наоборот. Любая оценка — это оценка культурой того, что составляет ее часть и имеет для нее определенную ценность. Если оценка, произведенная посторонней группой, может быть сообщена оцениваемой группе и будет иметь в ней смысл, то «реляционные границы смяг­чаются» (р. 54).

Претензии на истину. Конструкционисты (в част­ности, Gergen, 1985, 1994b) настаивают, что претен­зии на истину на самом деле являются претензиями на то, что данное заключение обоснованно (war­ranted) или оправданно в том смысле, что другие принимают ту же группу слов, посвященную данно­му вопросу. (Конструкционисты избегают таких слов, как удостовериться, продемонстрировать, пока­зать, доказать, подтвердить, подкрепить (фактами), определить.) Они утверждают, что никакая теория или знание не может обосновать свою истинность ни с помощью фактических свидетельств, ни с помощью логики, поскольку такое обоснование предполагает круговую аргументацию: А обосновывает Б, а Б обо­сновывает А. Или если Б используется для обосно­вания А, нам необходимо некое В, которое обосновы-

214

вало бы Б, но в этом случае требуется Г для обосно­вания В, и так до бесконечности. С другой стороны, если эмпирический подход использует логику или логический подход использует эмпирические данные для подтверждения своих претензий, тем самым он подрывает собственные позиции. Мы можем апелли­ровать только к «групповым конвенциям», настаива­ют конструкционисты. Они также отмечают, что лю­бые интерпретации наблюдений и эмпирических данных варьируются от одной социальной группы к другой и от одной культуры к другой, и даже утверж­дения о существовании врожденного (inherent) ког­нитивного знания зависят от эмпирических методов. Следовательно, у нас нет никаких средств заложить какое-либо основание. Все интерпретации и все ло­гические аргументы зависят от конкретной социаль­ной группы, в которой формируются данные интер­претации, и лишены согласованности или интелли-гибельности за ее пределами. Поскольку мы социально конструируем вещи, само наблюдение не­отделимо от этих конструкций. Никакое научное ос­нование или знание невозможно.

Конструкционизм ничего не отрицает и не утверж­дает относительно мира или того, что находится за (его) пределами либо в (его) пределах. Социальный конструкционизм сам является социально сконстру­ированным и предлагает свою позицию как форму интеллигибельности. Конструкционизм не может провозгласить себя системой, имеющей какое-либо превосходство над другими видами знания, как и не пытается заместить собой эти конкурирующие виды знания. Его интересует лишь то, какими преимуще­ствами и недостатками обладает каждый из них. Он не спрашивает другие подходы об их заключениях относительно истинности и ошибочности, а предлага­ет им «играть с возможностями и практиками, согла­сующимися с интеллигибельностью, и оценивать их по сравнению с другими альтернативами» (Gergen, 1994b, p. 79). Аналогичным образом он не предлагает собственной позиции по вопросу моральных ценнос­тей, но открыт для исследования в научной и других областях. Хотя он подходит к вопросам морали и эти­ки как к относительным и полностью определяемым социальным контекстом, он не предлагает платформы, с которой можно было рассматривать другие позиции; поскольку все они являются взаимозависимыми с культурой и историей и с позиций одного невозмож­но оценивать другой. Мораль обретает свое значение исходя из «культурной интеллигибельности». Она является «формой коммунальной партиципации» (р. 103) в конкретном сообществе.

Поскольку все факты, вся информация, все про­цедуры, вся интеллигибельность — социальны, тео­рию невозможно подтвердить или опровергнуть, со­поставляя ее с реальным миром. Тем не менее Герген (Gergen 1994b) придерживается точки зрения, что при условии достижения соглашения в обозначени­ях и согласовании паттернов поведения науки могут предоставить полезные процедуры, информацию и

программы культуре, для которой наиболее важным фактором является «теоретическая интеллигибель­ность».

Язык. Конструкционисты утверждают, что лю­бые притязания на истину имеют в своей основе со­циальные конвенции языка. Поскольку эти конвен­ции меняются от группы к группе, а язык никогда не является однозначным и всегда содержит разные зна­чения для различных групп и исторических перио­дов, он не может использоваться в качестве носителя истин о мире. Следовательно, невозможно подвер­гать проверке гипотезы, невозможно установить ка­кие-либо фундаментальные истины о мире, так как они тоже структурируются языком. Помимо того что существуют барьеры между различающимися меж­ду собой групповыми значениями, исследователь всегда может привлечь более общие (широкие) пред­положения относительно контекста своих гипотез, так что та или иная их формулировка никогда не сможет быть окончательно подтверждена как истин­ная или опровергнута как ложная (Stam, 1990).

Хотя язык и не является носителем истины или рационального мышления, он все же обеспечивает средства для взаимопонимания; и эти акты взаимо­понимания зависят от способа социального исполь­зования языка. Из повествовательных текстов члены сообщества конструируют свои версии реальности. Научные письменные источники представляют лишь одну из версий реальности, которая имеет не боль­ше прав претендовать на истину, чем литература. То, что мы называет знанием, это не более чем нечто, по поводу чего мы пришли к социальному соглашению, представленному в языке. Наше знание, наши реаль­ности состоят из слов, которые мы упорядочиваем с целью описания этих реальностей. Мифология, фольклор, наука и оккультизм представляют собой социальные конвенции, имеющие свое основание в исторических и культурных языковых конвенциях. Язык, а не индивидуальные разумы или когниции, обеспечивают для нас возможность структурировать мир в соответствии с особенностями использования языка конкретной социальной группой и особеннос­тями ее контекста (Gergen, 1994b).

Конструкты традиционной психологии. Герген (Gergen ,1994b) отмечает, что трудно найти референ­ты таких конструктов, как личный опыт, осознавание (awareness) и сознание (consciousness); однако спра­шивая, как используются данные слова, чему посвя­щены те типы дискуссий, в которых они фигуриру­ют, и какого рода социальные дискурсы их содержат, мы можем деобъективизировать эти конструкты и поставить вопрос о том, представляют ли они какую-либо реальность. При этом мы будем использовать психологические дискурсы как средство участия в определенных социальных отношениях, а не как по­пытки отражения какой-либо реальности. Харре (Нагге, 1986а) утверждает, что эмоции не существу­ют в том смысле, в котором существуют вещи или присущие людям психологические черты, а были со-

215

циально сконструированы в субстанциальной форме лишь относительно недавно. А согласно Хейли (Haley, 1963), такие понятия, как вхождение в кон­такт со своими чувствами, проработка определенных эмоций, избавление от них и приобретение свободы в выражении чувств, относятся к области народной психологии (folklore psychology).

Большинство конструкционистов критически на­строены по отношению к конструкту «разума» и к конструкту мозга как его заместителя. По мнению Коултера (Coulter, 1989) разум, или субъектив­ность, есть взаимодействие. Такие его атрибуты, как характер или опыт, являются производными куль­туры. Он находит, что антропоморфные характери­стики, которыми наделяется мозг, практически ли­шены смысла, как и утверждение, что мой мозг, а не я сам, испытывает жажду. «Предположение о том, что это мой мозг нуждается в стакане воды, чтобы утолить жажду, является в лучшем случае неудач­ной шуткой» (р. 123). Зрительные впечатления, ут­верждает он, не находятся в мозге или где-либо в другом месте, хотя мозг может участвовать в их по­явлении. Утверждение о том, что мы имеем (полу­чаем) впечатления, не обязательно предполагает, что мы ими обладаем, и следовательно, что они где-то локализованы. «Иметь деньги» — предполагает их конкретное местонахождение, но «иметь возра­жение» — нет. Аналогичным образом иметь зри­тельное впечатление не предполагает его местона­хождения. То, что предполагается в качестве про­дукта, находящегося внутри нас, разума или мозга, на самом деле возникает в ходе наших повседнев­ных интеракций.

Герген (Gergen, 1994b) указывает на то, что мента-лизм снова возвратился в психологию в форме когни-тивизма, и демонстрирует противоречия, возникаю­щие при использовании таких конструктов, как реп­резентации, ментальные карты и т. д. Он также указывает на то, что менталистские термины исполь­зуются для определения других менталистских терми­нов. Герген призывает вытащить разум из головы и поместить его в сферу социального дискурса. Скарр (Scarr, 1985), напротив, предлагает конструкционис-тскую позицию, которая является в значительной сте­пени менталистской/когнитивистской: знание — это конструкция человеческого разума. Сенсорные дан­ные фильтруются через познавательный аппарат на­ших органов чувств и превращаются в восприятия и когниции. Человеческий разум также конструирует­ся в социальном контексте (р. 499).

Это последнее утверждение возвращает разум в сферу социальных конструкций, однако автор отда­ет предпочтение менталистским конструкциям. Харре (Нагге, 1987) превращает разум в диалоги (conversations), организованные вокруг таких тем, как обязанности, ожидания и этические отношения. Иными словами, наш разум конструируется в диа­логах, а потому не обладает независимым существо­ванием.

Обвинения в адрес традиционной психологии.

Герген (Gergen, 1997) перечисляет ряд обвинений, с которыми социальный конструкционизм выступает в адрес психологии. К ним относятся подрыв демо­кратии и роли сообщества, поддержка идеологии ин­дивидуализма, выступления в пользу патриархаль­ной системы, проповедь нарциссизма и пособни­чество западному колониализму. Поскольку психология стремится к объективности, утверждает Герген, она подавляет альтернативные точки зрения, тем самым солидаризируясь с тоталитаризмом. Ее вера в истинность своих методов препятствует уста­новлению диалога с альтернативными подходами. Герген не имеет возражений против общепринятых психологических методов исследований, но лишь по­скольку те не претендуют на истинность, распро­страняющуюся за пределы языка сообщества иссле­дователей. Векслер (Wexler, 1987) обвиняет психоло­гию в поддержке корпоративного либерального капитализма, в котором менеджеры и работники со­трудничают друг с другом, полагая, однако, что со­циальный дискурс может помочь нам понять, каким образом история формирует как культуру, так и лич­ностные характеристики. Сходную точку зрения вы­сказывает Герген (Gergen, 1997), считающий, что конструкционист может значительно расширить воз­можности психологического исследования.

Обращаясь к примерам, демонстрирующим недо­статки деконтекстуализировашгой психологии, мож­но указать на работу Кашмена (Cushman, 1991), кри­тикующего с позиций конструкционизма книгу Дэ-ниэла Стерна (Daniel Stern, 1985), посвященную развитию в младенческом возрасте. Кашмен приво­дит следующий ряд критических замечаний: положе­ние Стерна о том, что младенцы начинают отличать себя от других объектов и людей — что у них форми­руется чувство собственного Я, — не является уни­версальным, как утверждает автор, а представляет собой интерпретацию с точки зрения белых предста­вителей среднего класса, живущих в условиях запад­ной культуры конца XX века. Стерн помещает Я внутрь организма, где оно выступает в качестве гос­подина, направляющего наше поведение; он наделя­ет Я и другими чертами, которые рассматривает как универсальные. Однако жители племени Чевонг (Chewong) из Малайзии помещают Я в печени, а древние египтяне помещали его в сердце. Жители западно-африканского племени талленси (tallensi) верят, что Я относится к прошлому и контролирует­ся внешней силой. Индусы также верили в то, что Я относится к прошлом}', но считали, что оно контро­лируется внутренней силой. Стерн игнорирует эти культурные различия, свидетельствующие о том, что предлагаемая им модель характерна лишь для не­большой части мира, хотя автор полагает, что она имеет врожденный и универсальный характер. Если Я действительно является врожденным, странно, по­чему лишь столь небольшая часть земного шара раз­деляет данное представление. Приводимые Стерном данные скоре всего достоверны и надежны, однако

216

его интерпретация этих данных является культуро-специфичной, как и его интерпретация бессознатель­ного, утверждает Кашмен:

«Заявляя, что он обнаружил научные доказа­тельства того, что человеческий младенец авто­матически формируется как западный младенец, Стерн делает крайне политическое заявление. Он неявно предполагает, что пустой, нецелост­ный, нарциссический, дезориентированный и изолированный современный западный индиви­дуум, для которого поддержание глубоких личных отношений и сотрудничество в общественных на­чинаниях составляют почти непреодолимые труд­ности, представляет собой естественную и един­ственно возможную форму человеческого бытия» (Cushman, 1991, р. 217).

Обращаясь к традиционной психологии, Кашмен утверждает, что поскольку человеческие существа конструируются локальными группами, а психоло­гия это игнорирует, «психологическая программа невыполнима» (р. 206). И поскольку претензии пси­хологов на истину базируются на лабораторных экс­периментах, «привилегированном источнике», кото­рый они рассматривают как изолированный от ис­тории и политики, «деконтекстуализированная психология», являющаяся результатом таких иссле­дований, «политически опасна». Иллюстрацией это­го факта, указывает Кашмен, является попытка Стерна вменить в вину гипотетическому Я изоляцию и отчуждение, оставляя вне поля зрения социальные и политические структуры, вероятно, фактически от­ветственные за такое положение вещей.

Приводимый ниже отрывок представляет собой свидетельство того, что сторонники конструкциониз-ма предрекают грядущий конец объективизма с его поддержкой сил социального зла:

«Практически невозможно найти такую гипоте­зу, эмпирическое свидетельство, идеологичес­кую установку, литературный канон, ценностное убеждение или логическое построение, которое нельзя было бы развенчать, опровергнуть или дискредитировать с помощью тех или иных име­ющихся в нашем распоряжении средств. Только крайняя предвзятость, сила привычки или болез­ненная месть униженного эгоизма способны ока­зать достаточно мощное сопротивление тем ин­теллектуальным разрушительным средствам, ко­торыми мы располагаем. В наши дни в научном мире всем заправляют капиталистические экс-

плуататоры, проповедники мужского шовинизма, культурные империалисты, поджигатели войны, фанатики WASP*, бесхребетные либералы и дог­матики от науки. Однако силы уничтожения и обезглавливания не ограничиваются научным ис­тэблишментом. Постэмпирики находят обилие объектов для своей критики во всех слоях обще­ства. Оплот эмпиризма может быть обнаружен во всех сферах, где принимаются решения на выс­шем уровне — в правительстве, бизнесе, армии и т. д. ...Революция в разгаре, повсюду летят го­ловы, и нет пределов потенциальным разрушени­ям» (Gergen, 1994b, p. 59-60).

Другие версии конструкционизма. В качестве альтернативы строгому конструкционизму некото­рые авторы утверждают, что мы должны рассматри­вать конструкционистский мир как имеющий некий объективный базис, чтобы избежать солипсизма, представления о том, что не существует ничего, кро­ме собственного Я. В противном случае исследова­нию может подвергаться лишь социальный базис со­циальных конструкций.

Разновидность, получившая название контексту­ального конструкционизма, отвергает солипсизм и оставляет место основаниям (знания), принадлежа­щим миру природы и выходящим за пределы кон­струкций социального сообщества. Этот подход при­зывает обратиться к здравому смыслу, предполагаю­щему, что знание возникает при контакте с реальным миром, включающим многие контекстуальные усло­вия, оказывающие влияние на конструкционистские исследования. «Сам факт получения информации от информантов оказывает влияние на форму и содер­жание реакций. Исследователи и аналитики, как бы они не старались, не могут не привносить собствен­ные интересы, если не свои профессиональные про­граммы (agendas), в свое взаимодействие с инфор­мантами» (Sarbin & Kitsuse, p. 14).

Один из аргументов, развиваемых в данном на­правлении, гласит, что для того чтобы более полно понять конструкции обычного человека с улицы, конструкционист должен обращаться к чему-либо поддающемуся объективной проверке (Best, 1993). Конструкционистская программа социального дей­ствия, включающая такие проекты, как улучшение положения нуждающихся, престарелых, женщин и социальных меньшинств и сохранение естественных мировых ресурсов, также требует изменить свой под­ход в соответствии с условиями повседневной жиз­ни в мире. Это изменение точки зрения могло по­следовать в направлении, указанном философом и психологом Джоном Дьюи, утверждающим, что зна­ние состоит во взаимодействиях между людьми и их

*WASP — сокр. от White Anglo-Saxon Protestant («белая кость», «истинные американцы», т. е. американцы англо­саксонского происхождения и протестантского вероисповедания, которые в период образования США считали себя и считались другими элитой общества). — Примеч. науч. ред.

217

миром; началом знания не является та или иная тео­ретическая система. Очень близких позиций придер­живается интербихевиоральная психология Кантора (см. главу 10).

Примером контекстуального интеракционизма является критика Андерсеном (Andersen, 1994) IQ как меры интеллекта. Он полагает, что существуют две «метафоры» интеллекта. Согласно одной из них, интеллект — это решение задач в уме, а согласно дру­гой, контекстуальной, интеллект — это «оцениваемое качество взаимодействий и взаимоотношений чело­века со своим окружением» (р. 126). Он находит, что IQ часто используется вместо более точного терми­на «показатель IQ-теста» («IQ test score»), что при­водит к овеществлению данного конструкта. Кроме того, когда конкретные ответы тестируемых на во­просы теста преобразуются в числовые абстракции тестовых показателей IQ, эти показатели являются порождением разума (creations), а не исходными дан­ными. Многие авторы теорий интеллекта не прини­мают во внимание тот факт, что интеллект является конструкцией, а не природным (естественным) явле­нием. «Реальным существованием обладают показа­тели тестов интеллекта (IQ), но не сам интеллект (IQ); IQ принадлежит царству хоббитов, единорогов, крошечных фей и других мифических созданий» (р. 132). Последствия этого неразличения проявля­ются и в утверждении о том, что IQ является нор­мально распределенной переменной; при этом упус­кается из виду тот факт, что исследователи разрабо­тали тест таким образом, чтобы его результаты соответствовали колоколообразной кривой распре­деления, которая вовсе не присуща природным явле­ниям.

Субъективность, утверждает Андерсен, появляет­ся с появлением индивида, однако социальный про­цесс придает ей публичную объективность. Он упо­добляет данный подход к объективности системе по­жарной сигнализации, в которой отдельные датчики, расположенные в различных местах, каждый в сво­ем субъективном ракурсе, в совокупности определя­ют объективное местонахождение очага пожара. Ис­пользуя аналогичное сравнение, он отмечает, что психометрический подход к измерению интеллекта, с его игнорированием того обстоятельства, что ин­теллект является конструкцией, встречает возраже­ния со стороны различных дисциплин — с присущих каждой из них точек зрения, — а это может привести к более объективному пониманию интеллекта. Пси­хометрическому подходу, как механистическому взгляду на объективность, он противопоставляет объективность контекстуального интеракционизма, согласно которому интеллект понимается как взаи­модействие между тестирующим и тестируемым, контекстом тестовой ситуации и мыслительными процессами тестируемого.

Такой видный пионер конструкционизма, как Ром Харре (Harre, 1986b), вероятно, также может быть отнесен к лагерю контекстуального конструкциониз-

ма. Мы познаем внеличностный (non-personal) мир вокруг нас, полагает он, проводя исследование с по­мощью диалогов, аналогично тому, как физики ис­следуют мир с помощью теорий. Естественно, утверждает Харре, наша собственная социальная си­стема накладывает ограничения на наши познава­тельные возможности, однако использование диало­гов представляет собой практический подход. Один из социально-психологических подходов, называе­мый «реализмом», или «трансцендентальным реа­лизмом», также, вероятно, является родственным контекстуальному конструкционизму (Manicus & Secord, 1983). Он пытается положить конец обще­принятой в социальной психологии практике ис­пользования оторванных от реальности эксперимен­тов, включая такие задачи, как дилеммы торга и зак­люченного, и заместить их повествованиями в духе исторического исследования, которые схватывали бы значения вещей для людей в обыденной жизни. Сто­ронники данного подхода не отвергают объективно­сти («обоснованной доказуемости» («warranetd assertibility»)) и не настаивают на тотальной относи­тельности.

Данцигер (Danziger, 1997) проводит различие между «мягкой», или «светлой», версией конструк­ционизма и его «мрачной» версией. Светлый кон-струкционизм не только не претендует на то, что он является путем к истине, но и проповедует терпи­мость к любым путям, пока идущие по ним не пыта­ются указывать, в каком направлении идти другим. Смысл непрерывно конструируется языковыми со­обществами. Темный конструкционизм подчеркива­ет роль отношений власти и тот факт, что они реали­зуются в социальных структурах и в человеческом теле, в частности, в биологии пола (biology of gender). Власть устанавливается и поддерживается благода­ря конвенциям, закрепляемым письменными доку­ментами и институционализированными социальны­ми практиками. Таким образом, маловероятно, что локальные социальные процессы могут явиться ис­точником социальных реформ, указывает Данцигер; а следовательно, множественность точек зрения, за которую выступает постмодернизм, может не до­стичь своей цели.

Раисе (Reiss, 1993) выступает в пользу скорее «постпозитивистской», чем постмодернистской по­зиции. Он солидарен с постмодернистами в их отри­цании окончательных истин и автономных фактов, однако он также отвергает постмодернистский то­тальный релятивизм. «Релятивизм неприемлем для постпозитивистов, поскольку он отвергает возмож­ность накопления доброкачественных (fair) научных данных, соответствующих научным стандартам. Да­лее, если все точки зрения относительны, то у нас нет способов обосновать более высокую эффективность одних форм социального и личного изменения по сравнению с другими» (р. 6). Он отмечает, что взгля­ды, претендующие на статус знания, публикуются и обсуждаются с целью прийти к более глубокому по-

218

ниманию тех или иных событий в мире, хотя при этом признается, что данное понимание может изме­ниться с появлением новых взглядов. Он подчерки­вает, что исследователь должен изложить свои исход­ные предпосылки (систему постулатов), так чтобы другие могли оценить их обоснованность, равно как и результаты основанных на них исследований, ибо факты являются таковыми только в рамках контек­ста, заданного исходными предположениями.

Конструкционизм и конструктивизм. Герген (Gergen, 1994b) различает, с одной стороны, кон­структивизм в том виде, в каком он фигурирует в ра­ботах Жана Пиаже и Джорджа Келли, и с другой сто­роны — социальный конструкционизм, который он сам проповедует. Согласно Пиаже, ребенок ассими­лирует реальность, но в то же время, благодаря ког­нитивной системе, аккомодируется (приспосаблива­ется) к миру. Следовательно, индивидуум, а не соци­альная группа, конструирует реальность. Согласно Келли, индивидуум конструирует (construes) или интерпретирует мир на личном уровне, однако, не­смотря на это, объективный мир существует. Таким образом, и Пиаже, и Келли верят в реальность, суще­ствующую независимо от социальных процессов. Гриер (Greer, 1997) проводит аналогичное различе­ние, указывая на то, что конструктивисты придержи­ваются более традиционной точки зрения, чем кон-струкционисты — точки зрения, полагающей реаль­ность, стоящую за социальными конструкциями знания. Конструкционизм отвергает как «разум», так и «мир», как обладающие реальностью вне дискур­сивного сообщества, тогда как конструктивисты предполагают реальность этих сущностей.

Как конструктивисты, так и конструкционисты высказывают сомнения в том, что существует какая-то «фундаментальная» (базирующееся на установ­ленных истинах) эмпирическая наука, являющаяся универсальной; к тому же и те и другие подвергают сомнению конструирование знания в уме на основе наблюдений. Каждый из подходов утверждает, что сама методология науки формирует (определяет) знание, а не добывает (открывает) его. Конструкци­онисты утверждают, что и научные методологии, и полученные на их основе результаты являются про­дуктами доказательств и умозаключений, представ­ленных в языке, а потому социально «оговоренных» («negotiated»). Конструктивисты придерживаются точки зрения западного индивидуализма с его пред­ставлением о (по)знании как о врожденном индиви­дуальном процессе. Для конструкциониста индиви­дуальность — это функция социальных отношений, как и личность, мотивы, эмоции, память и мышление, которые также являются таковыми функциями, а не компонентами разума или Я. «Индивидуумы — это

сконструированные сущности; они являются теоре­тическими конструкциями, социальными по проис­хождению» (Stam, 1990, р. 246). Конструкционисты полагают социальную причинность, тогда как неко­торые конструктивисты оставляют место для при­чинности, базирующейся на свободной воле. Конст­руктивисты идут еще дальше, чем конструкционис­ты, и полагают, что язык формирует (constitutes) социальную реальность, а не только функционирует в качестве носителя социальных соглашений (Niemeyer, 1995). Конструктивизм придает большее значение биологической причинности поведения, тогда как конструкционизм приписывает причин­ность исключительно социальным процессам (Hardy, 1993)1 .

Предложенная Келли (Kelly, 1955/1991) «психо­логия личных конструктов» вдохновила других ав­торов на попытки развить его теорию, объединив ее с социальным конструкционизмом (Mancuso, 1996). Келли утверждает, что мы интерпретируем мир в терминах наших индивидуальных когнитивных кон­структов, опосредующих для нас мир. Именно эти опосредованные интерпретации придают миру смысл. Согласно версии теории Келли, развитой Мэнкьюзо (Mancuso), посредниками являются лич­ные смыслы (private meanings). Личные конструкты принимают входные сигналы, исходящие от мира, и организуют их в смысловые значения вещей. Каж­дый индивидуум обладает иерархической системой таких конструктов и использует различные конст­рукты с различными входными сигналами, помога­ющие ему понимать мир. Это делает интерпретации конкретного человека — а не интерпретации социаль­ной группы — центральными в системе Мэнкьюзо. Данная теория ближе к идеям когнитивной обработ­ки информации, чем к социальному конструкциониз-му (Wortham, 1996); последний полагает, что инди­видуальные интерпретаторы являются частью более широкого дискурсивного сообщества и «заперты» внутри интерпретативных процессов этого сообще­ства (Burkitt, 1996). Уортхем (Wortham) оспаривает менталистские утверждения Мэнкьюзо о личной сфе­ре / внутреннем мире: «Предположение о том, что нам необходимо допустить существование внутрен­него мира, чтобы объяснить осмысленный опыт, при­водит нас к неразрешимому вопросу о достовернос­ти внутренних интерпретаций, о свободной воле и де­терминизме и т. д... Конструкты, придающие смысл нам и нашему опыту, настолько тесно переплетены с родственным контекстом (relational context), что этот факт заставляет нас предполагать, будто они интер-нализованы в индивидуальном разуме» (р. 81-82).

Феминизм и конструкционизм. В союзе с постмо­дернизмом конструкционизм выступает с феминист-

1 Лиддон (Lyddon, 1995) дает краткую характеристику многочисленных версий конструктивизма и классифицирует их в соответствии с четырьмя родами причин по Аристотелю: формальной, материальной, действующей и финальной. Прават (Prawat, 1996) описывает шесть типов, в ряду которых социальный конструкционизм Гергена и тесно связан­ный с ним постмодернизм Рорти составляют единый стиль.

219

ской оценкой науки, в которой наблюдается значи­тельное преобладание мужских представлений в об­ласти методологии и интерпретации. Эвелин Келлер (Evelyn Keller, 1983), получившая подготовку в об­ласти теоретической физики, указывает на то, что женский подход к научным проблемам привносит в науку ценный взгляд, который может оказаться весь­ма плодотворным, примером чему является разрабо­танная Барбарой МакКлинток (Barbara McKlintock) процедура изучения генетики семян (corn genetics), предполагающая поиск организации и функции, а не рассматривающая ген как командный центр, облада­ющий абсолютной властью. Это позволило получить результаты, за которые МакКлинток была удостое­на Нобелевской премии по медицине в 1983 году, но при этом ей пришлось бороться с мужским негати­визмом в отношении некоторых ее концепций и фи­нансирования ее исследований. Келлер утверждает, что женщинам свойственно заниматься поисками более сложных взаимодействий, тогда как мужчины часто пытаются обнаружить лишь линейные причин­но-следственные связи. Это привело мужчин к пере­оценке контролирующей роли ДНК, не принимая при этом во внимание ее взаимодействия с другими молекулами. Аналогичное замечание делает Бон-ни Спэниер (Bonnie Spanier, 1995), микробиолог и специалист по женским исследованиям (women's studies). Несмотря на наличие фактов, свидетель­ствующих об интеракционной роли самых различ­ных сложных молекул, проведенный ею обзор учеб­ников и журнальных статей показал, что для них ти­пичен один и тот же шаблон приписывания гену контролирующих функций и помещения его на вер­шине иерархии молекул в клетке.

Большинство ученых-феминисток хотели бы при­влечь больше женщин в сферу науки и придать ей ка­чественное измерение, сохраняя количественное (Nemecek, 1997). Вдобавок они хотели бы, чтобы на­ука уделяла внимание социальным ценностям и ген-дерным предрассудкам, под влиянием которых на­ходятся ученые. В этой связи стоит напомнить, что признание факта влияния на эксперименты необъек­тивности как самих исследователей, так и испытуе­мых, привело к внедрению в научную практику двой­ного слепого эксперимента. Результаты многих более ранних исследований могут быть поставлены под сомнение, поскольку в течение многих лет такие средства контроля отсутствовали. Однако многие фе­министки пытаются выйти за рамки вопросов мето­дологического контроля. Они призывают перейти от взгляда на науку как мужскую прерогативу к рас­смотрению ее как общечеловеческой сферы деятель­ности, которая рассматривает и развивает различные точки зрения и отказывается от представлений о мужском интеллектуальном превосходстве — пре­восходстве, основанном на политической власти, а не на критериях науки, даже если оно является непред­намеренным и неучтенным. Более широкий подход, утверждают они, будет способствовать только разви-

тию, а не деградации науки. «Сама природа являет­ся нашим союзником, полагаясь на которого мы мо­жем создать импульс к действительным изменениям: ответы со стороны природы каждый раз заставляют нас пересматривать термины, в которых конструи­руется наше понимание науки» (Keller, 1995, pp. 175-76).

Критические замечания, аналогичные сделанным в отношении генетики, могут быть направлены и в адрес господствующих тенденций в психологии: ис­пользования количественных методов в ущерб каче­ственным и предположения линейной причинно-следственной зависимости в допущении об управля­емом мозгом организме или вызываемых средой реакциях.

Вторжения в другие области. За последние двад­цать лет конструкционизм приобрел господствую­щее влияние в области женских исследований и в социологии, в особенности в исследованиях соци­альных проблем, а также в некоторых разделах ант­ропологии. Меньшего успеха он добился в психоло­гии (Sarbin & Kitsuse, 1994), за исключением соци­альной и педагогической психологии, в которых ему удалось занять достойное место. (Когнитивизм так­же приобрел значительное влияние в социальной психологии, тогда как наиболее традиционное на­правление в социальной психологии переместилось в школы бизнеса.) Герген (Gergen, 1985) хотел бы ввести конструкционизм во все разделы психоло­гии, поскольку он считает психологию — как и дру­гие науки — «формой социального процесса» (р. 266).

ПОЛУЭКСПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

СОЦИАЛЬНОГО К 0 НСТРУКЦИ 0 НИЗМА

Ниже следуют постулаты, которыми, по-видимо­му, руководствуется Герген. Большинство из них в значительной степени эксплицитны, однако некото­рые были выведены нами логическим путем.

Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом или, в данном случае, общей методологии исследования):

1. Мы не можем установить никаких универсаль­ных истин в отношении мира.

2. Единственным типом событий в природе, в су­ществовании которых мы можем быть уверены, яв­ляются социальные события.

3. Каждый человек в отдельности не обладает зна­нием, [поскольку] знание представляет собой не что иное, как тип отношений, существующих в челове­ческой общности (community).

220

4. Ни разумная душа (mind), в которой мир отобра­жается и генетически организуется, ни наблюдения за миром вокруг нас не являются источником знания.

5. Отношения между людьми, сведенными вместе историей и объединенными культурой, определяют формы выражения, посредством которых мы пони­маем мир.

6. Наука, логика, мифология, религия, мистицизм, общественное мнение и литература имеют равные основания претендовать на истину в качестве соци­альных традиций (social conventions).

7. Социальный конструкционизм имеет не больше прав претендовать на истину, чем любой другой под­ход. Сущность данного подхода, как и остальных, состоит в попытке осмыслить повторяющиеся пат­терны.

8. Социальное сообщество (social community) мо­жет оценивать или обосновывать достоверность сво­их утверждений только внутри самого себя, однако, в силу культурных различий, оно не может делать этого в отношении утверждений другого сообще­ства.

9. Наиболее существенным вкладом науки в куль­туру, частью которой она является, служит обеспечи­ваемая ею «теоретическая интеллигибельность».

10. Апелляция к логике, а также к фактическим свидетельствам не имеет силы за пределами соци­альных групп, в рамках которых данные формы [до­казательства и демонстрации истинности] культур­но и исторически сложились, хотя процедуры логи­ческого вывода могут использоваться при формулировании положений социального конструк-ционизма, а также в ходе критического анализа фор­мулировок других подходов; при этом обращение к фактическим свидетельствам может использоваться наряду со средствами логики.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки):

1. Отказавшись от претензий на истину, соци­альный конструкционизм призывает других исследо­вать возможные варианты, которые придавали бы ре­альности осмысленность, а также рассматривать аль­тернативные способы объяснения [наблюдаемых ими событий].

2. Придерживаясь тотального релятивизма, соци­альный конструкционизм воздерживается от соб­ственной позиции по каким-либо вопросам научно­го, морального, политического или иного характера. Данные вопросы могут рассматриваться только в контексте конкретной культуры.

3. Индивидуальные характеристики могут быть сведены к дискурсу социальной группы.

4. Мы структурируем мир лингвистически, а не когнитивно. Требование истинности заключается в сочетаемости слов, содержащих в себе логическое утверждение [пропозицию].

5. Социальный дискурс — единственная форма знания, и это знание не выходит за рамки той соци­альной группы, для которой характерен данный [тип] дискурса.

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения):

1. Психология изучает социальный дискурс как единственный базис знания.

2. Социальный дискурс содержит истину или зна­ние только на локальном уровне, на котором порож­дается данный тип дискурса.2

3. Каузальность возникает не под действием внут­ренних факторов (души (mind), мозга, воли или дру­гих индивидуальных конструктов), ее источник на­ходится в социальном сообществе.

ИССЛЕДОВАНИЯ

Конструкционистское исследование использует любые процедуры, обеспечивающие интеллигибель­ность в пределах отдельного социального сообще­ства. Широкое распространение получило интер­вьюирование и составление повествовательных тек­стов (narrative-writing). Более изощренные процедуры, используемые в ряде конструкций, включают Q-методологию (см. главу 11), представ­ляющую собой строгий и мощный количественный метод обнаружения различных комбинаций субъек­тивности, по которым люди могут быть объедине­ны как разделяющие одни и те же социальные кон­струкции. Темы исследований включают лесбиян­ство и феминизм (Kitzinger, 1986, 1987; Kitzinger & Stainton Rogers, 1985), феминизм и порнографию (Gallivan, 1994), жестокое обращение с детьми (Staintion Rogers & Staintion Rogers, 1989), соци­альные и бихевиоральные тексты (Curt, 1994; McKeown, 1990), и психопатологию (Stowell-Smith, 1997). Некоторые конструктивисты считают пове­ствование наиболее эффективным средством описа­ния конструкционистских исследований и концеп­ций (Sarbin & Kitsuse, 1994). Используя еще одну процедуру, пять исследователей описали свои вос­поминания и размышления об эмоциональных со­бытиях, затем совместно обсудили их, обращая вни­мание на общие паттерны воспоминаний и анализи­руя, какими способами конструировались значения

2 Герген (1985) утверждает, что поскольку (а) конструкционизм следует нормативным правилам сообщества, (б) пра­вила могут быть подвергнуты критике по историческим и культурным основаниям, и (в) конструкционизм оценивает этичность научной деятельности с точки зрения всего общества, данный подход не является полностью релятивистс­ким.

221

в их социальном контексте (Kippax et al., 1988; Crawford et al., 1990).

Герген (Gergen, 1994b, 1997) перечисляет такие темы, как враждебность, познание (cognition), аттитю-ды, структура личности, эмоции, развитие ребенка и физическая боль, а также тревога, шизофрения, депрес­сия, анорексия и булимия, множественная личность и другие психиатрические диагнозы, ставшие объектом исследования в качестве социальных конструкций. Иными словами, они являются конструкциями, сфор­мированными в сообществе, и не подлежат более ши­рокому распространению. Конструкционисты также интересуются точками зрения других с целью предло­жить альтернативы конвенциональным взглядам и ли­ниям поведения (policies), таким как, например, эмоци­ональное поведение, которое является культуроспеци-фичным. Конструкционистов интересуют изменения исторических представлений о детях, кросс-культур­ные сравнения детей и культурно-исторические вариа­ции материнской любви. Они изучали страсть, рев­ность, обонятельные и вкусовые ощущения как соци­альные процессы. Они также изучали изменяющиеся представления о психологии человека, участниках ис­следований и сущности экспериментальной психоло­гии. Они представили описания сконструированной сущности (nature) человеческого тела, половых разли­чий, медицинских заболеваний, беременности, детства, интеллекта, жестокого обращения с женами и периода жизни (life course). Им удалось описать тендерные роли, уголовные преступления и агрессию как резуль­тат взаимодействий, а не внутренних импульсов, а так­же осветить такие темы, как тендерные предрассудки, бедственное положение меньшинств, расизм и другие социальные проблемы.

Большинство этих исследований носят эмпири­ческий характер; однако, согласно представителям конструкционизма, они не претендуют на истинность и не гарантируют истинности предлагаемых ими вы­водов. Они только предлагают конструкцию соци­альной жизни, представляющую ее в новом свете, и драматизируют описание реальности, рассматривая ее в новой перспективе и представляя альтернатив­ные подходы к действию. «Каждая из форм теорети­ческой интеллигибельное™ (или, на обыденном язы­ке, удобопонятности) — когнитивная, бихевиорист­ская, феноменологическая, психоаналитическая и другие — предоставляет в распоряжение культуры дискурсивные средства организации социальной жизни» (Gergen, 1994b, p. 142). Конструкционисты признают, что все эти формы выполняют определен­ную роль и могут рассматриваться как часть кон-струкционистского социального ландшафта, однако ни одна из них не должна занимать господствующее положение. Мы не найдем в конструкционистских исследованиях традиционных тенденций психологи­ческого исследования, направленных на поиск общих ответов (generalities) на такие вопросы, как, напри­мер, является ли более эффективным концентриро­ванное или распределенное упражнение, какие пат-

терны реакции вызывает тот или иной режим под­крепления или какие условия способствуют поддер­жанию или изменению перцептивных константное-тей (хотя конструкционистов могут интересовать культурные различия данных форм поведения). Мы не обнаружим даже в социальной психологии, основ­ном прибежище конструкционизма, ничего, напоми­нающего классические демонстрации Шерифа (Sherif), проведенные в естественной обстановке под­росткового лагеря и показывающие, каким образом можно спровоцировать враждебные столкновения между группами и что эти враждующие группиров­ки могут объединиться против общей угрозы и даже превратиться в союзников и друзей.

Анализируя постмодернистские исследования в области образования, Констас (Constas, 1998) утверждает, что его повествовательная методология не должна становиться единственным средством ис­следования, вытесняя систематические исследова­ния, а должна занять свое место в ряду многих дру­гих методологий. Констас отрицает, что «упоря­доченное мышление и рациональный анализ подавляют человеческий дух и попирают политичес­кие права людей, которых мы изучаем» (р. 28). Он находит, что большинство постмодернистских иссле­дований воздерживается от выводов и рекомендаций; они являются настолько неопределенными, что мо­гут оказать мало пользы педагогам. Кроме того, на­учные отчеты постмодернизма, в значительной сте­пени отягощенные грузом научной литературной традиции, как это имеет место в большинстве пост­модернистских исследований, могут способствовать только увеличению разрыва между педагогами-прак­тиками и исследователями. Однако если они будут изложены в формах, используемых в художествен­ной и критической литературе, они могут оказать значительную помощь в установлении коммуника­ции между ними. Важная роль, которую могут сыг­рать повествовательные исследования, полагает Кон­стас, состоит в изложении результатов исследований в повествовательной форме, так чтобы исследователь мог доступно изложить свои результаты для учите­лей, администрации учебных заведений и широкой публики. .

ПСИХОТЕРАПИЯ

Принципы

Традиционная психотерапия сосредоточена пре­имущественно на индивидуальных восприятиях и понимании. Конструкционистская терапия перено­сит акцент с интереса к индивиду на социальный языковой процесс. Она задается вопросом, может ли конкретное самоописание быть представлено в новой

222

форме и могут ли альтернативные описания также хорошо соотноситься с фактами (Gergen, 1994b). В ходе терапии разрабатывается новый набор конст­рукций, представляющих собой альтернативы ста­рым (Fruggeri, 1992). Болезни и проблемы становят­ся культурными конструкциями, а не самостоятель­ной реальностью. Дисфункциональные семьи, тревога, депрессия и страдание воспринимаются как таковые лишь в определенной социальной перспек­тиве. Диагностика становится излишней, а лечение превращается в перестраивание (reconstrual) соци­альных перспектив. Представление о том, что чело­веку необходимо измениться и что это изменение может вызвать терапевт, должно быть оставлено. Вместо этого терапевта следует рассматривать как участника-наблюдателя, сотрудничающего с клиен­том в создании контекста, в котором могут развить­ся новые и приносящие большее удовлетворение ре­алии (Hardy, 1993). Терапия — это процесс форми­рования значений, присущих определенным типам отношений между терапевтом и клиентом, в ходе которого терапевт и клиент со-развивают (co-evolve) значения посредством диалога.

Эфран и Кларфилд (Efran & Clarfield, 1992) рас­сматривают терапию как процесс, носящий образо­вательный характер, в ходе которого учитель и уче­ник в результате переговоров приходят к соглаше­нию, которое будет иметь силу в рамках сообщества и которое предписывает определенные цели и проце­дуры. Терапевт и клиент — это не субъект и объект, а участники одного процесса; а мышление, чувства и воображение являются не внутренними событиями, а создаются совместным участием. Посредником в этом участии служит язык. Терапевт, утверждают они, должен принять на себя ответственность за по­следствия своих собственных мнений и ценностей и должен побуждать клиента сделать то же самое. Со­гласно данному сценарию, терапевт помогает клиен­ту рассматривать симптомы и проблемы как часть социальных паттернов жизни, а не как внутренние силы или болезнь. «Война жизни» идет не только между мыслями и чувствами, но и между конфлик­тующими друг с другом требованиями различных социальных контекстов (Efran & Fauber, 1995).

Кто руководит процессом ?

В конструкционистской терапии терапевт утрачи­вает свою позицию знающего и руководящего лица и использует различные способы взаимодействия и описания, способствующие выработке альтернатив­ных конструкций, тогда как клиент рассматривает варианты выбора и их последствия и те различные возможности, которые обеспечивают эти варианты для формирования новых значений. Терапевт прини­мает роль «художника общения — архитектора диа­логического процесса» в качестве «участника-наблю­дателя и участника-фасилитатора» (Anderson & Goolishian, 1992). Отказываясь от взгляда на тера-

певта как агента изменения, конструкционизм также отказывается от доктрины, согласно которой клиент должен сопротивляться изменению (Fruggeri, 1992). Некоторые представители конструкционистской те­рапии, по мнению Эфрана и Кларфилда, стали прак­тиковать настолько же недирективную терапию, как и роджерианцы (см. главу 4), что является совершен­но излишней крайностью.

Кто обладает знанием ?

Клиентов поощряют исследовать различные пове­ствования, но не принимать ни одно из них в каче­стве истины. Повествования — это средства форми­рования значений, а также помощи клиенту и тера­певту понять эти значения как части контекста, не являющиеся ни окончательными, ни истинными. Через опыт повествования они приходят к призна­нию того, что одно повествование не лучше и не важ­нее, чем другое (Gergen, 1994b). По мнению Андер­сона и Гулишиана (Anderson & Goolishian, 1992), процесс повествования обретает свою трансформа­ционную силу за счет того, что он выражает жизнен­ные смыслы в новом контексте. Терапевт указывает клиенту на то, что не имеет никаких изначальных предположений, ответов или ожиданий — он не зна­ет (does not- know) — но проявляет огромное любо­пытство и хочет услышать больше. Терапевты не мо­гут уклониться от действий, помогающих клиенту, который просит от них изменения, преодолеть свои проблемы, но они могут изменить социальные ожи­дания относительно терапевта как эксперта (Fruggeri, 1992). Терапевт не может лишиться ни сво­их знаний, ни своих предвзятостей, ни игнорировать информацию о клиенте, которую он получает от лиц, направивших его к нему. Однако он может не закры­ваться от новых значений, занимая позицию не-зна-ющего. Согласно описанию терапии Андерсоном и Гулишианом (Anderson & Goolishian, 1992), практи­куя не-знание, терапевт избегает наводящих вопро­сов или дознания и старается поощрять клиента под­вести терапевта к новым пониманиям. Вопросы, задаваемые с позиции не-знания, ведут к конструи­рованию локального лексикона и установлению по­нимания между обеими сторонами, в процессе кото­рого история постоянно переизлагается и развивает­ся. Это обеспечивает согласованный взгляд на чувства, (личную) историю и восприятия. Такой под­ход, утверждают Андерсон и Гулишиан, поощряет чувство освобождения в терапии, считающейся ус­пешной.

Примером такой терапии является случай, когда 41-летний мужчина был убежден, что он болен зараз­ной болезнью и представляет опасность для других людей. После того как он продолжал считать себя больным, хотя анализы показали, что возможность заболевания полностью исключена, он был направ­лен в психиатрическую службу, но это не дало ника­кого эффекта. Психиатр в конце концов направил его к Гулишиану, который не стал оспаривать историю,

223

рассказанную клиентом, но проявил к ней интерес. Ему показалось, что клиент почувствовал при этом облегчение. Задавая вопросы типа «Как долго Вы больны этой болезнью?», терапевт побудил клиента переизложить свою историю таким образом, чтобы в ней раскрылись новые значения. Позиция не-знания, вероятно, оказала благотворное воздействие. Когда мужчина вернулся к лечащему его психиатру, врач сообщил, что его жизнь улучшилась и сейчас его ско­рее волнуют профессиональные проблемы и пробле­ма брака, чем тема инфекционной болезни. Практи­ка не-знания способствовала переходу терапии на новый этап.

Некоторые процедуры

Терапевтические процедуры, которые использует конструкционизм, включают: обсуждение решений вместо проблем (de Shazer, 1993); помощь клиентам в написании писем и других текстов, в которых они реконструируют свою жизнь (White & Epstein, 1990); переговоры между терапевтом и клиентом с помощью различных техник ведения беседы (O'Hanlon & Wilk, 1987); фокусирование на позитив­ных высказываниях клиентов о самих себе (Friedman & Fanger, 1991; Durrant & Kowalski, 1993), а также работа с подростками-инвалидами на основе пове­ствований об их состоянии с использованием кукол (Coelho de Amorim & Cavalcante, 1992).

Семейная терапия

Данный вид терапии, в котором существует множе­ство разновидностей, занял ведущее место в конструк-ционистской клинической практике. Он рассматрива­ет поведение как часть семейной системы, включаю­щей циклическую причинность, которой связаны члены семьи, а не линейную причинность влияния прошлых событий на индивида. Важную роль в транс­формации семейной терапии сыграли феминистское движение, социальный конструкционизм и культур­ный релятивизм (Hardy, 1993). Феминизм привлек внимание к тому факту, что мы живем в патриархаль­ном обществе, в котором мужчины дают указания, а женщины следуют им; культурный релятивизм спо­собствовал принятию точки зрения, что на все аспек­ты жизни оказывает влияние культура и что терапия не может игнорировать культуру. То, что мы рассмат­риваем как функциональное или дисфункциональное, варьируется от культуры к культуре; так, афро-амери­канские традиции, уходящие корнями в африканскую культуру, придают большую ценность группе, чем пра­вам отдельных индивидов.

Сама по себе семья является единицей, к членам которой относятся как клиент, так и терапевт. По­скольку терапевта объединяет с клиентом совмест­ный опыт, он участвует в конструировании инди­видуальных проблем семьи, с которыми, возможно, сталкивается клиент. Как и в случае индивидуальной конструкционистской терапии, терапевт больше не

является руководящей стороной или экспертом, а становится со-интерпретатором.

Собер и его коллеги (Sauber et al., 1993) предла­гают следующие операциональные характеристики семейной терапии:

• Вся семья является единым целым, и любое чис­ло членов семьи может участвовать в терапии в лю­бой комбинации.

• Эта комбинация может меняться от раза к разу.

• Семья идентифицирует пациента, который ре­презентирует проблемы во взаимоотношениях (maladjustments) всей семьи.

• Диагноз, как и цель лечения, ставится в отноше­нии всей семьи.

• Вместо сохранения индивидуальной конфиден­циальности весь материал терапии открыт для всей семьи.

• Терапевт фокусируется на взаимоотношениях и значениях, существующих в пределах семьи, и под­черкивает способы, посредством которых могут быть достигнуты здоровые взаимодействия.

• Некоторые семейные терапевты выходят за рам­ки семьи — на уровень общины, что переводит дан­ный подход в область общественной психологии (см. главу 13, с. 325).

Хоффман (Hoffman, 1991) идентифицирует пять «священных коров» и одну «суперсвященную коро­ву» традиционной психологии и указывает на по­следствия их существования для семейной терапии:

(а) Вера в объективное социальное исследование основана на мифологии; аналогично объективные ди­агностические процедуры, проводимые с целью оп­ределения размеров страховых выплат, для которых требуется постановка диагноза биологического забо­левания (biological illness), имеют сомнительную ва-лидность.

(б) Существование Я как внутренней когниции или эмоции является проблематичным. В семейной терапии индивидуум становится частью экологии (среды).

(в) Психология развития предполагает наличие универсальных стадий развития, наподобие предло­женных Пиаже или психоанализом, однако формы развития в высшей степени разнообразны. Аналогич­ным образом традиционная психотерапия предпола­гает предопределенный характер процесса измене­ния, однако процесс изменения в равной степени может отличаться разнообразием.

(г) Положение о том, что эмоции носят универ­сальный характер и внутренне присущи людям, по­рождает веру в то, что они должны высвобождаться или выражаться или что они являются вещами, с ко­торыми необходимо войти в контакт. Психологи и социальные работники полагают, что они должны помочь людям «проработать» («work through») свои эмоции, когда их постигает несчастье. Семейные те-

224

рапевты уже давно подвергают критике такие теории вытеснения.

(д) Идея уровней, проявлением которой служит вера в то, что симптом означает лежащее в его осно­вании расстройство, может быть замещена рассмот­рением того, что сообщается в различных контекстах.

И наконец, «суперсвященной коровой» является колониализм, предполагающий, что исследователь или терапевт занимает руководящую позицию, а ис­пытуемый или клиент — подчиненную. Иными сло­вами, терапевт становится колониальной властью над клиентом. Семейная терапия отошла от такого подхода, и в одной из ее разновидностей использу­ется «рефлектирующая группа» («reflecting team»), обсуждающая семейные вопросы в присутствии всех членов семьи и предлагающая им высказать свои комментарии. Хоффман описывает отношения меж­ду клиентом и терапевтом как отношения партнер­ства. Она без колебаний предлагает клиентам свои собственные истории, наряду с теми, которые она просит рассказать их самих, и выражает свои соб­ственные чувства, вместо того чтобы поддерживать атмосферу конфиденциальности и создавать впечат­ление, что она выше всего этого.

В психологии пока что собрано мало данных о том, каким образом возникают убеждения (beliefs) и как они изменяются (Fruggeri, 1992). В конструкционист-ской семейной терапии клиент не в большей степе­ни определяет изменение путем отбора того, что яв­ляется полезным, чем это делает терапевт. Система­тический анализ сессий семейной терапии показывает, что вопросы терапевта, ставящие под сомнение согласованность убеждений, заставляют участников вырабатывать новую согласованность, и наиболее значительные изменения в повествованиях имеют место, когда терапевт соединяет многочислен­ные и различающиеся между собой описания. Это позволяет сделать предположение, что просто пред­ложить различные точки зрения недостаточно; тера­певт должен показать, как они сочетаются друг с дру­гом (Fruggeri & Matteini, 1991, цит. по: Fruggeri, 1992).

Конструктивистская терапия. Нимейер (Neimeyer, 1995) описывает одну из форм конструк­тивистской терапии, получившую название «по­вествовательная реконструкция» («narrative reconstruction»). Первым шагом в ней является «экс-тернализация» таких проблем, как депрессия, путем представления их как внешних по отношению к ин­дивидууму. Затем терапевт направляет клиента к развитию повествований, связанных с условиями жизни, вызвавшими появление проблемы. Когда проблема отделена от клиента, тому легче вырабо­тать альтернативную историю, что позволяет ему ус­тановить контроль над проблемой. Терапевт подтвер­ждает валидноеть истории, выдавая клиенту дипло­мы об успешном прохождении терапии (diplomas of mastery), либо составляя письма, которые описыва­ют успех клиента или побуждают его к дальнейше-

му развитию повествования. Можно рассматривать эту процедуру как использующую методики под­крепления, в соответствии с практикой анализа по­ведения / поведенческой терапии. Аналогичным об­разом при работе с «неизлечимо агрессивными» па­циентами, в результате переноса акцента с того, что является ненормальным в поведении данного лица, на «структуры образцов взаимодействий между людьми, имеющими отношение к проблеме» (Caldwell, 1994), процедура становится близкой к поведенческой терапии. Социальные факторы, слу­жащие подкреплением агрессивного поведения, уст­раняются, и уровень агрессивности постепенно сни­жается. Данные разновидности конструкционистс-кой / конструктивистской терапии сочетаются с поведенческой терапией.

Критикуя позиции конструкционизма / конструк­тивизма, отрицающих познаваемую реальность, Спид (Speed, 1991) утверждает, что делая акцент на том, каким образом клиенты конструируют свои представ­ления и убеждения, конструктивистские терапевты игнорируют то, что происходит в жизни клиента. От­куда, спрашивает он, берутся представления клиен­тов? Почему они конструируют именно такие, а не другие представления? Он видит ценность конструк­тивизма в том, что тот помогает терапевту увидеть, что их представления об истине не являются единствен­но возможными; однако он считает, что возражение против любой объективной истины — это край­ность, которая «заводит семейных терапевтов в тупик» (р. 407). Он выступает за «со-конструктивизм» («co-constructivism»), признающий структурированную реальность, значимость различных аспектов которой зависит от индивидуальной или групповой ситуации. Терапевт, совместно с семьей, проходящей терапию, конструирует описание событий.

Некоторые представители конструктивистской терапии применяют концепции и методики когни­тивной терапии, а некоторые предпочитают разно­видность психологии «я» (self-psychology), которую конструкционисты и другие представители конст­руктивизма отвергли бы. Теория личных конструк­тов Келли (см. с. 219) также предполагает конструк­тивистский подход. «Терапевт как исследователь-консультант» (формулировка Келли) помогает клиентам формулировать их личные конструкты та­ким образом, чтобы они более эффективно отвечали на значимые вопросы и расширяли спектр их альтер­нативных взглядов на предоставляемые жизнью воз­можности (Efran & Fauber, 1995).

Герменевтическая терапия. Герменевтика как язы­ковая интерпретация имеет много общего с конструк-ционизмом, однако сохраняет ориентацию на объек­тивный мир. Вулфолк (Woolfolk, 1992) предпочитает ее конструкционизму и утверждает, что мы может оце­нивать истину, используя различные методы в различ­ных контекстах. Только отстаивая объективную исти­ну, мы можем защитить традиции и практики нашей культуры, считает он. Как подход к психотерапии, гер-

225

меневтика включает технологию, прояснение ценно­стей, самораскрытие и самоинтерпретацию.

Постмодернистская терапия и академическая психология

Полкингхорн (Polkinghorne, 1992) утверждает, что психотерапия, если она проводится высококвали­фицированными профессионалами, является по су­ществу постмодернистской практикой, альтернатив­ной академической психологии. Такие системы пси­хологии, как анализ поведения, психология «я» Роджерса и психоанализ, могут быть переинтерпре­тированы как метафоры для раскрытия и как когни­тивные схемы, посредством которых клиенты ор­ганизуют свой опыт. Терапевты, отмечает он, редко находят полезную для себя информацию в психоло­гических исследованиях и вынуждены вырабатывать свой собственный корпус знаний. Они делают это, основываясь не на наборе предполагаемых истин, ус­тановленных академической психологией, а на на­блюдениях за окружающими условиями и используя собственные схемы мышления для конструирования корпуса знаний, которые могут найти практическое применение в терапии. Лучше всего рассматривать академическую психологию, утверждает Полкинг­хорн, как подраздел психологии практики (psychology of practice). Поскольку постмодернизм уже занял доминирующее положение в практике, считает он, академическая психология становится в этом случае подразделом постмодернизма.

ОБЛАСТИ ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ

Конструктивизм (в большей степени, чем его ближайший родственник конструкционизм) напра­вил часть своих усилий на область образования (в частности, Jones & Maloy, 1996; Marlowe & Page, 1998; Palinscar, 1998; Richardson, 1997). Он делает акцент не на знаниях, а на «овладении дискурсом, нормами и практиками, связанными с конкретными сообществами» (Palinskar, 1998, р. 365). Усилия по усовершенствованию сферы образования должны включать перенос акцента на неформальные знания, признание множественности правильных ответов на многие типы заданий и «способствование социаль­ному конструированию некоторых типов знания» (Berlinger & Biddle, 1995, p. 327). Ниже следует пе­речисление мер, предлагаемых сторонниками кон-труктивизма:

(а) поддержание социальных конструкций значе­ний, а не объективного знания;

(б) междисциплинарное обучение вместо обуче­ния в рамках отдельных академических дисциплин;

(в) поощрение социальной справедливости и де­мократического обсуждения в противовес корпора­тивному доминированию демократии;

(г) понимание совместно вырабатываемых значе­ний вместо получения знаний от взрослых;

(д) конструирование значений в процессе чтения, счета и обсуждения, в противовес получению знаний, выработанных предшествующими поколениями;

(е) обсуждение того, что является важным для будущего отдельных людей и общества в целом, в противовес заучиванию стандартного корпуса зна­ний, овладение которым оценивается путем тестиро­вания (Jones & Maloy, 1996, pp. xvi, 362).

Конструктивисты пытаются в большей степени привить любовь к естественным наукам и математи­ке, чем обеспечить овладение ими. В демократичес­ком обществе, считают конструктивисты, нужны не столько технические или профессиональные знания, сколько здоровое взаимное уважение между полами, социальными классами и расами. Фактически, утверждают они, специалисты придают слишком большое значение эмпирическому знанию. Обще­ство, однако, держится на здравом смысле, опыте и обоснованной оценке. Сравнение показывает, на­сколько близки эти принципы принципам гуманис­тического образования (см. главу 4, с. 126-128 и 135-136).

СОСПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ

ПОДХОДАМИ

Когнитивная психология

Большинство конструкционистов отвергают представление о некой инстанции в голове, кото­рая является причиной поведения, и направляют свой взгляд на социальное сообщество как источ­ник действий и значений. Воспоминания, эмоции, представления, восприятия и т. д. следует искать в социальных структурах, а не в сконструированных репрезентациях и схемах, приписываемых мозгу или разуму. С другой стороны, когнитивисты от­вергли бы конструкционистские мнения о том, что когнитивные эмпирические исследования состоят не более чем из социального дискурса и что их ре­зультаты не могут быть распространены за преде­лы локальных групп. Другое важное различие со­стоит в том, что конструкционисты отвергают «ра­зум как зеркало» мира, тогда как большинство когнитивистов придерживаются данной точки зре­ния в форме определенной разновидности мен­тальных репрезентаций, представляющих собой либо саму нейронную активность, либо ее резуль­тат.

226

Постмодернистов / конструкционистов объединя­ет с когнитивистами представление о том, что суще­ствует барьер, стоящий между познающим и миром природы. Для некоторых конструктивистов и неко­торых постмодернистов язык составляет единствен­ную доступную реальность, и остальная часть приро­ды непознаваема. Для конструкционистов соци­альные конструкции, как они отражены в языке, представляют собой все, что может быть познано. Когнитивисты заявляют, что познаваемы внутренние репрезентации мира, но не внешний реальный мир. Эти различия точно отражают расхождения между органоцентрическими и социоцентрическими посту­латами соответствующих систем.

Интербихевиоральная психология

Сравнение с интербихевиоризмом является дос­таточно неоднозначным. Конструкционизм отрица­ет любые различия между субъектом и объектом, как отрицает он и представление о разуме как зер­кале мира. Он признает факт социальной конструк­ции, в которой язык является элементом, обеспечи­вающим взаимопонимание. Однако он отрицает любую независимую достоверность других собы­тий. Интербихевиоризм, напротив, не накладывает никаких ограничений на то, какие события могут являться частью природы. В то же время он согла­шается с конструкционизмом, что разум и отраже­ния являются конструктами, а не событиями, и на­стаивает, что они не должны смешиваться с собы­тиями. Язык, с точки зрения интербихевиоризма, представляет собой бистимуляционные интеракции (bistimulational interactions), в ходе которых инди­видуум сообщает кому-то о чем-то. В отличие от конструкционизма, интербихевиоризм не рассмат­ривает язык как всеобъемлющую схему (grand schema), составляющую или структурирующую все знание, тем не менее соглашаясь с тем, что язык — это не средство передачи психического содержания от одного разума к другому и что он функциониру­ет как взаимно разделяемые значения. (Интербихе­виоризм утверждает, очевидно, в полном согласии с конструкционизмом, что социальная психология сама по себе представляет дисциплину, изучающую взаимно разделяемые значения [Kantor, 1929, 1982].) Когда конструкционизм заявляет, что язык — это знак или означающее (signifier), интербихевио­ризм соглашается с этим — если имеется в виду письменная речь. Однако интербихевиоризм пола­гает, что устная речь — это конкретные бистимуля­ционные интеракции, а не знаки или символы. По­нимания, возникающие в повседневной жизни (Semin & Gergen, 1990), представляют собой от­правную точку познания для обеих систем, хотя интербихевиористы пытаются построить на этом основании научное знание, тогда как конструкцио-нисты считают его не только начальной, но и конеч­ной точкой познания.

Отказ конструкционизма признавать индивиду­альное действие, которое не являлось бы полностью «обусловленным» («situated» in) социальным кон­текстом, возможно, отчасти объясняется представле­нием о том, что индивидуальные действия требуют введения конструкта разума или мозга как силы, вызывающей такие действия. Не обращаясь к подоб­ным конструктам, интербихевиоризм предполагает, что индивидуальное действие может быть понято как взаимодействия между индивидуумом и объектами, осуществляющиеся в сеттинге (социальном или не­социальном), в котором заключена история прошлых взаимодействий, и все эти факторы в совокупности составляют причину действия, будь то мышление, представление, использование и совершенствование навыков, запоминание, действие по привычке, обще­ние или формирование социальных конструкций. Разум, воля, способность мозга и другие сконструи­рованные причинные агенты становятся излишними, если только события, а не конструкты, составляют части интеракционального поля. В противовес при­знанию интербихевиоризмом всех событий строгий конструкционист будет настаивать на том, что мы не можем познавать события в отрыве от социального процесса, и признает как единственное событие сам социальный процесс. Контекстуальный конструкци­онист (см. с. 217), с другой стороны, придерживает­ся в большей степени нецентрической, чем социо-центрической ориентации, что сближает его с пози­цией сторонников интербихевиоризма.

Оперантный субъективизм

Для Стефенсона коммуникация осуществляется между индивидуумами, а не между группами, а субъективность и объективность различаются меж­ду собой лишь в зависимости от точки зрения — моя это точка зрения или ваша. Для Гергена коммуника­ция социальна и объективность существует только в социальном процессе. Субъективность отдает инди­видуализмом, и ее количественный характер делает ее еще более подозрительной. Несмотря на это, ряд представителей социального конструкционизма на­ходят Q-методологию Стефенсона методом, вполне удовлетворяющим их интересы, и используют ее в своих исследованиях, определяя субъективность, включенную в социальные конструкции, — то, каким образом индивидуумы разделяют либо не разделяют общие точки зрения в различных комбинациях. По­вествования интересуют конструкционистов, однако человек, собирающий повествования или проводя­щий интервью, очень легко может начать контроли­ровать процесс. В Q-методологии люди рассказыва­ют свои собственные истории посредством сортиров­ки высказываний.

Феноменологическая психология

Джорджи (Giorgi, 1992) полагает, что постмодер­низм и конструкционизм подвергли проверке и под-

227

твердили (attested) значение субъективности, однако оставили ее такой ослабленной, что она не может ока­зать какого-либо влияния. Субъективность для неко­торых конструкционистов связана с индивидуальнос­тью, а индивидуальность должна рассматриваться как подраздел социальных процессов. Хотя феноменология подчеркивает роль значений для людей, эти значения, как правило, индивидуальны, а не социальны. Конст-рукционизм признает только социальные значения. Индивидуальных точек зрения не существует. Конст-рукционизм также отверг бы концепцию Гуссерля об интуитивных значениях (intuiting meanings) — подоб­ных пониманию того, что наличие трех углов состав­ляет существенный признак треугольника, — которые обладают большей универсальностью, выходя за грани­цы отдельных культур, мнений, предвзятостей или те­орий, и настаивал бы на том, что значения ограничены рамками «локальных» групп.

Психоанализ

Некоторые психоаналитики модифицировали свою систему, позаимствовав ряд положений социального конструкционизма. В частности, Мертон Гилл (Merton Gill) замещает биологические и физикалист-ские концепции Фрейда концепциями социального конструкционизма, герменевтики, интерпретациями (см. главу 5), в которых участники терапевтического процесса, аналитик и анализанд (analysand) совмест­но конструируют значения. Ни одна из интерпрета­ций не является правильной; наилучшей является та, которая на данный момент представляется более со­гласованной (хотя впоследствии она может изменить­ся). Подобно ему, Рой Шефер (Roy Schafer) не ищет истинных интерпретаций, а обращается к повествова­ниям как к процедуре конструирования событий в настоящем, тем самым отбрасывая традиционную роль психоаналитика как конструирующего прошлое. Рассказывание историй — единственная реальность. Доналд Спенс (Donald Spence) считает аналитичес­кую сессию рассказыванием небылиц (narrations about fables), в которых факты и фантазии, как в из­лагаемых воспоминаниях о детском инцесте, не могут быть оделены друг от друга. Поскольку истины мы не узнаем никогда, согласно его версии, аналитик должен конструировать истории, достаточно согласованные, чтобы пациент поверил в них и смог получить от это­го пользу. Эти представители психоанализа в значи­тельной степени отошли от традиционной органоцен-трической позиции психоанализа, приблизившись к социоцентрической позиции.

КРИТИКА

Поскольку постмодернизм и социальный конст-рукционизм настроены настолько критично в отно-

шении всего здания науки, включая как физические, так и социальные науки, они вызвали значительное количество ответных критических замечаний в свой адрес. Эти ответные реакции достаточно разнородны и нелегко поддаются упорядочиванию. Далее следу­ет лишь свободная их группировка, после чего опи­сывают отдельные попытки постмодернистов и конструкционистов модифицировать свои позиции, пытаясь учесть некоторые предъявляемые к ним пре­тензии.

Использование логики с целью дискредитации логики

Конструкционисты и постмодернисты использу­ют логику, критикуя другие подходы и доказывая превосходство собственной позиции как обращаю­щейся к социальным, лингвистическим, историчес­ким и другим факторам, стоящим над логикой и до­казательствами. Тем самым они, по крайней мере строгие конструкционисты, неявно используют те самые процедуры, значение которых пытаются при­низить. Они нигде не допускают иррациональности, такой как несогласованность или противоречия; бо­лее того, они критически отмечают такие противоре­чия в других системах. Они даже не ссылаются на «локальную» социальную группу для обоснования собственной позиции, ибо это означало бы, что пост­модернистская / конструкционистская точка зрения имеет силу лишь в рамках данного социального со­общества. Хотя сторонники данного подхода отрица­ют, что их собственная позиция имеет какое-либо особое обоснование, они прилагают совместные уси­лия к тому, чтобы продемонстрировать недостатки других позиций и преимущества собственной. Не­смотря на их утверждения о том, что конструкцио-низм является всего лишь альтернативой другим точ­кам зрения и не претендует на истинность, они пы­таются показать, что ни одна другая система не является обоснованной.

Рассмотрим следующее высказывание: «Можно утверждать, что не существует теории познания — будь то эмпирическая, реалистическая, рационалист­ская, феноменологическая или любая другая теория, — которая могла бы представить согласованные дока­зательства собственной истинности или обоснован­ности» (Gergen, 1994b, p. 77). Но на каком базисе основывается истинность самого данного утвержде­ния? Или, может быть, отрицательные утверждения подобного рода стоят особняком, и лишь положи­тельные утверждения представляют собой соци­альные конструкции? К тому же, поскольку автор, по-видимому, обращается к более широкой аудито­рии, чем представители его собственного направле­ния социального конструкционизма, разве его фор­мулировка «можно утверждать» не предполагает ра­ционального утверждения, основанного на «доказательствах собственной истинности», имею­щих силу за рамками его локальной группы?

228

Редхед (Redhead, 1995), специалист но филосо­фии физики, недоумевает, почему конструкционис-ты, если они рассматривают все лишь относительно той или иной точки зрения, утруждают себя доказа­тельствами. Ведь тогда сами их аргументы — не бо­лее чем мнения или точки зрения. И все же они не­явно признают истинность релятивизма. «Реляти­висты рассматривают свою позицию как верх постмодернистской интеллектуальности, однако вся их позиция угрожает падением в царство бессвязно­го абсурда» (р. 14).

Использование эмпиризма с целью дискредитации эмпиризма

Общие выводы конструкционизма — (а) формули­ровки знания всегда зависят от контекста и (б) в силу непрерывного изменения контекста объективного зна­ния или истины не существует — являются положе­ниями, основанными на эмпирических наблюдениях. «Таким образом, обнаруживается, что социальный конструкционизм, хотя и невольно, но прочно укоре­нен в эмпирической традиции» (Terwee, 1995, р. 193). И все же, хотя конструкционизм и использует данную процедуру, он отрицает любую сколько-нибудь уни­версальную законность эмпиризма.

Какие события принимаются во

внимание ?

Не смешивает ли конструкционизм, утверждая, что люди и социальные группы создают свое соб­ственное понимание мира, социальные взаимодей­ствия с тем, с чем осуществляются эти взаимодей­ствия? Событие познания (knowing) — это не просто нечто, исходящее от социальной группы; оно слага­ется из взаимодействий с людьми и другими веща­ми. Если конструктивисты полагают, что люди и объекты, с которыми происходит взаимодействие, непознаваемы, не являются ли их конструкции в рав­ной степени непознаваемыми? Кажется странным, что конструкционисты, принимая социальный про­цесс конструирования как познаваемое событие при­роды, не допускают познаваемости других событий.

Точка опоры

Масколо и Дальто (Maskolo & Dalto, 1995) счита­ют, что для того чтобы наблюдение было интеллиги­бельным, оно должно иметь точку опоры в актуаль­ном опыте. Аналогичное замечание делает Неттлер (Nettler, 1986), указывая на то, что требуется некое эмпирическое основание в качестве точки отсчета, от которой можно исходить, и что результатом отсут­ствия таковой будет являться «новая разновидность оккультной речи», не допускающая возражений от­носительно объективности того, что утверждают ее приверженцы. Она пытается доказать, что истины, которые содержит данная система, «выходят за пре-

делы здравого смысла» («good sense») (p. 480). Гер-ген (Gergen, 1986) отвечает на это, что его не инте­ресует «здравый смысл», который состоит всего лишь из «социально санкционированных конвен­ций»'^. 481). Однако он также признает, что всякая интеллигибельность базируется на культурном фун­даменте («надстройке», «forestructure») и что, по­скольку он подверг деконструкции этот фундамент и превратил его в язык, ему не на чем базировать свои аргументы: если реальный мир не является адекватным базисом, то его собственные аргументы не могут основываться на реальном мире (Gergen, 1994а). С этим связано основное критическое заме­чание в адрес постмодернизма и строгого конструк­ционизма: они предлагают лишь предположения о предположениях и не могут выйти за рамки слов (Caputo, 1983, Prawat, 1996).

Вопрос релятивизма

Релятивизм в противовес социальной программе.

Интерес конструкционистов к таким социальным вопросам, как преодоление расовой и тендерной дис­криминации и установление атмосферы демократи­ческого диалога в науке, предполагает принятие не­которых универсальных ценностей. Данная система обращается к кросс-культурным исследованиям и истории для демонстрации своих положений, кото­рые, хотя конструкционисты и отрицают этот факт, указывают на то, что в попытках отстоять свои пози­ции они отчасти принимают доказательства, выходя­щие за рамки локального сообщества. Кроме того, они не приводят четкой формулировки того, что яв­ляется «локальным» сообществом. Является ли аме­риканская культура локальной, или термин локаль­ный обозначает некоторый ее подраздел, как, скажем, американские психологи или когнитивные психоло­ги? А может быть, имеется в виду еще более тонкое различение в пределах этих групп, как, например, коннекционисты в рамках когнитивизма, или еще более тонкое деление? Или, быть может, термин ло­кальное сообщество относится к различиям между норвежцами и культурой банту? Очевидно, вся за­падная культура является «локальной», когда пост­модернисты подвергают критике традицию эпохи Просвещения, представителей которой радикальные феминистки иногда называют «мертвыми белыми англо-европейскими мужчинами». Один из сторон­ников постмодернизма, Данцигер (Danziger, 1997), признает тот факт, что постмодернисты расходятся в мнениях по вопросу (а) «дискурса эмансипации» (отстаивания социальной справедливости) и (б) от­ношения к знанию как полностью релятивному к со­циальным конструкциям. Он полагает, что система может оказаться «потенциально самодеструктивной» (р. 409).

Нет никаких сомнений в том, что происходят ло­кальные изменения от ситуации к ситуации, но какие критерии используют конструкционисты (и если они вообще используют какие-либо критерии, не содержат

229

ли эти критерии универсальной составляющей?) с целью определения того, насколько уместно в преде­лах конструкционистской системы для одной соци­альной группы оспаривать позиции другой? Герген (Gergen, 1994b) заявляет, что такие споры не могут иметь смысла. Тогда почему такие группы, как пост­модернисты и конструкционисты, критикуют научное сообщество? Может быть, потому, что и те и другие являются частью западной культуры, если не одной и той же субкультуры? Если постмодернист может ос­паривать позиции науки, почему наука не может под­вергать сомнению претензии оккультизма?

Господствующие взгляды в американской культу­ре отрицают равные возможности женщин и мень­шинств. Постмодернисты / конструкционисты вы­ступают против этих взглядов как проявлений не­справедливости. Они желали бы введения практики отказа от привилегий, практики демократического выбора, установления демократических ценностей, защиты окружающей среды и пр. Но почему они ре­шили выбрать данные социальные цели, если цели не имеют основания за пределами социальных групп и если отношения между этими группами как раз и определяют те ценности, которые конструкционисты так хотели бы изменить? Строгий конструкционист, каковым является Герген, сказал бы, что эти цели действительно не имеют основания за пределами со­циальных групп ни в качестве желательных, ни в ка­честве нежелательных; но другие представители конструкционизма придают этим целям особый ста­тус — как, впрочем, и сам Герген, когда он выступает за «демократизацию».

Заявление своей позиции по социальным вопро­сам представляет собой проблему обоюдоострого меча для постмодернистов / конструкционистов. С одной стороны, они проповедуют, что социальные конструкции, связанные с расовым и тендерным не­равенством, ведут к дискриминации. С другой сторо­ны, существует интерпретация, согласно которой сама дискриминация представляет собой соци­альную конструкцию, а потому не обладает объектив­ной реальностью. Двойное лезвие режет по обеим сто­ронам социального вопроса одинаково хорошо.

Релятивизм в противовес представлению об общ­ности культур. Требуя тотального релятивизма, кон-струкционизм отрицает основополагающий челове­ческий опыт и возможность коммуникации, преодо­левающей культурные границы, полагают Мартин и Томпсон (Martin & Thompson, 1997). В своей край­ней форме, отмечают авторы, такой релятивизм де­лает психологию невозможной и сводит человечес­кий опыт не более чем к локальным эпизодам, обла­дающим сиюминутным значением. Кроме того, любая такая тотально релятивистская позиция сама по себе претендует на универсальность, против кото­рой конструкционизм считает нужным бороться.

Строгие конструкционисты обратили все знание в языковые конвенции, зависящие от культуры и ис-

тории, игнорируя тот факт, как много знаний разде­ляет все человечество и что для этого знания не су­ществует никаких культурных границ. Немногие ста­нут возражать против того, что история и культура оказывают влияние на конструирование людьми многих аспектов мира, как, например, на то, считают люди ту или иную пищу вкусной или нет, либо об­ладает ли с их точки зрения тот или иной объект ма­гической силой или подчиняется законам природы. Но независимо от того, к какой культуре или суб­культуре мы принадлежим, практически все призна­ют, что прыжок с высоты приведет к быстрому паде­нию и, возможно, к травме; что за ребенком нужно долгое время ухаживать, прежде чем он сможет хотя бы в какой-то степени самостоятельно удовлетворять свои потребности; что здоровье лучше, чем болезнь (свидетельством чему является практика целителей, от шаманов до врачей); что для поддержания жизни необходимы пища и вода и т. д. Несмотря на то, что эти вопросы рассматриваются по-разному в различ­ных культурах, основные принципы разделяют все; эти принципы не являются культуроспецифичными и обеспечивают почву для всеобщего взаимопонима­ния.

В обзорном исследовании 220 культур Мердок (Murdock, 1945) обнаружил внушительный ряд бе­зусловно культурных по своей природе элементов, общих для всех культур. Этот ряд (упорядоченный по английскому алфавиту) включал такие элементы, как возрастные градации (age-grading), атлетические виды спорта (athletic sports) и телесные украшения (bodily adornment) — в начале списка и обычай на­вещать родственников и друзей (visiting), отлучение ребенка от груди (weaning), попытки влиять на по­годные условия (weather control) — в конце списка. Однако в пределах каждой из этих категорий суще­ствовали значительные различия, характерные для «поведенческих реакций индивидуумов и стимуль-ных ситуаций, в которых вызываются эти реакции» (р. 125) Общей для них является «единообразная си­стема классификации, а не единый фонд идентичных элементов» (р. 125). Наиболее тождественным из них является семья, ибо формы семьи в основе сво­ей одинаковы повсюду без исключения. Обзор, про­веденный Мердоком, свидетельствует о том, что про­явления культурного сходства и различий связаны не с противопоставлением, скажем, норвежцев и куль­туры банту или ученых и неученых, а правилами, определяющими специфичность. Если мы вообще признаем эмпирические данные — а все конструкци­онисты проводят кросс-культурные сравнения, — эти данные свидетельствуют о том, что мы не можем рас­суждать в прямолинейных терминах о том, что явля­ется локальным и что — нелокальным, но должны обозначить, какие категории являются сходными, а какие элементы в пределах этих категорий являют­ся различными, и какие их них имеют отношение к пониманию, являющемуся общим для различных культур, а какие — к различным пониманиям. Также

230

заслуживает внимания вопрос о том, какие средства могут быть использованы для преодоления возника­ющих барьеров в тех случаях, когда коммуникация осложняется социальными различиями, Льюис Вольперт (Lewis Wolpert, 1993) разрабатывает неко­торые вопросы, рассмотренные в данной главе, с це­лью установления коммуникации между учеными (scientists) и неучеными (nonscientists).

Вопрос о том, в какой степени сам постмодернизм может получить распространение в других культу­рах, остается открытым. Исследование энвайронмен-тальных групп (environmental groups) в Индии с ис­пользованием Q-сортировки не подтверждает заяв­ления постмодернистов о переходах (tarnsitions)3 от модернистского к постмодернистскому обществу (Peritore, 1993). Возникающие в индийской культу­ре энвайронментальные группы и взаимоотношения между ними в значительной степени отличаются от западных. Весьма любопытно, что постмодернизм указывает на культурные различия как на основной аргумент против представлений об универсальности (foundationalism) и в пользу представлений о локаль­ности (localism), и теперь обнаруживаются культур­ные различия, указывающие на то, что сам постмо­дернизм не распространяется за пределы локальной группы, в данном случае — западной культуры.

Релятивизм в противовес реализму. Философ Гринвуд (Greenwood, 1992a, 1992b) утверждает, что не выдерживают критики следующие два основных аргумента конструкционистов: (а) не существует средств, позволяющих сравнивать независимую ре­альность с ее описаниями, и (б) язык, в котором име­ют место теоретические описания, лишен объективно­сти. Он отмечает, что дискурс между ним самим и кон-струкционистами представляется объективным, и приходит к заключению, что нет никаких оснований считать, что язык научной теории менее объективен. Соглашения о значащих описаниях, утверждает он, возможны потому, что все мы подмечаем одни и те же характеристики широкого спектра явлений, которые нас окружают. Кроме того, в силу данных соглашений мы можем выработать метафору и теорию о событи­ях, которые не можем непосредственно воспринимать. К этим соглашениям мы должны добавить совместно разделяемые социальные конвенции. Идентичные описания, наряду с социальными конвенциями, обес­печивают возможность формулировать значащие опи­сания, которые могут быть подвергнуты проверке. Кроумер (Cromer, 1997), физик по специальности, утверждает, что наука действительно объективна и что базисом ее объективности является повторяемость (repeatability), наряду с теоретическим знанием о том, что должно повторяться. Редхед (Redhead, 1995) за­нимает близкую позицию. Указывая на субатомные частицы, он отмечает, что мы никогда не сможем знать

с достоверностью об их существовании, однако экспе­риментальные свидетельства в определенной степени служат подтверждением этого факта, а надежность сообщений о результатах экспериментов может быть оценена путем проверки и точных измерений. Редхед находит, что он вынужден «отвергнуть якобы либе­ральную, непредвзятую и эгалитарную, но в конечном счете — деструктивную доктрину релятивистов и со­циальных конструкционистов» (р. 16).

Конструкционисты, настаивает Гринвуд, не смо­гли представить никаких свидетельств того, что «описания не могут оцениваться сторонними лица­ми» (1992b, p. 189), и, следовательно, нет никаких ос­нований прибегать к альтернативам, таким как выво­димые из литературной теории. Кроме того, заявле­ние, что множественные теории (multiple theories) могут согласовываться с любыми наборами данных, а потому у нас нет средств, позволяющих исключить ложные теории, не соответствует действительности. Часто более чем одна единственная теория должна быть привлечена для объяснения наших наблюде­ний, отмечает Гринвуд. Возможно, удачный пример такой ситуации мы находим в космологии (науке о происхождении и эволюции вселенной), где постоян­ный приток новых данных в результате усовершен­ствования телескопов приводит к тому, что нахожде­ние теории, согласующейся со всеми данными, пред­ставляет собой задачу, которая до сих пор остается неразрешенной. В психологии теории, предложен­ные для объяснения таких личностных характерис­тик, как либерализм и консерватизм, также остают­ся неудовлетворительными. Но если в психологии множественные теории и могут успешно использо­ваться для объяснения наблюдаемых фактов, то это, как полагает Гринвуд, происходит вследствие «ис­кусственности многих экспериментальных и других эмпирических исследований» (1992b, p. 189). Этой проблемы можно избежать, утверждает он, выбрав реалистические координаты «социальных реляцион­ных измерений (dimensions) разума и действия» (1992b, р. 189).

Большинство ученых, включая специалистов в области психологических наук, вероятно, согласи­лись бы с Гринвудом относительно научного реализ­ма, однако некоторые стали бы возражать против психофизического дуализма «разума и действия».

Редукционизм и удвоенный мир

С. Браун (S. Brown, 1995) отмечает, что конструк­ционизм проявляет свой редукционистский характер в том, что сводит индивидуальную деятельность к функционированию социальной группы — индиви­дуальность оказывается функцией более фундамен­тального образования. Этот редукционистский

3 Такие переходы должны были бы включать новые значения информации, служебного компонента, зависящего от знания, а также изменения, предполагающие возрастание роли правительства в регулировании рыночной экономики и защите потребителей (R. Brown, 1994).

231

взгляд не позволяет конструкционизму объяснить феномен индивидуальной креативности и интеллек­туальные идеи, которые индивидуумы формулируют прежде, чем представить их какому-либо дискур­сивному сообществу и социальным конструкциям этого сообщества. Аналогичным образом Флетчер (Fletcher, 1992) замечает, что «крайний вариант» кон-струкционизма исходит из «сверхсоциализирован-ной» («oversocialized») концепции человеческой де­ятельности, не оставляющей места индивидуальным характеристикам или креативности. Основываясь на высказываниях Гергена о письменных источниках, можно предположить, что он ответил бы на это, что все якобы индивидуалистические действия вплетены в контекст предыдущих социальных взаимодействий и неотделимы от них: «Рассмотрим возможность того, что письменные источники никогда не являют­ся созданиями отдельных людей. Они представляют собой продукты исторических конвенций или парти-ципаторных систем (participatory systems), в которых индивидуумы выступают лишь в качестве проводни­ков (выразителей) коммунальных форм» (Gergen, 1986, р. 482). И все же, пытаясь найти объяснение одной форме поведения (индивидуальной) на другом уровне (социальном), который конструкционизм считает более основополагающим, данный подход остается редукционистским. Он отрицает, что опре­деленный уровень функционирования, в данном слу­чае — индивидуальное поведение, обладает какой-либо независимостью или имеет собственные прин­ципы функционирования.

Браун отмечает также, что конструкционизм не только вынужден будет принять то, что он сам явля­ется социальной конструкцией (как это делает Гер-ген), но также должен будет признать, что в рамках данной системы даже ее объяснение социальных кон­струкций должно быть сведено к социальным конст­рукциям. Представляется, что конструкционизм ока­зывается вовлеченным в бесконечный регресс в по­исках исходной точки, из которой развиваются конструкции.

Но, быть может, помимо редукционистских взгля­дов, конструкционизм содержит также представле­ние об удвоенном мире: одном, состоящем из соци­альных конструкций, и другом, на котором основы­ваются эти конструкции, причем последние фактически оказываются непознаваемыми? Если так, корни конструкционизма следует искать в уче­нии Иммануила Канта, немецкого философа XIX ве­ка, утверждавшего, что поскольку реальный мир представляет собой лишь репрезентацию, содержа­щуюся в разуме, он непознаваем. Фактически Кант объявляет, что мы живем в двух мирах: реальном, ос­тающемся для нас непознаваемым, и психическом, который мы познаем и который является репрезен­тацией реального мира. Эта позиция с^ова приводит нас к представлению о разуме как зеркале, которое Рорти и другие представители постмодернизма / конструкционизма на словах отвергают. Если же

конструкционизм не признает, что конструкции ос­нованы на фактических событиях, это означает, что он признает лишь абстракции — сами конструкции — в качестве существующих, то есть представляет собой разновидность солипсизма.

Постмодернизм против физических и биологических наук

Двое ученых, Гросс и Левитт (Gross & Levitt, 1994), представили развернутое возражение в ответ на постмодернистскую критику науки. Авторы отме­чают, что, согласно точке зрения постмодернистов, западная цивилизация находится на краю гибели и не способна сотворить собственное будущее. Постмо­дернисты, отмечают авторы, берут на себя серьезную моральную ответственность, вынося подобный при­говор, несмотря на то, что они проявили лишь поверхностное понимание науки. Сторонники пост­модернизма заявляют, что наука полна предубежде­ний и является социальным артефактом и что лишь их собственная система предлагает новую мудрость, с позиций которой можно оценивать научные вопро­сы. И все же они не обладают даже необходимым уровнем специальной подготовки, чтобы выносить такие суждения, поскольку лишь немногие предста­вители постмодернизма являются учеными и изуча­ли науку достаточно углубленно, чтобы разбираться в тонкостях научных вопросов или легко ориентиро­ваться в них. Гросс и Левитт видят в постмодерниз­ме угрозу науке, ибо он подрывает способности бо­лее широких слоев общества использовать научные достижения и разумно оценивать получаемые наукой результаты.

При этом постмодернистский скептицизм в отно­шении науки не распространяется на оценки сторон­никами этой системы достоинств самого постмодер­низма. Постмодернисты «отрицают любые особые привилегии, приписываемые науке, по сравнению с интуицией или мифологией, однако оставляют такие привилегии за постмодернистским скептицизмом» (Smith, p. 393). Другое противоречие, указывают Гросс и Левитт, состоит в том, что сторонники пост­модернизма атакуют как основания науки, так и вы­воды науки, используя те же самые процедуры логи­ческого вывода и эмпирические свидетельства, кото­рые использует сама наука. Они апеллируют к достаточно стандартным мерам истинности, которые могут создать видимость логической связности. Кро­ме того, постмодернизм отказывается от любых уни­версальных теорий и с энтузиазмом принимает не­определяемые (indeterminate) значения, нестабиль­ность и тотальный релятивизм, который, по мнению сторонников этой системы, избавляет нас от диктата и экологической катастрофы, которыми угрожает нам наука. Не являются ли сами такие взгляды уни­версальной теорией, спрашивают Гросс и Левитт?

В противовес мнению о том, что научный язык является игрой, в которой могут участвовать лишь

232

наделенные богатством и властью, как считает фило­соф Лиотар, Гросс и Левитт утверждают, что науч­ный язык открыт для всех. Каждый может участво­вать в коммуникации объективно описанных знаний о мире и делиться этими знаниями. Даже самые бед­ные слои населения рассчитывают получить пользу от достижений науки. Отказать им в такой возмож­ности было бы негуманным. «Грубо говоря, наука работает» (р. 49). Философ Пауль Курц (Paul Kurtz, 1994) высказывает аналогичную мысль: «Пра­вомерность научного подхода к пониманию природы и человеческой жизни подтверждается его успехами» (р. 257).

Гросс и Левитт напоминают, что наследием эпохи Просвещения явилось стремление к построению еди­ного корпуса знания о мире, которому постмодер­низм считает нужным противостоять, считая поиски знания бесполезным заблуждением, ведущим даже к угнетению отдельных социальных групп. Постмодер­нисты настаивают, что никакое универсальное зна­ние невозможно, ибо всякое знание определяется локальными условиями и является продуктом соци­ального класса, формируясь под влиянием предубеж­дений и исторических реалий данного социального класса. Вместо знания мы располагаем лишь истори­ями и повествованиями, которые позволяют нам придавать миру смысл; однако, как замечают Гросс и Левитт, такое постмодернистское понимание выра­жается в терминах предубеждений и личных интере­сов повествователя.

«Презрительно отзываясь об эпохе Просвеще­ния, постмодернисты, безусловно, обрубают собственные корни, как эмоциональные, так и интеллектуальные, которые формируют и поддер­живают его наиболее сокровенные эгалитарные идеалы.... В своей наиболее разрушительной форме эта доктрина мало чем отличается от док­трины морального безразличия (moral blank-ness)... на которой возник фашизм в первой по­ловине нашего столетия» (Gross & Levitt, p. 73).

Философ Энглбретсен (Englebretsen, 1995) рас­сматривает эффекты постмодернизма с точки зрения, близкой к научной позиции Гросса и Левитта. Он считает, что постмодернизм оказывает пагубное вли­яние на науку и образование. Эти области «компро­метируются, искажаются, принижаются и отрицают­ся» (р. 53) постмодернистами, считающими их ис­точником всех социальных зол и стремящимися заменить их локальными представлениями (beliefs) и устранить различия между учителями и ученика­ми. Энглбертсен полагает, что хотя постмодернизм подчеркивает свою терпимость к любым идеям, ра­циональным или иррациональным, он проявляет не­терпимость к людям. Эта нетерпимость вытекает из взглядов постмодернизма, настаивающего на локаль­ных истинах, разделяющих людей в соответствии с

их локальной принадлежностью, которая может быть основана на расовых, возрастных, национальных или половых признаках. «Когда моя истина и твоя исти­на различаются в зависимости от различий, суще­ствующих между нами, эти различия становится не­возможно игнорировать — они начинают играть слишком важную роль» (р. 53).

Гросс и Левитт отмечают те явления, которые они рассматривают как пагубное влияние постмодерниз­ма на социальные науки, — то, что антропология по­шла на уступки постмодернизму и отказалась от сво­их научных принципов в пользу антинаучного ре­лятивизма, а отдельные разделы социологии и социальной психологии заменили строгие научные исследования рассказыванием историй.

Постмодернисты заимствуют взгляды Томаса Куна (Thomas Kuhn), изложенные в его знаменитой книге о «парадигмах» (концептуальных основаниях) в науке (Кун Т. Структура научных революций: Пер. с англ. — М.: Прогресс, 1975), согласно которым но­вые парадигмы замещают старые только в тех случа­ях, когда приверженцы старой парадигмы уходят со сцены, а их место занимают приверженцы новой. Кун указывает на то, что парадигмы несоизмеримы друг с другом.

Постмодернисты также заимствуют утверждение Уилларда Куайна (Willard Quine) о том, что любое число научных теорий могло бы соответствовать за­данному множеству данных (Кун является историком, а Куайн — философом). Эти авторы, очевидно, пыта­ются продемонстрировать, что в науке нет абсолют­ных истин и что знание обладает тотальной релятив­ностью по отношению к социальным и историческим условиям. Однако Кун дает искаженную картину фак­тического научного прогресса, избирательно исполь­зуя примеры из ранних этапов развития науки, чтобы утверждать о существовании нескольких научных ре­волюций, в ходе которых прерывалась преемствен­ность с предыдущим этапом развития науки (Cromer, 1997). Вольперт (Worpert, 1993), биолог-исследова­тель, приводит многочисленные примеры, свидетель­ствующие о том, что многие положения Куна и Куай­на неверны. Кроме того, он отрицает, что наука зани­мается поисками абсолютной истины. Предметом научного поиска являются теории, обеспечивающие лучшее понимание наблюдаемых событий. «Хотя на первоначальном этапе принятия той или иной из кон­курирующих теорий, возможно, присутствует силь­ный социальный аспект, включающий моду, властные группировки и т. д., основным критерием в конце кон­цов оказывается то, насколько хорошо теория объяс­няет (наблюдаемые) феномены» (р. 103). За полвека до него Кантор (Kantor, 1942) выразил свое отноше­ние по аналогичному вопросу: «Хотя конструкции отличаются от исходных данных и подвержены влия­нию инструментов и гипотез исследователя, они не являются произвольными, как не являются и просто навязываемыми событиям в силу влияния традиций» (р. 177).

233

Вольперт отмечает, что в заявлениях релятивистов о том, что и наука и верования являются социально сконструированными и эквивалентными истине, не учитывается закрытая природа верований — практи­чески не допускающая анализа своих положений, — тогда как научные утверждения открыты для критики и изменения. Великая сила науки как раз и заключает­ся в том, что она обеспечивает процедуры сбора инфор­мации, проверки гипотез и выведения следствий, кото­рые открыты для других. Как отмечалось выше, анализ ситуации в науке, проведенный женщинами, продемон­стрировал необходимость реформирования науки, про­низанной тендерными предубеждениями. Андерсен (Andersen, 1994) полагает, что объективность науки — это социальный процесс, в котором большое количе­ство людей участвует в исследовании, критике, дости­жении соглашения, пересмотре и подтверждении науч­ных данных. В условиях, когда различные люди с раз­личными точками зрения исследуют некий вопрос, касающийся природы, появляющиеся на первом этапе гипотетические результаты могут быть очень далеки от совершенства и могут нуждаться в последующем изме­нении или корректировке, однако они обеспечивают некоторое понимание и некоторую объективность на данный момент.

Примером тому является возникновение такого понимания в результате принятия вакцин против за­болеваний, распространенных в Японии, Китае, Египте и среди африканских племен, а также в Ев­ропе и Северной Америке. Эти достижения с очевид­ностью выходят за рамки локальных, даже если от­дельные группы отвергают их. Многие культуры и субкультуры приходят к признанию и принятию пре­имуществ таких научных и технологических дости­жений, как вакцины или телефон, — к признанию того, что, пользуясь словами Гросса и Левитта, «на­ука работает». Действительно ли постмодернисты / КонструкционистьГ собираются настаивать на том, что увеличение продолжительности жизни во мно­гих странах, явившееся результатом научного пони­мания вопросов санитарии, природы болезней и пи­тания, является всего лишь социальной конструкци­ей? И если да, то чьей конструкцией?

Универсальность самой науки подтверждается ра­стущим числом людей, участвующих в научных и технологических исследованиях, ведущихся во всем мире. Международные научные конференции и со­трудничество ученых из разных стран стали зауряд­ным явлением. Научные книги и журналы часто со­держат материалы, написанные представителями различных культур и наций, причем не только запад­ных. Многие страны, представляющие значительное разнообразие культур, но не обладающие возможно­стями для обучения студентов, посылают их в дру­гие страны, которые могут предоставить им такие возможности. Интерес к науке основывается на ши­роком признании того факта, что наука действитель­но работает, и на желании воспользоваться ее дости­жениями. Конечно, наука и технология могут быть

использованы и в целях зла или могут повлечь не­желательные результаты, но это можно сказать прак­тически о любой другой сфере практики. Именно здесь приобретает особую важность широкая демо­кратизация как система контроля, в сочетании с рас­пространением научных знаний.

Приверженцы конструкционизма, Семин и Герген (Semin & Gergen, 1990), признают: «Пока что конст-рукционизм не может представить убедительных объяснений происхождения деструктивных практик, взаимоотношений между языком и поведением и значительных успехов естественных наук» (р. 16). Р. Браун (R. Brown, 1994) соглашается с тем, что со­циальные науки также вносят свой вклад в жизнь об­щества. Они смогли отстоять «академическую свобо­ду, профессиональное суждение, гражданские права и объективность правосудия» и явились значимой силой в «победе цивилизованности над насилием, доводов рассудка и фактов над эмоциями и преду­беждениями, четких формулировок над туманными обещаниями» (р. 26). Но несмотря на это, заключает он, «универсализм (foundationalism) проявил свою философскую несостоятельность» (р. 26).

Влияние на систему образования

Кромер (Сгошег, 1997) находит, что конструкти­визм глубоко проник в стандарты бесплатного госу­дарственного среднего образования. Результатом явилась форма научного образования (science education), поддерживаемая грантами Национально­го научного фонда (National Science Foundation) и основанная на процессе самостоятельного открытия учениками знаний, являющегося неэффективным, нередко уводящим в неверном направлении, а зачас­тую и просто ошибочным. Кромер предъявляет свои претензии конструктивизму:

«В Соединенных Штатах система научного на­чального и среднего образования на сегодняш­ний день контролируется преподавателями, про­шедшими профессиональную научную подго­товку в педагогических учебных заведениях, печально известных уже в течение ста лет своим низким образовательным уровнем. Редко можно встретить преподавателя научных дисциплин, ко­торый знал бы свой предмет хотя бы на уровне, соответствующем требованиям, предъявляемым к восьмиклассникам. Именно эта группа с энту­зиазмом встретила конструктивизм, поскольку он дает им возможность говорить только о процес­се (каков бы он ни был), а не о содержании (в ко­тором они остаются невежественными). И имен­но эта группа составляет программы, стандарты и учебники для начальной и средней школы».

Конструктивизм, продолжает он свое обвинение, дискредитировал объективное знание и снабдил пре-

234

подавателей предлогом для отказа от академической науки и насаждения невежества. Учителя (а) высту­пают лишь в качестве фасилитаторов и (б) в этом ка­честве помогают учащимся конструировать свои соб­ственные структуры знания, замещающие универ­сальную структуру знания, что подрывает систему образования. Кромер рассматривает научное образо­вание в Греции и находит, что после девяти лет обуче­ния — без всякого акцентирования самооценки уча­щихся — греческие школьники демонстрируют более глубокое понимание науки, чем американские школь­ники после двенадцати лет обучения. Широкомасш­табные исследования вопросов самооценки свидетель­ствуют об отсутствии связи самооценки как с уровнем подготовки, так и с личными целями (Bandura, 1997).

Кромер также ставит под сомнение заявления кон-струкционизма о том, что литература является главен­ствующей наукой. Признавая принципиально важную роль языка в образовании, он полагает, что культура все же передается преимущественно неязыковыми средствами. Практические навыки (manual skills) с трудом поддаются языковому описанию, и обучение им, в основном, происходит путем подражания, а на­глядные изображения часто оказываются эффектив­нее любых слов. В изобразительном искусстве, музы­ке, спорте и ремеслах слова могут использоваться с целью поощрения или корректировки, но демонстра­ция чаще оказывается базовым методом обучения. Деррида, Фуко и конструкционисты выворачивают все наизнанку, утверждает он, когда пытаются дока­зать, что научное знание невозможно, поскольку (а) только язык служит основой для мышления, а язык не может верно отражать реальность, и (б) эм­пирические подходы не могут доказать собственную обоснованность. Такая точка зрения, считает Кромер, является возвратом к средневековой трактовке Арис­тотеля, в которой к истине ведут логические размыш­ления и дискуссии. Ньютон, отмечает он, продемон­стрировал нам великую силу рассуждения (платонов­ский рационализм) в сочетании с наблюдением (аристотелевский эмпиризм). Эмпирические наблю­дения и рассудок являются равноправными партнера­ми, открывающими весь мир для научного изучения.

Многое из того, что Кромер приписывает конст­руктивизму, берет начало в практике подготовки учителей в педагогических училищах в период 30-х годов, задолго до появления конструктивизма (см. главу 4, с. 126-127). Тем не менее конструктивистс­кий подход согласуется с той образовательной по­литикой, на которую указывает Кромер и которая на сегодняшний день доминирует в бесплатных государ­ственных школах США. Более того, конструктивис­ты внесли ряд дополнений и исправлений во взгля­ды, соответствующие этой политике. Например, если традиционная политика придавала второстепенное значение академической успеваемости (хотя и отри­цала факт игнорирования этого аспекта образова­ния), конструкционизм и вовсе спускает проблему оценивания знаний на тормозах и предлагает в каче-

стве замены групповой консенсус. По крайней мере в некоторых случаях конструктивизм предлагает полностью отказаться от показателей успеваемости, чтобы не отбивать у учащихся интерес к эксперимен­тированию (Sykes, 1995). Национальная Комиссия по достижениям в образовании (National Comission on Excellence in Education) забила тревогу, выступив с публикацией «Нация под угрозой» (A Nation at Risk, U. S. National Comission, 1983). В ней приводят­ся факты, свидетельствующие о низких требованиях и низком уровне подготовки в школе. С тех пор были проведены дальнейшие исследования, в ходе кото­рых проводились сравнения американских учащих­ся со школьниками из других промышленно разви­тых стран, продемонстрировавшие крайне неудов­летворительный уровень подготовки первых. Каким бы ни был вклад конструктивизма и гуманистичес­кой психологии (см. главу 4, с. 126-128 и 135—136, особое внимание обратите на табл. 4.1) в формиро­вание социальных конструкций и индивидуалисти­ческой ориентации (self-enhancement) соответствен­но, в сочетании с устоявшейся образовательной по­литикой, практикуемой в педагогических училищах и институтах, с которой согласуются взгляды обеих систем, они оказали в высшей степени пагубное вли­яние на уровень академических достижений. Можно привести огромное количество свидетельств в под­тверждение того, что данные подходы никогда не смогут нейтрализовать этот эффект, и изменить его на обратный (Stebbins et al, 1977; Watkins, 1988; Adams & Englemann, 1996).

Еще один из многих негативных результатов вы­ражается в том, что педагогам, занятым в высшем образовании, за исключением учреждений с очень высокими требованиями к приему студентов, прихо­дится сталкиваться с огромным количеством плохо подготовленных и слабо мотивированных студентов и обеспечивать им коррективные курсы, подтягива­ющие их до требуемого уровня. Это приводит к мно­гочисленным жалобам со стороны преподавателей, работающих со студентами, а также к распростране­нию практики завышения оценок в колледжах и уни­верситетах, под давлением, заставляющим их ми­риться с низкими результатами студентов.

Модификации конструкционизма

Были предприняты попытки избежать крайностей, свойственных строгому конструкционизму, в резуль­тате которых появились такие его модификации, как контекстуальный конструкционизм (см. с. 217). Этот подход представляет собой альтернативу конструкци-онистской позиции и предполагает, что познаватель­ное отношение заключается во взаимодействиях в контексте познающего субъекта и познаваемого мира. На базе этого познавательного взаимодействия мы можем пытаться получать дополнительные знания о природе, включая социальные отношения и язык, чья роль так важна для конструкционистов. В реальнос­ти, как отмечают Вулгар и Полач (Woolgar & Pawluch,

235

1985), конструкционисты, занимающиеся исследова­ниями, неизбежно привносят в них интерпретативную структуру, которая имеет базис в мире здравого смыс­ла. Это позволяет им наблюдать и анализировать со­циальные конструкции, которые они описывают в сво­их исследованиях.

Рассуждая аналогичным образом и используя ис­торические примеры, Фостер (Foster, 1987) показыва­ет, что вопреки заявлениям конструкционистов науч­ное знание все же аккумулируется и может быть объективным. Тот факт, что знание об объекте никог­да не может быть полным или может быть ошибочным при первоначальном контакте, не является подтверж­дением абсолютной непознаваемости. При последую­щих контактах с объектом знание возрастает; и имен­но контакт с объектом, а не философская позиция, формирует наше понимание. Лишь за счет отрицания того, что мы имеем контакт с объектами, конструкти­визму удается сохранить позицию релятивизма, выс­тупающего против объективности. Релятивизм, отме­чает Фостер, политически связан с анархизмом и фа­шизмом; он цитирует высказывание Муссолини (диктатора, руководившего Италией с 1922 по 1943 год, союзника Гитлера) о преимуществах релятивиз­ма (см. также цитату из работы Гросса и Левитта, при­веденную выше). В аналогичном заявлении Гитлер приводит практически те же самые аргументы, что и постмодернисты, касающиеся объективности, науки, истины, морали, власти и релятивизма (Rauschning, 1940). Р. Браун (R. Brown, 1994), однако, утверждает, что релятивизм вызвал к жизни меньше жестокостей, чем абсолютизм, и спрашивает, что хуже: зло, оправ­дываемое как культурный релятивизм, или зло, оправ­дываемое притязаниями на абсолютную истину? Он настаивает на том, что тирания полагается на абсолю­тизм, тогда как демократия полагается на релятивизм, вынося свои суждения.

Еще одна из многих предложенных модификаций признает социальные влияния, продолжая рассматри­вать при этом конструкт Я в качестве причинного агента (Maseolo & Dalto, 1995). Данная гипотеза при­влекает вероятностный эпигенез (см. главу 13, с. 333), согласно которому организм является одним из взаи­модействующих компонентов в иерархически органи­зованной эволюционной системе взаимодействия организм—среда, и по аналогии, Я рассматривается как один из уровней данной системы. Заметим, что данная гипотеза предполагает взаимодействие конст­рукта (Я) с объектами или событиями (организм и среда). (См. главу 11, с. 284-285, где предлагает аль­тернативный, недуалистический подход к Я.)

ВЫВОДЫ

Постмодернизм базируется на теории искусства и литературной критике, однако вносит свой вклад в

науку, показывая, что науке в значительной степени свойственны субъективность, приписывание объек­там ценностных характеристик, а также культурные и тендерные предубеждения, что необходимо прини­мать во внимание. Однако вследствие своих экстре­мистских взглядов, а также презрения к наукам и принижения их роли постмодернизм снискал дур­ную славу в глазах ученых и других слоев обществен­ности, а влияние социального конструкционизма на сферу образования, возможно, принесло больше вре­да, чем пользы. Постмодернизм занял ведущие пози­ции в женских исследованиях, социологии соци­альных проблем и педагогической психологии. И все же лишь немногие представители физических и био­логических наук, а также других разделов психоло­гии согласились принять его в качестве короля наук или господствующей науки. Постмодернизм все чаще рассматривается просто как очередной стиль в искусстве, не способный сказать нечто достойное внимания о структуре знания или науке.

Данцигер (Danziger, 1997) рассматривает конст-рукционизм как выполняющий преимущественно критическую функцию и подвергающий сомнению исходные положения традиционной психологии. Ав­тор надеется, что в этой роли он поможет поколебать позиции догматизма. Поскольку постмодернизм, как правило, выступает в качестве критика, своим суще­ствованием он обязан той самой системе, которую пытается изменить. А значит, его можно назвать «па­разитическим» или, быть может, «симбиотическим», отмечает Данцигер. Зависимая роль постмодернизма заставляет его занимать значительно более традици­онные позиции, чем можно ожидать, судя по его ис­ходным положениям, заключает Данцигер. ,

Данное заключение, по-видимому, созвучно с неко­торыми пунктами, изложенными выше (раздел: Кри­тика), рассматривающими постмодернизм / конструк-ционизм как использующий минимум четыре принци­па, которые кажутся противоречащими его программе: (а) использование рациональных доводов, выходящих за рамки локальной группы, (б) пересечение границ социальных групп в поисках сравнений, (в) использо­вание эмпирических свидетельств, (г) ориентация на социальную реформу, что противоречит позиции реля­тивизма, и, вдобавок к ним, (д) неявное признание ре­альности (actuality) несоциальных событий.

Представляется очевидным, что социальный кон-струкционизм играет важную роль, указывая на ряд важных проблем и недостатков психологии, среди которых можно упомянуть следующие: субъектив­ность в планировании и интерпретации исследова­ний; ценностные суждения, заложенные при прове­дении исследований; ограниченность «объективных» методологий в экспериментальной психологии; авто­ритарная роль терапевта, принимаемая некоторыми разновидностями психотерапии; роль истории и кон­текста как неотъемлемой части любого научного предприятия; социальные и исторические корни не­которых общераспространенных психологических

236

конструктов, таких как ментализм, репрезентацио-низм и биологический редукционизм.

Однако лишь немногие психологи и представите­ли других научных дисциплин готовы отказаться от наблюдений и свести все знание и все научные про­цедуры к одним лишь языковым конвенциям, как того требует строгий конструкционизм. Контексту­альный конструкционизм с его подчеркиванием сво-

ей неразрывной связи с обыденным миром и контек­стуальными отношениями, присущими этому миру, вероятно, может рассчитывать на более теплый при­ем. «Освобождение психологических теорий от жестко ограниченных (но не обязательно от всех) утверждений, основанных на наблюдении, возможно, является наибо­лее существенным наследием [конструкционизма]» (Stain, 1990, р. 251).

237

Часть V . Нецентрические или интеракционально - контекстные системы

Глава 9. Диалектическая психология : конфликт и противоречие ...

ВВЕДЕНИЕ

Вероятно, каждому из вас доводилось участвовать в спорах. Одна сторона заявляет свою позицию по рас­сматриваемому вопросу, а другая предъявляет ей свои контраргументы. Спор является формой диалектики. Даже простой обмен мнениями или информацией представляет собой диалектический процесс. Моно­лог, однако, не является диалектической формой; не­обходимо наличие диалога или взаимообмена.

Слово «диалектика» происходит от греческого dm, означающего «между», и legein, означающего «аргу­мент», «довод», «разговор», т. е. диалектика — это бук­вально разговор между двумя людьми. В более ши­роком смысле это слово означает испытание идей логикой, нередко выражающееся в форме вопросов и ответов, с целью определения степени их достовер­ности. К числу наиболее известных примеров диа­лектики относятся диалоги Платона, в которых Со­крат беседует с гражданами Афин о таких понятиях, как добродетель или благо, последовательно задавая им ряд вопросов и подвергая аналитической провер­ке их ответы до тех пор, пока обе стороны не достиг­нут более глубокого понимания.

Под диалектикой иногда имеется в виду опреде­ление понятия или принципа и проверка данного по­нятия (принципа) посредством демонстрации всех вытекающих из него следствий, — как отрицатель­ных, так и положительных. Диалектика — это метод, позволяющий нащупывать новые альтернативы, на­ходить еще не установленные смыслы (значения). Автор одного обзора в результате сопоставления раз­личных значений понятия «диалектика» пришел к выводу, что «если вообще существует какое-либо смысловое ядро понятия "диалектика", то им, долж­но быть, является идея биполярности, противопо­ложности или противоречия. Для истинной диалек­тики необходимо, чтобы одна сторона биполярности прямо предполагала наличие другой» (Rychlak, 1976, р. 14). Можно выделить три основные характеристи­ки диалектики, с которыми, вероятно, согласится большинство представителей диалектической мыс­ли:

1. Все реально существующее есть целое с взаимо­связанными частями.

2. Реальность составляют не статичные состояния, а противодействующие силы, и в каждом случае раз­решение противоречий между ними порождает но­вые противоположности.

3. Реальность находится в процессе непрерывного изменения (Koerner and Linehan, 1992).

Для некоторых диалектических мыслителей «про­тивоположность» может указывать просто на небы­тие (non-being); если мы допускаем существование какой-либо вещи, мы автоматически признаем ее противоположность или ее отрицание, небытие (Georgoudi, 1983).'

Диалектика может также означать анализ понятия или тезиса, в ходе которого раскрывается антитезис — противоположность тезису. Продолжение анализа приводит к одному или нескольким синтезам данных тезиса и антитезиса. Любое диалектическое событие в своем развитии порождает собственное отрицание -свое небытие как противоположность. Антитезис не должен возникать откуда-то еще (Buss, 1976). Мно­гие диалектики полагают, что синтез порождает, в свою очередь, новый тезис и, соответственно, новый антитезис (см. рис. 9.1): диалектический процесс бес­конечен в триаде «тезис—антитезис—синтез». Окон­чательное разрешение невозможно, ибо любой тезис (или син-тез[ис]) предполагает свою противополож­ность.


В области психологии диалектический процесс предполагает, что взаимодействие конкретного чело­века с миром — это развивающийся процесс, который никогда не заканчивается. В результате каждого ди­алектического обмена изменяется как данный чело­век, так и мир, что ведет к новым взаимообменам. Все это происходит в контексте смыслов (значений), ко­торые составляют часть этого бесконечного диалек­тического процесса. Человек и мир не являются не­зависимыми друг от друга и ни один из них не нахо­дится в другом. Скорее, они

«...неразрывно переплетены в индивидуально-мировом поле (individual-world field), заключаю­щем в себе их единство. Хотя внутри этого ге-штальта можно вычленить различные аспекты (на­пример, индивидуума, мир), они всегда являются частями общего поля и относятся к нему по определению (т. е. в силу своих особенностей). Мирской контекст необходим каждому человеку как источник содержания его мыслей и действий и как спектр возможностей (мышления и дей­ствия), из которых он может выбирать. Без этой общей почвы человеческие идеи и действия были бы случайными и хаотичными, не имеющими гра­ниц и референтов» (Ratner, 1971, р. 83).

Там, где Ратнер указывает нам на человека и мир как на единое «индивидуально-мировое поле», Квэйл (Kvale, 1977) аналогично утверждает, что диалектика сосредоточена на развитии и взаимо­действии, которые существуют как аспекты цель-

240

ности (totality)...» (p. 165-166) и «подчеркивает взаимозависимость человека и мира» (р. 166). Та­ким образом, диалектическая психология уделяет главное внимание значимому отношению между конкретным человеком и окружающим миром, а не какому-то одному полюсу этого диалектического единства. Иными словами, диалектика ставит во главу угла не индивида и не мир, а взаимодействие между ними — поле отношений, складывающихся между конкретным человеком и его средой. А по­скольку каждый из компонентов «индивидуально-мирового поля» подвержен влиянию других ком­понентов и приобретает некоторые свои качества от них, это поле отношений не сводимо ни к одно­му из его компонентов. Например, научение, запо­минание и формирование убеждений невозможно объяснить лишь исходя из особенностей функци­онирования человеческого мозга, культуры или ус­ловий окружающей среды, хотя каждый из этих компонентов играет свою роль в общем поле. Для тех диалектических психологов, которые разделя­ют эту точку зрения, каузация (причинная обус­ловленность) не является ни внутренней (мозг или душа), ни внешней (мир); скорее, причинность зак­лючена в самом поле — диалектическом взаимо­действии, имеющем собственную историю и проис­ходящем в конкретных условиях. Однако среди ди­алектических психологов есть и такие, кто, допуская наличие внутренней причины, неявно отвергает данную позицию.

Квэйл (Kvale, 1977) открыто заявляет о том, что исключает дихотомию внутреннего / внешнего: «Ди­алектический подход к психологии отвергает субъек-тно-объектную дихотомию и дуализм внутреннего сознания и внешнего поведения...» (р. 166). И далее: «смысл (meaning) не находится внутри или снаружи, но существует в непрерывном диалоге человека с миром» (р. 172). Наконец, «поведение — это не про­сто индикатор внутреннего состояния; человек есть не что иное, как его поведение по отношению к миру» (Kvale & Grenness, 1967, p. 132).

Диалектика является образом мысли, которому суждено было оказать столь сильное влияние на человеческие поступки и сыграть такую роль в по­пытках управления людьми, которые не сравнимы ни с одной другой системой взглядов. Большевис­тская революция, вдохновленная идеологией, представляющей собой радикальную версию диа­лектики Карла Маркса, привела к образованию Советского Союза — политического государства, прямо или косвенно распоряжавшегося жизнью (и смертью) сотен миллионов людей, оказавшихся в сфере его непосредственного влияния. Диалекти­ческие взгляды Мао Цзе Дуна и провозглашенная им культурная революция предопределили судьбы более чем одной пятой части населения земного шара (Но, 1988). Тем не менее этим психологичес­ким концепциям не было уделено должного внима­ния на Западе.

РАННЕЕ РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ

ПРОБЛЕМЫ

Китайские диалектики

Древнейшая известная нам форма диалектики воз­никла в Китае, где она получила распространение в период династии Чжоу (Chou), правившей страной около трех тысяч лет назад. В соответствии с пред­ставлениями той эпохи, вся природа пронизана дей­ствием противоположных сил. Несколько веков спу­стя китайцы обозначили пассивную, но творческую силу как инь, а активное или овладевающее (hold) на­чало — как ян. Активное начало ян оплодотворяет с помощью дождя пассивную землю — инь, способствуя росту и размножению всего живого. Таким образом, инь стало символизировать темное, отрицательное, женское начало, тогда как ян — светлое, положитель­ное, мужское. Вместе обе силы обеспечивают равно­весие в природе, связанное не столько со столкнове­нием, наподобие борьбы противоположностей в евро­пейской диалектике, сколько с гармонией этих начал. Сами китайцы отождествляли себя в большей степе­ни с инь, чем с ян: их пассивный характер, как вода, подтачивающая камень, в конце концов одерживает верх над противоборствующими силами (Кио, 1976).

Образным выражением этой системы взглядов служит китайская легенда о сосне (инь), способной выстоять в снежную бурю (ян). Буря обрушивает снежные заносы на ветви дерева, которые склоняют­ся под их тяжестью все ниже и ниже. Наконец снеж­ные шапки становятся такими тяжелыми, а ветви на­клоняются так низко, что снег скатывается с них, и ветви возвращаются в прежнее положение. Так, пас­сивная сила инь побеждает активный ян (пока не начнется новая снежная буря и диалектическое вза­имодействие не повторится заново).

Историческое отождествление с диалектическим процессом взаимодействия двух сил способствовало принятию китайцами, во главе с Мао Цзе Дуном, марксистской (а точнее, ленинской) диалектики, ото­двинув на второй план другое древнейшее направле­ние китайской мысли — конфуцианство, зародивше­еся почти две с половиной тысячи лет назад. Конфу­ций говорил, что люди должны почитать тех, кто стоит выше них на социальной лестнице, и с уваже­нием относиться к тем, кто находится ниже. Благо­даря добродетели и справедливости в социальных от­ношениях человек становится достойным своего об­щественного положения и может завоевать благосклонность предков; а уважение к титулам и их относительное постоянство необходимы для поддер­жания стабильности и благополучия общества.

Таким образом, конфуцианство, не являясь диалек­тической концепцией, соседствовало с диалектичес­кой мыслью с самого момента своего возникновения.

241

К несчастью, конфуцианская доктрина была исполь­зована в качестве предлога для укрепления власти и дальнейшего обогащения зажиточных землевладель­цев, в то время как крестьяне прозябали в нищете и едва не умирали с голода. Когда марксистско-ленин­ская диалектика превратилась в мощную политичес­кую силу, Мао Цзе Дун воспользовался ею, чтобы объявить поход против националистов и конфуциан­цев. Однако после смерти Мао идеи Конфуция, за­гнанные в подполье в период чисток эпохи Великого скачка, объявленного в 1958 году, и культурной рево­люции 1966-76 года, начали вновь завоевывать свои позиции, наряду с возрождающимся культом предков. В психологии конфуцианство послужило базой для учения о моральном совершенствовании.

Диалектический идеализм

Диалектическая мысль в Европе берет начало в Древней Греции, где она возникла приблизительно в V веке до н. э. (почти на 500 лет позже, чем в Древнем Китае). Однако истоки современной диалектики лежат в трудах великого философа Иммануила Канта(1724-1804), который трактовал ее как форму трансценден­тальной (выходящей за границы материального мира) логики, в которой противоречия возникают в процессе мышления вследствие того, что умозрительное мышле­ние не соотносится с опытом. Другой выдающийся представитель немецкой классической философии, Ге­орг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) также рас­сматривал диалектику в качестве логического метода, однако, вопреки Канту, считал непосредственный опыт исходным пунктом логических рассуждений. Несмот­ря на более конкретные и естественнонаучные истоки своих философских построений, Гегель развил свое учение в духе космического мистицизма, в котором мысль тождественна существованию универсума и присутствует в каждой его точке. Такая мысль обрета­ет свою высшую форму в рациональных существах — людях. Само существование универсума является фор­мой рациональной мысли или духа, в котором человек, как духовная сущность, тождественен собственному мышлению. Это учение получило название «диалекти­ческого идеализма».

Диалектический материализм

Карл Маркс (1818-1883) и Фридрих Энгельс (1820-1895) превратили диалектический идеализм Гегеля в диалектический материализм; сам термин принадлежит Иосифу Дицгену (Joseph Dietzgen, 1828-1888; см.: Buick, 1975). Маркс и Энгельс утвер­ждали, что все в мире является материальным, а не духовным по своей природе, и существует независи­мо от человеческого восприятия. Далее утвержда­лось, что все находится в состоянии конфликта, и именно этот конфликт — «борьба противоположно­стей» — является источником роста, изменения и развития. В человеческом обществе экономические потребности людей порождают социальные классы,

которые вступают в классовую борьбу, что вызывает необходимость социальных изменений. Маркс (Marks, 1932) считал, что поскольку капиталистичес­кое общество внутренне противоречиво, эти проти­воречия должны привести к пролетарской револю­ции, направленной против эксплуатации, и к сверже­нию капиталистического строя. Рабочие будут владеть средствами производства и распределять между собой результаты своего труда. С победой про­летариата классовая борьба завершится. Некоторые диалектики указывают на то, что такой вывод не яв­ляется истинно диалектическим, поскольку диалек­тический процесс бесконечен: любая победа рабоче­го класса будет содержать в себе внутренние проти­воречия, вследствие которых процесс должен начаться заново.

Диалектика Ленина и Троцкого, взявших на воо­ружение учение Маркса для организации революции в России, сохранила старую дихотомии духа и мате­рии. Согласно этому учению, мышление рассматри­вается как результат движения ментальных атомов; Дицген называл его «механическим материализ­мом». По Дицгену и Марксу, мир натуралистичен и диалектичен. Субъективный дух (mind) и материя -это абстракции, причем не имеющие референтов сре­ди реальных событий, а потому один элемент не мо­жет выступать в качестве причины по отношению к другому. Они считали, что естественный, природный мир (natural world), который играет важную роль в жизни людей, является осмысленной реальностью; а смыслы (meanings) образуются не из атомов и не из механических причинно-следственных связей, а зак­лючены в людях, домах, книгах, деревьях, одежде и социальных отношениях. Мир химических реакций и мир социальных отношений сосуществуют, но каж­дый существует на своем уровне организации. Таким образом, диалектика Маркса и Дицгена, в отличие от мистицизма Гегеля, имеет дело с реальными живы­ми людьми, стоящими на твердой осязаемой почве; диалектичность их взглядов проявляется также в том, что они подчеркивают роль биполярных отно­шений. Маркс и Энгельс (Marks & Engels, 1972) ут­верждали, что люди являются не просто продуктами воспитания и обстоятельств, но способны изменять условия собственной жизни. Иными словами, люди одновременно определяют общество и определяют­ся им, являясь как его продуктами, так и его созда­телями; они находятся в диалектических отношени­ях с природой, а природа — это люди, общество и нео­душевленный мир.

Согласно Марксу и Дицгену, все в мире взаимо­связано, и только изучение каждого явления в соот­ветствующем контексте может привести к понима­нию его сущности.

Российская антидиалектика

В отличие от Маркса и Дицгена, считавших, что сфе­ра мысли относится к миру природных явлений, Ленин

242

придерживался противоположной точки зрения, и хотя его взгляды не имели ничего общего с диалектикой, продолжал использовать термин «диалектический ма­териализм» для обоснования социальной революции. Он также изменил концепции Маркса, установив в Советском Союзе режим государственного капитализ­ма — политическую систему, при которой государство (правительство), а не рабочий класс, владеет средства­ми производства. Отходом от диалектики явилось и установление тоталитарного государства, в противовес демократическому (соответствующему учению Марк­са), при котором различные партии сменяют друг дру­га и оказывают взаимное влияние.

ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

В КИТАЕ

Философские взгляды Мао Цзе Дуна — в том виде, как они изложены Хо (Но, 1988), — сводились к сле­дующему. Он считал, что главным фактором, отлича­ющим людей от остальной части вселенной, является человеческая способность превращать субъективное поведение во внешнее (overt) поведение, которую он обозначал термином «потенциал сознательного акти­виста» (voluntary activist capability). Эта способность позволяет человеку продумывать различные вариан­ты социального развития, а затем проверять их эф­фективность на практике. Такие взаимопревращения внешнего и внутреннего поведения, замысла и вопло­щения представляют собой бесконечный диалектичес­кий процесс. Мао считал, что человеческий фактор иг­рает более важную роль в войне, чем экономическая или военно-техническая мощь; а для того чтобы эко­номические реформы могли иметь успех, люди долж­ны измениться. Поэтому массы необходимо идеологи­чески воспитывать, а государственные лидеры долж­ны апеллировать к их классовому сознанию. Наиболее сильными мотиваторами для людей, подчеркивал Мао Цзе Дун, являются идеологические факторы, а не ма­териальные стимулы. А так как пределы человеческих возможностей зависят от группы, к которой принад­лежит человек, и изменяются по мере ее изменения, человеческий потенциал в условиях группы в прин­ципе безграничен.

Китайская психология в значительной степени ориентирована на идеи Маркса и Ленина.1 У послед­него позаимствован взгляд, согласно которому пси­хика (psychology) есть функция мозга, а изучаемые

психологией психические явления представляют со­бой более или менее точное отражение (approximate representations) действительности (Yue, 1994a). Не­которые психологи, однако, не рассматривают дея­тельность мозга как тождественную психической де­ятельности, хотя и продолжают отводить мозгу важ­ную роль в детерминации психических явлений.

По-видимому, неправомерно рассматривать тра­диционную китайскую мысль как проникнутую дуа­лизмом «душа — тело» (Smith, 1985, см. рис. 2.2). Как и во многих других предуалистических культурах, вместилищем некоторых или даже большинства пси­хологических функций, т. е. «седалищем души», счи­талось сердце (Smith, 1985, 1990); китайское слово «ксин-ли-ксю» (xinli xue), используемое для обозна­чения психологии, буквально переводится как «уче­ние о правилах сердца» (Petzold, 1987). Китайцы не проводят различия между сознательным и бессозна­тельным и не имеют «изощренных философских и психологических систем для объяснения [витальной] "души"» (Petzold, 1987, p. 215).2

Однако многие китайские психологи учились на Западе, или испытали западное влияние (Yue, 1994b; Petzold, 1984); кроме того, на китайской психологии, вероятно, также сказалось влияние буддизма (Кио, 1976). Учитывая эти обстоятельства, нет ничего уди­вительного в том, что мы обнаруживаем в работах китайских психологов дуализм души и тела в форме мозговых детерминант (brain determiners), характер­ный для западной психологии, или дуализм в еще более прямой форме противопоставления внутренне­го и внешнего мира, внутренних и внешних причин, дуализм в виде концепции сознания как функции организма и дуализм тела (организма) и мозга (Gao, 1979, цит. по: Yue, 1994a; Kuo, 1971; Pan, 1987).

Например, Чу (Chu, 1962, цит. по: Кио, 1971) утверждает, что человеческая психика (psyche) про­изводится мозгом и отражает реальность. Следова­тельно, противоречия, присущие реальности, содер­жатся и в человеческой психике. Чу полагает, что по­скольку объективная реальность находится в процессе беспрерывного изменения, она представля­ет собой неиссякаемый источник проблем, с которы­ми сталкивается и которые вынужден решать каж­дый человек.

Это порождает конфликт между человеком и объективным миром, в результате чего человек дол­жен изменять мир, себя либо как мир, так и себя, что­бы достичь равновесия. Но любое равновесие явля­ется лишь временным, так как жизнь диктует новые требования и возникают новые противоречия между

1 Однако Вонг (Wang, 1993) в своем обзоре основных направлений исследований в современной китайской психоло­гии не упоминает о диалектике.

2 Петцольд считает, что этот факт объясняется отсутствием в китайской мысли четкого различия между (по)знани-ем (knowing) и действием (acting). Он не учитывает возможность того, что в рамках недуалистической культуры зна­ние может рассматриваться как форма действия, и что такие формы дуализма, как сознательное-бессознательное, ли­шены в этом контексте особого смысла. Тенденция приписывать всему человечеству собственный стиль мышления глу­боко укоренилась на Западе.

243

объективностью и субъективностью; эти противоре­чия и составляют базис личности.

ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

В США

Диалектическая психология завоевала относитель­но сильные позиции в Европе, особенно в Скандина­вии; наибольшим успехом она пользуется, по-видимо­му, в Дании (Dreier & Kvale, 1984). Она широко упо­треблялась в сочетании с феноменологической и экзистенциальной психологией (см. главу 12), играя отчасти вспомогательную роль. На американскую по­чву диалектическая психология была пересажена в значительной степени искусственно, в основном бла­годаря энергичным и настойчивым стараниям Клау­са Ригеля (Klaus Riegel, 1925-1977). Ригель, немец по происхождению, профессор психологии Мичиганско­го университета, занимался психологией развития и являлся активным сторонником диалектической пси­хологии до последнего дня своей недолгой жизни. Его труды продолжают оставаться наиболее ценным вкла­дом в развитие данного направления.

Ригель (Riegel, 1976, 1979) утверждал, что мы должны отбросить представления об устойчивых чертах и способностях, ибо любая стабильность яв­ляется преходящей. С его точки зрения, мы также должны отказаться от таких понятий, как интеллект или потребность в достижениях, поскольку они пред­ставляют собой не более чем абстракции, при рас­смотрении которых вне социо-культурного контек­ста создается впечатление, что они являются жестко фиксированными реалиями; материализация интел­лекта, считает Ригель, препятствует пониманию лю­дей как претерпевающих непрерывное изменение в постоянно меняющемся мире. Аналогичным обра­зом, подчеркивая значение мира и порядка в отноше­ниях между людьми и группами людей, мы упуска­ем из виду положительную роль изменений, броже­ния и конфликта. Вместо того чтобы думать о том, как мы можем решить проблему и найти ответ, мы должны спрашивать себя, как нам обнаружить про­блему и поставить вопрос. В частности, мы не долж­ны считать решенным вопрос о наличии стадий детс­кого развития, описанных Пиаже; последователь­ность стадий ничего не говорит нам о том, как ребенок переходит от одной стадии к другой. При этом следует заметить, что придавая большое значе­ние роли предметов в индивидуальном развитии, Пиаже практически не учитывал роли социальных взаимодействий. Петцольд (Petzold, 1987) приводит пример проведенного в Китае исследования, в кото­ром типичные для экспериментов Пиаже условия были слегка изменены, в результате чего вместо стро­гой последовательности стадий была обнаружена за-

висимость процесса развития от характера обучения и ситуационных переменных.

С точки зрения Ригеля, традиционная психология, как правило, пыталась изучать человеческий орга­низм в отрыве от его культурной основы, а нередко и не принимая во внимание его эволюционную приро­ду. Ригель настаивает на том, что изменение во вре­мени, происходящее в конкретных социально-исто­рических условиях, составляет сущность любых пси­хологических явлений, и только диалектика отдает должное этому факту. Развитие, подчеркивает Ри­гель, являясь диалектичным по своей природе, одно­временно происходит по четырем основным измере­ниям (dimensions): внутренне-биологическому (inner-biological), индивидуально-психологическому (individual-psychological), культурно-социологичес­кому (cultural-sociological) и внешне-физическому (outer-physical). Этими четырьмя измерениями, оче­видно, исчерпываются все возможности.

Развитие имеет место, когда в рамках одного из этих измерений или между двумя из них возникает конфликт.

Внутренне-биологический конфликт может быть связан с переломом ноги или сильной простудой.

Индивидуально-психологический конфликт мо­жет выражаться в ссоре между родителем и ребенком или в невозможности достичь поставленной цели.

Культурно-социологический конфликт может включать игнорирование ребенка его сверстниками или невозможность дальнейшего профессионально­го роста для женщины в силу предвзятого отноше­ния со стороны ее коллег-мужчин.

Внешне-физический конфликт может быть вы­зван эрозией почвы, снижающей продуктивность фермерского хозяйства, или войной, нарушающей мирную жизнь людей.

Когда завершается очередная фаза индивидуаль­ного развития, наступает состояние стабильности, или стадия плато, однако в этот момент возникают новые вопросы или проблемы, ведущие к новым из­менениям.

Ригель различает диалектику, имеющую место в долгосрочной и краткосрочной перспективе. Четыре указанных выше измерения соответствуют долго­срочной перспективе диалектики, охватывающей весь жизненный путь человека. Диалектике в крат­косрочном плане соответствует уровень эпизодичес­ких социальных взаимодействий, типичным приме­ром которых может служить диалог между двумя людьми.

Мать и ребенок вовлечены в непрерывный диалек­тический процесс кратковременных взаимодействий, перерастающий со временем в диалектику длитель­ных отношений. Ригель также различал диалектику внешнего и внутреннего. Внутренняя форма диалек­тики включает память, мышление и воображение; внешняя форма, как правило, представляет собой тот

244

или иной тип социальных взаимодействий, в особен­ности связанных с речевым общением, хотя она мо­жет включать любого рода взаимодействия с окружа­ющим миром.

Диалектическая психология Ригеля, прослежива­ющая процесс развития по четырем выделенным им измерениям, придает равное значение всем стадиям развития. В этом состоит ее отличие от психологии возрастного развития, которую интересует преиму­щественно развитие в детском и юношеском возрас­те и которая не рассматривает период взрослости исходя из предположений, что (а) процесс развития практически завершается на более ранних этапах и что (б) взрослость является периодом достаточно устойчивого, неизменяющегося поведения. Однако, используя предложенные Ригелем четыре взаимо­связанных и взаимодействующих измерения, разви­тие можно рассматривать как непрерывный процесс на любом этапе жизни индивида. Брак, развод, рож­дение детей, начало их самостоятельной жизни, вы­ход на пенсию, финансовые успехи и неудачи, смена рода деятельности, смерть близкого человека — все эти события составляют процесс непрерывных изме­нений в жизни взрослого человека, которые описы­ваются в системе диалектических измерений.

Ригель надеется, что с помощью диалектического подхода нам удастся вывести психологию из круга тех механистических представлений, в котором она пребывала большую часть своего исторического пути, вследствие чего категория смысла оказалась исключена из рассмотрения человеческой деятельно­сти, а самих людей классифицировали по статисти­ческим признакам, упустив из виду человеческую индивидуальность (о попытках исправить такое по­ложение вещей говорится в главе 11). Эта линия раз­вития психологии началась, по мнению Ригеля, еще с экспериментов Эббингауза, который ввел запоми­нание бессмысленных слогов в качестве метода изу­чения памяти, намеренно ставя перед собой цель ли­шить эту функцию ее смыслового компонента и превращая тем самым запоминание в чисто механи­ческую задачу. Квэйл (Kvale, 1975) указывает на то, что бессмысленные слоги Эббингауза послужили за­меной ощущений, которые пытались обнаружить интроспекционисты, в частности Титченер. Титченер пытался обучать своих испытуемых сообщать лишь о чистых ощущениях, изолированных от любого кон­текста или смысловых моментов. Ассоцианисты, как отмечает Квэйл, также находили бессмысленные сло­ги полезными, ибо эти слоги представляли собой внешние формы внутренних ощущений или психи­ческих элементов (mental units), которые могли скрепляться посредством ассоциаций. Такие ассоци­ации выполняли функцию своего рода психическо­го клея, скрепляющего содержимое памяти с реакци­ями. Третья группа, бихевиористы, по мнению Квэй-ла, преобразовали бессмысленные слоги в не менее бессмысленные стимулы и реакции — внешнюю фор­му изучавшегося интроспекционистами сознания

(mind). Бихевиоризм и ассоцианизм представляют собой механистические системы, которые диалекти­ка может усовершенствовать или заменить.

В своем стремлении использовать бессмысленные слоги, вращающиеся барабаны со словами для запо­минания и другие технические приемы психология пыталась имитировать впечатляющие достижения физики и химии и продолжала развиваться в этом русле, вследствие чего утратила, с точки зрения Ри­геля, связь с тем, что является собственно человечес­ким в человеческой деятельности. Наверное, он со­гласился бы со словами Коха (Koch, 1959), что «по­ставленное человеком условие, что психология должна соответствовать требованиям науки, оказа­лось сильнее его стремления к тому, чтобы психоло­гия соответствовала его собственной человеческой природе» (р. 783). В результате психология увлек­лась поисками внешних, чисто механических причин человеческого поведения или обратилась к поиску призрачных внутренних причин, скрытых в тайниках сознания или мозга. В своем «Манифесте диалекти­ческой психологии» (Riegel, 1976) Ригель формули­рует проблему следующим образом:

«Призрак преследует западную психологию — призрак научной диалектики. Здание академи­ческой науки пошатнулось, и грядет время пере­мен. Отделив субъект от объекта, психология вы­родилась в абстрактный формализм; предпочтя рассматривать человека в статике и в равнове­сии, мы поставили на его место механистическо­го монстра или менталистский мираж; предав забвению свое трепетное отношение к чело­веческой природе и человеческой культуре, мы ограничили свое сознание, вместо того чтобы расширить его; сосредоточившись на постоян­стве и универсальности, мы забыли о том, что человек является изменяющимся существом в изменяющемся мире (р. 696).

Далее Ригель подводит итог сложившемуся на на­стоящий момент положению в психологии, состоя­щий из пяти пунктов, а затем бросает революцион­ный клич: «Диалектические психологи, соединяй­тесь! Вам нечего терять, кроме авторитета среди вульгарных механицистов и претенциозных мента-листов; вы завоюете весь мир, изменяющийся мир, созданный вечно изменяющимися человеческими существами» (р. 697).

Ригель написал также учебное пособие по курсу «Введение в психологию» с интригующим названи­ем «Психология, любовь моя: контртекст» (Psy­chology, Mon Amour: A Countertext, 1978).

В этой работе он попытался осветить основные проблемы психологии, которые обходят молчанием популярные учебники, написанные высокопарным слогом и рассчитанные на массового читателя. Он

245

попытался проанализировать те необоснованные предпосылки и сомнительные выводы, на которых основана современная психология и о которых авто­ры психологических трудов никогда не упоминают, а возможно, и вовсе их не осознают. Его книга также «...предлагает путь, обратный традиционному пути изучения психологии. Она является проблемно-ори­ентированной, а потому призывает читателя ознако­миться с теорией прежде, чем с исследованиями, ду­мать прежде, чем читать, понять прежде, чем запом­нить». Однако, настаивает Ригель, эта книга не претендует на то, чтобы заменить Собой традицион­ные учебники, а является лишь дополнением к ним. (Общий обзор и анализ работ Ригеля дан в статье Ijzendoorn, Goossens, & Veer, 1984).

По мнению Георгоуди (Georgoudi, 1982), в облас­ти социальной психологии диалектика отвергает присущий этому разделу психологической науки взгляд на индивида как на пассивное существо, фор­мируемое социальными условиями. Диалектика от­вергает представление о том, что социальная группа является независимым образованием, реагирующим на давление со стороны ее членов, а также на требо­вания социума. Вместо этого она предлагает рассмат­ривать индивидуума и социальную ситуацию как взаимозависимые и испытывающие взаимные влия­ния сущности. Социальное событие относится не к индивидуальному или групповому уровню, а к уров­ню взаимоотношений индивидуума и группы. Этот процесс претерпевает непрерывные изменения во времени, а потому социальная психология историч­на и эволюционна. Если трансформации происходят во времени и, следовательно, носят исторический характер, то и человеческая деятельность имеет на­правление, т. е. имеет цель. Креативность, целенап­равленность и интенциональность образованы «со­вмещением отношений между различными видами человеческой деятельности» (Georgoudi, 1982, р. 87). А как быть с индивидуальностью? Откуда она появ­ляется, и можно ли о ней вообще говорить? Индиви­дуальность возникает не вследствие пребывания в состоянии изоляции от социальной среды, частью которой индивид является, а из отношений, в ходе которых уникальность конкретного человека преоб­разует социальную группу и, в свою очередь, преоб­разуется под ее воздействием. Индивидуальность — это «способ рассмотрения и описания конкретных аспектов более крупной структуры», и как таковая индивидуальность «может развиваться лишь при наличии социальных отношений» (р. 85).

ПОЛУЭКСПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Ригель не излагает в явном виде исходных поло­жений собственной концепции, как не делает этого

ни один диалектический психолог, однако написан­ное им позволяет с достаточной долей уверенности вывести эти допущения. Метапостулат 4 (Riegel, 1978) не согласуется с остальными постулатами его системы:

Метапостулаты (руководящие допущения об­щенаучного характера)

1. Все существующее в этом мире находится в со­стоянии непрерывного и неизбежного изменения.

2. Противоречия, противоположности и конфлик­ты пронизывают все эти изменения. Противоречия заложены во всем и являются источником измене­ний.

Следствие: Наука сама находится в постоянном конфликте и благодаря этому порождает бесконечно изменяющееся понимание.

3. Диалектика человека (human dialectics) не яв­ляется ни организменно-, ни энвайронментально-центрированной, но подчеркивает важность интерак­тивных, реципрокных отношений между людьми и окружающим миром.

4. Диалектика может быть внутренней и внешней, а связующим звеном между этими двумя сферами служит психическая активность.

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения)

1. Люди непрерывно воздействуют на окружаю­щий мир и изменяют его, изменяясь, в свою очередь, под его воздействием.

2. Поведение представляет собой непрерывный процесс, а не последовательность отдельных элемен­тов (или единиц), однако изменения могут быть свя­заны с диалектическими скачками.

3. Поведение имеет место в конкретной среде и развивается исторически.

4. Равновесие и стабильность представляют собой лишь временные состояния, явившиеся результатом разрешения противоречий и ведущие к новым про­тиворечиям.

5. В силу непрерывного изменения, предположе­ния о существовании внутренних устойчивых обра­зований или неизменных свойств, таких как интел­лект, черты [личности] или способности, лишены оснований.

Басе (Buss, 1978, 1979), как и Ригель, призывал к революции в психологии. Вместо рассмотрения воздействия объекта на субъекта или, напротив, субъекта на объект, диалектическая позиция, указы­вает он, требует признания реципрокных или инте­рактивных отношений между субъектом и объек­том, «таких, что каждый из них может выступать как в качестве субъекта, так и в качестве объекта». При такой ориентации психология «может совер­шить революцию, чтобы покончить с революциями» (1978, р. 62).

246

ИССЛЕДОВАНИЯ

Диалектика не использует какую-либо специфи­ческую методологию исследований, а может приме­нять практически любые методики, включая экспе­риментирование, феноменологические методы (см. главу 12), социологические опросы, а также каче­ственный и количественный анализ (Kvale, 1977). Однако ее отличает направленность на типичность (the commonplace) и значимость (the meaningful-ness) ситуаций, которые она помещает в соци­альный контекст. Диалектика может изучать как кратковременные интеракции, так и длящиеся во времени события, связанные с развитием. Она не занимается поиском инвариантов (constancies) или идеальной последовательности стадий, характери­зующих процессы развития. Предметом ее поисков являются непрерывно изменяющиеся характерис­тики естественных ситуаций. Ниже приводятся не­которые примеры диалектических исследований и их результатов.

В ходе своих исследований сохранения инфор­мации в долговременной памяти Ригель (Riegel, 1972, 1973) просил студентов колледжа записать в течение шести минут как можно больше имен лю­дей, которых они знали в течение своей жизни. В большинстве случаев студенты указывали либо имена тех, с кем они общались в раннем возрасте (эффект первенства, primacy effect), либо тех, кого встречали недавно (эффект свежих впечатлений, recency effect). Лишь незначительное количество имен относилось к промежутку между этими дву­мя периодами. Юноши упоминали родителей чаще, чем девушки, и одинаково часто называли первым как отца, так и мать. Девушки всегда упоминали сначала мать. Когда Ригель провел аналогичный эксперимент с людьми среднего возраста, эффекта первенства не было обнаружено, а эффект свежих впечатлений проявлялся очень слабо. При иссле­довании людей пожилого возраста не наблюдалось ни того ни другого эффекта. В этих экспериментах можно проследить изменение относящихся к памя­ти паттернов во времени — от юношеского к пожи­лому возрасту. Интерпретируя полученные резуль­таты, Ригель указал на то, что важность тех или иных периодов жизни различается для людей, от­носящихся к различным возрастным группам.

Квэйл (Kvale, 1974b) рассматривал память не как сохраняющийся во времени слепок определенных событий, а как нечто осмысленное, исследуя запоми­нание слова в предложении как временном контек­сте; значение слова связано с предшествующими ему словами, а также со словами, которые последуют за данным, но которые, однако, еще не произнесены. Квэйл предлагал участникам своих исследований следующие два предложения:

• «Чтобы осветить это место лучше, я принесу вам другую лампу».

• «Чтобы осветить это место лучше, я приведу вам другой пример».

Слушающий не знает, к чему относится слово «осветить» — к «лампе» или к «примеру», практичес­ки до тех пор, пока предложение не будет заверше­но. Таким образом, слово «осветить» приобретает конкретное значение лишь ретроспективно. Значе­ние слова зависит от контекста, а контекст в данном случае является временным, зависящим от слов, ко­торые употребляются до и после него. Квэйл (Kvale, 1974а) также предъявлял испытуемым так называе­мые «двусмысленные рисунки», на 2 секунды каж­дый, и определял их ретроактивно (т. е. после предъявления). Когда один из этих рисунков (напо­минающий луковицу) определялся ретроактивно как груша, испытуемые при последующем воспроизведе­нии по памяти рисовали грушу. Если же он опреде­лялся как бутылка, они рисовали бутылку. Квэйл пришел к заключению, что значение (meaning) все­гда зависит от контекста. Таким образом, и воспоми­нания нельзя считать «объектами», хранящимися в жестко фиксированной форме. Факт изменения зна­чения в зависимости от ретроактивного контекста указывает на отсутствие закрепленности (fixity) со­держимого памяти и заставляет усомниться в пра­вильности представления о памяти как хранилище: поскольку значение слова или форма предмета не были конкретно определены до того момента, когда слово или предмет перестали быть наличной реаль­ностью, они вряд ли могут претендовать на роль по­мещаемых в хранилище единиц хранения, раз их по­явление уже относится к прошлому.

С целью изучения диалектики зрелой мысли Бэс-сечс (Basseches, 1980) разработал систему диалекти­ческих схем (dialectical shemata framework) из 24 стан­дартных ходов, используемых в процессе мышления, например: (а) движение мысли от тезиса — через ан­титезис — к синтезу, (б) допущение контекстуально­го релятивизма, (в) признание реципрокных отноше­ний. Бэссечс записал на магнитофон 27 интервью по вопросам обучения со студентами младших и старших курсов, а также с преподавателями колледжа гумани­тарных наук, а затем закодировал их содержание в соответствии с категориями своей системы и провел статистический анализ. Он обнаружил, что количе­ство используемых схем пропорционально уровню академической подготовки; наибольшее количество схем было обнаружено в высказываниях преподавате­лей, меньшее — у студентов старших курсов и мини­мальное — у студентов младших курсов.

Диалектика предполагает, что романтические пары вовлечены в непрерывное диалектическое пред­приятие по сохранению отношений; пара должна по­стоянно приспосабливаться к возникающим проти­воречиям, чтобы связь не оборвалась (Montgomery, 1993). В частности, каждый из партнеров должен пожертвовать своей автономией, что вступает в про­тиворечие с потребностью в независимости. Диалек­тическими являются также такие аспекты отноше-

247

ний, как предсказуемость—новизна и открытость-закрытость (что говорить и чего не говорить).

Анализ опроса пар, поддерживающих различные формы близких отношений, от эпизодических встреч до супружества, позволил выявить стратегии, кото­рые используют партнеры, чтобы испытывать удов­летворенность своими отношениями. Наиболее ин­тересными являются результаты, свидетельствующие о том, что время, проводимое вместе, используется для ограничения автономии, а предсказуемость дает большее удовлетворение, чем чрезмерная новизна. Тем не менее «избыточная автономия, предсказуе­мость и закрытость являются типичными диалекти­ческими проблемами, с которыми сталкиваются партнеры» (Baxter & Simon, 1993, p. 239).

ПСИХОТЕРАПИЯ

Принципы

Диалектический подход к психотерапии в одних случаях ограничивается применением общих диа­лектических принципов без использования каких-либо специальных техник, а в других — включает разработку техник, являющихся специфическими для диалектического подхода. Общие принципы диалектической психотерапии таковы: изменение является не целью терапии, относящейся к буду­щему, а непрерывным процессом, имеющим место в настоящем и в каждый момент времени. По­скольку любые изменения рано или поздно приво­дят к превращению в свою противоположность, изменения являются биполярными и не всегда по­зитивными (Kaminstein, 1987). Цель состоит в том, чтобы любые изменения, даже нежелательные, бо­лезненные и регрессивные, способствовали дости­жению человеком более высокого уровня. В диа­лектической психотерапии не столько выделяется проблема клиента сама по себе, сколько подчерки­вается роль социального контекста, в котором она проявляется, и предпринимается попытка понять эту проблему в рамках данного контекста. Шорт и Боон (Short & Boon, 1990) рассматривают кон­сультанта (counselor) в качестве посредника меж­ду ценностями общества и потребностями индиви­да, и сложный диалог, порождаемый данным про­тиворечием, должен охватывать весь социальный контекст, в том числе и взаимодействие клиента с консультантом. В этом случае необходимо отка­заться от традиционных социальных ролей кон­сультанта и клиента, чтобы повысить открытость к изменениям обеих сторон, так как диалектичес­кий процесс не позволяет консультанту оставать­ся в статичном состоянии и в то же время пытать­ся изменить клиента; их изменение может быть только обоюдным.

Процедуры Линехана

В работе с поведенческими симптомами при по­граничных расстройствах личности (гиперсенситив-ности к аффективным ситуациям и неспособности адекватно контролировать свои аффекты) стратегия Кернера и Линехана (Koerner & Linehan, 1992) пред­писывает терапевту довести до сознания клиента мысль, что истина не может быть постигнута мгно­венно; она не является ни абсолютной, ни относи­тельной и должна быть сконструирована со време­нем. Любая истина, к пониманию которой клиент и терапевт приходят в результате совместной работы, парадоксальным образом содержит свою противопо­ложность; а потому они должны общими усилиями исследовать эти противоположности, пытаясь обна­ружить истины, которые они могли упустить из виду. С этой точки зрения процедуры диалектической те­рапии отличаются от процедур когнитивной терапии тем, что вторая стремится к рациональности, тогда как первая на равных правах признает как рацио­нальное, так и иррациональное мышление. Оба на­правления различаются также в том, что когнитив­ная терапия пытается изменить болезненный аф­фект, тогда как диалектическая терапия побуждает клиента научиться принимать болезненные аффек­тивные ситуации.

Во время психотерапевтических сеансов исполь­зуются следующие приемы, разработанные в рамках диалектической терапии (Linehan, 1993):

Парадокс: (а) Терапевт не оценивает клиента ни отрицательно, ни положительно, относясь к нему с пониманием, но настаивая, однако, на том, что тот должен измениться, (б) То, что клиент считает или хотел бы считать истиной, может противоречить ре­альному положению вещей. Например, терапевт со­бирается уехать на две недели в отпуск, так что кли­ент не сможет его видеть. Клиент хочет, чтобы тера­певт отменил поездку. Терапевт признает, что для клиента было бы лучше, если бы терапевт никуда не уезжал, а продолжал работу с ним, однако он не от­казывается от своих планов, (с) Терапевт оказывает помощь клиенту, но настаивает на том, что тот дол­жен помогать себе сам.

Рассказывание историй. С целью прояснения проблемы клиента терапевт может рассказывать ему истории, содержащие конфликт между обязанностя­ми и желаниями. Эти истории могут быть интерес­ными, легко запоминающимися и представляют со­бой учебный материал, который клиент мог бы про­работать самостоятельно, не чувствуя угрозы или контроля извне. Вот пример такой истории: терапевт и клиент плывут на плоту в океане; клиент испыты­вает боль от полученной раны, а у терапевта есть не­сколько обезболивающих таблеток. Должен ли тера­певт сразу дать пациенту столько таблеток, сколько тому нужно, чтобы утолить боль, или ему следует распределить выдачу таблеток на длительный пери­од времени? Быть может, клиент решит, что у тера-

248

певта много таблеток, но он наркоман и приберегает таблетки для себя? Часто эффективными оказывают­ся истории, повествующие о болезненных пережива­ниях, которые пациент доставляет другим людям, либо описывающие поведение пациента, которое препятствует установлению положительных меж­личностных отношений. Истории могут быть поза­имствованы из детской или художественной литера­туры, восточной философии, религии, биографичес­ких, фольклорных или других источников.

Роль адвоката дьявола. Терапевт выдвигает тезис, в котором та или иная точка зрения заявлена в край­ней форме, а клиент оспаривает его позицию, выдви­гая антитезис. В результате возникающей полемики стороны приходят к синтезу. Неуступчивая позиция терапевта вынуждает клиента применять адаптивные стратегии поведения.

Обращение недостатка в достоинство. Нередко то, что клиент рассматривает как недостаток, содер­жит в себе положительный элемент, который нужно только распознать, признать и развить.

Процедуры Омера

Омер (Omer, 1991) рассматривает ряд процедур, включающих техники, являющиеся достоянием ис­ключительно диалектического подхода. Ниже приво­дятся примеры стратегий и типов проблем, для ре­шения которых они могут использоваться, а также пояснения, касающиеся трех из пяти общих катего­рий, перечисленных Омером. Некоторые психотера­певты не классифицируют данные процедуры как диалектические, хотя они являются таковыми по сво­ей сути.

Парная работа терапевтов. С клиентом работают два терапевта, которые воздействуют на него с двух противоположных сторон, вовлекая пациента в кон­фликт между тезисом и антитезисом. Данная техни­ка позволяет мобилизовать силы пациента, направ­ленные на изменение, и нейтрализовать его сопро­тивление. Один из терапевтов, играющий роль «плохого», постоянно критикует пациента и возра­жает ему, тогда как второй — «хороший», выражает свое понимание и поддержку и становится на защи­ту пациента от нападок «плохого» терапевта.

Использование этой техники можно проиллюст­рировать на следующем примере: «плохой» терапевт заявляет отказывающейся говорить пятилетней де­вочке, что та ведет себя как младенец и не способна вести себя так, как это подобает детям ее возраста. «Хороший» терапевт возражает ему, указывая на то, что несправедливо делать такие выводы на основа­нии только одного сеанса. «Плохой» терапевт пока­зывает девочке коробку конфет и говорит, что если девочка за всю следующую неделю не произнесет ни единого слова в детском саду, то он даст конфету ей и ее брату (который присутствует на сеансе вместе с другими членами семьи). Если же она скажет хоть одно слово, она должна будет принести конфету те-

рапевту. Когда девочка и ее родственники уходят, «хороший» терапевт шепчет ей, что «плохой» тера­певт ошибается, считая ее упрямой и инфантильной, и еще пожалеет об этом. Этот прием оказывается эффективным, помогая девочке преодолеть приобре­тенную немоту, и на следующем сеансе «плохой» те­рапевт извиняется перед ней и уверяет ее, что он по­нял свою ошибку.

«Хороший» терапевт устанавливает доверительные отношения с девочкой и дает ей возможность пове­рить в свои силы, в то время как «плохой» терапевт вызывает у нее дух противоречия и желание проде­монстрировать его неправоту, начав говорить. Двой­ственность ситуации создает у девочки конфликт мо­тивов: желания заговорить, с тем чтобы быть такой же, как другие дети, с одной стороны, и потребности ос­таваться немой вследствие тревоги и негативизма, с другой. Вторая сила блокировала стремление девоч­ки заговорить, порождая состояние «напряженной скованности» (tense immobility). Диалектическая стратегия состоит в том, чтобы развести эти две силы, направляя негативные импульсы на «плохого» тера­певта и связывая с «хорошим» желание заговорить. Таким образом, действия «плохого» терапевта поддер­живают усилия «хорошего».

Чередование антитезисов. Противодействующие силы удается также развести между собой путем их чередования. Для примера рассмотрим семью, в ко­торой один из родителей девочки, страдающей ано-рексией, является авторитарным, а другой — пермис-сивным. Стратегия терапевта состоит в том, чтобы разделить усилия родителей, предоставив одному из них возможность воздействовать на девочку с помо­щью свойственных ему методов, побуждая ее прини­мать пищу, в то время как другой не должен вмеши­ваться. Затем родители меняются местами. При этом каждый из родителей, не встречая сопротивления другого, заходит в своих попытках значительно даль­ше, чем если бы второму было дозволено вмешивать­ся в процесс. Если ни тому ни другому не удается добиться результата, терапевт объявляет девочку победительницей, но называет ее жестоким тираном. Такая тактика противоположна обычной тактике ро­дителей, которые, пытаясь воздействовать на девоч­ку совместными усилиями, нейтрализуют друг дру­га, а потому имеет больше шансов на успех.

Клиента, демонстрирующего противоречивое по­ведение, просят разыграть по очереди роли, связан­ные с каждым из двух образцов такого поведения, а затем признать обе линии поведения.

Это порождает новые синтезы тезисов и антитези­сов. Разнонаправленные тенденции поведения кли­ента при разыгрывании ролей, как и противополож­ные усилия авторитарного и пермиссивного родите­лей девочки, благодаря чередованию нейтрализуют друг друга, в результате чего клиент приходит к при­знанию права на существование каждой из сторон, что психологически подготавливает его к сотрудни­честву.

249

Пятнадцатилетний подросток уже год не ходит в школу, проводя время за компьютерными играми. Бесконечные уговоры родителей вернуться в шко­лу, как и семь сеансов психотерапии, не увенчались успехом. В конфликте между родителями и ребен­ком последний оказывается сильнее, однако роди­тели не отстают от него, так как это означало бы их полное поражение. Диалектическая стратегия включает рекомендацию родителям поочередно ис­пользовать тактику уговоров и приказаний каждое утро в течение двух часов. После недели безуспеш­ных попыток родители говорят, что больше не в си­лах продолжать. На это терапевт отвечает им, что они сделали все, что могли, и теперь они должны объявить своего сына победителем и заняться соб­ственной жизнью — они больше не должны пытать­ся заставить его вернуться в школу. Родители чув­ствуют облегчение, избавившись от чувства вины, и через месяц подросток самостоятельно решает вер­нуться в школу. Через год после терапии он также продолжает учебу.

Поворот на 180 градусов. Используя эту стра­тегию, терапевт вызывает инфляцию дисфункцио­нального поведения, чтобы можно было более твердо противодействовать ему впоследствии. Та­кая стратегия была использована по отношению к мальчику в школе-интернате, который пребывал в постоянной изоляции, считая, что взрослые враж­дебно настроены к нему. После специально под­строенного инцидента, рассчитанного на что, что мальчик убежит, он действительно убежал и вер­нулся через несколько дней грязный, голодный и измотанный. Взрослый, дежуривший в этот день, отвел его в столовую, но мальчик был слишком взволнован, чтобы есть. Тогда дежурный отвел ре­бенка на кухню и сказал, что он может есть все, что захочет. Затем дежурный сказал, что уже слишком поздно идти в общежитие и устроил его на ночь в холле. Перед уходом он ласково потрепал ребенка по голове и дружелюбно поговорил с ним. С этого дня отношение ребенка к школе и взрослым резко изменилось, что привело к полному устранению проблемы.

Омер (Omer, 1991) приходит к выводу, что диалек­тические стратегии отличаются от недиалектических тем, что последние используют единственный маневр или серию последовательных шагов, не предполага­ющую смены направления, тогда как первые всегда отличаются двусторонней направленностью. Кроме того, при использовании диалектических стратегий четко выявляются обе тенденции — к сопротивлению и к сотрудничеству, которые пациент благодаря это­му может легко осознать. Диалектические техничес­кие приемы обладают существенным преимуще­ством: они могут использоваться не только в игровой терапии, которая с самого начала имеет диалектичес­кий характер, но и в недирективном консультирова­нии для «разведения сил сопротивления и сотрудни­чества» (р. 570).

ОТНОШЕНИЕ ДИАЛЕКТИКИ К ДРУГИМ СИСТЕМАМ

Анализ поведения

Диалектика и анализ поведения сходятся в том, что считают источником проблем общества не отдельных людей, а социальную среду, в которой они живут. Ди­алектика стремится обрисовать эти социальные усло­вия, нередко интерпретируя их в марксистском духе, тогда как анализ поведения практически не занимает­ся их исследованием. Диалектика имеет дело со смыс­лами как частью социальных контекстов, тогда как анализ поведения рассматривает организм лишь в ка­честве объекта физикалистского мира. Крапфл (Krapfl, 1977) считает, что можно выделить группу диалектических психологов, которых он называет ког­нитивными диалектиками, стоящих на чисто ментали-стских позициях и в этом отношении не имеющих ничего общего со сторонниками анализа поведения. Они «слишком большое значение придают вещам и явно недостаточное — процессу» (р. 309); иными сло­вами, они всегда ищут объяснение в тех или иных си­лах или вещах, а не в конкретных видах деятельнос­ти. Они допускают наличие сознания, которое отра­жает мир, что соответствует представлению о внутреннем мире как копии внешнего.

Ниже перечислены некоторые черты сходства меж­ду диалектической психологией и анализом поведе­ния, отмечаемые Крапфлом (Krapfl, 1977). Работаю­щий в рамках анализа поведения экспериментатор контролирует испытуемого и в свою очередь подвер­гается контролю с его стороны. Каждая из сторон ока­зывает влияние на то, что делает другая, при этом «не­возможно определить ни где начинается, ни где закан­чивается» это взаимное влияние (р. 304), — таким образом, имеет место диалектический обмен. Анало­гичное взаимодействие и противоречие имеет место между поведением индивидуума и средой. Среда кон­тролирует поведение, оказывая воздействие на него, что приводит к изменению вероятности его повторе­ния в будущем; а поведение воздействует на среду.

Это влияние, включающее противодействие и кон­троль, является двусторонним и взаимным. Крапфл также находит между этими двумя направлениями сходство в том, что оба возражают против попыток свести поведение людей к физиологическим факто­рам, не признают статических состояний, таких как черты и пиажетианские стадии, а также отстаивают представление о взаимодействии активного организ­ма с активной средой, при котором ни организм, ни среда не имеют полностью самостоятельного и неза­висимого статуса.

Когнитивная психология

Диалектическая психология настаивает на необхо­димости изучения значимого (имеющего смысл) по-

250

ведения и значащей информации. Некоторые пред­ставители диалектической психологии находят, что принятая в когнитивной психологии модель обработ­ки информации безразлична к смыслу. С техничес­кой точки зрения, согласно теории связи, информа­ция есть не что иное, как пропускная способность канала связи. Биты информации не имеют смысла для машины, и в этом понимании не являются ин­формацией, однако именно заимствованное из тео­рии связи понятие информации использовалось ког­нитивной психологией. В действительности же ког­нитивное поведение — это самое смыслосодержащее из всех видов поведения. Человеческое познание, с точки зрения диалектики, может достоверно тракто­ваться только как диалектический процесс, а потому и изучаться должно диалектически, а не на основе машинных аналогий (Westcott, 1987). Риз (Reese, 1977), однако, считает наиболее плодотворным объе­динение (синтез) информационного и диалектичес­кого подхода.

Гуманистическая психология

Некоторые представители гуманистической пси­хологии используют диалектические концепции; од­нако существует важное различие, заключающееся в том, что диалектическая психология рассматривает все события человеческой жизни в социальном кон­тексте, в то время как гуманистическая психология, являясь органоцентрической системой, все свое вни­мание фокусирует на индивиде, подчеркивая его «са­мость», что отражено в таких широко используемых ею терминах, как самоактуализация и самореализа­ция. Ее даже называли нарциссической. Отказ от ис­пользования статистических и экспериментальных данных также отличает гуманистическую психоло­гию от диалектической. Свойственный первой дуа­лизм «душа — тело» не согласуется с нецентричес­ким диалектическим подходом, хотя и приемлем для представителей органоцентрической психологии.

Интербихевиоральная психология

По мнению Хиллнера (НШпег, 1984),

«...концептуальное соответствие между систе­мой Кантора (Kantor) и диалектикой Ригеля (Riegel) является настолько глубоким, что первая даже включает понятие имплицитных интеракций, таких как мышление, рассуждение и воображе­ние, которые связаны с невидимыми замещаю­щими стимулами. Понятие имплицитных интерак­ций аналогично понятию внутреннего диалога» (р. 294-295).

Хотя данное утверждение не вполне соответству­ет действительности, обе системы все же имеют ряд важных общих моментов, на которые указывает

описание Ратнером (Ratner, 1971) индивидуально-мирового поля (см. с. 240). К ним относятся: (а) двунаправленность или интерактивный характер поведения; (б) контекстуальная или полевая приро­да поведения; (в) общественно- и индивидуально-исторический (developmental) характер событий че­ловеческой жизни; (г) избежание ментализма, ме­ханицизма и органоцентризма. Однако если проанализировать формулировки постулатов интербихевиоризма (см. главу 10), мы обнаружим также и некоторые важные различия. В частности, интербихевиоризм не разделяет точку зрения, что все в этом мире с неизбежностью приходит в состо­яние конфликта или противоречия. Он также более последовательно заменяет такие конструкты, как разум, сознание, черты и другие агенты, силы и не­изменные сущности, конкретными событиями; ди­алектика же продолжает сохранять черты ментализ­ма (см. постулаты Ригеля, с. 246 и «Критику», с. 252), а порой проявляет и черты физиологического редукционизма, приписывая причины индивиду­ального поведения физиологическим факторам.

Оперантный субъективизм

Являясь нецентрическими, системы Ригеля (Riegel) и Стефенсона (Stephenson) направлены про­тив механицизма и ментализма, и обе подчеркивают важность смысла событий в жизни людей. Оба на­правления также стремятся к тому, чтобы в массе собираемых ими данных не было потеряно качество индивидуальности. Представители диалектического подхода, насколько нам известно, не используют Q-методологию, хотя многие психологи находят ее по­лезной для своих целей.

Феноменологическая и экзистенциальная психология

Для феноменологии, в особенности для Мерло-Понти (Merleau-Ponty), предметом изучения психо­логии является сознание чего-либо («интенциональ-ность»); для экзистенциализма, прежде всего для его разновидности в формулировке Сартра, это диалек­тические отношения между конкретным человеком (person) и его миром (Dreier & Kvale, 1984). Для ди­алектики, как и для экзистенциализма, содержание психологии составляют конфликты, с которыми сталкивается каждый человек и разрешение которых ведет не только к развитию, но и к новым конфлик­там. Тот факт, что некоторые версии обоих направ­лений являются нецентрическими, придает им еще большее сходство.

Психоанализ

Классический психоанализ помещает конфликты и их разрешение во внутренний мир индивида, в то время как в диалектической психологии Мао, напро­тив, внутренний конфликт рассматривается всего

251

лишь как отражение внешних событий и может быть разрешен путем классовой борьбы. Мао подчерки­вал, что характер человека определяется ролью, ко­торую тот играет в обществе, а его борьба связана с борьбой других людей; с другой стороны, психоана­лиз придает первостепенное значение внутренней борьбе личности. Для Мао борьба является полнос­тью осознанной и не имеет ничего общего с психо­аналитическим пониманием борьбы как бессозна­тельного процесса (Но, 1988).

Конструкты Фрейда, отражающие полярную про­тивоположность между инстинктами жизни и смер­ти, требованиями «Я» и «Оно», принципом удоволь­ствия и принципом реальности, фиксацией и анти­фиксацией, являются, безусловно, диалектическими. Одна из целей терапии состоит в разрешении конф­ликта между инстинктом жизни и инстинктом смер­ти. Многие последователи Фрейда отвергли суще­ствование этих инстинктов, а Гартманн (Hartmann) исключил из своей полностью пересмотренной вер­сии психоаналитической теории все диалектические конфликты. Таким образом, хотя классическая фор­ма психоанализа имеет в значительной степени диа­лектический характер, некоторые из позднейших его версий отходят от диалектики.

КРИТИКА

Наблюдения подтверждают отстаиваемое диалек­тиками положение, что все в этом мире непрерывно претерпевает изменение. То, что такое изменение все­гда связано с противоречиями, уже не вытекает из данных наблюдения с такой очевидностью; тем не менее некоторые представители диалектического на­правления считают конфликт причинным фактором и приписывают ему объяснительную силу. Предпо­лагаемая вездесущность биполярности или противо­речия — скорее конструкт, чем наблюдаемое явление; к тому же эта концепция сформулирована в настоль­ко общей и неопределенной форме, что всегда суще­ствует возможность подогнать наблюдаемые факты под данную схему. Всегда можно найти способ истол­ковать два различных события как конфликтующие или истолковать противоположность события как его небытие. В несколько ином контексте Джонсон (Johnson, 1996) говорит о «маниакальном стремле­нии делить мир на дуальные противоположности: плюс и минус, вещество и антивещество, добро и зло, зиму и лето, север и юг» (р. 199). Это замечание пол­ностью может быть отнесено к диалектикам. Можно также указать на то, что многие подобные оппозиции имеют градации: времена года, а также ночь и день постепенно переходят друг в друга. Лишь немногих людей можно назвать либо исключительно нрав­ственными, либо абсолютно безнравственными; бо­лее того, поскольку большинство наших действий не

предполагают морального выбора, человека в значи­тельной степени можно считать внеморальным суще­ством. С другой стороны, такие физические явления, как положительный / отрицательный электрический заряд, вещество / антивещество или частица / вол­на, по-видимому, не встречаются в форме противопо­ложностей; то же самое относится и к большинству событий, относящихся к человеку.

Нетрудно заметить, что представители китайской диалектической мысли, а также ученые, склоняющи­еся к позициям марксизма, нередко пытаются свя­зать психологические феномены с социальной клас­совой борьбой или, по крайней мере, с социальными факторами. В отдельных случаях такие параллели оправданны, однако нередко подобные построения представляются весьма надуманными. Хотя Георго-уди (Georgoudi, 1983) утверждает, что индивидуаль­ность является неотъемлемой частью социального процесса, следует отметить, что в странах, где марк­систский или маоистский режим становился господ­ствующим, диалектическая психология уделяла ин­дивидуальности не слишком много внимания.

Некоторые сторонники диалектического подхода пытаются открыто отмежеваться от ментализма, про­должая, однако, неявно следовать ему. Черты мента­лизма прослеживаются и в работах Ригеля (Riegel), хотя он мало говорит о нем; у других же авторов эти черты еще более заметны. Так, например, Камин-штейн (Kaminstein 1987) пишет: «...то, что происхо­дит в умах людей, оказывает влияние на их повсед­невную жизнь, а события внешнего мира оказывают влияние на их эмоциональную жизнь. Эти отноше­ния в полном смысле интерактивны. Говоря диалек­тическим языком, внутреннее и внешнее нераздели­мы и представляют собой континуум» (р. 97).

С одной стороны, Каминштейн (Kaminstein) пол­ностью становится на точку зрения ментализма, а с другой -— отрицает его. Представления о «континуу­ме» вносят еще большую путаницу в его взгляды. Аналогично, Георгоуди (Georgoudi, 1983) утвержда­ет, что ни один вид человеческой деятельности, вклю­чая когнитивную, не является независимым от внеш­него окружения, и допустить ее независимое суще­ствование означает «принять традиционную форму дуализма, которую диалектическая ориентация ста­вит под сомнение» (р. 83). Тем не менее теоретичес­ким базисом для подобного утверждения ему служит тот же самый дуализм: «Диалектика не может быть помещена ни исключительно в сферу идей (разум), ни в сферу материального... но только в сферу чело­веческого действия. Эта сфера не относится ни к мен­тальным, ни к ситуационным феноменам» (р. 82). Для Шеймса (Shames, 1984) «диалектическая кон­цепция социальной организации психологической индивидуальности требует ясной формулировки отношения психики (psyche) к физическому телу» (р. 61). С другой стороны, Квэйл (Kvale, 1977) пос­ледовательно избегает ментализма.

252

ВЫВОДЫ

Сильная сторона диалектики заключается в ее ак­центе на двунаправленности, и не столько на бипо­лярном конфликте, сколько на взаимодействии или взаимной зависимости. Именно этот взгляд, подчер­кивающий двунаправленный характер отношений, был принят также феноменологией и экзистенциа­лизмом и является отличительной особенностью не­центрических систем. Такой акцент означает призна­ние того, что взаимодействие организма и среды име­ет характер «индивидуально-мирового поля», оба компонента которого взаимно изменяют друг друга, а также признание необходимости рассматривать их взаимодействие, а не пытаться ограничивать область причин лишь одним из них — организмом, хотя не­которые представители диалектики, в особенности китайской, считают источником всех психологичес­ких феноменов человеческий мозг. Диалектика ак­центирует наше внимание на (а) непрерывно проис­ходящем изменении, (б) социально-исторических условиях такого изменения и (в) на изменении чело­века на протяжении всей жизни. Именно диалекти­ка дала другим психологическим школам эти ценные перспективы. Диалектика ставит под сомнение ряд

положений, принятых другими системами психоло­гии, отрицая понятия устойчивых черт, IQ, стадий развития, не объясняющих, как происходит переход от одной стадии к другой, и сохраняемой в памяти информации, а также подвергает критике исследова­ния, проводимые с использованием бессмысленных и оторванных от контекста задач. Такая критика мо­жет побудить представителей других направлений психологии пересмотреть свои унаследованные от прошлого позиции или, во всяком случае, осознать те исходные положения, на которых они строят свои концепции.

Хотя двунаправленный характер диалектической психологии оказался полезным для ряда других на­правлений, лишь немногие системы проявили замет­ный интерес к биполярности. Более того, некоторые психоаналитики исключили подобные дихотомии из собственной теории и заменили их представлениями о континуальном характере рассматриваемых ими явлений. Вероятно, двунаправленность вызывает больший интерес других психологических систем, чем биполярность; однако последняя является на­столько важным элементом диалектической психо­логии, что в рамках этого направления ей, вероятно, всегда будет уделяться первостепенное значение.

253

Глава 10. Интербихевиоральная психология : событийное поле ...

ВВЕДЕНИЕ

Нетрудно прийти к согласию в отношении того, что люди и животные реагируют на объекты и события вок­руг них. Мы можем также согласиться со следующим утверждением: чтобы прореагировать на объекты зри­тельно, нам необходим свет, а чтобы прореагировать на них посредством органов слуха, нам нужен звук. Воз­можно, большинство людей не будут возражать и про­тив того, что наша реакция на какое-то событие зави­сит от ситуации, в которой оно имеет место. Например, улыбка в радостных обстоятельствах будет восприня­та как выражение счастья, но та же улыбка в трагичес­кой обстановке покажется злобной или саркастичес­кой. Возможно, это менее очевидно, но, вероятно, не бу­дет возражений против того, что мы реагируем на объекты не столько на основании их физики или хи­мии, сколько на основании того, что они для нас зна­чат. Книга — это не просто бумага и типографская крас­ка, а нечто существующее для того, чтобы обеспечить нас материалом для чтения. Она может также выпол­нять функцию пресс-папье, ступеньки крыльца или материала для разжигания костра. Подобно тому как любой данный объект может иметь более одной функ­ции, точно так же больше одной функции может иметь любая реакция на него. Мы можем читать книгу, что­бы получить информацию или ради развлечения, но это одна и та же реакция — чтение. Наконец, все мы сознаем факт нашего исторического развития: когда мы встречаемся с новыми явлениями и ситуациями, эти встречи влияют на наши последующие действия. v

Для интербихевиоральной психологии все это — компоненты психологического поведения или интер-бихевиоралъные действия ( interbehaviors). Они образу­ют интербихевиоралъное поле. Заметьте, что все они наблюдаемы и могут быть идентифицированы любым человеком. Интербихевиоральная психология утверждает, что мы должны начинать любое исследо­вание с того, что можно наблюдать, — в отличие от систем психологии, которые начинают с таких конст­руктов, как способности мозга, обработка информа­ции, хранилище памяти, внутренние побуждения (драйвы), разум, и с других ненаблюдаемых факторов. Кроме того, мы должны интерпретировать результа­ты наших исследований в терминах тех же самых на­блюдаемых событий.

Основы интербихевиоризма были заложены в 1920-х годах Дж. Р. Кантором (J. R. Kantor), который работал главным образом в одиночку, но изложил свою систему обучавшимся у него студентам и аспи­рантам, продолжая писать до своей смерти (он умер в 1984 г. в возрасте 95 лет). Его система не получала широкого признания до последних десятилетий XX в., когда начала привлекать к себе все большее внима­ние (Morris & Midgley, 2000).1

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ И

ВОПРОСЫ

Интербихевиоральное поле

Функции стимула. Если несколько развить обри­сованные выше компоненты психологического собы­тия, они дадут нам основополагающую программу интербихевиоральной психологии. Интербихевио­ризм называет объект, на который мы реагируем, «стимульным объектом» («stimulus object»), а смысл или функцию, которые ему присущи в любой задан­ной ситуации, — «функцией стимула» или «стимуль-ной функцией» («stimulus function»). Одной из ил­люстраций являются функциональные характерис­тики книги, описанные выше. Наши собственные паттерны поведения также могут быть функциями стимула. Мы считаем себя удачливыми, несчастны­ми, независимыми, заслуживающими презрения и т. д., однако мы представляем собой единый организм, подобно тому как различные функции книги отно­сятся к какой-то одной книге. (Заметьте, насколько это описание отличается от ссылок на несчастное Я (an unhappy self), склонное к алкоголизму Я (an alcoholic self) и т. д. и от трактовки всех этих Я как сущностей или причинных агентов, т. е. как души или разума.) Интербихевиоральное утверждение, что наши интеракции с объектами являются в действи­тельности стимульными функциями этих объектов, устраняет необходимость постулировать какой-то неизвестный ментальный процесс, который интер­претирует физический стимул и наделяет его смыс­лом.

Система выделяет несколько типов стимульных функций, но «особенно важна замещающая функция стимула». Если вы посмотрите на свои часы и реши­те, что вам пора идти в свою учебную аудиторию, вас стимулирует не аудитория, а часы, которые ее заме­няют. Любые «памятки» — это заменители стимулов. Мышеловка, которая срабатывает, но не захватыва­ет мышь, становится замещающим стимулом для изобретения более совершенной ловушки, то есть это стимульный объект для разработки лучшего устрой­ства — устройства, которого еще не существует.

Интербихевиоризм говорит, что изобретения, формулы, метафоры, поэзия, художественная и доку­ментальная литература, воспоминания, выводы, фи­нансовые сделки, мифы, религия, теории и научный прогресс — все это состоит, главным образом, из за­мещающих, а не прямых функций стимула. При раз­говоре также используется замещающая стимуля­ция, поскольку объект или ситуация, на которые ссы­лается говорящий (и о которых слышит слушатель), часто отсутствуют.

1 Для серверной подписки на рекламные объявления и обсуждение системы нужно послать на listproc@list.emich.edu следующее сообщение: subscribe IB-L <ваше имя>. Вот один из интербихевиоральных web-адресов: http:// web.utk.edu/~wverplan/kantor/kantor.html.

255

Функции реакции. «Реакция» на стимул состоит из телесных действий, но функциональный характер этой реакции называют функцией реакции (response function). Мы можем добраться из пункта А в В пеш­ком или на велосипеде. Это различные реакции, но у них одна и та же функция — доставить нас из А в В. Кроме того, мы можем идти из А в В, чтобы добрать­ся из одного пункта в другой, или же мы можем идти из А в В, чтобы просто прогуляться. В этом случае реакция одна и та же, но функция различается. В ка­честве другого примера рассмотрим следующий ди­алог:

— У тебя осталось хоть немного воздушной куку­рузы?

~Да.

— Ты съел всю воздушную кукурузу? -Да.

Реакция (ответ) одна и тот же — «да», но в двух примерах она выполняет различные функции.

Реакция и ее функция являются ответом на что-то — на стимульный объект и его стимульную функ­цию. Когда нас стимулирует какой-то объект, мы ре­агируем. Ни то ни другое не происходит независимо. Следовательно, они взаимозависимы. Этот вывод незамедлительно делает ненужным понятие зависи­мых / независимых переменных, а именно допуще­ние о том, что реакция зависима от стимула, а сти­мул остается независимым от организма.2 Чтобы по­казать эту интеракцию или взаимную связь между стимулом и реакцией, интербихевиоризм использу­ет двуглавую стрелку (рис. 10.1). В силу этой взаи­мозависимости, говорим ли мы, что книга стимули­рует нас прочитать ее или что мы реагируем на нее как на нечто, заслуживающее прочтения, зависит це­ликом от того, на какой стороне интеракции мы хо­тим сделать акцент.

Факторы сеттинга. Улыбка, которая имеет различ­ный смысл в различных сеттингах, иллюстрирует фактор сеттинга. Другой пример — растение, кото­рое радует нас, когда растет возле ручья, но раздража­ет нас в нашем саду. Факторы сеттинга могут быть ча­стью организма или внешними по отношению к нему.

(а) Примеры факторов сеттинга, относящихся к организму: Когда мы простужены, то реагируем на мир иначе, чем когда мы здоровы. Если мы идем в продуктовый магазин до еды, то делаем больше по­купок, чем тогда, когда идем туда после еды. Чело­век, манеры которого обычно отличаются мягкостью, может быть драчливым, когда он пьян.

(Ь) Примеры факторов сеттинга, внешних по от­ношению к организму: Обычно в учебной аудитории мы вступаем в интеракции с преподавателями ина­че, нежели когда мы общаемся с ними в их кабинете или в баре. Собака, которая лает на людей с хозяй­ского участка, со своей территории, обычно не дела­ет этого, когда бежит по улице, не являющейся ее территорией. Разнообразие сеттингов, не относящих­ся к организму, практически бесконечно.

Контактная среда. Согласно интербихевиористу, каждый объект, который мы видим, слышим, обоня­ем, ощущаем на вкус и т. д., проявляет себя благода­ря среде. Для того чтобы слышать, необходимы зву­ковые волны, а для того чтобы видеть — свет.3 Ин-тербихевиоральная психология предупреждает, чтобы мы не путали среду с функциями стимула. Если мы все-таки их путаем, то можем прийти к вы­воду, что видим только световые волны, а не цветок, слышим только звуковые волны, а не сирену.4 Тем школам психологии, которые считают, что среда тож­дественна стимулу, приходится изобретать какой-то механизм, чтобы снова преобразовать колебания во внешний вид объекта. Этим механизмом является гипотетический мозг или способность разума, произ­водящие затем внешний вид объекта «вне нас». Ин­тербихевиорист утверждает, что мы не видим и не слышим волны, чтобы затем «мысленно» интерпре­тировать их. Скорее, мы видим и слышим объекты — не волны энергии, — которые обретают смысл в со­ответствии с нашей прошлой историей и текущими сеттингами. «Потеря из виду истинного различия между средой и стимулами сулит беду всей психоло­гической системе» (Kantor, 1924, р. 55).

Интеракциональная история и личность. Нако­нец, настаивает интербихевиорист, крайне важна ис­тория наших интеракций. С момента рождения до смерти продолжается развитие нашей интеракцио-нальной истории ( interactional history), которая вли­яет на все, что мы делаем. Разумеется, она взаимосвя­зана с функциями стимула и реакции: мы форми­руем эти функции исходя из истории наших отношений с объектами и условиями, причем исто­рия этих отношений влияет даже на эффект сеттин­гов. Функциональность в психологии еще важнее, чем в биологии, ибо «организмы реагируют на объек­ты не просто на основе их физико-химических свойств, но также на основе их функций, сформиро­вавшихся в предшествующих интербихевиоральных действиях» (Kantor, 1978/1984, р. 145).

До этого момента мы говорили о том, что система идентифицирует в качестве составных частей (собы-

2 На самом деле «зависимая» переменная является неконтролируемой переменной, а «независимая» — контролируе­мой. Интербихевиорист рассматривает эту неадекватную терминологию как признак неправильного понимания психо­логических событий.

3 Некоторые среды образуются давлением, а вкус требует химического агента с растворимостью в слюне. Боль тре­бует наличия агента, повреждающего ткань.

4 Среда, стимульный объект и функция стимула могут совпадать, если, например, мы прислушиваемся к звуку опре­деленной высоты или замечаем цветовой оттенок источника света.

256


тий) поля. Но наши реакции, утверждает система, не являются изолированными. Каждое действие влия­ет на каждое другое действие, и эти последователь­ности взаимных влияний развиваются в организо­ванные способы исполнения (ways of performing), которые образуют единство (unity). Это единство и есть личность ( personality), устойчивая и длительная организация реакций каждого индивидуума.

Поле или сегмент поведения. Взаимосвязанные компоненты, которые составляют интербихевиораль-ное поле, показаны на рис. 10.1 в виде сегмента по­ведения. Каждый подобный сегмент поведения спе­цифичен и уникален. Интербихевиористы называют это принципом специфичности. Пронко (Ргопсо, 1988) замечает в отношении специфичности: «Если вы хотите получить подробные сведения о планетах Солнечной системы, вам придется сосредоточиться на каждой из них, ибо каждая уникальна» (р. 208). Нельзя дать какое-то одно объяснение того, почему некоторые студенты проводят время в барах, вместо того чтобы максимально использовать свои академи­ческие возможности, или почему некоторые дети, испытавшие на себе жестокое обращение, став взрос­лыми, начинают плохо обращаться с собственными детьми, тогда как другие становятся хорошими роди­телями. Каждый случай, настаивает интербихевио-рист, предполагает уникальный комплекс факторов поля, хотя сходства могут способствовать группиро­ванию и обобщению. Обобщения делаются на осно­вании описаний и интерпретаций, которые также

«рождаются из специфичности» (Kantor, 1978/1984, р. 153). Следствия специфичности включают в себя (а) ориентирование нас на наблюдаемые события поля, (б) замену фантазий и абстракций конкретны­ми событиями и (в) направление нашего внимания на взаимозависимые отношения (Pronko, 1988). Сте-фенсон (Stephenson, 1953) замечает, что специфич­ность — это «принцип, благодаря которому ученый твердо стоит на почве реальности. Без него он погру­жается с головой в научную игру по правилам» (р. 341), а не по результатам наблюдения.

На первый взгляд, сложная взаимозависимость факторов поля кажется слишком многообразной, чтобы ее охватить; но, утверждают интербихевиори­сты, взаимозависимость более реальна, чем простая причинность, обусловленная отдельными события­ми, и мы вполне можем преуспеть в реалистичной трактовке этой сложности. Кроме того, можно изу­чить некоторые компоненты в относительной изоля­ции, но их всегда необходимо помещать обратно в поле, в условия отмеченной взаимозависимости: «С любым фактором, выделенным ради исследователь­ских целей, следует обращаться, непосредственно соотнося его со всем целым, из которого он был из­влечен» (Kantor, 1959, р. 19). Это очень похоже на метод биолога. Биолог может извлечь компонент организма — структурный или функциональный — с целью изучения, но затем он должен изучить его во взаимосвязи с другими компонентами. Как показы­вает нижеприведенный (с. 267) обзор исследований,

257

некоторые ученые успешно изучают действующие одновременно и совместно множественные факторы.

Неспособность учесть различные факторы поля ведет к изобретению ненаучных конструктов, дока­зывают интербихевиористы. Например, Гевирц (Gewirtz, 1967) гипостазировал некое влечение, что­бы объяснить свои экспериментальные результаты с детьми, но изучив факторы сеттинга, сумел перейти от невидимых влечений к наблюдаемым событиям сеттинга. Аналогичным образом, замечает интерби-хевиорист, мозговые процессы, разум, сознание и другие гипотетические силы обусловлены культурой или аналогиями с другими науками (например, об­работка информации), тогда как конкретными осо­бенностями поля пренебрегают.

В целях иллюстрации рассмотрим специфичес­кий сегмент поведения в жизни гипотетического ин­дивида. Профессор Окостенелова, специалист по культуре нижнего палеолита (древний каменный век), находит в земле объект и аккуратно обтирает его мягкой кисточкой. Она обнаружила важный фрагмент черепа древнего человекоподобного суще­ства, возможно Australopithecus afarensis. Если рас­сматривать этот предмет в качестве стимульного объекта, то он состоит из выветрившейся и минера­лизованной кости. Но для нее он обладает стимуль-ной функцией компонента черепа древнего гомини-да, который некогда ходил по земле. Ее реакция — воспользоваться кистью, чтобы удалить грязь; эта реакция содержит функцию, позволяющую ей луч­ше изучить объект. Альтернативными реакциями могут быть обтирание его тряпкой или обдувание; они содержат ту же самую функцию реакции, позво­ляющую произвести более тщательный осмотр. Сеттинг состоит из исследовательского поиска по­добных ископаемых остатков в восточно-африкан­ском пустынном ландшафте, в котором преобладают небольшие скалы и бесплодная почва. Этот сеттинг имеет место в среде с освещением, достаточным для визуальной интеракции и идентификации. Интерак­тивная история профессора состоит из длительно­го обучения работе с такими материалами и, тем самым, из способности распознавать ископаемые остатки среди находящихся на земле камней или других костных фрагментов, которые выглядят по­хоже. Этот сегмент поведения специфичен для дан­ного индивида в данной ситуации. Ранее ни один сегмент поведения не был в точности похож на этот, и он никогда не повторится вновь — подобная спе­цифичность и уникальность верна для всех собы­тий, происходящих в природе.

Заметьте, что интербихевиористы конкретизиру­ют функциональные детали действия, а не прибега­ют к общему, абстрактному объяснению. Тогда как большинство школ психологии полагают, что мыш­ление, принятие решений и эмоции являются внут­ренними событиями, интербихевиористский подход делает это допущение бессмысленным. В этом слу­чае и во всех остальных интербихевиористы не по-

стулируют какие-то внутренние причины, такие как разум, информационный процессор или влечения. Как и не постулируют они какую-то внешнюю при­чину условий среды, ибо не допускают какой бы то ни было дихотомии внутреннего и внешнего. Нет и какого-то локального места в интегрированном поле, которому соответствуют подобные абстракции (рассмотрите в этом свете рис. 10.1), ни одна из ко­торых в этой системе не является необходимой или хотя бы полезной. Интербихевиористы утверждают, что когда описаны специфические функциональные отношения факторов поля, научный отчет можно считать завершенным — подобно тому как это про­исходит с любым другим событием в природе. Та­кое описание компонентов природного события в строго эмпирических терминах и тесно связанный с ним вывод, всегда соотносимый с событиями, — это метод, каким научная психология должна про­двигаться дальше, настаивают приверженцы сис­темы.

Кантор (Kantor, 1959) резюмировал концепцию интербихевиорального поля в следующей описатель­ной формуле:

РЕ = С (k, sf, r, rf, hi, st, md),

где РЕ — это психологическое событие (psychological event); С — все поле; к — специфическое событие; sf — функция стимула; г — реакция; rf — функция реакции; hi — история интеракций; st — сеттинг; md — контак­тная среди. Отметьте, что в формулу не включены какие-либо гипотетические конструкты; фактически для этой системы они оказались бы лишними.

Итак, излагая эту систему в ее простейшей фор­ме, можно сказать, что она начинается с биологичес­кого организма и мира. Их интеракции составляют психологические события. История этих интеракций вносит коррективы в дальнейшие интеракции.

Фазы интеракции. Интеракция стимула и реак­ции очень сложна, но можно вычленить из нее осно­вополагающие компоненты действия, которые со­ставляют интеракцию. Кантор называет их система­ми реакции ( reaction systems). Они являются фазами интеракции ( phases of interaction), фазами действия ( action phases), или паттернами действия ( action patterns) (два последних термина используются в этой главе). Простейшей реакцией является рефлек­торное действие, например, отдергивание руки от горячего объекта. У объекта только одна-единствен-ная функция стимула (собственное свойство объек­та — быть горячим), а реакция на него состоит толь­ко из одной фазы действия. Точно так же реакция испуга на резкий гудок состоит из одной фазы дей­ствия. Фазы действия нумизмата, перебирающего груду монет, совершенно иные (рис. 10.2). Он обра­щает внимание на каждую монету, воспринимает ее идентичность, решает, нужна ли она ему для коллек­ции, откладывает ее в сторону и повторяет весь про-

258


цесс со следующей монетой. Если нумизмат находит монету достаточно редкой, он испытывает волнение, разглядывает ее через увеличительное стекло, а за­тем завершает паттерн действия, прмещая монету в специальный ящик.

Согласно системе, за исключением рефлекторных действий, все реакции состоят, как минимум, из трех фаз: (а) направления внимания на стимул или его актуализации, (б) восприятия и (в) финального или завершающего действия5 . Мы замечаем главным об­разом завершающее действие, но ему должны пред­шествовать первые два. Совокупность всех индиви­дуальных фаз действия равнозначна личности или, иначе говоря, поведенческим свойствам / атрибутам индивидуума ( behavior properties or attributes of the individual), которые в различных комбинациях инте­ракций составляют его знания, способности, навыки, привычки и другие атрибуты. Личность является продуктом интеракциональной истории.

Внимание и восприятие. Такие фазы действия, как направление внимания ( attending) и восприятие ( perceiving), заслуживают более углубленного рас­смотрения. Пока мы не направили внимание на ка­кой-то один стимул из любого множества других воз­можных стимулов, мы не можем на него прореагиро^ вать. Но как только потенциальный стимульный объект стал актуальным стимульным объектом, мы распознаем или воспринимаем то, что он функцио­нально значит для нас, а затем можем завершить ре­акцию на него. Если звонит телефон, (а) я направляю внимание на него (и перестаю обращать внимание на то, с чем я взаимодействовал в данный момент), (б) я понимаю (воспринимаю), что это телефонный зво­нок и что кто-то хочет поговорить со мной, и (в) я завершаю интеракцию, поднимая трубку и произно­ся «алло». Аналогичным образом, когда звонящий (а) актуализирует как стимул мое «алло», (б) пони­мает — возможно, — что это мой голос, и (в) завер-

шает интеракцию, называя себя, у меня появляется новый стимул для актуализации, и т. д.

Внимание приводит организм и определенный объект в состояние интеракции. На то, как человек актуализирует любой данный стимул, влияет множе­ство переменных. Со стороны стимульного объекта это может быть такое условие, как размер (например, газетные заголовки), движение, цвет, повторение (рекламная песенка) и др.; со стороны реакции или организма — непосредственный интерес (необходи­мость найти помещение для отдыха), личность (сим­патии, антипатии, привычки, знания и т. д.) и инди­видуальные состояния (беспокойство, депрессия, волнение, поглощенность работой, здоровье и т. д.). Условия стимула и организма могут сочетаться. На­пример, любителей компьютеров, которые видят на выставке новые компьютеры, стимулируют новые модели с большими возможностями, и в то же время они восприимчивы к этим стимульным объектам из-за своей организации личности, связанной с их зна­ниями и интересом к компьютерам. Они актуализи­руют стимульные объекты (компьютеры), тогда как другие люди могут этого не сделать.

Хотя все действия фактически неразделимы и це­лостны, каждая фаза паттерна действия выступает как «конфигурация поведения, способ, каким орга­низм распределяет (distributes) себя относительно пространства, в котором локализованы как он, так и объекты его интеракции» (Kantor & Smith, 1975, p. 54).

Теперь мы можем рассмотреть более подробно при­мер с профессором Окаменеловой (см. выше), кото­рая обнаружила фрагмент ископаемого человека. Ис­ходя из своих интересов в данный момент и своих по­веденческих характеристик, в настоящую минуту она направила свое внимание на этот конкретный сти­мульный объект, а не на другие неодушевленные объекты ландшафта. Малозаметные цветовые отли­чия от окружающих камней и его конфигурация мо-

5 Иногда акты восприятия и завершения оказываются объединенными, например, когда человек оценивает красоту симфонии, яркую окраску птицы или ветвистые рога оленя.

259

гли стать для нее характерными особенностями объек­та. Направив свое внимание на объект, она поняла, что это, вероятно, часть черепа ископаемого существа, воз­можно гоминида, и завершила интеракцию, нагнув­шись и подняв объект. Могли иметь место также до­полнительные паттерны действия — например, во­прос, не может ли это быть фрагмент животного, а не гоминида; надежда, что он не раскрошится на более мелкие куски; вопрос, не может ли оказаться рядом других кусков, и возбуждение по поводу возможнос­тей, которые таит в себе фрагмент. За этим сегментом поведения последуют другие, в которых она направит внимание на различные компоненты ископаемого ос­татка как на объекты / функции стимула и прореаги­рует своей предположительной идентификацией Australopithecus afarensis.

Описание действий профессора Окаменеловой, согласно традиционным принципам психологии, бу­дет следующим: у нее имеется внутренний фильтр, который отбирает то, на что она направляет внима­ние. Световые волны, отражающиеся от ископаемо­го объекта, но не сам объект, служат в качестве сти­мулов, которые побуждают нейроны передавать «со­общения» в ее головной мозг, где они становятся «ощущениями». Другой невидимый процесс объеди­няет эти ощущения во внутреннее восприятие, кото­рое ее мозг затем интерпретирует как означающее ископаемые останки гоминида. Следовательно, объект, который воспринимает профессор Окамене-лова, создан ее разумом или мозгом. Говорят, что это представление или образ внутри ее головы и что он лишен определенного объективного существования. Согласно же интербихевиористу, профессор Окаме-нелова произвела интеракцию с останками, посред­ником которых был свет. Свет не тождественен сти-мульному объекту, и при этом не постулируется ни­каких фильтров, ощущений, представлений или процессов преобразования. Смысл объекта не выте­кает из «ментального процесса», а состоит из теку­щих интеракций профессора, которые, в свою оче­редь, взаимозависимы с ее прошлой интеракциональ-ной историей. Все событие это поле наблюдаемых интеракций, которые можно конкретно идентифици­ровать (принцип специфичности), а не ненаблюдае­мое биологическое преобразование в голове.

Такая фаза действия, как восприятие, утверждает система, обеспечивает некоторую степень независи­мости от объекта. В случае рефлекторной реакции на горячий объект реакцией является отдергивание руки. Эта реакция полностью зависима от собствен­ного свойства объекта. Но в случае большинства объектов, согласно интербихевиоризму, восприятие проявляется как фаза интеракции, в которой любое множество возможных завершающих действий мо­жет следовать в качестве финальной фазы этой ин­теракции. В случае альпиниста, который встречает на своем пути гигантский валун, финальной или завер­шающей фазой интеракции может быть созерцание величия камня, сочинение истории о том, как неко-

гда он был громадным медведем, суждение о его весе, замечание о его структуре и вероятном происхожде­нии, попытка залезть на него или, при сильном вет­ре, использование его в качестве укрытия. Как пока­зывает этот пример, за восприятием могут следовать либо скрытые (или имплицитные) завершающие действия (созерцание, суждение), либо явные завер­шающие действия (залезание, сочинение истории, использование его в качестве заслона от ветра). Час­то мы воспринимает более одного смысла: валун мо­жет быть величественным, но являться препятстви­ем на пути в гору. Возможно также восприятие бо­лее одного последующего действия, например, можно залезть на валун, обойти его или повернуть назад.

Произвольные интеракции. После того как альпи­нист воспринимает более одного возможного спосо­ба преодоления препятствия в виде валуна, выбор, который он делает, является произвольным поведе­нием. Согласно интербихевиоризму, основополагаю­щими для выбора являются два или более подобных восприятия — восприятие наличия выбора между действием или воздержанием от него. В подобном выборе зачастую важную роль играет речь (language); но атрибуты личности индивидуума, та­кие как знание, предпочтения, навыки, суждение и т. д., имеют еще больший вес, утверждает интербихеви-орист. Сеттинги также имеют значение. Студент мо­жет предпочесть сделать пометку в библиотечной книге тайком, но не в присутствии библиотекаря. Выбор также «направляется последствиями или ока­зывается под их влиянием» (Kantor, 1926, р. 313); но поскольку последствия часто бывают не ясны, пока действие не завершено, человек должен прореагиро­вать на последствия скрыто посредством замещаю­щей стимуляции.

В интербихевиоральной системе не возникает кон­фликта «свободная воля против детерминизма». Интербихевиорист настаивает, что выбор, так же как любая другая психологическая интеракция, не явля­ется следствием такой абстракции, как свободная воля или детерминизм, а содержится в поле событий. Поле также включает в себя причинность. Они не отличаются друг от друга. В этой системе, чтобы объяснить событие выбора, мы должны описать вос­приятие выбора, сеттинг, в котором выбор имеет ме­сто, а также интеракциональную историю и резуль­тирующие атрибуты личности. Взвешивание или рассмотрение выбора может также быть фазой интеракции. Например, студенту может понадобить­ся сделать выбор, записаться ли ему на продвинутый курс, который будет полезен для его карьеры, или же пойти на более легкий, но менее содержательный курс. Студент рассматривает свои способности и прошлый опыт учебы на подобных курсах, свои ака­демические привычки, время, доступное для изуче­ния оцениваемого курса в дополнение к другим кур­сам, рекомендации учебного консультанта, возмож­ные последствия для карьеры и схожие вопросы

260

(отметьте обширное количество замещающих стиму­лов в этих скрытых актах). Завершающее действие выбора и, тем самым, окончания интеракции являет­ся итогом этих коррелируемых событий. Как только мы описали эти специфические события, мы, с интер-бихевиоральной точки зрения, объяснили событие выбора. Добавление абстракции, такой как сила воли или детерминизм, противоречило бы принципу спе­цифичности.

Сознавание, или сознаваемые или несознавае­мые интеракции. Все мы испытываем чувство не­удовлетворенности, когда кладем куда-то ключ, очки, газету, инструмент или какой-то другой предмет, а затем не можем вспомнить, куда мы его положили. Положить куда-то предмет, не обратив внимания на то место, где он будет лежать, — типичный пример несознаваемого (unwitting) поведения. С другой сто­роны, мы часто знаем в точности, что цы сделали в прошлом или делаем в настоящий момент. Это со­знаваемое (witting) поведение. Мы можем также на­звать эти формы поведения сознаванием (awareness) и несознаванием (unawareness).

При сознаваемом поведении, утверждает интерби-хевиорист, завершающему акту предшествует ряд паттернов действия, «которые относятся к некото­рым прошлым контактам индивидуума со стимули­рующими объектами или к некоторой фазе объекта, которая затем не выполняет стимулирующей функ­ции» (Kantor, 1924, р. 46). Кладя ключи, человек мо­жет отметить для себя удобство местоположения как временного места нахождения ключа или сказать себе: «Я оставляю сейчас ключи на ночном столике». Или в совершенно иных стимульных условиях, ко­торые составляют сознаваемое поведение, альпинист может заметить характеристики стимульного объек­та: грязь на участке тропинки, ведущей в гору, и кам­ни, торчащие из грязи. Заметьте при этом взаимоза­висимость объекта и его функционального смысла: грязь означает нечто, попадания во что следует из­бежать, а камни означают переходные мостики, по­зволяющие избежать грязи. Могут быть доступны и другие виды выбора, например, обход или перепры­гивание: подобное распознавание выбора также яв­ляется сознаваемым поведением, ибо человек должен рассмотреть альтернативы и их последствия. Прого-варивание, написание и различные скрытые акты, такие как обдумывание, оценка, суждение и распо­знавание — это также интеракции.

При несознаваемом поведении различные фазы интеракции, присутствующие в сознаваемом поведе­нии — такие как мышление и другие когнитивные акты, речь, подготовка к выбору или привязка к ка­ким-то характеристикам объекта, — отсутствуют. Если, кладя свои ключи, я делаю это без данных фаз действия, то остаюсь отстраненным от объекта, хотя и взаимодействую с ним.

Несознаваемое поведение, заявляет интербихеви-орист, отличается от неспособности заметить то что находится в поле нашего зрения. Например, даже

заядлые картежники редко знают, что держит в сво­ей правой руке королева червей, несмотря на то что они смотрели на эту карту бессчетное число раз. Это не несознаваемое поведение, а неспособность напра­вить внимание на эту конкретную деталь. Схожим образом, когда мы прогуливаемся или ведем автомо­биль, в наше поле зрения попадают тысячи объектов. Мы просто не актуализируем большинство из них как стимульные объекты. Точно так же из множества тысяч звуков в большом городе мы замечаем — на­правляем свое внимание — на лишь относительно небольшое число.

Привычка, как утверждает система, также играет роль в сознаваиии. Привычка состоит из интеракций, в которых финальная фаза такой интеракции, благо­даря неоднократному появлению в совокупности со стимульным объектом, становится тесно с ним свя­занной. Фазы внимания и восприятия выражены крайне слабо и поэтому прочно объединены с завер­шающим актом, который может быть от них неотде­лим. Эта часть атрибутов личности, которая делает возможным управление автомобилем во время раз­говора или вязание свитера при просмотре телепере­дачи. Управление автомобилем — чрезвычайно слож­ный вид деятельности, который становится возмож­ным частично благодаря привычке. Вязание — более простой вид деятельности, который привычка дела­ет эффективным. В случае привычки мы можем осу­ществлять интеракции без сознавания, занимаясь при этом другой деятельностью, которая требует со­знавания. Вера в подсознательное может частично проистекать из этих явлений, полагает Кантор (Kantor, p. 444); но нет необходимости изобретать какую-то особую силу или сущность, такую как под­сознание, чтобы объяснить подобные события. Опи­сательного объяснения на основе наблюдения доста­точно, утверждает он.

Иногда люди доводят привычные интеракции до состояния диссоциации: «мы можем организовывать эти сложные привычки, не имея в данный момент ни малейшего представления о том, что такой приобре­тательский (acquisitional) процесс происходит», но это не дает повода говорить о «каком-то таинствен­ном подсознании» (р. 445). Подобные конструкты, считает Кантор, берут начало не из текущих событий, а из ненаучных источников.

Привычки могут мешать потребности совершить какую-то противоположную реакцию. Если мы пере­езжаем на новое место жительства, очень легко про­реагировать привычным образом, повернув налево, когда нам следует повернуть направо. Новый пат­терн поведения требует особого внимания при ког­нитивных фазах действия и использования замеща­ющих стимулов, чтобы начать формирование новой привычки взамен старой.

Мы можем отреагировать на один и тот же объект либо обдуманно, либо механическим и отстраненным образом. Все это способствует появлению шуток о

261

рассеянных людях и порождает гипотезы о бессозна­тельном или подсознательном. Для интербихевиори-стов люди не разделены на части, контролируемые обособленными сущностями, такими как сознание, бессознательное или подсознание. Однако возможно, утверждают интербихевиористы, абстрагировать компоненты интеракций между людьми и объекта­ми, чтобы посмотреть, каким образом между ними образуются основополагающие связи, которые мож­но описать; и интербихевиористы пытаются это сде­лать.

Некоторые импликации данной

системы

Нередукционизм. Поле, заключающее в себе пси­хологическую систему, означает, согласно интербихе-виористам, что событие не может быть сведено к био­логии или культуре (редуцировано к ним). Мы не идем нога в ногу с культурой, хотя она является од­ним из участвующих условий, иногда в качестве функции стимула, иногда в качестве сеттинга, а час­то как часть нашей личной истории. Мозг также яв­ляется участвующим условием, но он не содержит и не продуцирует психологические события. Он не яв­ляется господином организма или полем интерак­ций. Короче говоря, это не психологический, а био­логический орган. В качестве биологического орга­на он исполняет жизненно важную функцию координирования работы организма, но он не мыс­лит, не интерпретирует и не декодирует «сообще­ния», поступающие от нервов. Нервы передают элек­трохимические импульсы, а не «сообщения». Мозг участвует во всех видах деятельности и необходим для них. Но это обстоятельство не делает его детер-минантой, причиной или хотя бы местом (локусом) психологических событий.

Локусом является все поле, заявляют интербихе­виористы. Подобно тому как Коперник переместил Землю из центра Вселенной, вокруг которого враща­ются Солнце и звезды, так и Кантор вынес психоло­гическое событие за пределы не только мозга, но так­же организма. Поведение организма — это взаимо­отношения с его окружением, а чтобы понять отношения, мы должны изучить все компоненты и их взаимные влияния, а не только что-то одно, что, как мы предполагаем, является определяющим для всех остальных.

На биологическом уровне нейроны, гормоны, им­мунная система, сердечно-сосудистая система и мно­жество прочих факторов взаимодействуют друг с другом, так что ни один из них не является главен­ствующим или направляющим по отношению к дру­гим. На другом уровне, доказывают интербихевиори­сты, организм с его биологическими компонентами вступает в интеракции со своей средой, и этот уро-

вень организации отличается от уровня любого из компонентов. Этому уровню организации присущи собственные принципы, которые следует понимать на этом, а не более низком уровне, таком как уровень мозга. Уровнем психологии является именно этот уровень взаимодействия организм—объект, и имен­но здесь мы должны искать принципы психологии.

«Не могли бы вы дать мне мозги?» — спросил Страшила.

«Они тебе не нужны. Ты и так каждый день узна­ешь что-то новое. У ребенка есть мозги, но много ли он знает!? Опыт — единственное, что дает знание, и чем дольше ты живешь на земле, тем опытнее ты бу­дешь» ( Frank Байт, The Wizard of Oz)*.

Мы часто слышим о «биологическом базисе» пси­хологии, но интербихевиоризм считает, что ни одна из наук не является базисом для любой другой. Хотя события одной науки могут участвовать в событиях другой — химия в психологии, психология в социо­логии, — каждая имеет собственный уровень органи­зации, принципы которой отличаются от принципов любой из ее составляющих. Культура, биология, хи­мия, физика и социология выполняют сполна свои роли в интербихевиоральном поле, но никогда не определяют все поле.

Исследователей озадачивало то, что, казалось бы, является несоответствием между биологическими условиями и отсутствием реакции на них: (а) В мес­те, где зрительный нерв выходит из каждого глаза, мы имеем слепое пятно размером около шести дуго­вых градусов, где отсутствуют фоторецепторы, одна­ко мы совершенно не замечаем какого-то пробела в своем зрении, (б) Наши глаза совершают быстрые резкие движения примерно пять раз в секунду, назы­ваемые саккадическими движениями глаз, но наше восприятие окружающего мира отличается плавнос­тью, (в) Поле нашего зрения составляет около 180 гра­дусов, но мы обычно наблюдаем только малую часть его. В качестве иллюстрации последнего пункта, об­ратите внимание на визуальные объекты, находящи­еся вне страниц этой; книги, продолжая при этом смотреть на страницы. Ранее вы не видели их, не­смотря на то что они находились в поле вашего зре­ния. Как же традиционалист и интербихевиорист объясняют эти ситуации?

Традиционалист постулирует некий гипотетичес­кий процесс в головном мозге, чтобы «заполнить» пробел, образуемый слепым пятном каждого глаза, и еще один, чтобы сделать плавным наши зрительные восприятия, вопреки саккадическим движениям. Ин­тербихевиористы не используют подобные мозговые конструкты, а полагают, что мы можем объяснить эти события достаточно просто посредством того, чего у нас нет: у нас отсутствует биологический аппарат для восприятия слепого пятна или для быстрых визуаль­ных фиксаций (Smith, 1997). Что касается нашего

* Баум Ф. Волшебник из страны Оз.

262

поля зрения, то традиционалист считает, что мозг «включает и выключает» то, что мы видим. Интерби-хевиорист замечает, что стимуляция сетчатки носит биологический характер, но полагает, что зрение име­ет место в психологическом поле. Мы воспринимаем только то, на что направляем внимание, независимо от присутствия объекта в поле зрения, а внимание за­висит от факторов, описанных выше.

Биология, и не только в психологическом поле.

Биология участвует во всех психологических интер­акциях не только структурно или функционально, но и онтогенетически. По мере того как у ребенка фор­мируется биологическое оснащение — происходит его онтогенетическое развитие6 , — он становится спо­собным вступать в более сложные интеракции со сво­им окружением и развивает свои интербихевиораль-ные способности, такие как познание, размышление, суждение и т. д. Когда биологическое оснащение сформировано и дальнейшее биологическое измене­ние идет в направлении упадка (начиная примерно с 20-летнего возраста)7 , психологическое развитие мо­жет продолжаться относительно независимо от био­логии, а в некоторых видах деятельности достигает новых высот при переходе к старости: литератур­ное творчество, изобретательство, артистическая деятельность, финансовые успехи и т. д. Дж. Р. Кан­тор, основоположник интёрбихевиоральной психо­логии, до самой своей смерти в возрасте 95 лет про­должал работать над своими аналитическими труда­ми, засиживаясь до поздней ночи. Фрэнк Ллойд Райт (Wright), видный американский архитектор, заявил в старости, что творческие решения, к которым он так настойчиво стремился в более молодом возрас­те, он теперь может буквально вытряхивать из свое­го рукава. Делпрато (Delprato, 1980) производит об­зор исследований, которые подтверждают отсутствие параллели между биологическим и психологическим развитием, и называет ряд теоретиков в области раз­вития человека, чьи концепции продвигаются в на­правлении, схожем с ориентацией интербихевиориз­ма. Херрик (Herrick, 1983) использует процедуру Кантора, состоящую в историко-критическом анали­зе, чтобы показать истоки представления о том, что психологическое увядание происходит параллельно старению, и чтобы продемонстрировать, к каким со­циальным последствиям, выливающимся в дискри­минацию пожилых, приводит этот взгляд. Интерби-хевиорист признает все психологические события как биологические, но в то же время настаивает, что они являют собой нечто намного большее, чем био­логия.

Дуализм «душа—тело». В этой системе не толь­ко отсутствует редукционизм, сводящий все к биоло-

гии или другим наукам, но также нет дуализма «душа — тело». Никакой души в теле. Никакого тела, лишенного души. Никакой декларации, что тело и душа едины. Вопрос души и тела не имеет никакого отношения к интербихевиоральному полю. Душа или разум — это конструкт, а не событие. Ибо если мы зададим вопрос, что являет собой разум при от­сутствии событий и отношений в интеракциональ-ном поле, то не отыщем никакого обособленного кон­кретного референта. Не находя обособленного рефе­рента, интербихевиорист заключает, что все это конструкты, которые состоят только из вербальных выражений. Мы не наблюдаем разум, а только навя­зали его тому, что наблюдаем. Интербихевиоральное же поле, говорят приверженцы системы, -- это кон­структ, заимствованный из наблюдения фактических событий. Если учесть все идентифицируемые собы­тия и их отношения, не останется места для допол­нительных гипотетических детерминант, как и не будет необходимости в них.

Причинность. В психологии существует два ос­новных взгляда на причинность: действия организ­ма вызываются чем-то внутренним либо чем-то внешним по отношению к нему. Если внутренним, то говорят, что причиной является разум (душа) или мозг; если внешним, тогда причина — среда. Когда та или иная из многочисленных школ психологии заяв­ляет, что причиной действия является организм или мозг организма, интербихевиорист спрашивает, что тогда заставляет мозг совершать действие. Может ли он являться причиной собственных действий? И если мозг интерпретирует или видит образы на сет­чатке, «кто» видит то, что видит мозг? Или если мозг передает информацию внутри себя от одного гипо­тетического обрабатывающего блока к другому, что его направляет? Может ли он направлять себя? Мы находим только эпизодические попытки ответить на подобные вопросы и только эпизодическое призна­ние со стороны тех, кто считает причиной поведения мозг, что эти вопросы логически вытекают из данно­го допущения; если принять эти гипотетические спо­собности мозга, тогда следует, что организм или мозг самокаузален или участвует в самодействии.

Если, с другой стороны, говорят, что причина име­ет внешнее происхождение, это допущение о некоем пассивном организме, сформированном своей средой скорее механистическим образом. Оно проявляется в понятии независимой и зависимой переменных и в формах бихевиоризма, которые гипостазируют сти­мул, вызывающий или пробуждающий реакцию.

Иногда причины понимают как нечто толкающее и тянущее (pushers and pullers). Некоторая сила ра­зума, воля, влечение или инстинкт толкает, а внеш-

6 Понятие «онтогенетический» может относиться и к биологическому, и к психологическому развитию.

7 После 20 лет упадок проявляется в таких показателях, как снижение времени реакции, уменьшение количества Т-лимфоцитов, которые играют важную роль в иммунной системе, и ряде других. Возможно, студенты колледжа будут шокированы, узнав, что когда им переваливает за 19, «вершина холма» остается уже позади, но они могут утешаться тем, что психологическое развитие продолжается до глубокой старости.

263

няя сила, например какой-то стимул, который вызы­вает реакцию, притягивает. Эмоцию рассматривают как внутреннюю причину, насыщающую организм энергией и, тем самым, являющуюся мотивирующей силой, которая заставляет его действовать. Иногда говорят, что мотивы и толкают, и тянут. Большин­ство мотивационных концепций столь туманны или наполнены проблемами, что постепенно теряют свое прежнее значение в психологии.

Когда стимульные условия одни и те же, а реакции разнятся, в такой системе нет необходимости посту­лировать наличие влечения (Gewirtz, 1967), «личнос­ти» («person») или «я» («self») (Hamachek, 1987) меж­ду стимулом и реакцией. Скорее, факторы сеттинга и эволюция функций стимула являются специфически­ми, идентифицируемыми условиями поля, которые можно изучить на предмет их воздействий.

Что касается внутренней причины, благодаря ко­торой организм вызывает собственное поведение, интербихевиористы указывают, что во вселенной нам неизвестен ни один объект, который был бы са­мокаузальным. Самокаузальность — еще один нена­учный конструкт, и он нам не нужен. Как и не нужно нам допускать, что среда заставляет пассивный орга­низм действовать. Мы можем, доказывают они, отка­заться и от органоцентризма (центрирования на организме), и от эивайроцентризма (центрирования на среде). Мы можем заменить их обращением к полю интеракций. Активный организм вступает во взаимодействия с активным миром, и мы можем изу­чать развитие этих взаимодействий в различных сет-тингах, чтобы понять человеческую деятельность. Подобно тому как система не нуждается в дуализме «душа — тело» или в сведении психологии к какой-то другой науке, ей также не нужно постулировать разграничения внутреннего и внешнего, внутренние толчки или внешнее притяжение, самокаузальность или побудительные причины. Все это не наблюдае­мые события, а конструкты, которые были навязаны событиям.

Короче говоря, в интербихевиоралыюм подходе организм не вызывает собственное поведение, как не вызывает поведение и среда. Скорее, причинность содержится в поле человека и среды, вступающих в интеракцию. Такая позиция делает бессмысленным вопрос: внутренняя сила воли или внешний детерми­низм. Не постулируется никакой силы, называемой волей или детерминизмом, которую надо было бы рассматривать. Все это только варианты дуализма «душа — тело», утверждает система.

Примеры работы данной системы. Возможно, по­лезно посмотреть, как эта система трактует одну из классических проблем, проблему константности восприятия. Почему мы видим человека как некую постоянную величину, независимо от того, находит­ся ли он от нас в метре или в ста метрах? Величина световых точек на сетчатке, которые соответствуют объекту, заметно изменяется при переходе от рассто-

яния один метр к ста метрам. Тот факт, что мы ви­дим человека как постоянную величину, называют константностью величины. Другой формой константности является константность формы: ког­да прямоугольная дверь поворачивается на петлях и мы видим ее сначала с торца, а потом спереди, угол, соответствующий световым лучам, которые попада­ют на сетчатку, меняется. Однако мы не говорим, что дверь меняет форму. Мы воспринимаем ее как пря­моугольную под любым углом. Это называют кон­стантностью формы. Традиционалист сказал бы, что наш разум или мозг улавливает различные образы на сетчатке и постоянно дает нам их новые интерпрета­ции или что мозг — это компьютер, который кодиру­ет величину человека на сетчатке, или что угол две­ри на сетчатке дает нам декодируемое «показание прибора». (Но кто или что читает это показание?) Такое показание говорит нам, что это человек нор­мальной величины или что это прямоугольная дверь.

Интербихевиоральный подход имеет радикальные отличия. Вместо навязывания таких конструктов, как компьютерный мозг, он начинает с наблюдаемых компонентов поля. Благодаря тому, что ранее мы имели дело со столами, дверьми и схожими объекта­ми и рассматривали их под разными углами, мы рас­познаем особенности, которые означают прямоуголь-ность. Учитывая эти стимульные функции стимуль-ного объекта в связи с историей наших отношений с ними и нормальным сеттингом (можно сконструиро­вать необычные сеттинги, чтобы вызвать другие вос­приятия), интербихевиоризм утверждает, что мы воспринимаем объект с точки зрения того, что он для нас означает: дверь означает прямоугольный объект, независимо от угла зрения, а человек означает нор­мальную величину, независимо от расстояния.

Термин психосоматика подразумевает, что психи­ка (душа, разум) воздействует на сому (тело). Счи­тается, что она связана с астмой, повышенным кро­вяным давлением и другими расстройствами. Вмес­то того чтобы постулировать какой-то конструкт (душа, разум), воздействующий на объект (тело), интербихевиористы замечают, что общий паттерн интеракциональных компонентов в любой ситуации включает биологические компоненты, некоторые из них могут быть вредными для тела. Аналогичным образом, в стрессовой ситуации, такой как доклад студента перед аудиторией, у студента могут потеть ладони, может пересыхать во рту, подниматься кро­вяное давление и учащенно биться сердце. Все это со­ставные части общего паттерна интеракции, а не воз­действие психики на тело.

Современная традиционная психология рассмат­ривает мышление как обработку информации моз­гом. Интербихевиоральная психология в свойствен­ной ей манере обращается к изучению наблюдаемых событий. Мышление, полагает она, состоит из явных и скрытых манипуляций, которые прокладывают путь некоторым последующим операциям. Планиро­вание, оценка и выбор — все это примеры мышления.

264

Эти интеракции состоят из приложения информа­ции, полученной в одной ситуации, к другой схожей ситуации. Если мышление проявляется как одиноч­ный сегмент поведения, например, когда человек, глядя на дорожную карту, воспринимает комбина­цию дорог, которые предлагают кратчайший марш­рут к месту назначения, интеракция состоит из серии фаз действия, которые предшествуют завершающей фазе и предвосхищают ее — распознанию наилучшей комбинации дорог. Если мышление носит более сложный характер, оно состоит из серии сегментов поведения. Например, человек, который размышля­ет о том, как преодолеть снижение продаж в магази­не, актуализирует ряд замещающих стимулов, каж­дый из которых имеет несколько фаз интеракции. Эти сегменты поведения сами могут служить стиму­лами для следующего сегмента поведения, пока не будет достигнут финальный сегмент поведения, включающий план действий.

Господствующая психология утверждает, что ин­формация кодируется в памяти нейронами, а затем декодируется и извлекается, когда это необходимо. Интербихевиоризм отвергает аналогии и сконстру­ированные механизмы, такие как кодирование, хра­нение и извлечение. Он утверждает, что воспомина­ние (которое он отличает от памяти) — это не вещь, которую можно хранить, а интеракция. Вспомина­ние или припоминание — это восстановление како­го-то более раннего поля интеракций посредством замещающего стимула вместо припоминаемого объекта. Независимо от того, имели место или нет биологические изменения, которые могли состав­лять одно из необходимых условий вспоминания, вспоминание — это повторное проигрывание како­го-то предшествовавшего события. Ничто не хра­нится.

Как же мы справляемся с непредвиденными об­стоятельствами ( contingencies), действуем в ситу­ациях, с которыми мы не встречались прежде? Кларк и Торибио (Clark & Toribio, 1994) заявляют, что ситуативное поведение или включение в фор­мирование абстракции требует, чтобы мы «вос­пользовались идеей внутреннего представления» (р. 420). Интербихевиоризм, напротив, трактует ситуативное поведение как адаптации к относи­тельно новым и незнакомым ситуациям. Подобные адаптации включают (а) переупорядочение и регу­лирование существующих паттернов действия и (б) новые паттерны действия, основанные на реф­лексах, ранее сложившихся паттернах действия, а также на культурных и индивидуальных моделях поведения.

Какое-то ситуативное поведение мы планируем заранее. Студент, наставник которого может провес­ти без предупреждения контрольный опрос, старает­ся подготовиться к наиболее вероятным вопросам. И в планируемых, и в незапланированных ситуациях, чем больше мы наработали паттернов действия, ко­торые связаны с возможной ситуацией, тем адекват-

нее мы с ней справимся. Интербихевиорист всегда отвергает навязываемые конструкты, такие как внут­ренние представления, и обращается к функциональ­ным отношениям, которые мы можем наблюдать. Когда мы не можем определить, какие фактические события имеют место, или не можем сделать из на­блюдений связные выводы, лучше допустить неведе­ние, настаивают приверженцы системы, чем выдумы­вать «дриад» (см. главу 2, с. 67).

Как же мы реагируем на отсутствующее и несуще­ствующее, на то, чего нет в настоящий момент? Разве для этого не требуется разум? Кларк и Торибио (Clark & Toribio, 1994) полагают, что требуется. Мы должны иметь, утверждают они, «какой-то внутренний ресурс, обеспечивающий соответствующую поведенческую координацию» (р. 419), когда отсутствует постоянный приток информации из среды, который направлял бы нас. Но мы уже видели, что интербихевиоризм обра­щает внимание на стимуляцию, которая заменяет от­сутствующий объект (см. выше, с. 255). Наиболее рас­пространенным примером является речь (language), но заменить оригинал может почти любой объект или событие. И нтербихевиоризм утверждает, что когда мы наблюдаем эти заменители и то, как они функциони­руют, нам нет необходимости изобретать ментальные конструкты.

Формы бихевиоризма. Интербихевиоризм мож­но отличить от двух других форм бихевиоризма (Kantor, 1976). Одна из них исходит из физиологи­ческих рефлексов. Согласно этому сценарию, стимул вызывает какое-то действие организма и является первичным причинным агентом физиологического события; организм в целом пассивен. Эту форму бихевиоризма можно представить как S —> R. В другой форме, относящейся к анализу поведения (см. главу 6), действие берет начало в организме; стимул является только поводом для того, чтобы организм совершил действие, и он, в сущности, пассивен: организм про­изводит реакцию на стимул. Эту форму можно изоб­разить как S <— R. В отличие от этих двух форм би­хевиоризма, интербихевиоризм, как отмечалось выше, рассматривает стимульный объект с его функ­циями и реагирующий организм с его функциями как активно взаимодействующие: активный орга­низм в активном мире — отсюда интербихевиоризм. Этот подход можно представить как S <-> R или, еще лучше, как Rfunc Sfunc.

Ни S —» R, ни S <— R-бихевиоризм не признает функции стимула, которые присущи стимульному объекту. Это признание является крайне важным. Без него приходится либо (а) постулировать, как это делает когнитивная психология, какую-то силу разума или мозга, которая интерпретирует стимуль­ный объект, превращая его в нечто наполненное смыслом, либо (б) оставить стимул как объект, ли­шенный смысла, который механически вызывает реакцию или по отношению к которому произво­дится реакция, как делает это одна из форм бихеви­оризма.

265

СИСТЕМА ЭКСПЛИЦИТНЫХ ПОСТУЛАТОВ

В отличие от всех прочих систем, интербихевио-ральная психология является единственной систе­мой, которая точно формулирует свои эксплицитные допущения. Кантор (Kantor, 1959; Kantor & Smith, 1975) делает это, предлагая иерархический список постулатов, которые в точности проясняют то, что система постулирует на всех уровнях обобщения. Нижеследующие постулаты и комментарии к ним взяты из работы Кантора и Смита (Kantor & Smith, p. 412-417) (курсив в цитатах добавлен). Многие из постулатов покажутся читателю знакомыми из пред­шествующего описания системы. (Более полную си­стему постулатов, которая затрагивает исследования, данные и конструкцию законов, можно найти у Кан­тора (Kantor, 1959)).

Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом).

Два из десяти протопостулатов продемонстриру­ют их характер.

1. -«Никакая наука не имеет дело с формами жиз­ни ( existences) или процессами, выходящими за преде­лы возможностей научного метода. Никакая научная проблема не может касаться "Реальности", находя­щейся за пределами наблюдаемых событий и их изу­чения».

Этот постулат говорит нам, что наука занимается только конкретными событиями в природе и не мо­жет допускать ничего выходящего за рамки этих «на­блюдаемых событий» («confrontable events»).

2. «Научная конструкция — формулировка (а) ги­потез и (б) тцеорий и законов — должна выводиться из взаимодействий поведения с событиями, а не при­писываться событиям либо научным изысканиям на основе каких-либо источников, не относящихся к сфе­ре науки».

Этот постулат является базовым для всей конст­рукции интербихевиорального поля. Все компонен­ты — стимульный объект и функция стимула, реак­ция и функция реакции, контактная среда, факторы сеттинга и интеракциональная история — должны быть такими, которые, утверждает интербихевио-рист, можно наблюдать или обоснованно вывести из наблюдения.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки).

1. «Психология является относительно независи­мой наукой ( Science), хотя и находящейся в постоян­ном междисциплинарном контакте со смежными на­уками».

Психология имеет собственный предмет. Она не основывается на биологии, химии или какой-либо иной науке, как и не заимствует конструкты из дру­гих наук. Это препятствует использованию понятия

«обработка информации» из теории вычислитель­ных систем или принятию из физиологии навязан­ного конструкта, согласно которому мозг порождает цвета. Однако можно использовать данные из других наук в качестве условий, участвующих в интеракци-оналыюм поле.

2. «Адекватная психологическая система должна принимать во внимание события, операции и конст­рукцию теории».

Бихевиоризм ограничил себя, в основном, науче­нием и обусловливанием, а когнитивная психология только начинает уделять внимание чувствам, инди­видуальным различиям или патологическому пове­дению. Интербихевиоральная психология говорит о необходимости обращать внимание на все психоло­гические интеракции, включая выбор, познание, ори­ентацию, волевые акты, желание, ожидание, импли­цитные интербихевиоральные действия, ситуативное поведение и другие интеракции, которые получают мало внимания со стороны других систем.

3. «Психологические системы не сводимы к другим областям научного знания».

Поскольку ни одна наука не является базовой по отношению к другой, традиционные иерархии на­уки неудовлетворительны. У каждой науки свой собственный уровень организации событий в при­роде, и подобная организация обладает собствен-* ными принципами или законами, которые не сво­дятся ни к каким другим. Использование одной науки для объяснения другой, например биологии, чтобы объяснить психологию, наносит вред обеим наукам.

4. «Психология должна быть освобождена от всех традиционных философских систем».

Философские системы, которые не следуют прин­ципу наблюдения и описания событий, неприемлемы для научной работы.

5. «Все научные системы подвержены изменению».

По мере изменений в обсервационных процедурах и совершенствования понимания событий должны меняться и системы, чтобы приспособиться к этим событиям.

Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения).

1. «Психология изучает интербихевиоральные поля».

Психология изучает не разум, не обработку ин­формации и не другие конструкты, а конкретные со­бытия организмов, вступающих в интеракции с объектами, событиями или другими организмами. Эти интербихевиоральные поля простираются от манипулирования объектами, например при разбив­ке сада, до невидимого глазу рассуждения или вооб­ражения.

2. «Психологические поля имеют сложную струк­туру ( are multiplex)».

266

Кроме организмов и объектов психологические поля включают контактную среду, интеракциональ-ную историю и условия сеттинга.

3. «Психологическое интерповедение ( interbehavior) представляет собой деятельность целостных орга­низмов, а не отдельных органов или тканей».

Этот постулат вытекает из предыдущего. Множе­ственное поле препятствует ограничению деятельно­сти мозгом или одним организмом как единственной причиной события. Местом психологического собы­тия является поле, а не, организм.

4. «Психологические события происходят без уча­стия каких-либо внутренних или внешних определя­ющих конструктов ( determiners)».

Натуралистические описания наблюдаемых собы­тий поля заменяют все сконструированные внутренние события, такие как сознание, ментальные состояния, влечения, инстинкты, способности мозга и обработка информации, и такую внешнюю причину, как среда.

5. «Психологические события являются онтогене­тическими».

Психологические события историчны и подверже­ны развитию.

6. «Психологические конструкции неотрывны от первичных (не подвергавшихся теоретической "очистке") данных о событиях».

Этот постулат является продолжением первого протопостулата и указывает, что интербихевиораль-ные конструкты заимствуются из «конфронтации с постоянно происходящими событиями», а не из тра­диции. Все описания, гипотезы и теории должны «выводиться непосредственно из наблюдений факти­ческих интербихевиоральных действий» (р. 417).

7. «Психологические события взаимосвязаны с со-циетальными событиями, а также с событиями, изу­чаемыми физикой, химией и биологией».

Это является продолжением первого метапостула-та, приведенного выше. Психология относительно независима от других наук, но взаимосвязана с ними.

8. «Психологические события ведут свое проис­хождение от биоэкологических форм интерповеде­ния».

Все психологические интеракции развиваются из биоэкологических интеракций, подобно тому как организмы развились из ранее существовавших орга­нических форм. Биология участвует в каждом дей­ствии, совершаемом организмами.

Почему же Кантор считает столь важным изложение своих постулатов? Потому что он подчеркивает реша­ющую роль, которую подобные фундаментальные до­пущения играют в формулировках различных школ психологии, и указывает, что эти допущения обычно остаются непризнанными. Независимо от того, говорят

ли, что психологические события происходят благода­ря обрабатывающему информацию мозгу (когнитив­ная психология), подкрепляющим ситуациям (анализ поведения), диалектическим процессам (диалектичес­кая психология), бессознательным мотивам (ортодок­сальный психоанализ), сеттингам поведения (эко-бихе-виоральная наука), самореализации (гуманистическая психология) или полям интеракций, в основе должны лежать какие-то постулаты — либо имплицитные, либо эксплицитные. Это, в свою очередь, влияет на план ис­следований и на то, как интерпретируются их резуль­таты, а также проявляется в таких областях приложе­ния, как бизнес и психотерапия. Подав пример экспли­цитного изложения постулатов, Кантор показал, какого вида психология может возникнуть из того, что он счи­тал надежными научными принципами — заимствован­ными непосредственно из мира природы, — которые эти допущения инкорпорируют. Аналогичным образом он смог показать, насколько неудовлетворительны те виды психологии, которые исходят из имплицитных допущений, заимствованных из ненаучных источников.

ИССЛЕДОВАНИЯ

Поскольку организмы участвуют в интербихевио­ральных действиях с объектами как частью поля, а исследователи участвуют в интербихевиоральных действиях с полем интерповедения (interbehavior), которое они изучают, все исследования, утверждает Кантор (1963-1969), носят интербихевиоральный ха­рактер. Но интерпретация исследования имеет интер­бихевиоральный характер, только если исследователь начинает с наблюдений и выводит конструкты непо­средственно из них. Часто же бывает так, что иссле­дователи начинают с таких конструктов, как обработ­ка информации, сознание, разум или способности моз­га, и интерпретируют результаты в терминах конструктов, с которых они начали. Рэй и Делпрато (Ray & Delprato, 1989) считают, что исследование так­же не способно удовлетворять интербихевиоральным критериям или критериям естественных наук, когда оно следует механистическому представлению об од­нонаправленных причинно-следственных цепях8 . Ес­тественные науки заменили механистические конст­рукты событиями поля, вступающими в взаимодей­ствия, а психология во многом продолжает использовать механистические конструкты, полагая, что стимул «независим» от реакции, и оценивая ка­кую-то одну реакцию, которая рассматривается как «зависимая» от стимула. Рэй и Делпрато (1989) заме­чают, что исследователи обычно игнорируют взаимо­зависимости между классами, даже когда они оцени­вают более чем один класс реакций. Первый из ниже-

8 Это допущение о прямолинейной причинно-следственной связи: А вызывает В, а В вызывает С. Например, стимул ведет к обработке информации, которая ведет к определенному поведению (S —> обр. инф. —» R).

267

следующих шести разделов — это пример интербихе-виорального исследования, которое уделяет специаль­ное внимание взаимозависимостям.

Множественные меры взаимозависимости

Ряд исследований продемонстрировал, что толь­ко изучение множественных переменных может адекватно объяснить экспериментальное поведение и что использование полевого подхода (field approach) для установления связей между этими множественными переменными дает более хорошие результаты, чем обращение к одиночным перемен­ным и линейным механистическим подходам (Delprato & Rusiniak, 1991; Keehm & Nobrega, 1978; Ray & Brown, 1975; Ray & Delprato, 1989; Ray, Upson & Henderson, 1977; Upson & Ray, 1984; Wong, 1977). Значимость множественных переменных для объяс­нения поведения была обнаружена в исследованиях таких разнящихся живых существ, как крысы, касат­ки (киты-убийцы) и люди.

Сторонники интербихевиоризма указывают на учебные ситуации как на демонстрирующие интер-бихевиоральное ноле с особой ясностью. Используя концепцию поля для исследования занятий в учеб­ной аудитории, можно оценить сеттинги, участников и реакции, а также то, как многие события в аудито­рии «имеют тенденцию влиять на многие другие со­бытия многонаправленным образом» (Hawkins, Sharpe & Ray, 1994, p. 245). Шарп и Хокинз (Sharpe & Hawkins, 1992a, 1992c) исследовали множествен­ные переменные поля на учебных занятиях по физи­ке, снимая на видеопленку уроки, проводимые опыт­ными преподавателями, и используя оценивающих экспертов для анализа сложных переменных и вве­дения их в компьютер. Это позволило исследовате­лям определить категории реакций, элементы сет-тинга, относящиеся к организму и среде, и стимуль-ные объекты. На основании этого они (Sharpe & Hawkins, 1993; Hawkins, Sharpe & Ray, 1994; Sharpe, Hawkins & Ray, 1995) разработали две компьютер­ные программы, Стратегию и таксономию оценки поведения (Behavior Evaluation Strategy and Taxonomy, BEST) и согласованную с ней Систему временного анализа (Temporal Analysis System, TAS). С помощью этого инструментария преподаватели могут быстро овладеть усовершенствованными при­емами обучения (BEST) и оценить результаты (TAS). BEST предоставляет преподавателю незамед­лительную обратную связь и возможность модифи­кации процедур обучения.

Стараясь найти более совершенный прием описа­ния рабочих характеристик интербихевиорального поля, Рэй (Ray, 1992) воспользовался компьютером, чтобы смоделировать интербихевиоральное поле обезьяны в клетке, совершающей такие простые дей­ствия, как сидение, стояние, ходьба, залезание на­верх, повороты и принятие пищи. Это квазиреалис-

тичное изображение позволило исследователю опре­делить, что забывают учитывать в поле сложных ин­теракций. Несмотря на то, что у Рэя был 20-летний опыт исследования систем поведения и движений, он «не в полной мере предвидел необходимость в поле-специфичной матричной конструкции или в непос­редственном подкреплении вероятностей поля. Как и не думал он, что последствия сеттинговых факторов стимула, противополагаемых стимулирующим собы­тиям, будут отличаться в такой степени» (р. 112).

Затем Рэй разработал две дополнительные ком­пьютерные программы, Cyberat и MediaMatrix (Ray, 1995а; 1995b). Cyberat обеспечивает модельное опи­сание полей событий путем использования описа­тельных массивов и команд, которые позволяют сту­денту вырабатывать оперантные реакции у крысы, появляющейся в видеоклипах. MediaMatrix следует аналогичному курсу в том, что она обучает студента с помощью программы, которая систематически адаптируется к студенту.

Факторы сеттинга

Типы популяций, с которыми проводились иссле­дования факторов сеттинга, включают маленьких детей, крыс, студентов и учеников начальной школы. Специалисты по анализу поведения, среди других специалистов, изучали факторы сеттинга на разных типах популяций и сеттингов, и их результаты так­же включены в нижеследующий обзор.

Маленькие дети. Браун, Фокс и Брейди (Brown, Fox & Brady, 1987) показали, что на небольшой иг­ровой площадке трех- и четырехлетние дети участву­ют в большем количестве социальных интеракций, чем на большой площадке. Они предположили, что использование такой компоновки сеттинга дает воз­можность улучшить социальное развитие. Изучая некоторые интеллектуальные операции, которые описал Пиаже, итальянские исследователи (Сага-cciolo, Moderato & Perini, 1988) установили, что та­кие факторы поля, как интеракциональная история и сеттинги, более важны для результатов, чем интел­лектуальный уровень детей.

Крысы и студенты. Рэй и его коллеги (Ray, Upson & Henderson, 1977; Ray & Delprato, 1989) показали, что крысы снижают свою активность, когда условия среды диктуют торможение активности, и что у сту­дентов колледжа снижается темп выбора различных условий сеттинга, когда условия приводят к замед­лению темпа жизни (Upson, Carlson & Ray, 1981). Студентов помещали в три вида условий. В первом случае экспериментатор конкретизировал каждый сеттинг, в котором должны были находиться испы­туемые; это были события студенческой жизни, та­кие как слушание музыки, танцы и присутствие на церковной службе. Во втором случае студенты сами выбирали сеттинг в кампусе. В третьем случае они проводили четыре дня на Багамах, где было немного источников развлечений, к которым они привыкли,

268

но им предоставлялся свободный выбор видов дея­тельности. Последняя среда была наиболее замедлен­ной, что приводило к самому яизювму темпу перехо­да от одного сеттинга к другому.

Ученики начальной школы. Большой диапазон условий сеттинга в классе начальной школы — на­пример, расположены ли места для сидения рядами, кругами или группами — может влиять на результат обучения; разумное использование физических, со­циальных и программных сеттИнгов может способ­ствовать научению и уменьшить поведенческие про­блемы (Rosenfield, Lambert & Black, 1985). То, как условия сеттинга взаимодействуют, также играет определенную роль (Greenwood et al., 1990; Nordquist & Twardasz, 1990), а более полное понимание этих взаимодействий можно использовать, чтобы «ока­зать влияние на темп академического роста учени­ков» (Greenwood et al., 1990, p. 59).

Анализ поведения и события сеттинга. Приклад­ной анализ поведения установил, что факторы сет­тинга, которые были переименованы в «события сет­тинга» (Bijou, 1976; Bijou & Baer, 1961), имеют важ­ное, а иногда и решающее значение для успеха подкрепления и ситуативного поведения. Ниже при­водится пример этих исследований.

События сеттинга могут играть решающую роль в подкреплениях. Блум (Bloom, 1974) продемонстриро­вала, что события сеттинга, состоящие из контакта глаз с младенцами, необходимы для того, чтобы подкрепле­ние реакций было эффективным. Она описала сеттинг как «катализатор» подкрепления и научения. Серия исследований была посвящена изучению и использо­ванию событий сеттинга в конфликте мать—ребенок. Валер (Wahler, 1980) успешно обучил матерей операн-тным процедурам, помогающим справиться с антисо­циальным поведением их детей, выражавшимся в из­биении слабых, словесных оскорблениях, драках, пор­че имущества, неповиновении и воровстве. Но первоначальное безуспешное и непродуктивное пове­дение матерей, например, окрики на детей, возобнов­лялось, когда контакты матерей с социальными работ­никами характеризовались антипатией. Дальнейшие исследования (Dumas & Wahler, 1985; Whaler & Graves, 1983) показали, что дополнительные события сеттин­га у матерей, например бедность и отсутствие подруг, коррелировали с устойчивостью их конфликтов с деть­ми. Исследователи рекомендовали улучшение событий сеттинга как предварительное условие обучения. По­скольку на родителей влияет множество условий поля, Браун, Брисон-Бракманн и Фокс (Brown, Bryson-Brackmann & Fox, 1986) предположили, что с целью повышения эффективности прикладного анализа пове­дения он должен учитывать эти условия.

Интеракциональная история

Все интеракции между людьми и окружающими их объектами взаимозависимы со своей историей. Однако некоторые исследования сфокусировали осо-

бое внимание на эффектах истории. Два исследова­ния с детьми проиллюстрируют роль интеракцио-нальной истории. Кранц и Риели (Krantz & Risley, 1977) обнаружили, что малыши в детском саду, как правило, невнимательно слушают воспитателя, когда он рассказывает им сказки, если перед этим они уча­ствовали в шумной игре. Замена игрового периода периодом отдыха перед прослушиванием сказок по­вышала уровень внимания в такой же степени, как процедура совершенствования ситуативного поведе­ния. Куилич и Риели (Quilitch & Risley, 1973) уста­новили, что замена «изолирующих» игрушек «соци­альными» повышала кооперативное и социальное поведение с 16 до 78%. Интеракциональная история с этими игрушками, даже если она была короткой, влияла на поведение.

Явные и скрытые интеракции

Интербихевиоризм не признает дуализма «душа — тело», но замечает, что многие интеракции крайне малозаметны и их нелегко выявить кому бы то ни было, кроме человека, участвующего в этих интерак­циях. Эти скрытые, или имплицитные, интеракции отличаются по степени наблюдаемости от более яв­ных, или эксплицитных, но они в принципе тожде­ственны, заявляют интербихевиористы. Три исследо­вания проверили эти заявления и обнаружили фак­ты, подтверждающие их. Акерман (Ackerman, 1972) продемонстрировал, что скрытое желание покурить или выпить безалкогольный напиток можно устра­нить той же оперантной процедурой, что и явные ре­акции. Смит и Делпрато (Smith & Delprato, 1976) также изучали скрытые желания покурить и устано­вили, что эти желания следуют тем же принципам подкрепления, что и явные желания. Делпрато (Delprato, 1977) исследовал утверждения, что благо­даря психическим силам удерживаемый в руке маят­ник двигается в сторону объекта, о котором думает испытуемый. Он показал, что эти движения можно объяснить интербихевиоральным и, следовательно, естественным образом: прибегать к нефизическим ментальным или психическим силам совершенно необязательно.

Функции стимула в решении задач

Понятие фиксации функции, или «функциональ­ной фиксированное™» (Duncker, 1945), описывает ситуацию в решении задачи, при которой данное ис­пользование стимульного объекта препятствует при­знанию возможности иного его использования, тако­го, которое требуется для решения задачи. Это обсто­ятельство сразу же переносится на «функцию стимула» и «эволюцию стимула» (функцию стиму­ла, которая развивается со временем и ситуациями) интербихевиоризма. Шварц (Swartz, 1955) поставил эксперимент с игральными картами, в котором испы­туемые не могли найти решение, если стимульная функция карт оставалась фиксированной, но могли

269

сделать это, если карты красных мастей превраща­лись в одну стимульную функцию, а карты черных мастей — в другую, но с различными функциями для каждой карты. Он обнаружил, что испытуемым труд­но вывести новые функции стимула, когда стимуль-ные объекты обладают каким-то общим свойством.

Ряд исследований задачи с кольцом и гвоздем, проведенных Шерером (Scheerer, 1963), пусть и со­вершенно независимо от интербихевиоризма, хоро­шо иллюстрируют взаимосвязь таких факторов поля, как функция стимула / функция реакции, интерак-циональная история и сеттинг. Задача состояла в на­девании колец на гвоздь с расстояния в шесть футов (= 1,8 м), на котором должен был находиться испы­туемый при выполнении этой задачи. У испытуемо­го также было две палочки, длина каждой равнялась двум футам (= 0,6 м). В первом экспериментальном условии на стене висела веревка. Все испытуемые решили задачу, сняв веревку, связав вместе палочки и использовав их для надевания колец на гвоздь. Это было базовое измерение, или контрольное условие. В первой серии экспериментов на веревке был под­вешен один из трех бесполезных объектов: чистый лист картона, старый календарь или тусклое зерка­ло. Задачу решили почти все испытуемые. В данном случае веревка воспринималась как лишенная какой бы то ни было полезной функции, но как способная помочь решить задачу. Во второй серии эксперимен­тов на веревке находился текущий календарь, таб­личка «Не курить» или чистое зеркало. Больше по­ловины участников не смогли решить задачу в слу­чае календаря и предупреждающей таблички и почти 70% — в случае зеркала. Испытуемых просили раз­мышлять вслух, и все незамедлительно упомянули о необходимости иметь веревку. Веревка была перед глазами, как и в другом тесте; но испытуемые воспри­нимали ее как выполняющую функцию удержания какого-то полезного объекта, а не как нечто, что мож­но использовать при решении задачи. В течение все­го 20-минутного периода теста они признавали необ­ходимость наличия веревки, но не изменили свои восприятия.

В одном из вариантов этих тестов испытуемые вы­полняли письменное задание, когда в помещение входила секретарша, извинялась за вторжение, объясняла, что сейчас во всех экспериментальных помещениях устанавливают зеркала для будущего эксперимента, и спрашивала, не мог бы испытуемый повесить то, которое она принесла. Выполнив просьбу, испытуемый возвращался к заданию и через 15 минут приступал к заданию с кольцами и гвоздем, когда на стене находилось зеркало, которое испыту­емый до этого сам повесил. Несмотря на этот непо­средственный контакт с веревкой, примерно полови­на испытуемых не смогла решить задачу. Интеракци-ональная история с веревкой в этом сеттинге согласовывалась с ее использованием в качестве по­лезного объекта, не связанного с задачей. Во втором эксперименте испытуемым давали задание, носившее

название «ловкость рук», в котором они завязывали веревку пинцетом, а затем подвешивали на ней кар­тон, старый календарь или чистое зеркало. 15 минут спустя, когда им предлагалась задание с гвоздем и кольцами, все кроме одного из 36 участников реши­ли задачу. Этот конкретный сеттинг и интеракцио-нальная история, в которой веревка являлась объек­том манипуляций и частью эксперимента, облегчи­ли испытуемым восприятие функции стимула / функции реакции веревки, которые были им необхо­димы.

Лингвистические интеракции

Интербихевиорист относится к речи (language) как к «бистимуляционной интеракции» («bistimulational interaction»), включающей оратора, вступающего в интеракции одновременно с двумя стимульными объектами: (а) вещью, на которую говорящий ссыла­ется (референт), и (б) слушателем (Kantor, 1928, 1977). Речь (language) — это рассказ кому-то о чем-то. Живое, текущее речевое поведение, в отличие от фик­сированного письменного языка, включает такие ком­поненты, как жест, интонация, контекст или сеттинг, и то, что оратор думает о понимании слушателем предмета. Со стороны слушателя лингвистические интеракции включают в себя контекст предыдущих вербальных сообщений, а также общую окружающую обстановку, которая может иметь значение. Они так­же включают то, что слушателю известно о модусе референции говорящего, жестах и интонации, а так­же о взаимном понимании звуков, которые имеют конкретное отнесение. Тем самым акцент делается на специфических идентифицируемых событиях, кото­рые пребывают в постоянном течении по мере продол­жения речевых регулировок, а не на такие конструк­ты, как обработка информации в головном мозге или абстрактные грамматические структуры.

Первые интербихевиоральные исследования речи (language) были посвящены проверке концепции би-стимуляции, и в них были обнаружены факты, под­тверждающие эту концепцию (Briones, 1937; Bucklew, 1943; Herman, 1951a, 1951b; Ratner & Rice, 1963). Другое раннее исследование было сфокусиро­вано на проверке широко распространенного предпо­ложения, что речь (language) состоит из звуковых символов, которые переходят из ума говорящего в ум слушателя, продуцируя те же или схожие менталь­ные образы или идеи в уме слушателя, что и в уме говорящего. Проверка обнаружила доказательства бистимуляционного события, а не этих традицион­ных конструктов (Pronko, 1945). Обращаясь к допу­щениям, касающимся биологических детерминант речи, Вольф (Wolf, 1958a) провел эксперименты на пациентах с афазией — повреждением мозга, которое приводит к частичной потере способности использо­вать или понимать речь. Он установил, что афазики выполняли тестовые задания лучше, если знакомые объекты — предметы на столе, игравшем роль сеттин-га, — находились в своем нормальном контексте, а не

270

в некотором непривычном расположении. Это пока­зало, что лингвистическое поведение афазика вклю­чает в себя факторы сеттинга и биологические фак­торы в качестве участников в интербихевиоральном поле. Во втором исследовании (1958b) Вольф изучил реакцию на стимульные объекты, составлявшие сет-тинг стола, и показал, что ошибки были не случай­ными, а связанными с расположением предметов и, следовательно, не фиксированными повреждением мозговой ткани.

В более современных исследованиях, используя руководство, которое они разработали для иденти­фикации и анализа лингвистических интербихевио-ральных процессов, Бижу и его коллеги (Bijou, Chao & Ghezzi, 1988; Bijou et al., 1986; Bijou, 1989; Ghezzi & Bijou, 1994) придумали процедуру, помогающую детям с легкой задержкой психического развития улучшить свои речевые навыки. Исследователи за­сняли на видеопленку двух детей, разговаривавших друг с другом, одного нормально развитого, а друго­го с легкой задержкой развития и социально изоли­рованного. Они использовали оценивающих экспер­тов для анализа речевого поведения — включая жес­ты — говорящего и слушателя и ролей референта и сеттинга. Рейтинговые оценки использовались как один из критериев выбора, чтобы определить, какие дети могут извлечь пользу из обучения, и для выяс­нения лингвистических недостатков этих детей. При обучении исследователи использовали видеозаписи, чтобы показать детям-мишеням их желательные и нежелательные лингвистические интеракции и что­бы обучить их независимой идентификации этих ха­рактеристик и практике полезных альтернатив. Во второй процедуре детей учили завязывать и поддер­живать разговор с помощью ролевой игры. В третьем методе 7- и 8-летних нормально развивающихся де­тей учили помогать ребенку-мишени в разговоре. Все три процедуры вызвали заметное улучшение в спо­собности ребенка-мишени завязывать и поддержи­вать разговор, оцениваемой с помощью специфика­ций руководства. Имел место и ряд других улучше­ний, не связанных с обучением. Таким образом, интербихевиоральный метод, разработанный для анализа, также обеспечил средства оценки улучше­ний, вызванных обучением.

Руководство Бижу оказалось также полезным для исследования лингвистических интеракций шизо­фреников и студентов колледжа. Рейтинговые оцен­ки шизофреников и нормальных (не больных ши­зофренией) людей, основанные на программе руко­водства, обнаружили, что шизофреники экстенсивно соотносят свою речь с собой, тогда как здоровые люди делают это очень редко (Williamson & Lyons, 1988; Williamson et al., 1987; Williamson et al., 1986). Когда руководство и оценивающие эксперты исполь­зовались в изучении слушателей и говорящих среди студентов колледжей (Chiasson & Hayes, 1993), вы­яснилось, что студенты-новички инициируют мень­ше интеракций со старшекурсниками и аспирантами и проводят в разговорах с ними меньше времени, чем

с другими новичками. Их ровесники образовывали фактор сеттинга, который способствовал большему количеству речевых интеракций, чем фактор сеттин­га, представленный студентами старших курсов.

ПРИЛОЖЕНИЯ

С некоторыми приложениями мы познакомились в предыдущем разделе при изложении результатов интербихевиоральных исследований. Факторы сет­тинга сыграли важную роль в таких широко разня­щихся приложениях, как устранение антисоциально­го поведения детей, облегчение социального пове­дения детей дошкольного возраста, повышение внимательности воспитанников детских садов, созда­ние благоприятных условий для решения интеллек­туальных задач Пиаже и помощь в достижении об­разовательных целей. Исследовательское внимание к дополнительным компонентам поля повлияло на разработку компьютерных обучающих программ: BEST, MediaMatrix и Cyberat. Анализ и тренировка речевых интербихевиоральных действий детей с лег­кой задержкой психического развития использова­лись для облегчения социализации. Ниже приведе­ны примеры некоторых других приложений.

Управление бизнесом и космическая

программа

Фуллер (Fuller, 1987) объединил анализ поведе­ния и интербихевиоризм, приложив их к управлению бизнесом, космической программе и решению раз­личных образовательных и клинических проблем. В бизнесе, вместо того чтобы просто давать указания, он облегчил совместное выполнение релевантных видов работ и сделал акцент на позитивные межлич­ностные отношения, уделив особое внимание сеттин-гам. «Те специалисты, которые ранее имели контак­ты с психологами, находят этот опыт иным, благода­ря всестороннему, позитивному, ориентированному на успех подходу и процессу интеракции между людьми, работающими вместе» (р. 28). В космичес­кой программе пользу «принесла интеграция подхо­дов с позиций психологических и технических сие тем... совместно с применением быстродействующих вычислительных машин, системно-технологических разработок, а также теории ручного и оптимального управления, сочетающейся с иитербихевиоризмом, что дало нам мощное средство для исследования и решения прикладных задач» (р. 29).

Образование

Шарп и Хокинз (Sharpe & Hawkins, 1992b) цити­руют исследования, показывая, что опытные педаго­ги используют приемы преподавания внутри соот-

271

ветствующего контекста, тогда как начинающие пе­дагоги, по-видимому, «находятся под диктатом пра­вил», т. е. они используют то, что, возможно и явля­ется хорошими правилами, но применяют их вне контекста. Это факт заставляет авторов рекомендо­вать необходимость отказа от «подхода к подготовке преподавателей, опирающегося на изолированные элементы» и принятия модели поля, которая «позво­лит преподавателям более адекватно концептуализи­ровать свою деятельность в ее взаимозависимой, вза­имосвязанной основе и, тем самым, работать более эффективно внутри своего конкретного контекста» (р. 82). Эти авторы считают, что использование тео­рии на практике должно удовлетворять требовани­ям высококачественной науки, науки, которая точно отражает взаимоотношения соответствующих пере­менных, и должно облегчить понимание того, как связаны наука и технология. Их исследовательской программе (см. с. 268), касающейся подготовки пре­подавателей физики, присуща именно такая направ­ленность. Эта «оценка полевых систем» («field systems evaluation») предполагает использование пе­реносных компьютеров для записи проводимых за­нятий и незамедлительно предоставляет преподава­телю обратную связь по таким сложным вопросам, как «согласованность систем, быстродействие, уро­вень реагирования, быстрый хронометраж реакций и выявление контекстно-зависимого паттерна препо­давания» (Sharpe, 1996).

Бакстер (Baxter, 1994), опираясь на работу интер-бихевиористов, а также Энгельмана и Карнайна (Engelmann & Carnine, 1982), демонстрирует в обу­чении маленьких детей специфику принципов, схо­жих с теми, которые были выделены Шарпом и Хо-кинзом. Он отмечает, что когда возникает какая-то проблема с научением, например, когда ребенок из детского сада путает числа, типичная реакция — сфо­кусироваться на ребенке, (а) приписывая причину проблемы отставанию в развитии или (б) ставя кли­нический диагноз перцептивного дефекта. В этом сценарии можно выждать, каким будет дальнейшее развитие, или решительно взяться за устранение пер­цептивной проблемы. В случае выжидания, если ре­бенок в 8-летнем возрасте продолжает испытывать трудности с числами, не предлагается никаких мер воздействия. В противовес и выжиданию, и подходу с перцептивным диагнозом, интербихевиорально ориентированный учитель признает, что ошибки, которые дети делают в обучении, обусловлены пре­имущественно путаницей в контексте (например, похожие цифры вводятся в одно и то же время), а это приводит к неправильному обобщению у ученика (например, он может путать 4 и 9). Соответственно, согласно интербихевиоральному взгляду, задача учи­теля — пронаблюдать тип неправильного обобщения, которое делает ребенок, и затем заменить контекст учитель—ученик таким, который устраняет путани­цу. Такой учитель сознает, что написание цифр от 1 до 9 распадается на три различные группы, каждая

из которых включает начертание линий в различных направлениях. К примеру, 4 начинается с линии, иду­щей вниз, а затем направо, 7 — с линии направо, а затем вниз, а 9 с петли и далее линии, идущей вниз и налево. Когда учитель подбирает группы цифр на основе сходства и предлагает их детям через опреде­ленное время — демонстрируя при этом схожесть между цифрами как внутри групп, так и сходство между группами, — дети перестают их путать. Пута­ница, считает Бакстер, вызвана неспособностью за­метить особенности и объяснить их детям (т.е. «ком­муникацией»), а не недостатками в развитии ребен­ка или эффектами перцептивных нарушений.

Аналогичным образом ребенок, который правиль­но произносит слова в списке, но неправильно в пред­ложении, не страдает от «дефицита визуальных обра­зов в долговременной памяти» или от какого-то дру­гого клинического конструкта, утверждает Бакстер. Скорее, имеет место неправильный подход к учебной ситуации. Вместо того чтобы выискивать недостатки у ученика, учителю необходимо акцентировать внима­ние на произнесении детьми слов как в контексте, так и в списках, практиковать с ними и то и другое и по­казать, что слова в обоих случаях идентичны. Третий пример касается ребенка, который демонстрирует хо­рошее усвоение учебного материала в день его изло­жения, но не может воспроизвести усвоенное спустя какое-то время. Вместо того чтобы упрекать ученика, педагог должен воспользоваться распределенным во времени повторением с перерывами в практике, что­бы удовлетворить потребность в припоминании в нео­жиданных ситуациях. В этих трех примерах четко проявляется принцип интербихевиоральной специ­фичности. Наблюдения Бакстера получили веское подтверждение в ходе дорогостоящего исследования, финансируемого государством, которое продемонст­рировало, что уровень достижений детей является ре­зультатом метода преподавания, а не следствием ка­кого-либо недостатка у детей (Stebbin et al., 1977; Watkins, 1988), что также нашло подтверждение в пос­ледующих исследованиях (Adams & Engelmann, 1996). Бакстер полагает, что

«...главный акцент в эффективном преподава­нии, как и в любом интербихевиоральном событии, делается не столько на ученике, сколько на изуче­нии множества взаимодействующих переменных. В случае такого естественного события, как обу­чение, основной переменной являются учебные коммуникации, вкупе с другими взаимодействую­щими переменными, которые определяют собы­тие, такими как взаимодействие учитель—ученик, сеттинг и история события... Если мы хотим до­биться успеха, вызвав эффективное изменение в образовании, то должны довести до сведения пре­подавателей, что существует вдд психологии, яв­ляющийся альтернативой тем школам психологии, которые используют мифологический язык, пара-

272

лизующий преподавателя и не позволяющий ему быть эффективным» (pp. 29-30).

Упоминание Бакстером «мифологического языка» родственно критике другими исследователями помех пониманию, обусловленных абстрактными конструк­тами, которые можно устранить, точно описав конк­ретные события (Farrington, 1972; Knapp & Delprato, 1980; см. ниже «Клиническая психология»),

Корнуэлл и Гоббс (Cornwell & Hobbs, 1986) по­пытались приложить принципы анализа поведения к подготовке учителей в Шотландии; но когда они углубились в специфику образовательного процес­са, то стали все больше склоняться к интербихеви-оральному подходу. Это проявилось в разработке системы, названной EXRIB — Example, Rule Indicator, Behavior (пример, указатель правила, по­ведение) — и предназначенной для анализа обуче­ния. Указатель правила задает функцию стимула, которая направляет поведение ученика на стимуль-ные объекты в других категориях. Эта система так­же включает категории «контекстуальных стиму­лов» и «контекстуальных реакций» в своем троич­ном разделении наблюдений на (а) поведение ученика, (б) условия и (в) оценку учителем поведе­ния ученика. В противоположность причудам «мен­тальной работы» (Hobbs & Kleinberg, 1978; Hobbs, Kleinberg & Crozier, 1980), EXRIB включает конк­ретные цели, наблюдения и условия — примеры принципа специфичности.

Психотерапевтические приложения

В сочетании с прикладным анализом поведения Валер и Ханн (Wahler & Hann, 1987) использовали интербихевиоральные понятия в работе с детьми, де­монстрирующими оппозиционное или антисоциаль­ное поведение, и их семьями (см. с. 269). Понятие взаимозависимости между сеттингом и стимулом — реакцией является «основным критерием интербихе-виоральной клинической психологии» (р. 75).

Рубен и Рубен (Ruben & Ruben, 1987) подошли с интербихевиоральных позиций к тренингу ассертив-ности. Они отвергают представление, согласно кото­рому можно добиться изменений внутри человека, и делают упор на научение новым навыкам. Они пред­лагают два способа достижения этого, (а) Посколь­ку поведение не локализуется внутри человека, не­обходимо заменить обучение человека как изолиро­ванного существа на обучение через взаимодействие человека и событий; это предполагает применение «функциональных дескрипций», которые состоят из специальных жестов — например, человек может ис­пользовать пальцы и стараться не морщить лоб в осо­бых сеттингах, таких как ситуация, «когда на вас смотрят люди» или «при демонстрации удивления», (б) Поскольку трудно обеспечить перенос навыков посредством некой «интрапсихической динамики» из ситуации обучения в ту, в которой они будут при-

менены, следует обучать «с помощью серии последо­вательных ситуаций (полей)» (р. 108), которые по­степенно приближаются к реальным сеттингам, не ограничиваясь только сеттингом тренинга.

Поведенческая (бихевиоральная) медицина с ин-тербихевиоральными характеристиками начиналась с демонстрации той роли, которую устойчивые события сеттинга (снятие боли, принятие пищи, кнопка вызо­ва медсестры) и меняющиеся события сеттинга (лабо­раторные процедуры, посещение врача) играют в бо­левых ощущениях и страданиях онкологических па­циентов (Redd & Rusch, 1985). Другой подход в интербихевиоральной медицине прилагает интерби­хевиоральные принципы к исследованию и связыва­ет его с некоторыми интербихевиоральными постула­тами (McGlynn, Cook & Greenbaum, 1987). Произве­дя обзор новаторских клинических методов в поведенческой медицине, когда это направление было еще достаточно молодым, Делпрато и Мак-Глинн (Delprato & McGlynn, 1986) заявили, что непризнан­ное интербихевиоральное мышление находится в сердцевине многих современных областей приложе­ния психологических принципов в медицине; и они предугадали преимущества широкого применения ин­тербихевиоральных постулатов в медицине. Рубен (Ruben, 1992), обращаясь к интербихевиоризму при лечении алкогольной и наркотической зависимости, заимствует у Делпрато и Мак-Глинна (1986) шесть постулатов для интербихевиоральной клинической психологии, одновременно признавая, что в качестве «направляющих ориентиров» они являются только «вступлением» при лечении этой проблемы.

В подходе к лечению ожирения доминировала концепция «заданного значения регулируемой вели­чины» («set point»), предполагающая существование биологически обусловленного потенциального зна­чения веса, которого индивид редко способен до­стичь. Стефенсон и Хемингуэй (Stevenson & Hemingway, 1987), подобно Рубену, прилагают посту­латы Делпрато и Мак-Глинна (1986) к бихевиораль-ной / интербихевиоральной медицине, что значи­тельно расширяет этот подход:

«Подход с факторами поля помогает ученому и врачу учесть множество биологических и пси­хологических факторов, с которыми встречаешь­ся при устранении избыточного веса и факторов риска. Системный взгляд на ожирение заставля­ет нас рассмотреть данные, касающиеся теле­сной конституции, кровяного давления, липидов и других показателей функционирования орга­низма, вместо того чтобы фокусироваться на од­ном весе. Мы изучаем паттерны и состав потреб­ления, а не какой-то одиночный показатель, на­пример количество калорий, поглощаемых за день. Вместо того чтобы говорить о недостатке силы воли, мы изучаем паттерны культурных, се­мейных и личных интеракций» (р. 120-121).

273

Эти исследователи разработали системную про­грамму, которая включает в себя эти принципы, и полученные ими данные приносят обнадеживающие результаты.

Правовую девиантность (или «преступления и правонарушения») традиционно трактовали с менталистских позиций (Morris et al., 1987). Иног­да подходы к девиантному поведению фокусируют­ся на генетических признаках, а иногда на биологи­ческих или гипотетических ментальных посред­никах — таких как предполагаемые паттерны криминального мышления — между человеком и его окружением. Еще один подход опирается на «ситу-ационизм», в котором вина возлагается на среду индивидуума. Однако этот взгляд не способен объяснить поведение тех людей из той же среды, которые не становятся преступниками. Интербихе­виоризм, замечают Моррис и его коллеги, призна­ет, что одна и та же среда может содержать совер­шенно различные смыслы (функции стимула) для разных людей, в зависимости от интеракциональ-ных историй индивидов; кроме того, изучение ин-теракциональных историй может показать, почему формируются определенные функциональные смыслы и как их можно изменить. Исправительная программа, полагают они, должна идентифициро­вать вклад каждого фактора поля, прежде чем будет возможно эффективное вмешательство, — еще один пример интербихевиорального принципа специфич­ности.

Дорелл и его коллеги (Daurelle et al., 1987) объе­динили интербихевиоральное поле с трехчленной ассоциацией (SD — RQ —SR ) анализа поведения в це­лях обучения родителей воспитанию детей с задер­жками в развитии. Обзор исследований свидетель­ствует о недостатках процедур, которые не принима­ют во внимание факторы более широкого поля, частью которого являются семьи. Скафаски (Scafasci, 1987) подчеркивает роль психолога как части интер­бихевиорального поля при работе с этими группами населения.

Одним словом, интербихевиоральная психология не обеспечивает клиническую психологию какой-то особой процедурой, но подчеркивает необходимость принятия во внимание более широкого контекста, в котором индивид выступает только в качестве одной из составных частей, и необходимость конкретного и точного описания поведения и условий. В нижесле­дующем разделе продолжается рассмотрение этих вопросов.

КЛИНИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Поскольку интербихевиоральная психология яв­ляется научной системой, ориентированной на пони­мание психологических событий, а не на практичес­кое применение, у нее нет определенной психотера­пии. Тем не менее из нее можно вывести ряд важных указаний для клинической практики. Одним из по­добных примеров служит использование факторов сеттинга в работе с детьми, как это было показано выше в разделе «Факторы сеттинга». Исходя из фундаментальных принципов этой системы, можно определить два общих указания для клинической ра­боты: (1) любой терапевтический процесс, который, как ожидается, будет эффективным и долговремен­ным, должен принимать во внимание как можно большее количество элементов поля, не ограничива­ясь только организмом. Большинство видов терапии, будь то психоанализ, поведенческая терапия, геш-тальт-терапия, терапия реальностью, гуманистичес­кая терапия, экзистенциальная терапия или другие, пытаются изменить индивида, игнорируя при этом контекст, внутри которого индивид функционирует. Важным исключением является общественная пси­хология (см. главу 13), которая стремится работать с индивидуумом на рабочем месте, в школе, семье и других местах, являющихся частью его жизни. Этот подход больше согласуется с интербихевиоризмом, чем традиционные виды терапии9 . (2) Любая клини­ческая оценка или описание должны быть конкрет­ными и точными по отношению ко всем наблюдени­ям: демографическим сведениям о клиенте, истории жизни и болезни, наблюдениям поведения и форму­лировке проблемы. Логические конструкты, которые выводит клиницист, такие как диагноз, прогноз и план лечения, должны согласовываться с этими на­блюдениями. Клиницист не должен начинать с таких конструктов, как сила эго, интрапсихические влече­ния, психосексуальные стадии, психические состоя­ния, интернализация, и навязывать их клиенту.

Требования к клинической психологии

Кантор (Kantor, 1987) замечает, что компетент­ность в клинической практике требует научной ори­ентации. Клиницисту не следует «примешивать к ди­агностике и лечению понятия внутренних психичес­ких состояний или мнимого разума» (р. 7) либо предполагаемую наследственность, доказательств ко­торой не существует (р. 7). Психиатры, отмечает он, редко отвергают дуализм души и тела или берут под контроль психологические, экологические и социоло-

9 Одним из пионеров в области общественной психологии был Джерри Картер (Carter), первый ученик Кантора, получивший степень доктора. Хотя его редко цитируют, именно он ввел интербихевиоральные принципы в эту область и в 1970 году получил от Отдела общественной службы (Community Service) Американской психологической ассоциа­ции награду «За выдающиеся заслуги», отразившую «научный вклад, который он внес в течение своей жизни в психи­ческое здоровье общества и общественную психологию». Отдел психологов в Общественной службе (Public Service) удостоил его Памятной награды Хилдрета (Hildreth Memorial Award).

274

гические условия; но психиатры играют важную роль при устранении физиологического дефицита, который может препятствовать нормальным интеракциям. Интербихевиоральная психология, утверждает он, находится в оптимальном положении для того, чтобы охватить комплексные факторы поля, которые обу­словливают неадекватное поведение, и прояснить роли, которые должны быть присущи медицинской практике и клинической психологии. Кромуэлл и Снайдер (Cromwell & Snyder, 1993) включили эти принципы в свой подход к лечению шизофрении.

Пронко (Pronko, 1987) доказывает, что все действу­ют исходя из определенного вида теоретической ори­ентации, даже те, кто использует случайные или эклек­тичные методы. Следовательно, это вопрос не теории или ее отсутствия, а хорошей или плохой теории. Мно­гие плохие теории, утверждает он, апеллируют к прин­ципу самодействия (self-actional). To есть они центри­руются на организме, полагая, что организм является причиной собственного поведения. Эта идея принима­ет такие формы, как атрибуция причинности головно­му мозгу, разуму или деструктивному мышлению. Он предостерегает против (а) использования случайных методов и упования на неожиданное открытие некой панацеи и против (б) использования плохой теории, которая навязывает конструкты самодействия. Он ре­комендует изучать интеракциональную историю, фак­торы сеттинга и другие релевантные события поля.

Среди принципов, которые Делпрато (Delprato, 1995b) предлагает для интербихевиорального подхо­да к клинической психологии, следующие:

• Причины проблемы клиента заключены не в не­кой гипотетической внешней силе, такой как среда, или некой гипотетической внутренней силе, такой как разум или когнитивная обработка. Они заключе­ны в поле отношений, и именно этим отношениям надо уделять внимание.

• Поскольку неадекватное поведение многогранно и требует изменения факторов поля, клинические

услуги должны использовать междисциплинарный подход и включать социальные, биологические, об­разовательные, профессиональные и другие релеван­тные условия. В то же время теория поля с ее нере­дукционистским постулатом препятствует тому, что­бы окончательное слово оставалось за людьми, например медицинским персоналом, которые рабо­тают в рамках биологической ориентации.

• Необходимо делать упор на конструирование моделей поведения, которые наращивают потенциал, а не на устранение какого-то поведения.

• Первым шагом в случае жалоб или проблем дол­жно быть изучение условий — обычно социальных, — которые способствуют появлению жалоб, и попытка изменить их, а не человека.

• Клиницист должен придавать меньшее значение вмешательству и разрешать проблему как можно бы­стрее, используя любые ресурсы, например друзей или школу, которые доступны в обществе: «разрешать проблемы крайне искусственным способом (напри­мер, с помощью физического удержания, надуманных подкреплений [условий, не обнаруживаемых в нор­мальной среде]) — значит затруднить переход к по­вседневной жизни. Вот два указания, которыми сле­дует воспользоваться: сделайте начальную фазу услуг как можно менее искусственной и уходите от всего искусственного как можно быстрее» (1995b, p. 627).

Ниже приводится выборка из составленного Дел­прато (Delprato, 1995a) перечня его предубеждений и пристрастий в отношении клинической психологии.

Субъективность или состояния чувствования (feeling states) объективно измеряются с помощью О_-методологии Стефенсона (Stephenson, 1987), кото­рая использует допущения, вытекающие явным об­разом из интербихевиоризма и вполне пригодные для интербихевиоральной клинической психологии, утверждают сторонники системы. Она обеспечивает средство оценки мнений — показывает крайне важную


275

точку зрения клиента, а не мнение клинициста — пе­ред лечением и на любом его этапе. «Посредством Q-техники и ее методологии мы можем понять, чем пациент заменяет действие, что в [пациенте] не заслу­живает доверия, какие мысли остаются не­высказанными и есть ли [у пациента] вообще какие-то мысли. Q-сортировка — это взгляд, обращенный назад (хотя он также может быть направлен в буду­щее, особенно когда речь идет о намерениях), и мы можем предварительно исследовать тысячи "я"...» (Stephenson, 1987, р. 104). Кромуэлл и Снайдер (Cromwell & Snyder, 1993) заявляют, что хотя интер­бихевиоризм устраняет дуализм души и тела, он при­знает субъективность как «конструкцию событий» постольку, поскольку подобные переменные «вступа­ют в достоверные отношения с другими переменны­ми, выводимыми из поля событий» (р. 9).

Согласно интербихевиоризму, конструкты некото­рых традиционных видов терапии, а также конструк­ты многих индивидов не оптимизируют терапевти­ческую ситуацию. Фаррингтон (Farrington, 1972) изучила, как люди, заключенные в тюрьмы, исполь­зуют во время сеансов групповой терапии такие кон­структы, как разум, эго, потребность и бессознатель­ное. Заключенные моделировали эти конструкты, опираясь на речь терапевтов и тексты, которые они ранее прочитали, и рассматривали их как професси­ональные термины. Когда их просили дать определе­ние конструктам, они делали это с помощью допол­нительных конструктов. Некоторые использовали их, поскольку полагали, что эти конструкты облегча­ют коммуникацию в терапии; другие прибегали к ним в попытке показать свои познания перед комис­сиями, рассматривающими возможность досрочного освобождения. Исследовательница полагает, что было бы полезно заменить «конструкты, которые изображают как нечто материальное, но которые не имеют референтов в собираемых данных» (р. 393), идентификацией конкретных условий, которые мо­гут привести к улучшению поведения.

Кнапп и Делпрато (Knapp & Delprato, 1980) обна­ружили среди респондентов, заполнявших вопрос­ник, сильную веру в конструкт «сила воли» и веру в необходимость укрепления силы воли, с тем чтобы преодолеть такие «потакания своим желаниям», как переедание и курение, и такие «слабости, не связан­ные с потаканиями собственным желаниям», как за­стенчивость и страх перед полетами. Авторы отмети­ли, что немногие поведенческие терапевты согласи­лись бы, что клиенты могут справиться со своими поведенческими проблемами, прибегая к «силе воли», и что ряд фактов свидетельствует, что вера в силу воли препятствует терапевтическому процессу. Они призывают к проведению исследований, кото­рые укажут способ преодоления этой веры, и заме­чают, что научная психология делает немногое для того, чтобы оказать противодействие этому конст­рукту. То, что многие респонденты занимались до этого на одном или нескольких психологических

курсах и что этот опыт не был связан с верой в силу воли, поднимает вопросы, указывают они, в отноше­нии того, что студенты усваивают на психологичес­ких курсах и выносят затем за пределы аудитории.

Система психопатологии Кантора

После тщательного анализа значения термина «ненормальность» Кантор (Kantor, 1926; см. также Kantor & Smith, 1975, chp. 23) выделил три катего­рии: (I) необычные интербихевиоральные акты,

(II) неадаптивные интербихевиоральные акты,

(III) дефективные или патологические интербихеви­оральные акты. Третья категория подразделяется на: (а) неразвитые, (б) неполноценно развитые, (в) де­зинтегрированные, (г) диссоциированные, (д) деге­неративные, (е) дезорганизованные и (ж) травмати­ческие или искалеченные (truncated) акты. Основа этих аномалий заключена в дефектах системы дей­ствия, в паттернах личности или в индивидуальной интеракциональной истории, включающей все ин-тербихевиоральное поле. Могут играть роль и био­логические нарушения. Любое количество частных условий можно отнести к любой из трех категорий, в зависимости от степени тяжести нарушения.

Лундин (Lundin, 1987), который подытоживает эту систему, находит у нее ряд преимуществ, (а) Она не следует медицинской модели, постулирующей «психические болезни», которые, как можно предпо­ложить, являются параллелью «физических болез­ней», (б) Она признает существование континуума, начинающегося с самых легких форм расстройств, необычного поведения и следующего через промежу­точные формы, неадаптивное поведение к наиболее тяжелым формам, патологиям, (в) Описание каждой поведенческой характеристики способно охватить несколько различных классов расстройств личности, (г) Вместо того чтобы использовать категории сим­птомов, что является стандартным подходом, систе­ма прибегает к наблюдаемым описаниям поведения, которые вытекают из различных интеракциональных историй. Можно добавить, что эта система, подобно более широкой интербихевиоральной системе, час­тью которой она является, избегает центрирования на организме и обращается к полю интеракций. Лун­дин полагает, что система может быть полезна в раз­личных лечебных подходах.

Интербихевиоральное описание клинических случаев

Примером новаторского интербихевиорального описания и лечения клинического случая (Carter, 1937) является история болезни 13-летней девочки, у которой отмечались симптомы частичного парали­ча левой ноги, крайняя нервозность (extreme jitteriness) и потеря аппетита. Она стала избегать социальных интеракций, и у нее развивался паралич всякий раз, когда в школе наступало время отдыха, —

276

явный способ избежать социальной активности, име­ющей место в перерыве между занятиями. Диагноз в интербихевиоральных терминах был следующим: диссоциация реагирования ( reactional dissociation). Эти симптомы возникли в совокупности с любовным треугольником, в который оказались втянуты ее ро­дители, и последующим бурными выяснением отно­шений, включая угрозу развода. У нее вызывала крайнее беспокойство даже мысль о событиях. Тера­пия состояла в том, чтобы в спокойной ситуации по­будить девочку несколько раз описать события тера­певту, доверенному лицу или самой себе. Ее страда­ния уменьшались с каждым пересказом ситуации, и через четыре месяца она могла описывать события, не испытывая беспокойства, хотя эта процедура про­должала оставаться для нее неприятной. Симптомы исчезли, и она начала вести себя нормально.

До возникновения неприятностей в семье атрибу­ты личности девочки формировались нормально, но в течение двухлетнего периода расстройства «раз­личные объекты, люди и ситуации не составляли го­могенного единства» (р. 224), в результате чего атри­буты личности, которые она приобрела за это время, не отличались хорошей интеграцией. В ожидании периода отдыха и социальной интеракции, в которой она не хотела участвовать, один из компонентов пат­терна действий — владение левой ногой — переста­вал функционировать. У нее возникала диссоциация реагирования. Вместо того чтобы просто восстано­вить плохо функционирующую фазу интеракции, лечебная стратегия была направлена на замену атри­бутов неадекватного поведения более удовлетвори­тельным приспособлением. Проигрывая в благопри­ятных условиях события, которые вызывали ано­мальные атрибуты, она смогла сформировать новые поведенческие атрибуты, которые были более удов­летворительными.

В интербихевиоральной системе ни один случай не описывается как «психическая болезнь», «нерв­ный срыв», «эмоциональная проблема» или каким-либо иным из подобных терминов, которые навязы­вают нам культурные конструкты и избегают конк­ретности. Вместо этого следует говорить об интербихевиоральных актах, которые необычны, не­адаптивны или патологичны. Вышеописанный слу­чай представляет собой патологический, диссоциа­тивный тип в системе Кантора или диссоциацию ре­агирования. В психиатрической системе он был бы назван «конверсионной реакцией», означающей, что нефизическое, психическое событие превратилось в физическое (биологическое) событие. Согласно ин-тербихевиористам, у диссоциативных индивидов формируется то, что, по-видимому, является нор­мальными атрибутами поведения, но последние об­ладают способностью отрываться впоследствии от остальной части организованной личности. Во вре­мя этого формирования объекты и люди не являют­ся однородными и поведенческие характеристики не объединены в единое целое. В результате в условиях

стресса атрибуты поведения обособляются, превра­щаясь в то или иное образование, которое будет фун­кционировать при данных обстоятельствах. Фазы действия интеракций остаются в латентном состоя­нии и не реагируют на обычные стимульные функ­ции объектов, присутствующие в повседневных ви­дах деятельности. Эти нефункционирующие фазы действия могут включать в себя паралич или нечув­ствительность отдельных частей тела, слепоту, глу­хоту и потерю памяти. Пациенты с целой группой различных диссоциативных фаз действия — это люди с множественной личностью (теперь называе­мой в DSM-IV [Maxmen & Ward, 1995] «диссоциа­тивным расстройством идентичности») или расщеп­ленной (dissociated) личностью. (Описание случая множественной личности см. в главе 11.)

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Анализ поведения

Эта система имеет много общего с интербихевио­ризмом в своей философии науки. Интербихевиори­сты являются одной из особо заинтересованных групп Ассоциации анализа поведения и представля­ют доклады на ежегодных конференциях аналитиков поведения. Вышеприведенный обзор исследований показывает, что анализ поведения заимствует интер-бихевиоральные понятия для своих исследований и что интербихевиористы используют методологию анализа поведения. Схожее взаимное заимствование имеет место в клинической психологии. Тем не ме­нее различия остаются, хотя их становится несколь­ко меньше, по мере того как анализ поведения раз­двигает свои рамки, принимая во внимание контек­сты и экологические отношения, а также расширяет темы, к которым он обращается. И все-таки анализ поведения остается преимущественно энвайроцен-трическим в своей ориентации, направленной на условия подкрепления, тогда как интербихевиоризм верен теории поля (field system).

Когнитивная психология

Хотя интербихевиоризм приветствует направле­ние внимания на то, что он считает когнитивными интербихевиоральными действиями, он расходится с когнитивизмом во мнении, когда тот начинает от­делять когнитивную способность от поведения. Это отделение он рассматривает как еще одну форму ду­ализма «душа — тело». Он утверждает, что когни-тивизм создал ментальную механику, превратив ра­зум в мозг, а мозг — в вычислительную машину. Он отмечает, что когнитивисты иногда все же призна­ют, что «обработка информации» — это конструкт,

277

а не событие; однако их литература наполнена ссыл­ками на обработку информации мозгом, как если бы эта обработка была наблюдаемым событием. Мир, считает интербихевиоризм, — это не вопрос пред­ставлений, а источник стимульных объектов, с ко­торыми индивид вступает в интеракции. Даже об­разы являются не представлениями, а интеракция­ми с замещающими стимулами. Когнитивизм, настаивает интербихевиоризм, заслуживает упрека в (а) редукционизме, (б) допущении линейной при­чинно-следственной связи и самокаузальности, (в) смешении конструктов и событий, (г) смешении необходимых и достаточных условий и (д) дуализ­ме «душа — тело». Однако многие его исследования могли бы оказаться ценными, если бы они были описаны в терминах фактически наблюдаемых со­бытий, которые действительно имеют место в ходе когнитивных экспериментов, а не в терминах навя­зываемых конструктов. Возможно, когнитивисты, со своей стороны, обвинили бы интербихевиоризм в отсутствии редукционизма, в неспособности при­нять за основу самокаузальность и линейную при­чинно-следственную связь, в излишней увлеченно­сти разграничением событий и конструктов, в не­способности признать дуализм «душа — тело» и в отсутствии творческого подхода, выражающемся в том, что интербихевиористы отказываются от ис­пользования конструктов с самого начала процесса исследования.

Некоторые течения внутри когнитивизма, особен­но те, на которые повлиял Гибсон (см. главу 13, с. 328), делают шаги в сторону интербихевиоризма, но основное направление остается верным органоцент-ризму. Маловероятно, что в обозримом будущем у этих двух систем появится много точек соприкосно­вения.

Диалектическая психология

Обе системы согласны, что организм и объект дву-направлены, что подобная двунаправленность суще­ствует в определенном контексте и что она имеет ис­торические корни. Ригель, основной поборник диа­лектической психологии, отрицает механицизм и ментализм — хотя ментализм, тем не менее, фигури­рует в работах ряда диалектиков и даже в трудах са­мого Ригеля (см. главу 9, с. 244-246). Множество примеров редукционизма, сводящего психику к ги­потетическим мозговым процессам, можно обнару­жить в российской диалектической психологии и в системах, попавших под влияние последней, напри­мер, у китайских психологов. Допущение о всеобщем противоречии или конфликте также является уни­кальной чертой диалектического мышления. Одним словом, обе системы разделяют несколько важных общих понятий, касающихся интеракционального развития внутри контекста, но расходятся там, где диалектическая психология прибегает к таким тра­диционным конструктам, как ментализм и редукци­онизм.

Оперантный субъективизм

Стефенсон (Stephenson, 1982) обнаруживает в интербихевиоризме базис для понятий Q-методики. И он, и Кантор отрицают сознание из-за присущего ему дуализма «душа—тело» и признают субъектив­ность в форме самоотнесения. Объективный Q-метод оценки субъективности, хотя и мало используемый интербихевиористами, обеспечивает потенциально важную методологию для интербихевиоральных ис­следований, а также для клинической работы, на­правленной на такие скрытые интербихевиоральные процессы, как чувствование, познание, ориентация, воображение и ряд других (Smith & Smith, 1996). Браун (Brown, 1995) показал, как можно использо­вать Q-технику для изучения каждого из компонен­тов поля, когда они включают в себя мнения об объектах и событиях.

Феноменологическая психология

Психология Мерло-Понти и Сартра имеет не­сколько важных точек соприкосновения с интерби­хевиоризмом. Мерло-Понти отличает функцию сти­мула от стимульного объекта, функцию реакции — от реакции, а среду — от стимульного объекта; он отме­чает взаимозависимость реакции и сеттинга. Обе си­стемы отвергают разграничения между внутренним и внешним и линейную причинность. Обе признают роль биологии как участвующего условия, а не как причины, продуцента или вместилища (например, воспоминаний) поведения, и обе признают важность смыслов как того, что поддерживает существование. (Смысл, полагает интербихевиоризм, присутствует во всех сегментах поведения, кроме рефлексов.) Од­нако Мерло-Понти не всегда последователен в отри­цании ментализма и использует термин «сознание» в такой манере, которая иногда не ясна или спорна с точки зрения интербихевиоризма. Согласно анализу Баклу (Bucklew, 1955), Мерло-Понти в своей попыт­ке избежать психофизического дуализма (ментализ­ма) заменил психологию субъективной философией. Дополнительное различие состоит в том, что Мерло-Понти нигде не объединяет в интегрированную сис­тему поля компоненты психологической деятельно­сти, которые он идентифицирует. Наконец, интерби­хевиоризм признает более широкий диапазон исследовательских методологий, чем та единствен­ная, которую предлагает феноменология.

Социальный конструкционизм

Те социальные конструкционисты, которые отри­цают такие конструкты, как разум, обработка инфор­мации и знание как внутреннее представление, согла­сились бы с интербихевиоризмом по этим пунктам и по вопросу культурной и исторической основы по­следних. Кантор, опираясь на документальные источ­ники, вскрыл исторические и социальные условия, которые вызвали появление этих артефактов

278

(Kantor, 1963-1969). Обе системы признают влия­ние культуры на то, чем занимаются ученые, и со­гласны, что мы не можем быть полностью свободны­ми в своих предположениях и других конструктах. Но интербихевиоризм расходится с более радикаль­но настроенными социальными конструкциониста-ми, которые полагают, что эти конструкции — все, что мы способны познать, что ни одну социальную конструкцию нельзя выстроить на какой-либо дру­гой и что наблюдение не является основой знания (Gergen, 1985, 1994). Кантор (Kantor, 1959) опреде­ляет интербихевиоризм «как средство изучения пси­хологических событий с минимально возможным вли­янием со стороны культурных традиций. Следует от­казаться от всех конструктов, таких как разум, тело, эго, ощущение, которые лишены соответствия собы­тиям» (р. 19). Он также отвергает поиски абсолют­ности и относительности знания — главную заботу конструкционизма — как псевдопроблему, не имею­щую отношения к научной деятельности (Kantor, 1959). Кантор признает все события, тогда как соци­альный конструкционизм признает только соци­альные события.

КРИТИКА

Один из основных критических выпадов в адрес интербихевиоральной психологии заключается в том, что она не подкреплена эмпирическими иссле­дованиями. В настоящее время эта критика опровер­гается исследованиями, рассмотренными ранее в этой главе. Значительный потенциал для интербихе-виорального исследования заложен в применении Q-методологии (см. главу 11), которая способна помочь в изучении и дальнейшем освещении его детального анализа (Kantor, 1924, 1926) запутанной и сложной человеческой деятельности (Lichtenstein, 1984, 1988). (Более подробное описание интербихевио-ральных исследований см.: Morris & Midgley, 2000). Подходя с более широких позиций, можно возразить, что система всегда использовала эмпирические ис­следования в том смысле, что вся она основывается на внимательном наблюдении за человеческой дея­тельностью в естественных условиях — на наблюде­нии, которое не удавалось обеспечить контролируе­мым лабораторным экспериментам. Интербихевио­ризм может также отвергнуть упрек в отсутствии эмпирических исследований как серьезного упуще­ния, указав, что экспериментальной психологии при­сущ собственный серьезный недостаток — отсутствие изучения своих имплицитных постулатов, касаю­щихся линейности причины и следствия, в результа­те чего она породила такие механистические школы психологии, как бихевиоризм и когнитивизм.

Тем самым положено хорошее начало тому, чтобы была устранена неспособность интербихевиоризма

принять участие в формальном исследовании; систе­ма же его постулатов и научной логики глубоко про­работана и обширна. Исследования эксперименталь­ной психологии хоть и обширны, но внимание, уде­ляемое ею собственным постулатам и логике науки, явно недостаточно.

Анализ того, как другие оценивали Кантора, по­казал, что большая часть критики касалась скорее второстепенных вопросов (например, излишне не­гативного отношения к другим подходам, умаления роли внутренних обусловливающих факторов, из­лишнего объективизма). Особенно примечательно, что ни один критик не посчитал ошибочной концеп­цию поля (Smith, 1981; Smith & Ray, 1981). Изуче­ние оценок, даваемых специалистами по анализу поведения, показало, что их критика интербихеви­оризма направлена в основном на отсутствие эмпи­рических исследований (Morris, Higgins & Bickel, 1983).

Среди достоинств, признаваемых за этой систе­мой, следующие: (а) последовательное отделение со­бытий от конструктов и опора в научной работе на наблюдение за событиями, на основе которого разра­батываются конструкты; (б) придание постулатам системы эксплицитного характера на всех уровнях обобщения и поддержание гармоничных отношений между исследовательской ориентацией и постулата­ми; (в) придание особого значения междисциплинар­ным исследованиям; (г) обеспечение четкой альтер­нативы механицизму и ментализму и подчеркивание взаимозависимости множественных факторов во всех психологических событиях. Такие застарелые дилеммы, как дуализм «душа — тело» и механицизм мозговой обработки или сигналы из среды (стимул) и действия организма (реакция), заменяются интер-бихевиоральным полем. '

Еще в 1935 г. Бентли (Bentley) признал, что Кан­тор способен охватить своей системой всю область психологии:

«Он добивается ясности и завершенности и де­монстрирует метод, хорошо приспособленный для того, чтобы расширить рамки наблюдения, разгра­ничения и терминологической точности. Он может очень детально обсуждать запутанные психологи­ческие проблемы, которые выходят далеко за гра­ницы возможностей бихевиористской методики. Ему не свойственна зависимость оттерминов, ко­торые в конце концов оказываются не более чем механистическими новациями, заменяющими те или иные производные прежнего описания души... "Среда", столь необходимая для физиологическо­го психолога в качестве общего доминирующего принципа, вообще не фигурирует в работе Канто­ра. Вместо нее всегда говорится о конкретном случае функциональной активности организма и среды» (Bentley, 1935, р. 94-95).

279

Однако Бентли все же критикует Кантора за то, что тот уделяет меньше внимания интеракциям че­ловек—человек по сравнению с интеракциями чело­век—объект. Можно задать вопрос: признал бы Бен­тли то, что книги Кантора «Психологическая линг­вистика» (Psychological Linguistics, 1977) или «Культурная психология» (Cultural Psychology, 1982) обращены именно к этой проблеме?

Если система удостаивается большого внимания, вероятно, она также подвергается и большей крити­ке. По-видимому, такова неизбежная судьба всех си­стем. Но если система предлагает жизнеспособную альтернативу общепринятой доктрине, значит, она достигла своей цели.

ВЫВОДЫ

Сторонники системы Кантора заявляют, что од­ним из ее достоинств является непринятие традици­онных конструктов, берущих свое начало в теологии и культуре, и замена их конструктами, выводимыми из наблюдений. Это исключительно натуралистичес­кая система. Она отказывается от использования биологического редукционизма, от каких-либо ана­логий с другими науками, даже в таких новейших технологических формах, как компьютерная обра­ботка информации, от гипотетических нейронных интерпретаторов или посредников мира, от влече­ний, которые приводят организм в движение, от по­будительных стимулов, которые определяют его дей­ствия, от дихотомического дробления организма на душу и тело, от редукции сложных интеракций к линейной причинно-следственной связи или к оди­ночным причинам и от самокаузальности. При этом она пытается понять наиболее скрытые виды челове­ческой деятельности, такие как воображение, пред-

ставления и желания. Она занимается психологичес­кими событиями на их собственном уровне органи­зации, вместо того чтобы относить их к другим на­укам на каком-то ином уровне. Это система, которая опирается, главным образом, на наблюдение (экс­периментальное, натуралистическое и т. д.) событий и выводит из него описательные конструкты (вер­бальные, количественные, графические) их функ­циональных связей. Однако ее акцепт на натуралис­тическое описание не исключает прогнозирования. Поскольку можно идентифицировать и описать фун­кциональную связь основных факторов в иоле, по­стольку можно дать вероятностный прогноз. А этот принцип характерен для науки в целом. Даже акцент этой системы на поле находит соответствия в анало­гичных описаниях в физике (теория относительнос­ти и квантовая теория поля) и биологии (экология), в которых плодотворными направлениями теории и исследований оказываются взаимоотношения собы­тий, а не линейные причинно-следственные цепи. Ее внимание к специфичности, включая конкретизацию собственных постулатов на всех уровнях обобщения, может служить ценной моделью для других наук.

Возможно, основной помехой признанию системы является то, что она попыталась «пройтись ножом» по постоянному смешению конструктов и событий, которое преследует психологию на протяжении все­го ее существования, и поэтому она встречает сопро­тивление или непонимание со стороны тех, чьи про­фессиональные способности, привычки и предпочте­ния — атрибуты личности — формируются вокруг этих конструктов. Но, как видит это Делпрато (Delprato, 1995b): «Когда из нашего подхода к чело­веческому поведению исчезнут все остатки ненауч­ного (т. е. ненатуралистического) мышления, необхо­димость в интербихевиоризме отпадет, поскольку то, что он предлагает (например, перспектива поле / си­стема), станет составной частью самой психологии» (р. 618).

280

Глава 11. Оперантный субъективизм : объективность субъективности

ВВЕДЕНИЕ

Вероятно, все мы согласимся с тем, что у каждо­го из нас есть свои взгляды, предпочтения и чувства; однако можно ли их считать поведением? Не отно­сятся ли они скорее к сфере психического, чем к по­веденческой сфере? Давайте попробуем трансфор­мировать имена существительные в глаголы и гово­рить о воззрении, предпочтении и чувствовании. Можем ли мы теперь квалифицировать это как по­ведение? Являются ли наши воззрения, предпочте­ния и чувствования действиями (acts), которые мы совершаем, и если да, то можно ли их квалифици­ровать как поведение? Система, разработанная Уильямом Стефенсоном (William Stephenson) (как и ряд других систем), требует именно этого. Но мо­жем ли мы подвергнуть такое поведение измерению или изучать его с помощью научных методов? И снова Стефенсон стал бы утверждать, что можем, и разработанный им метод представляет собой науч­ный и строгий метод их измерения. Он делает еще одно заявление, которое может показаться даже бо­лее радикальным, а именно, что возможна наука, изучающая индивидов. Мы привыкли иметь дело с оценочными шкалами, IQ-тестами, тестами лично­сти и вопросниками, в которых используются стан­дартизированные тестовые вопросы и выборки из больших совокупностей. Но что мы можем сделать с единственным испытуемым?

На самом деле психология, работающая с единич­ными испытуемыми, отнюдь не нова. В большин­стве самых ранних исследований в русле экспери­ментальной психологии, проводимых, например, Вундтом и Кюльпе, составлялись индивидуальные профили реакций испытуемых. Эббингауз, Павлов, Пиаже и Скиннер работали с отдельными испытуе­мыми, и полученные ими результаты являются наи­более твердо установленными и выдержавшими проверку временем. Если бы они использовали среднегрупповые значения, то вряд-ли вообще смог­ли получить эти результаты, поскольку усреднение замаскировало бы их. «Вступая в полное противо­речие с таким акцентом на единичном организме, основной единицей данных в большинстве психоло­гических исследованиях служит внутригрупповое среднее. Эта мера является количественной абст­ракцией, используемой благодаря ее способностям сжато представлять данные и сочетаться с парамет­рическим статистическим анализом, а не благодаря тому, что она отображает какое-то существенное измерение (dimension) поведения» (Morgan, 1998, р. 450). . ;."

Распространенная в наши дни процедура усред­нения индивидуальных данных в поисках характер­ных для популяции тенденций начала применяться

в 1890-х годах. Статистика, используемая в этих ис­следованиях, в которых большое число индивиду­альных реакций объединяется для вычисления групповых характеристик или большие совокупно­сти испытуемых тестируются с целью определения гипотетической черты, такой как «умственная спо­собность», получила название R-методологии, соот­ветственно обозначению г, закрепившемуся за раз­работанным Пирсоном методом вычисления корре­ляции как произведения моментов. Некоторые психологические системы, такие как анализ поведе­ния (см. главу 6), а в ряде случаев и эко-бихевио-ральная наука (см. главу 7), действительно прово­дят исследования на одном испытуемом и редко ис­пользуют R-методологию, однако они не занимаются изучением системы отчета (frame of reference) этого испытуемого. Гуманистическая пси­хология (см. главу 4) предпринимает попытки в этом направлении, однако она не располагает стро­гими методами, позволяющими проводить такие исследования, а психоанализ (см. главу 5) навязы­вает клиентам собственную систему отсчета. Кли­ническая психология и психологическое консульти­рование, а также другие службы помощи населению часто используют метод изучения отдельных случа­ев (case study). Академическая психология и другие гуманитарные науки большей частью используют почти исключительно R-методологию. Применяю­щие R-методологию исследователи привлекают большие группы испытуемых, оценивают изучае­мые реакции объективно и пытаются установить межгрупповые различия. Студентам как младших, так и старших курсов преподают R-методологию, но редко предлагают для изучения альтернативные методы исследования, или даже не ставят их в из­вестность о том, что таковые существуют.

Единственной системой, которая (а) предлагает альтернативу R-методологии, (б) последовательно отстаивает субъективность реакций испытуемых и (в) располагает строгим и объективным методом для исследования субъективных реакций, является оперантный субъективизм ( operant subjectivity), или Q-методология1 , названная так для того, чтобы от­личать ее от R-методологии. Данная система, подоб­но анализу поведения и эко-бихевиоральной науке, характеризуется наличием собственной философии и методов исследования. Прилагательное «оперант­ный» указывает на тот факт, что когда испытуемым предлагается ряд утверждений, которые им требу­ется рассортировать в соответствии со своими пред­почтениями, оценками или чувствами, возникаю­щими в связи с этими утверждениями, они опери­руют ими таким образом, чтобы выразить свои личные точки зрения, и это происходит независимо от каких-либо искусственных воздействий (таких как воздействия оценочных шкал) со стороны ис-

1 Смит и Смит (Smith & Smith, 1996) называют эту систему «квантовым субъективизмом» (quantum subjectivity), проводя параллели с квантовой механикой в физике (Stephenson, 1982, 1988-1989, 1989).

282

следователя. Утверждения, с которыми испытуемые соглашаются или которые они тем или иным обра­зом предпочитают либо, напротив, отклоняют, явля­ются оперантными для каждого индивидуума. Та­ким образом, термин «оперантный» указывает на события, связанные как со стимулом, так и с реак­цией, взаимодействующими между собой. Он отно­сится как к Q-тестовым стимулам (Q items), так и к людям. Таким образом, «оперантная субъектив­ность», представляет собой субъективное поведе­ние, как оно обнаруживается средствами Q-методо-логии.

В более узком смысле Q-метод предполагает груп­пу утверждений (изображений либо других тестовых стимулов), касающихся определенной темы, а также испытуемых (subjects — субъектов в полном смысле слова, а не просто подопытных), которым дается ин­струкция рассортировать их в соответствии с субъек­тивными категориями, например, от «нравится боль­ше всего» (+5) до «нравится меньше всего» (-5). Та­ким образом, могут быть описаны, скажем, конкретная программа университетского курса пси­хологии (Psychology 101) или имевшие место в про­шлом любовные отношения. Результаты такой сор­тировки носят название Q-сортировки. Те испы­туемые, которые произвели сортировку сходным образом, будут коррелировать между собой. Эта кор­реляция отличается от корреляций между тестами или измерениями, ибо в данном случае корреляция проводится между людьми. Из массива индивиду­альных корреляций извлекаются кластеры корреля­ций, называемые факторами. Факторы показывают, какими способами люди разделяют общие точки зре­ния в различных комбинациях, то есть присутству­ющие среди них паттерны реакций. Те индивидуумы, которые произвели сортировку сходным образом, будут собираться в один фактор. Они рассматрива­ются как подобные друг другу по данному фактору и как отличающиеся от тех индивидуумов, которые сгруппировались в другой фактор. Каждый фактор представляет общую точку зрения тех, кто вошел в состав группы, образующей данный фактор.

Q-методология преподается как альтернативная R-методологии лишь в некоторых университетах, к тому же не на психологических факультетах. Иногда психологи применяют Q-сортировку, но обычно рас­сматривают ее как R-сортировку, игнорируя субъек­тивность; а на психологических факультетах Q-cop-тировка если и изучается, то преподается именно в такой форме. Психологические журналы также из­бегают публикаций, посвященных Q-методологии. В течение более пятидесяти лет журнал «Психомет­рика» (Psychometrika) исключал из своих материа­лов статьи по Q-методологии (Stephenson, 1990). Журналы, отражающие традиционное направление в психологии, в принципе никогда не испытывали рас­положения к революционерам: редакторы этих жур­налов предпочитают публиковать те материалы, ко­торые представляются им знакомыми. Так, ученики

Скиннера практически не могли найти издания, в ко­торых они могли бы публиковаться, пока не основа­ли собственные журналы (Krantz, 1971). Сам Скин-нер опубликовал свои ранние работы в форме книги и таким способом избежал данной проблемы. Точно так же лишь немногие работы Баркера по экологи­ческой психологии были опубликованы в традицион­ных журналах; а Соммер (Sommer, 1977) сообщал о трудностях, связанных с публикацией результатов исследований, основанных на наблюдениях в поле, а не в лабораторных условиях.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ И

ВОПРОСЫ

История развития системы

Разработка основных понятий и методов Q-систе-мы принадлежит английскому ученому Стефенсону, защитившему докторскую диссертацию по ядерной физике, но благодаря широкому кругу своих интере­сов занявшемуся экспериментальной психологией и проблемой психологических измерений. В 1935 году он опубликовал свой инвертированный метод ис­пользования интеркорреляций, требующий, чтобы испытуемые измеряли себя сами, а не измерялись экспериментатором. В этом случае центром измере­ния становились мнения конкретных людей о раз­личных вещах вместо таких абстракций, как сила эго, экстраверсия, интеллект, способности и другие чер­ты. В отличие от R-методологии, Стефенсон вы­числял корреляции между людьми, а не между тес­товыми вопросами. В дальнейшем он продолжил раз­вивать и расширять область применения своей системы, которую назвал Q-методологией. Под тер­мином методология понимается философия науки, на которой основана соответствующая система, и метод организации частных процедур измерения. После смерти Стефенсона в 1989 году лидером дан­ной системы стал Стивен Браун (Steven Brown), по­святивший себя разъяснению философии и техни­ческой стороны системы и ее преподаванию, демон­стрируя широкие возможности ее применения и эффективность и помогая другим использовать ее в различных областях деятельности.

Стефенсон рассматривал свою систему как бихе­виористскую, однако такая форма бихевиоризма предполагала изучение субъективности и казалась несовместимой с бихевиоризмом 1940-50-х годов, отвергавшим все субъективное как проявления мен-тализма, противоречащего объективной гуманитар­ной науке. Для бихевиористов область «субъектив­ного» ассоциировалась с дискредитировавшим себя методом интроспекции разума, результатом чего яви­лось игнорирование ими таких почти не проявляю-

283

щихся на внешнем уровне форм человеческой актив­ности, как мышление и воображение. Стефенсон от­вергал представления о том, что между объективным и субъективным существуют какие-либо принципи­альные различия, и не был одинок в своей позиции, рассматривающей поведение как охватывающее весь диапазон человеческой активности, включая и сфе­ру субъективного. Еще в 1920-х годах Артур Бентли (Arthur Bentley) с его концепцией «транзакциона-лизма» и Дж. Р. Кантор с его «организмической пси­хологией» (позднее названной «интербихевиораль-ной полевой психологией») утверждали, что психо­логические события не локализуются внутри (в разуме) или снаружи (в теле), но представляют со­бой отношения между индивидуумом и объектом, и что эти отношения поддаются изучению научными методами. Нет ни внутреннего, ни внешнего, нет ду­ализма «разум—тело»; есть лишь конкретные тран­закции (Бентли) или интеракции (Кантор) между конкретными людьми и их конкретным окружением. Вдохновленный идеями этих ученых, Стефенсон на­стаивал на том, что убеждения (beliefs), чувства, мне­ния и т. п. — все это конкретное поведение, которое может сообщаться и систематически анализировать­ся посредством Q-методологии. Однако господству­ющие в то время взгляды гласили, что:

«...научное изучение индивидуума (что как раз и являлось целью Стефенсона) невозможно... На­ука должна заниматься поисками общих законов и универсальных принципов; она не может бази­роваться на изучении интраиндивидуального по­ведения или субъективности. Таким образом, ис­следования, основанные на изучении отдельных случаев, на которых было сосредоточено внима­ние Q-методологии, рассматривались как нена­учные, несмотря на изощренность предлагаемых ею методов количественного и многомерного анализа» (Febbraro, 1995, р. 145-146).

Подход Стефенсона к измерениям, философии науки, статистике и психологическим принципам был настолько революционным, что психология была не готова его принять. Оперантный субъекти­визм пережил большинство своих критиков, однако он так и не получил широкого распространения. Тем не менее системе удалось сконцентрировать свои раз-

бросанные интересы, прежде всего благодаря не­устанной организаторской деятельности Брауна. После того как он достиг этого, были найдены пути к выдвижению Q-методологии в число общеприня­тых методов исследования. Международное обще­ство научных исследований субъективности (The International Society for the Scientific Study of Subjectivity) ежегодно собирает представителей ши­рокого спектра научных дисциплин из различных стран для обсуждения способов применения и во­просов развития Q-методологии. Журнал «Операн­тный субъективизм» (Operant Subjectivity) являет­ся органом, публикующим результаты исследований и другие материалы, связанные с темой субъектив­ности. Q-методологичекая сеть, компьютерный сер­вер с услугами электронной почты служат в качестве источника информации и дискуссионного форума для обсуждения технических вопросов. Записаны ви­деопрограммы, на которых Браун демонстрирует, как нужно проводить Q-сортировку и анализировать ее результаты2 . Разработаны компьютерные програм­мы, производящие необходимые вычисления (Atkinson, 1992; Stricklin, 1990)3 .

Научная ориентация

Оперантный субъективизм отвергает не только дуализм «разум — тело», но также

• «я» как сущность (an entity);

• традиционное различение между объективным и субъективным;

• поведение как функцию нейронных определяю­щих факторов.

Следствием отрицания дуализма является и отказ от представления о том, что существуют, с одной сто­роны, внешние формы поведения, поддающиеся на­блюдению и измерению, а с другой — независимые от них внутренние или психические состояния, ко­торые не поддаются ни наблюдению, ни измерению, но о которых мы можем делать выводы на основании внешних форм поведения. Стефенсон замещает со­знание субъективностью, о чем свидетельствует за­головок одной из его статей: «Выгоним сознание и впустим субъективность» (Consciousness Out — Subjectivity In, 1968).

Он также замещает картезианское допущение о личной сфере (разум человека закрыт от всех, кроме его обладателя) конкретными событиями коммуника-

2 Два варианта видеозаписей в трех различных форматах можно заказать в исследовательском Центре Стефенсона (Stephenson Research Center, 120 Neff Hall, School of Journalism, University of Missouri, Columbia, MO 65211).

3 Запросы на приобретение программ для персональных компьютеров (включая Mackintosh и OS-2) можно послать по электронной почте по адресу: p41bsmk@unibwmuenchen.de или mstrick@unlinfo.unl.edu. Программы для IBM-совме­стимых компьютеров можно заказать, направив по адресу listserv@listserv.kent.edu следующий запрос: GET Q-METHOD PACKAGE. Для Vax-совместимых компьютеров нужно направить по тому же адресу запрос: GETVAXQPACKAGE. На оба GET-запроса выдается серия файлов. Их следует направить по адресу listserv@listserv.kent.edu для получения про­граммных файлов. Такие статистические программы, как SPSS, SAS, и BMPD, также могут быть использованы для ана­лиза Q-сортировки, однако они разрабатывались для R-методологии, а потому обеспечивают менее удовлетворитель­ные результаты, чем программы, разработанные специально для Q-методологии.

284

бельности ( commuicability) или сообщением субъек­тивности через Q-методологию. «Q-методология обес­печивает базис для науки, изучающей субъективность, и делает это очень экономными средствами, просто замещая метафизику сознания эмпиризмом коммуни­кабельности» (Brown, 1986, р. 74).

Стефенсон использует слово «я» («self») для обо­значения собственной точки зрения индивида. Q-cop-тировка определяет субъективность оперантно, по­средством «самосоотнесения» («self-reference»). Одна­ко Стефенсон отвергает то, что он называет «безусловным я» («categorical self»), гипотетический агент, являющийся инициатором действия или сидя­щий в голове и воспринимающий картины из внеш­него мира. «Я» в этом смысле — всего лишь очеред­ной термин для обозначения разума. Когда мы при­бегаем к представлению о невидимом агенте для объяснения наблюдаемого поведения, данный агент, в свою очередь, также требует объяснения, и так до бес­конечности. Например, если мы объясняем поведение тревогой, то что будет служить объяснением самой тревоги, а также объяснением объяснения тревоги? Согласно Стефенсону (а также Скиннеру [см. главу 6] и Кантору [см. главу 10]), мы должны иметь дело непосредственно с поведением, наблюдать за тем, ка­кие специфические условия связаны с ним, и избегать навязывания ненаблюдаемых сущностей. Стефенсон обращается к конкретному поведению, и прежде все­го к поведению, рассматриваемому с точки зрения испытуемого, поскольку он отвергает такие конструк­ты, как «безусловное я», разум и сознание.

Слово «субъективный» используется некоторыми авторами для обозначения разума или внутреннего опыта, в противоположность «объективному», одна­ко Стефенсон (Stephenson, 1953) использует это сло­во лишь как обозначающее индивидуальную точку зрения и как нечто совершенно объективное в том смысле, что этим словом обозначается конкретное поведение, которое можно измерять и изучать «со­вершенно научно санкционированно, с соблюдением всех правил и процедур, предписываемых для науч­ного метода» (р. 25). Это то, «о чем можно сообщить как другим, так и самому себе. [Субъективность] имеет форму, которую можно изучать чисто оперант-ными средствами, то есть не вводя предварительных исходных определений таких понятий, как Я, созна­ние и т. п., а методами Q-сортировки и факторного анализа» (1968, р. 501). Единственное различие меж­ду объективностью и субъективностью, настаивает Стефенсон, состоит в точке зрения. То, что субъек­тивно с моей точки зрения, объективно с вашей. Субъективность характеризуется самосоотнесением, в отличие от объективности. Люди могут сообщать (refer) о своих субъективных чувствах, тогда как де­рево не может. Объектом исследования в Q-методо-логии является субъект. Таким образом, различение между внутренним и внешним, либо разумом и те­лом, либо личным (private) и публичным (public) поведением не имеет никакого смысла, помимо ука-

зания на различие точек зрения наблюдателя. Вмес­то того чтобы предполагать, что поведение представ­ляет собой внешнее проявление, определяемое неки­ми гипотетическими нейронными факторами, данная система предполагает, что конкретное поведение само по себе представляет интерес и поддается изме­рению с помощью Q-техники. «Поведение не отно­сится ни к разуму, ни к телу, ни к физиологии: это просто поведение, будь то субъективное поведение с точки зрения самого индивидуума или объективное с точки зрения окружающих» (Stephenson, 1953, р. 23). Воображение и езда на велосипеде для Стефен-сона в равной степени являются поведением, поэто­му он определяет себя как бихевиориста, хотя и кри­тически относится к бихевиоризму, поскольку тот от­вергает субъективность — несмотря на тот факт, что субъективность так же объективна, как и поведение крыс, которых бихевиоризм столь широко использу­ет в своих экспериментальных целях. Стефенсон на­стаивает на том, что «любой опыт является поведе­нием» (р. 86), хотя мы и «не привыкли размышлять об этом таким образом» (р. 87). Поведение может быть представлено как оперантное и измерено с по­мощью Q-метода, точно так же как и кровяное дав­ление, которое невозможно наблюдать невооружен­ным глазом, может быть представлено как оперант­ное и измерено с помощью тонометра» (Dennis, 1986).

Q-система отвергает любые абсолюты и универса­лии, такие как фактор g (общий интеллект), введен­ный Спирменом, гипотетико-дедуктивные методы или другие заключающие возможности (ultimate powers). Она отвергает ставшую общепринятой про­цедуру, состоящую в формулировании теории, выве­дении на ее основе гипотез и их проверке с исполь­зованием групповых средних. Каждый эксперимент уникален и требует индивидуального подхода. Вслед за Кантором Стефенсон (1953) замечает, «что все научное поведение (scientific behavior) представляет собой конкретное инференциальное интерповедение ( concrete inferential interbehavior), то есть относитель­но специфичное для каждой экспериментальной си­туации... никакой набор процедур не может быть адекватным для всех инференциальных интербихе-виоральных сеттингов в науке... конкретная форма предпринимаемого анализа определяется экспери­ментальной ситуацией» (р. 40).

Вместо того чтобы делать предсказания, Q-метод ориентирован на открытие. Стефенсон никогда не относился к ученым, выстраивающим грандиозные теории, а был «более заинтересован в понимании, чем в объяснении и в определении того, как работают вещи, а не того, почему, в смысле некоторого оконча­тельного объяснения, они работают» (Brown, 1995c). Стефенсон (1953, р. 40) вслед за Льюисом (С. S. Le­wis) замечает, что мы очень легко можем изучать по­чву в саду и бактерий, которые в ней водятся, совер­шенно не замечая красоты сада; аналогичным обра­зом экспериментатор, находясь под влиянием той

285

или иной теории, может рассматривать высказыва­ния людей как проявления бессознательных сил или мыслительных процессов, но при этом не слышать того, что эти люди говорят.

Q - метод

Набор утверждений, сформулированных в отноше­нии определенной темы, называют «"собранием" ( concourse, от лат. concursus, означающего «сбегаться вместе», подобно идеям, сходящимся в одной мысли), и именно из этого собрания впоследствии извлекают­ся выборки утверждений для проведения Q-сортиров-ки» (Brown, 1993b, p. 94). «Собрание» часто состав­ляется на основе интервью, проведенного с испытуе-мым(и), но может быть извлечено также из письменных либо других источников. Оно может представлять собой не только вербальные, но и дру­гие стимулы, например, изображения, музыкальные фрагменты, вкусы, ароматы, материалы, различаемые на ощупь, как и любые другие, адекватные характеру исследования. Браун (Brown, 1993a) так описывает характер и потенциальные возможности «собрания»:

«"Собрание" — это сам жизненный материал, от игривого подшучивания влюбленных до заумных реплик дискутирующих ученых и философов и глу­боко личных мыслей, обнаруживаемых в мечтах и в дневниках. Из "собрания" возникают новые смыс­лы, зарождаются свежие идеи и совершаются от­крытия: это источник креативности и формирования идентичности отдельных людей, групп, организа­ций и наций; и задачей Q-методологии является раскрыть эту внутренне присущую "собранию" структуру — векторы мысли, поддерживающие ее и, в свою очередь, поддерживаемые ею».

Мы можем получить «собрание» от клиентов, про­ходящих поведенческую терапию, спрашивая их, что представляет собой данная форма терапии, каковы их ожидания, на что они жалуются и т. д. В промышлен­ной ситуации мы можем спросить рабочих об их отно­шении к своим непосредственным руководителям, к политике и стилю работы своей компании, к обеспече­нию техники безопасности, к своим коллегам, админи­страции, планам на будущее. Полученные ответы сле­дует рассматривать не как фактические утверждения, а как мнения, высказывания с позиции самосоотнесе­ния. Исследования с использованием опросов (обще­ственного мнения) и вопросников часто содержат ка­тегории, которые исследователь навязывает опраши­ваемым при получении ответов. В отличие от них, Q-метод определяет «те категории, которые являются

оперантными, то есть те, которые представляют собой функциональные, в противовес чисто логическим, раз­личия» (Brown, 1993a, р. 97). Иными словами, эти ка­тегории являются функциональными для испытуемо­го, а не логическими для исследователя.

После того как «собрание» завершено, следую­щим шагом является извлечение из него выборки тестовых стимулов, которые испытуемым предсто­ит рассортировать по категориям. На этой стадии исследователь может временно прибегнуть к навя­зыванию определенных категорий. Анализ «собра­ния» может показать, что клиенты, проходящие по­веденческую терапию, могут либо относиться к ней с оптимизмом, либо не чувствовать уверенности в ней, а также тот факт, что некоторые клиенты уча­ствовали в других видах терапии, тогда как осталь­ные — нет. Как показывает табл. 11.1, эти данные образуют матрицу 2x2, состоящую из четырех яче­ек: неуверенность в противовес энтузиазму и опыт прохождения других видов терапии в противовес отсутствию такого опыта. В этом случае мы можем взять по 10 высказываний, соответствующих каж­дой из четырех ячеек, так чтобы получить оптималь­ное распределение высказываний. Категоризован-ные и отобранные таким образом высказывания могут обладать различными значениями для испы­туемых. Следовательно, они не содержат системати­ческих значений, за исключением тех, которые ис­пользовались для их отбора.


Каждое из этих высказываний (сорок для нашего гипотетического примера) записывается на отдель­ной карточке, которой произвольно приписывается номер4 . Карточки перетасовываются и испытуемого просят рассортировать их по кучкам от «совершен­но согласен» до «совершенно не согласен» или от «нравится больше всего» до «нравится меньше все­го», либо в соответствии с другими выбранными кри­териями. Испытуемый производит сортировку со­гласно «условию инструкции» («condition of instruction») Инструкция, содержащая такое усло­вие, может звучать следующим образом: «Рассорти-

4 Вследствие того, что номера, приписанные определенным карточкам, повторно не используются, это повышает ве­роятность выбора оставшихся номеров, поэтому распределение номеров по карточкам является не строго случайным, а только квазислучайным. Однако поскольку карточки не располагаются в каком-либо систематическом порядке, это не имеет значения.

286

руите карточки в соответствии с тем, что вы чувство­вали в начале терапии». Если в исследовании уча­ствует один испытуемый, его можно попросить про­извести дополнительную сортировку, например, «в соответствии с тем, что вы чувствуете по поводу те­рапии сейчас», а также «в соответствии с тем, что вы, основываясь на ваших ожиданиях, будете чувство­вать после завершения терапии». Либо испытуемый может произвести сортировку «в соответствии с тем, что вы чувствуете по поводу терапии сейчас» в нача­ле терапии, а затем через определенные интервалы по мере ее прохождения. Если участвует несколько ис­пытуемых, все они могут выполнить одну и ту же сортировку либо множественные сортировки, как в приведенном примере с единственным испытуемым.

Сортируемые карточки обычно раскладываются на поверхности стола согласно распределению от +5 до -5 или, при использовании меньшего количества выс­казываний, — от +4 до -4 или даже от +3 до -3. Ис­следователь обычно предлагает испытуемому начать с раскладывания на три кучки; наиболее позитивные, наиболее негативные и нейтральные. После того как этот этап завершен, испытуемый может разложить их дальше по остальным категориям, кладя наибольшее число карточек на 0 и по минимальному числу на оба края, и по среднему числу карточек — между нулем и краями, так чтобы в результате образовалась симмет­ричная кривая, близкая к колоколообразной кривой нормального распределения. (Количество карточек, которое требуется отобрать по каждой категории, за­дается с таким расчетом, чтобы получить данную кон­фигурацию.) Если испытуемый несколько — или даже значительно — отклоняется от данной конфигурации, это не оказывает влияния на результат вычислений (Brown, 1971). Специфическое достоинство Q-мето-да заключается в том, что он позволяет испытуемым помещать стимулы, с которыми они незнакомы или по поводу которых они испытывают неопределенность, в нейтральные категории. Это укрепляет уверенность экспериментатора в том, что результаты сортировки будут отражать «индивидуальные точки зрения в со­ответствии с собственным опытом индивидуума» (Stephenson, 1985, р. 205).

Используя приписанные карточкам номера для обозначения места соответствующих им высказыва­ний в распределении, вычисляется корреляционная матрица, на основе которой определяются факторы. (Исследователь может просто ввести номера карто­чек в компьютерную программу в соответствии с тем, как их рассортировал испытуемый, и компьютер сам произведет все вычисления.) Одна группа может по­казать высокую степень корреляции с другой, но низ­кую с третьей. В этом случае оценки факторов будут указывать на наличие двух четко различимых групп субъективности. Факторы, однако, представляют со­бой чисто количественные величины, поэтому они ничего не говорят о том, каковы характеристики каж­дой из двух групп. Чтобы получить такую информа­цию, мы должны вернуться к тем исходным Q-вы-

сказываниям, которые содержатся в корреляциях. Помимо анализа высказываний, формирующих фак­торы, исследователь часто проводит интервью с ис­пытуемыми, выясняя, почему они отнесли то или иное высказывание к группе с максимальной или минимальной оценкой, которые, благодаря возведе­нию в квадрат, вносят наибольший вклад в значения фактора. (Часто сразу после завершения сортиров­ки исследователь выясняет у испытуемых основания их выбора.) Иногда высказывания, полученные в ходе данного интервью, используются в новом «со­брании», составляемом для другого Q-исследования, проводимого с целью дальнейшего уточнения пони­мания исследователем реакций испытуемых, связан­ных с изучаемой им темой.

Сравнение вопросников и оценочных шкал с Q - методологией

Оценочные шкалы (такие, как шкала Лайкерта) и тесты подверглись серьезной критике со стороны приверженцев Q-методологии, а поскольку эти мето­ды исследования столь некритично принимаются психологией и другими поведенческими и соци­альными науками, имеет смысл подробно рассмот­реть некоторые из высказываемых в их адрес крити­ческих замечаний, чтобы лучше понять, чем отлича­ется от них предлагаемая в качестве альтернативной Q-методология.

Браун (Brown, 1980) выдвигает следующие аргу­менты. Оценочные шкалы не настолько свободны от субъективности, как предполагают их разработчики и использующие их исследователи. Они содержат собственные значения, отражающие предубеждения исследователей, которые навязываются испытуемым. Исследователь определяет, что будет означать реак­ция еще до того, как она имеет место, тем самым на­вязывая эти значения испытуемым и интерпретируя их реакции соответствующим образом. Такая про­цедура «сродни скорее акту творения, чем процессу измерения»; кроме того, «исследователь, рассматри­вая свое собственное понимание как в определенном смысле объективное или верное, демонстрирует крайне необоснованные претензии» (р. 3). Аналогич­ную мысль высказывает Делпрато (Delprato, 1997), замечая, что люди конструируют й отбирают свои переменные и что «представителям традиционной психологии еще многое предстоит узнать о субъек­тивности своих собственных операций и интерпрета­ций. Когда-то на статистический вывод возлагались надежды как на метод, обеспечивающий стопроцент­ную объективность. Я полагаю, лишь крайне наив­ные ученые продолжают лелеять эти надежды».

Теория черт приписывает оценочным шкалам и тестовым вопросам определенные значения и интер­претирует реакции на них в соответствии с популя-ционными нормами ответов на эти вопросы. Ожи­дать, что тестовые вопросы наделены фиксированны­ми смыслами / значениями, означает (а) придавать

287

слишком большой вес тестовым вопросам, (б) при­давать слишком малый вес реакциям, (в) игнориро­вать факт взаимодействия между вопросом и инди­видом и (г) игнорировать изменения, происходящие с изменением ситуации. Хотя социальные науки пре­успели «в науке задавания важных вопросов», отме­чает Браун, они не придают столь же серьезного зна­чения умению слушать ответы, трансформируя их с помощью своего рода поведенческой алхимии в не­что иное (р. 3).

«Конкретным характером реакций пренебре­гают в пользу "объективного" значения шкалы. Не­зависимая точка зрения индивидуума фактичес­ки рассматривается как зависимая от изначаль­но приписанного шкапе значения. В результате статистический анализ оценок по данной шкале редко приводит к реальному росту наших знаний, поскольку исследователь, пытаясь объяснить или проинтерпретировать полученные результаты, вынужден обращаться к изначально приписанным данной шкале конструкциям (либерализм, ано­мия и т. д.), которые накладываются на фактичес­кие формы поведения, подлежащие анализу» (Brown, 1980, р. 4).

Проводя процедуры шкалирования, исследовате­ли часто отталкиваются от теоретических конструк­тов (всего, что не наблюдается, а конструируется — логические выводы, сравнения, описания, гипотети­ческие условия, такие как черты личности, IQ и т. д.), на основе которых дедуктивно выводятся гипотезы. Создается шкала для измерения данного конструк­та, причем шкала часто и определяет сам конструкт. Оценка по данной шкале показывает, в какой степе­ни испытуемый обладает соответствующей чертой: интеллектом, самоэффективностью (self-efficacy), силой эго, склонностью к доминированию и т. д. Бра­ун (Brown, 1980) отмечает, что специалисты в обла­сти поведенческих и социальных наук, как правило, предполагают, что мысли, чувства, предпочтения и т. п. представляют собой черты или внутренние со­стояния, которые можно измерять лишь косвенно с помощью таких инструментов, как тесты и шкалы. В Q-методологии используется подход, обратный шкалированию. Вместо определения и навязывания таких конструктов, как интеллект или тревожность, и последующей интерпретации результатов в терми­нах этих конструктов Q-метод предполагает наблю­дение события, как-то: выражение чувства или мне­ния, а затем формулирование конструкта на основе данных наблюдений. Q-высказывания не обладают какими-либо значениями, кроме тех, что придаются им самим испытуемым.

Q-метод может быть использован для проверки теорий, однако он применяется преимущественно как метод, позволяющий делать открытия, — для выявления того, что ранее было неизвестно. По-

скольку данный метод не направлен на поиски зара­нее определенных черт и не предполагает наличия норм, а ориентирован на определение индивидуаль­ных характеристик, вопросы о его внутренней надеж­ности или согласованности не возникают. Q-метод не нуждается в верификации, включающей использова­ние таких вспомогательных конструкций, как валид-ность и надежность, как это имеет место в случае ис­пользования R-методологии. Однако процедура по­вторного тестирования может быть использована для определения стабильности реакций. Исследования ретестовой надежности Q-метода продемонстрирова­ли высокую степень корреляции — большую, чем 0,90 для коротких интервалов времени (Fairweather, 1981) и 0,81 для интервалов продолжительностью 11 месяцев (Kerlinger, 1973). Поскольку субъективные операнты не оцениваются с позиций истинно/лож­но, отпадает необходимость в абсолютистской кон­цепции валидности. К собственным мнениям испы­туемых критерий валидности неприменим. Шкалы же, напротив, обычно предполагают континуум зна­чений в виде прямой линии, соединяющей противо­положные полюса (например, интроверсию и экстра­версию), на которой реакция испытуемого занимает некоторое промежуточное положение. Континуум предполагает, что данное измерение существует в природе, хотя оно представляет собой лишь произ­вольную конструкцию, и оценки, получаемые на та­ком континууме, основываются на данной произ­вольной конструкции.

При использовании шкал «практически без пре­увеличения можно сказать, что никто не знает, что он измеряет», утверждает Стефенсон (1953, р. 5). Мож­но отбросить все шкалы, и тем не менее измерять мыслительные процессы, убеждения (beliefs), атти-тюды, желания, социальные взаимодействия, личностные характеристики, «а также проводить любые другие измерения, объективные для других и субъективные для самого себя; и это можно делать на научной основе» (р. 5) Психометрия с ее внушитель­ными массивами данных, стандартизированными те­стами, шкалами и групповыми средними породила лавину всевозможных категорий, включая черты личности и показатели интеллекта, являющиеся лишь иллюзиями конкретных форм поведения. Иногда стандартизированные Q-совокупности (Q-set), такие как Калифорнийский комплект карт для Q-сортировки (см. ниже, с. 289), могут оказаться по­лезными, однако их использование должно быть оп­равдано для каждого отдельного случая. Здесь не мо­жет быть никаких общих правил, поскольку каждая ситуация уникальна. Как отмечали и Стефенсон, и Кантор, нет единой логики, применимой ко всем слу­чаям. Даже научные обобщения выводятся исходя из конкретных условий.

Стефенсон (1980b) утверждает, что Q-метод обес­печивает (а) «факты, помещенные в индуктивную систему соотнесения субъективной науки», и (б) «понимания, которые не могли быть получены преж-

288

де с помощью опросов тысяч людей» (р. х). Он счи­тает (1980а), что представленные в Отчете для ми­нистра здравоохранения США в 1972 году результа­ты «несостоятельных» («abortive») исследований по проблеме воздействия показываемых по телевиде­нию сцен насилия на детей могли бы быть опроверг­нуты как несоответствующие действительности с по­мощью Q-сортировки. Каждый из тридцати исследо­вателей мог бы провести Q-сортировку с одним ребенком, попросив его рассортировать фотографии с изображениями сцен насилия, взятых из видео­фильмов. Стефенсон предложил несколько возмож­ных условий инструкций, таких как «какая сцена' тебя больше всего пугает?» или «как ты думаешь, ка­кой из этих фильмов тебе запретила бы смотреть мама?». Эти тридцать детей смогли бы дать в руки исследователей ценную информацию, которую они не смогли получить от десяти тысяч опрошенных. Напрасно проведенное исследование, замечает он, не предоставило возможности детям говорить самим за себя, а только отвечать на вопросы в соответствии с «исходными допущениями исследователей» (р. 19).

R против Q

Сравнения. Тесно связанным с вопросом о досто­инствах Q-сортировки в сравнении со шкалами явля­ется вопрос о достоинствах Q-методологии в сравне­нии с R-методологией. Ученые, использующие R-ме-тодологию, проводят объективные измерения конструкта, предположительно присутствующего у людей, например черты личности, исходя из предпо­ложения о том, что различия, связанные с данным конструктом, являются чисто количественными. Субъективность и индивидуальные различия образу­ют «вектор ошибок», который должен быть по воз­можности сведен к минимуму. Поскольку этот век­тор ни с чем не коррелирует, согласно логике привер­женцев R-методологии, с научной точки зрения он бесполезен. Браун (Brown, 1972) цитирует высказы­вание одного специалиста по статистике, назвавше­го этот «вектор ошибок» «психометрическим осад­ком» («psychometric slop»). Однако с позиций Q-методологии «ошибкой» такие исследователи называют «всего лишь собственную точку зрения индивидуума — то, что он сам хочет сказать, себе или другим, — превращающуюся в объективную (то есть доступную для общего наблюдения) величину бла­годаря ее формальной репрезентации в виде резуль­татов Q-сортировки» (Brown, 1972, р. 62). Так назы­ваемая ошибка, или психометрический осадок, в Q-методологии приобретает центральное значение.

Что касается экспериментальных процедур, в пре­делах каждой отдельной экспериментальной группы уникальность также рассматривается как вектор ошибок. В противовес такому взгляду Q-методоло-гия подчеркивает роль уникальности. В ней не дела­ются предсказания и не используется проверка гипо­тез. Она стремится к открытию неожиданных харак-

теристик — вектора ошибок с точки зрения R-мето­дологии — и отводит этому открытию центральное место в своих исследованиях. При планировании R-экспериментов субъективность, как отмечает Браун (1980), считается несущественной и случайно рас­пределенной величиной, тогда как в Q-методологии несущественной и случайно распределенной счита­ется объективность, целью же измерения является определение относительной субъективной значимо­сти одного высказывания по сравнению с другим. В Q-методологии корреляция вычисляется между ин­дивидуумами, тогда как в R-методологии — между тестами (переменными). Это позволяет Q-методоло­гии измерять межсубъектные взаимосвязи (between-person relationships) (Stephen, 1985), вместо того что­бы пытаться избавиться от них как от «погрешнос­тей». R-методология основана на предположении, что сконструированная черта является изолирован­ной, автономной и жестко фиксированной и что в процессе измерения производится независимое из­мерение такой абсолютизированной черты. В R-ме­тодологии такое предположение является необходи­мым условием коррелирования черт. В Q-методоло­гии, напротив, предполагается, что измерение взаимосвязано со значениями и что значения, кото­рые испытуемый придает Q-высказываниям, порож­даются самим актом сортировки. Таким образом, в Q-методологии индивидуумы, а не тестовые вопро­сы, являются переменными. В Q-процедуре испыту­емые измеряют собственные реакции в процессе сор­тировки, тогда как в R-процедуре измерение прово­дится со стороны. В Q-процедуре испытуемые обособлены друг от друга и группируются по сход­ству сортировок в факторы. В R-процедуре все ин­дивидуальные реакции усредняются, в результате чего индивидуальные характеристики утрачиваются. Кроме того, с каждым индивидуумом проводится только одно или несколько измерений, так что сред­ние величины отражают лишь небольшое число из­мерений, в то время как схема эксперимента с одним испытуемым требует многократных измерений, за счет чего повышается их надежность (Morgan, 1998). В Q-методологии размеры «собрания» определяют число измерений индивидуума.

Наиболее часто Q-сортировку используют, пере­водя ее результаты в R-форму путем их усреднения, тем самым смазывая все субъективные структуры, которые могли бы быть выявлены в виде факторов. Суммирование оценок «может скрывать факторные различия и часто приводит к смешению всех факто­ров в результирующей средней величине, не отража­ющей ни одного из факторов» (Gargan & Brown, 1993). Браун приводит одно из наиболее ранних ука­заний на данную проблему:

«Если массивы элементов, с очевидностью ис­пытавших на себе разные влияния независимых причин, сводятся в один вариационный ряд, вы­числяемое на его основе среднее оказывается

289

практически лишенным научной ценности, по­скольку оно не отражает активности объединен­ного комплекса природных или социальных при­чин и, как правило, плохо приспособлено для це­лей сравнения» (Zizek, 1913, р. 65).

Традиции, с которыми связаны R- и Q-методы, восходят к XIX столетию. В немецкой традиции экс­периментальной психологии, связанной с именами Вундта и Фехнера, любые вариации — будь то меж­индивидные или внутрииндивные — рассматрива­лись как ошибки измерения, отклоняющиеся от не­ких «истинных» значений. Таковы истоки R-тра-диции. В Англии, напротив, вместо того чтобы рассматривать межиндивидную вариативность как погрешность, в работах Гальтона и Пирсона ей при­давалось центральное значение, а у Дарвина вариа­тивность (изменчивость) выступает в качестве бази­са, на котором основан естественный отбор; таким образом, она становится ключевым понятием анг­лийской психологии. В результате при изучении межиндивидной вариативности нашли применение корреляции, нормы и другие статистические проце­дуры, впервые введенные Пирсоном и другими уче­ными. Данный подход изначально отверг представ­ления об истинных значениях и скрытых причинах; однако Спирмен (Spearman), в большей степени ори­ентировавшийся на германскую традицию, ввел та­кие скрытые причины, как «общий фактор интеллек­та» и «специфические факторы интеллекта», для объяснения вариативности, а также использовал нор­мальное распределение для борьбы с ней. В ходе дальнейшего развития экспериментальной психоло­гии, формировавшей себя по образцу физических наук, вариативность стала рассматриваться наподо­бие ошибок наблюдения в астрономии. Предполо­жив, что субъективность является погрешностью, традиционная психология начала бороться с ней, трактуя ее как случайную переменную или усредняя индивидуальные данные (Gigerenzer, 1987a, 1987b). Лонгитюдные исследования показали, что R-измере-ния личности, как совокупности универсальных, нормально распределенных и жестко фиксирован­ных в раннем детстве черт, на самом деле не отли­чаются постоянством (consistency) на протяжении детства отрочества и юности (Kohlberg 1969; LaCrosse & Hicks, 1970). Преимущество Q-методо-логии, утверждает Колберг (Kohlberg, 1972), заклю­чается в том, что она подчеркивает роль жизни лю­дей, а не черт личности. В Q-методологии испытуе­мые действительно рассматриваются как субъекты, а не просто как объекты исследования, как это имеет место в R-методологии.

В области измерений личности «Большая пятер­ка», или пятифакторная модель (Block, 1995; McCrae & Costa, 1997), состоящая из таких факторов, как экстраверсия, уживчивость, сознательность, эмоци­ональная стабильность и открытость опыту, являет­ся примером последних разработок в области конст-

руирования черт личности на основе данных R-тех-ники факторного анализа. Стефенсон (1953) ранее отмечал, что R-методология пытается объединить все человеческие характеристики и свести их к «поряд­ку, подобному модели атома» (р. 344); примером од­ной из последних попыток, предпринятых в этом на­правлении, и является «Большая пятерка». В проти­вовес таким попыткам, Q-методология имеет дело с конкретным поведением людей, имеющим место в конкретных случаях. Она не занимается поисками универсалий или потенциальных склонностей и спо­собностей. «Большая пятерка» — наряду с IQ, склон­ностью, и другими чертами и потенциалами, выделя­емыми в ходе R-анализа, — не характеризуется само­соотнесением, тогда как в поведении, как в фактических событиях, всегда присутствует самосо­отнесение. Следовательно, утверждают сторонники Q-методологии, черты личности, конструируемые представителями R-методологии, маскируют или подменяют природные фактические события искус­ственными образованиями.

В отличие от R-методологии, Q-методология не нуждается в большом количестве испытуемых, по­скольку она способна выявлять характеристики не­зависимо от распределения данной характеристики относительно других характеристик — точно так же, как то, что в популяции людей с различным цветом глаз у человека оказываются голубые глаза, не зави­сит от пропорции голубоглазых в популяции (Stephenson, 1953). А поскольку Q-методология не занимается поисками абсолютных величин или уни­версалий, но всегда обращается к конкретности, изу­чение больших совокупностей не является для нее актуальным. Проводя корреляции между людьми, а не между тестовыми вопросами, можно заниматься факторными исследованиями, в которых использу­ется большое количество тестовых вопросов, но лишь небольшое число испытуемых, тогда как стан­дартная процедура корреляции тестов требует ис­пользования больших популяций, которым может быть предложено лишь небольшое число тестов. В Q-методологии выборку составляют тестовые вопросы, а не индивиды, а каждое условие инструкции явля­ется переменной.

R-методология является полностью адекватной в сельском хозяйстве или в пивоваренной промышлен­ности, где она первоначально и использовалась для определения с помощью выборок качества различ­ных сортов пива или помидоров, выращенных на раз­личных удобрениях. Она также выполняет полезную роль в гуманитарных науках — в тех случаях, когда речь идет о фактических событиях или информации, по отношению к которым самосоотнесение не имеет места. Однако, утверждают сторонники Q-методоло­гии, R-процедуры не дают удовлетворительных ре­зультатов в тех случаях, когда они используются для проверки гипотез, содержащих конструкты, касаю­щиеся человеческого поведения: R-методология при­писывает ложную валидность таким конструктам,

290

маскируя тем самым подлинное, конкретное челове­ческое поведение. Аналогичную точку зрения выра­зил Лейзер (Layzer, 1974), указывая на то, что оцен­ки показатели IQ носят чисто инструментальный характер — то есть что они являются продуктом из­мерительных инструментов или IQ-тестов и, таким образом, не дают научно объективного измерения. Следовательно, использование их с целью получения оценок наследуемости не является научно обосно­ванным. Однако этот очевидный факт по большей части игнорируется при попытках выяснить, в какой степени уровень интеллекта определяется генетичес­кими факторами либо факторами среды. Стефенсон (1974), цитируя Лейзера, добавляет, что это замеча­ние верно в отношении любых попыток использова­ния норм в психологических измерениях. Для дости­жения прогресса нашей науки, утверждает он, мы должны отойти от этих операциональных определе­ний (определяемых реакциями на тесты) и исполь­зовать операнты (события).

Психофизика является еще одним разделом пси­хологии, где вследствие использования R-методоло-гии исследователи перестали замечать решающую роль субъективности. Основоположниками данной области психологии явились Вебер и Фехнер; последний вывел формулу (основываясь на работах Вебера), претендуя на то, что ему удалось установить математическое соотношение между нефизическим, психическим ощущением и интенсивностью физи­ческого стимула. Насколько, к примеру, должна воз­расти физическая интенсивность света для того, что­бы нефизический разум «ощутил» разницу? Фехнер и другие авторы не смогли осознать факт невозмож­ности установления соотношений между физичес­ким и нефизическим, разумом и телом, однако, так­же неосознанно, обошли данную проблему, факти­чески рассматривая величину стимула и величину или чувствительность реакции. «Чувствительность» («sensitivity»), однако, «не является абсолютным со­стоянием, а существует при определенных условиях, включающих инструкции, уровень внимания, приро­ду задачи и многие другие», в том числе и конкрет­ные процедуры измерения (Smith, 1993, р. 270). Она субъективна с точки зрения испытуемого. Когда С. С. Стивене стал основной фигурой в психофизи­ке, он предположил, что такие реакции («ощуще­ния»), как реакции на высоту и громкость звука или на электрическую стимуляцию, должны являться объективными и, следовательно, независимыми от измерительных процедур и что различные экспери­ментальные процедуры будут давать непосредствен­но соотносимые данные. Если это оказывалось не так, он отказывался от одной из процедур и продол­жал использовать другую, считая что эта единствен­ная процедура обеспечивает объективные и точные результаты измерения (Gigerenzer, 1987b). Сторон­ники Q-методологии сказали бы, что если бы Сти­вене направил свое внимание на изучение конкрет­ных событий при специфических условиях, ему ста-

ло бы ясно, что реакции не являются независимыми от процедур измерения, а напротив, являются взаи­мозависимыми с ними. Они также стали бы утверж­дать, что если бы Стивене имел в своем арсенале Q-методологию, возможно, формируя Q-совокупности на основе физических стимулов, он мог бы открыть некоторые операнты или некоторые подлинные эф­фекты. «В Q-методологии только сам индивидуум может измерять свою собственную субъективность, и именно благодаря этому факту значение (meaning) и измерение оказываются неразрывно связанными...» (Brown, 1993c).

Как Q-, так и R-методология имеют свои области применения, в которых они являются адекватными. Сторонники Q-методологии утверждают, что она наиболее подходит для сообщения о субъективных реакциях, для измерения которых до сих пор исполь­зовались такие традиционные методы, как психоло­гические тесты, вопросники и оценочные шкалы. R-методология наиболее эффективна для сбора и ана­лиза информации, то есть для тех событий, по отношению к которым самосоотнесение невозможно.

Калифорнийская процедура. Получившая наи­большую известность модификация разработанной Стефенсоном Q-методологии была предложена Бло­ком (Block, 1961; Block & Haan, 1971), сотрудником Калифорнийского университета (Беркли). Блок и его коллеги рассматривали предложенный ими вари­ант как дальнейшее усовершенствование процедуры Стефенсона, обеспечивающий более точные измере­ния (см., в частности: Jones et al.,1993). Другие утверждали, что новый метод имеет достаточно ог­раниченную сферу применения, а в остальных слу­чаях является профанацией (corruption) Q-методо­логии. Они окрестили его «калифорнийским Q-син-дромом», подчеркивая его пагубный эффект; уничижительный в данном случае термин «синдром» заимствован из медицины, где он означает группу симптомов, свидетельствующих о болезни. Однако с использованием подхода Блока было проведено зна­чительно большее количество исследований, чем с использованием варианта Стефенсона, и Q-методо-логия значительно более известна в варианте, пред­ложенном Блоком. В нем используется 100 письмен­ных оценочных утверждений, сформулированных в терминах клинической психологии и сортируемых профессионалами. Блок разработал Q-совокупности для различных клинических состояний, страдающие которыми характеризуются как параноиды, истери­ки, нарциссисты и т. д. Оценки и сортировка произ­водятся только профессионалами, и никогда — паци­ентами. Использование такой «внешней» точки зре­ния является правомерным, заявляют приверженцы Q-методологии, но только если это не происходит в ущерб «внутренней» точке зрения — точке зрения самого индивида, проходящего диагностику. Полное исключение его точки зрения предполагает, что она рассматривается как недостоверная и лишенная практической ценности.

291

Сторонники применения Калифорнийского ком­плекта карт для Q-сортировки (California Q-Set, CQS), как правило, усредняют отдельные результа­ты сортировки, так чтобы в результирующей общей картине сводились на нет расхождения между точка­ми зрения отдельных экспертов, производящих ди­агностику (Brown, 1994b). Так, например, в одном из случаев применения данной процедуры точки зрения терапевтов относительно трех отдельных сессий с клиентом рассматриваются как единая точка зрения (Miller, Prior & Springer, 1987), и такая стандартная процедура используется рядом других исследовате­лей. Семейная Q-сортировка, разработанная в уни­верситете штата Джорджия (Goergia Family Q-Sort) по образцу Калифорнийской (Wampler et al., 1989), включает сортировку описаний семьи несколькими наблюдателями, на основе чего исследователи дела­ют заключения относительно данной семьи; однако сами члены семьи никогда не участвуют в сортиров­ке. Практикующие психологи, использующие Кали­форнийскую процедуру, (а) редко позволяют оцени­ваемым лицам самим производить сортировку и (б) систематически прибегают к усреднению, тем самым сводя на нет расхождения между точками зрения привлекаемых ими экспертов, касающихся испыту­емых (Brown, 1994b).

Авторы одного исследования с применением CQS вычисляли корреляцию между реальным и идеаль­ным Я испытуемых в возрасте 14, 18 и 23 лет в каче­стве меры самооценки (Блок и Робине, Block & Robins, 1993). Испытуемые сами выполняли сорти­ровку по Самоописательной Q-совокупности (Self-Descriptive Q-Set), что соответствовало «субъектив­ной» части исследования. Затем клинические психо­логи производили сортировку по Калифорнийскому взрослому комплекту карт для Q-сортировки (California Adult Q-Set) с целью измерения личнос­ти тех же самых испытуемых, результаты которой, в свою очередь, коррелировались с результатами дру­гих процедур. Вот что говорит об этом исследовании Браун (1995d):

«Прежде всего следует отметить, что можно целиком прочитать отчет об исследовании Блока и Робинса, так и не получив ни малейшего пред­ставления о том, что думали испытуемые о самих себе, как и о характере гех идеальных образов, с которыми в большей или меньшей степени кор­релировали их различные представления о себе: Данная информация должна составлять самую суть субъективной науки, однако она оказалась закрученной так же герметично, как внутренность барабана, с помощью коэффициента корреляции между реальным и идеальным Я...»

Далее, хотя исследователи начали с измерений субъективности посредством Q-сортировки,

«..они не сообщают и не анализируют данную информацию; вместо этого они проводят корре­ляции этой субъективности с другим типом субъективности (Q-сортировкой, отражающей идеальные представления тех же испытуемых) и рассматривают результаты этой корреляции как показатель самооценки, как будто самооценка, как и сила тока, является количественной пере­менной, которая у одних людей больше, чем у других. Несмотря на факт использования Q-сор­тировки, описанная выше стратегия представля­ет собой хрестоматийный пример R-методоло-гии, в котором присутствуют также многие другие отличительные черты R-метода. В частности, ав­торы пользуются языком переменных, также как и языком индивидуальных различий, личностных характеристик и предсказуемости. Кроме того, сообщаемые данные представляют собой пре­имущественно групповые средние (например, усредненные корреляции я-идеала для мужчин и для женщин) и межиндивидные корреляции (на­пример, корреляции самооценки с различными характеристиками личности, вычисляемые на со­вокупности испытуемых), а все процедуры по про­верке гипотез осуществляются в рамках гипоте-тико-дедуктивного метода. Таким образом, по характеру концептуализации, используемой стратегии, проведению измерений и их интер­претации данное исследование имеет значитель­но больше общего с R-, чем с Q-методологией, и его результаты, хотя сами по себе они весьма красноречивы и представляют определенный ин­терес, кажутся нам весьма отдаленными оттого, что можно считать полезным для субъективной науки» (Brown, 1995d).

Коммуникабельность

Коммуникация в противовес информации. Само­соотнесение — это коммуникация (сообщение) соб­ственной субъективности посредством Q-метода. Информацию, которая никогда не содержит самосо­отнесения, следует отличать от коммуникации, кото­рая всегда его содержит. Иными словами, можно за­менить термины «субъективность» и «объектив­ность» терминами «самосоотнесение» (self-reference) и «несамосоотнесеиие» (non-self-reference) соответ­ственно. Стефенсон (1980а) указывает на высказы­вание «солнце сияет» как на фактическое по своей природе и информационное по характеру утвержде­ние. При этом никакое количество дополнительных высказываний не может исчерпать возможных субъективных смыслов высказывания «солнце сия­ет». Однако Q-метод обеспечивает систематическое и строгое понимание некоторых из таких субъектив­ных смыслов. Q-метод — это в первую очередь сис­тема коммуникации того, что в противном случае, как правило, остается не проявленным.

292

МакКоун (McKeown, 1998) уподобляет коммуни­кацию самосоотнесения посредством Q-сортировки герменевтике (см. главу 12), в которой сам текст обеспечивает средства для его интерпретации. Q-ме-тод — это не только регистрация того, что люди го­ворят, но и попытка понять, что они имеют в виду. Факторы — это такие интерпретации того, что люди говорят, которые они сами не смогли бы нам сооб­щить. В этом проявляется творческий характер Q-сортировки, придающий этому процессу качество научного открытия.

« Co-знание» в противовес сознанию. Стефенсон (Stephenson, 1980a, no: Lewis, 1960) указывает на то, что слово «сознание» первоначально имело значение «со-знание» (от лат. conscire — делиться знаниями). В дальнейшем это слово приобрело более частное зна­чение хранимой сообща тайны или заговора. Позднее, в XVII столетии, Рене Декарт превратил «сознание» в синоним «со-знания» — личное знание, характери­зующее разум, нефизическую составляющую дуализ­ма «душа — тело». Таким образом, сознание превра­тилось в обозначение секретности разума или его не­постижимости для других и в этом значении было заимствовано английским языком из французского.

Тот факт, что данный термин появился в англий­ском языке лишь в середине XVII века, говорит о том, что он не обозначает нечто органически прису­щее человеку; в противном случае соответствующее слово появилось бы еще тысячу лет назад, а оно яв­ляется относительно недавним изобретением. Сте­фенсон (1980а) предлагает использовать термин, предшествующий термину «сознание» cons­ciousness), а именно со-знание (consciring), в его ис­ходном значении «делиться знаниями», как характе­ризующий Q-метод.

«Таким образом , все , подчеркиваем , все субъективное коренится в со - знании , в общем знании , разделяемом знании , известном каждо­му представителю своей культуры . Разделенное знание это и есть то , что следовало бы назвать сознанием , и это слово указывает лишь на тот факт , что данное знание передается и является общим» (р. 15, курсив Стефенсона, Stephenson, 1980а).

Браун (Brown, 1991) спрашивает, действительно ли понятие «сознание» («consciousness») необходи­мо или же оно указывает лишь на нереальную сущ­ность (non-entity), которую можно заменить конк­ретной коммуникабельностью. Q-методология не за­ставляет людей фиксировать свой поток сознания или пускаться в интроспекцию некого таинственно­го разума. Субъективность — это лишь то, что мож­но сообщить себе или другим.

Co-знание как самосоотнесение в противовес обмену информацией. Q-методология, как указыва-

ют ее приверженцы, представила многочисленные свидетельства того, что она способна схватывать не­структурированные, не укладывающиеся в жесткие рамки, постоянно изменяющиеся, взаимозависимые и уникальные события коммуникации как самосоот­несения и делать это на строгой научной основе. Они также утверждают, что конкретность поведения, как подчеркивали Стефенсон и Кантор (см. главу 10), черта, внутренне присущая природному миру, частью которого является поведение, и именно та черта, на которую наука для обеспечения своего прогресса должна обращать пристальное внимание и которая легко поддается наблюдению с помощью Q-методо-логии.

Сегодня значительное внимание уделяется кибер­нетике, записи сигналов, петлям обратной связи, принятию решений и т. д. Все это, указывают сторон­ники Q-методологии, относится к коммуникации как к обмену информацией. При этом полностью игно­рируется коммуникация как со-знание, которое пред­ставляет собой суть осмысленной повседневной ком­муникации между людьми. Коммуникация чувств, предпочтений, суждений и других индивидуальных и субъективных реакций игнорируется и выносится за скобки специалистами, вовлеченными в гонку со­временных технологий. Можно утверждать, что та­кой характер развития коммуникационных техно­логий находит свое отражение и в психологии, где когнитивная психология — с ее компьютерными ана­логиями и конструктом «обработки информации» мозгом — навязывает такие механистические струк­туры фактическим поведенческим событиям, меха­низируя объективность и полностью игнорируя субъективность.

Короче говоря, субъективность — это коммуника­ция, происходящая в высказываниях самосоотнесе­ния, «из которых можно сформировать выборку и предложить испытуемому оперировать ее элемента­ми для репрезентации своего существования» (Stephenson, 1974, р. 14).

Рассмотрение единичных случаев и проблема обобщения

Необходимо проводить различие между единич­ным фактическим случаем и единичным тестом. Еди­ничный случай, то есть индивидуум, часто оказыва­ется в центре внимания клинической психологии и коррекционного или специального обучения. При тестировании нового лекарства в центре внимания оказывается единичный тест (лекарство), и исполь­зование больших популяций для измерения эффек­тов его воздействия является адекватным. При отбо­ре популяции, на которой проводится тестирование лекарства, важно учитывать пол, возраст, а иногда и другие характеристики испытуемых, например, явля­ются испытуемыми курящими или нет. В этих слу­чаях использование правил и схем проведения экс­периментов, не предполагающих самосоотнесения, а

293

также R-статистики, просто необходимо. То же самое может быть верным и в отношении экспериментов, в которых испытуемым, например, предъявляют на экране на короткое время запретные и обычные сло­ва. Однако мы можем также попросить одного испы­туемого произвести сортировку запретных и обыч­ных слов согласно нескольким различным инструк­циям и получить ряд новых результатов, на которые можем пролить дополнительный свет с помощью интервью и / или дополнительных Q-сортировок. Такая процедура приведет нас к совершенно иному пониманию, более приближенному к повседневной жизни, чем изучение реакций на слова, мелькающие на экране.

Нередко по отношению к Q-методологии возника­ет следующий вопрос: как можно делать обобщения на основе единичного случая? Этот вопрос является не более логичным, чем вопрос о том, как мы можем делать это при рассмотрении отдельной клинической истории болезни. По отношению к определенным це­лям единичный случай является значимым сам по себе. «Действительно важным всегда является вопрос о том, в какой степени мы используем строгие науч­ные процедуры, независимо от того, касается это од­ного случая или нескольких...» (Stephenson, 1974, р. 3). Конкретность, как утверждают и сторонники Q-методологии, и интербихевиористы, в соответствую­щих контекстах является необходимым условием для любого научного предприятия. Аналогичную точку зрения высказывает Браун (Brown 1933/1994): «Та­ким образом, законы поведения следует искать не в усреднении реакций, взятых в массе, а в обобщениях, выводимых на основании изучения единичных случа­ев во всей своей специфичности» (р. 46).

Стефенсон (1974) отмечает, что классические ис­следования заучивания проводились Эббингаузом на одном испытуемом, точно так же как и эксперимен­ты Джорджа М. Стрэттона по инвертированному зрению (испытуемый, сам Стрэттон, носил оптичес­кое устройство, полностью перевертывающее зри­тельный мир); изучение единичных случаев являет­ся общераспространенным в клинической психо­логии и психиатрии. Шассон (Chasson, 1979) описывает ряд исследований на одном испытуемом, включающих Q-методологию, по отношению к кото­рым он использует название «интенсивный план» («intensive design»). Эксперименты гештальтистов также проводились с единичными испытуемыми, как и исследования Пиаже, а также работы в области ана­лиза поведения и прикладного анализа поведения. Следуя аналогичной схеме, Баркер и Вригт (Barker & Wright, 1951) подробно описали один день из жиз­ни маленького мальчика. Целью этих исследований не является сделать обобщение «от N = 1 на N = по­пуляция» (р. 7); скорее, они имеют теоретическую ценность. Например, что может перевертывание зри­тельного мира сказать нам о том, каким образом мы координируем между собой наши зрительные и мо­торные реакции, и что означает для нас видение

«правой стороной вверх» (Smith, 1993)? Что может сказать нам пример пациента, страдающего гидроце­фалией, чей черен содержит лишь 5% мозга, но ко­торый ведет себя как нормальный индивидуум и де­монстрирует высокие интеллектуальные способнос­ти (Lewin, 1980), о наших предположениях относительно роли мозга в поведении человека? Сте­фенсон (1974) приводит случай восьмилетнего маль­чика, понимавшего язык, несмотря на то, что у него отсутствовали моторные навыки, необходимые для произнесения звуков речи, — пример, рассеивающий наши представления о том, что дети должны слы­шать собственный лепет для того, чтобы овладеть речью и научиться понимать ее. Выборки из больших популяций в таких случаях не нужны; наука достиг­нет большего, если будет составлять выборки из про­блем, а не из людей, утверждает Стефенсон, хотя мы редко используем такую возможность. Опросные ис­следования почти никогда не включают репрезента­тивные популяции стимульных условий или про­блем, только популяции индивидов, хотя проблемы отличаются высокой вариативностью. Далее, отмеча­ет он, производя выборку из популяции людей, мы редко имеем ясное представление о том, кого мы дол­жны в нее включить: заключенных? престарелых? младенцев? психопатов? бездомных? представите­лей определенных профессиональных или этничес­ких групп?

Большинство случаев неадекватного использова­ния Q-методологии связано с тем, что исследовате­ли не делают выборки проблем, вместо этого делая выборки людей. Они отталкиваются в своих иссле­дованиях от операциональных определений — сфор­мулированных на основании реакций на тестирую­щее устройство (стимул), — определяющих такие конструкты, как «реальное я» или «идеальное я», и пытаются обнаружить их среди популяций людей и не пытаются раскрыть то, что является субъектив­ным для сортирующего Q-высказывания, т. е. опе-ранты, фактические события.

«Целью [науки] является не сбор фактов, а до­стижение понимания. Если ученый может иметь дело с конкретными оперантами, ему совершен­но не нужно рассматривать операциональные определения своих конструктов или концепций; именно поэтому в нашей системе не используют­ся Q-выборки, стандартизированные для изме­рения чьих-либо концепций по поводу "я", "иде­ального я" и других — хотя для практических це­лей такие категории, без сомнения, могут представлять определенную пользу» (Ste­phenson, 1974, р. 24)».

Браун (Brown, 1996b) замечает, что Q-факторы сами по себе содержат обобщения. Если два фактора — А и Б — выявляются в результате Q-сортировки, про­веденной несколькими людьми, это означает, что

294

людям, представленным фактором А, в целом свой­ственна определенная точка зрения, а представлен­ным фактором Б — другая точка зрения. «Факторы репрезентируют качественно различные модусы мышления, сохраняющие свои характерные черты, независимо от того, сколько человек, относящихся к каждому типу, участвуют в исследовании»; следова­тельно, «не требуется большого числа случаев для того, чтобы делать обобщения, касающиеся каждого типа» (Brown, 1995b). По этой причине зависимые и независимые переменные не используются в Q-ис-следованиях. Возвращаясь к аналогии Стефенсона (1953) с цветом глаз, точно так же как голубой цвет глаз отдельного человека не зависит от цвета глаз окружающих людей или от распределения данного цвета глаз в какой-либо популяции, субъективность, выявленная с помощью Q-сортировки, не зависит от ее пропорции в любой популяции. Субъективность, как и цвет глаз, просто существует. Такие конкрет­ные события могут быть продемонстрированы на на­учной основе с соблюдением критерия надежности. «Существование есть не что иное, как единичный случай в действии, и именно ему наука должна уде­лять первостепенное внимание» (Stephenson, 1974, р. 14). Q-сортировка, как во множественных, так и в единичных случаях, имеет важное значение для обес­печения коммуникации о таких случаях, а также для рассмотрения теоретических вопросов. Даже если не­сколько испытуемых произвели сортировку одной и той же Q-совокупности, каждый случай является конкретным и уникальным; вопрос о том, какое вли­яние каждый из этих случаев оказывает на опреде­ление тех или иных факторов, должен рассматри­ваться на стадии анализа.

Помимо той роли, которую изучение отдельных случаев играет в процессе открытия, оно также име­ет значение и для проверки гипотез. Браун (1993/ 1994) использовал один единичный случай для про­верки теории, касающейся голосования, а другой единичный случай для проверки философии «поли­тического я» (political self). Как теория голосования, так и теория «я» базировались на некоторых исход­ных допущениях, а не на наблюдаемых событиях. Исследование с помощью Q-сортировки обеспечило возможность наблюдения субъективности, отличаю­щейся от категорий, положенных в основу этих тео­рий. Естественные или наблюдаемые (observational) категории, полученные в результате Q-сортировки, являлись репрезентациями субъективных форм по­ведения, расходившихся с логическими категориями теоретиков.

Обобщение может быть статистическим, оно мо­жет представлять собой вывод, распространенный на всю популяцию на основании выборки, а может яв­ляться переходом на более высокий уровень абстрак­ции — как это сделал Галилей, перейдя от шариков, скатывающихся по плоскости, к обобщению, касаю­щемуся всех падающих тел (Brown, 1997). Научный прогресс, как правило, базируется на обобщениях

галилеевского типа, а не состоит в чисто количе­ственном определении того, сколько и каких случа­ев имеет место. Последние могут представлять инте­рес, однако они являются второстепенными для на­уки. Переход от единичного случая на более абстрактный уровень имеет более фундаментальное научное значение, чем переход от нескольких случаев к многим. Браун (1997) указывает на то, что (а) Кеп­лер снискал мировую научную известность, проде­монстрировав тот факт, что Марс вращается вокруг Солнца по эллиптической орбите и (б) что имя Бо-релли, продемонстрировавшего, что эллиптическая форма орбит характерна и для других планет, оста­лось практически неизвестным в истории науки. R-методология, занимающаяся в основном количе­ственными обобщениями, аналогична вкладу Борел-ли, тогда как Q-методология, ориентированная на обнаружение общих принципов, сродни открытию Кеплера.

Сколько человек должно участвовать в Q-сорти-ровке? Как правило, для определения фактора дос­таточно нескольких испытуемых, возможно, всего пяти-шести человек; увеличение количества участ­ников уже не добавит ничего нового. Использование пяти сортировок с ретестовой надежностью, равной 0,80, обеспечивает надежность фактора, превышаю­щую 0,98 (Brown, 1993b). Если факторы А и Б до­статочно точно определены несколькими сортирую­щими, и значения факторов ясны исходя из содержа­щих их высказываний, основная цель процедуры достигнута. Более глубокое понимание может быть достигнуто благодаря интервью с лицами, проводя­щими сортировку, в ходе которых выясняется, поче­му они поместили определенные ключевые высказы­вания в те или иные категории. Однако сортировка может также указывать на наличие фактора В, кото­рый до сих пор был неизвестен и который может быть представлен меньшим числом испытуемых, чем А и Б. Определение этого фактора может потребо­вать участия сорока или пятидесяти испытуемых (Q-методология не позволяет определить, какой про­цент популяции придерживается некоторой точки зрения, выявленной Q-анализом; она лишь показы­вает, что данная точка зрения существует.) Посколь­ку Q-методология представляет собой процесс от­крытия, а не формулирования теории, дедуктивного вывода, предсказания или проверки гипотез, редкие точки зрения не могут быть выявлены, пока сорти­ровка и анализ не завершены.

Однако если исследователь подозревает, что те или иные сегменты популяции могут придерживать­ся определенных взглядов, отличающихся от взгля­дов, разделяемых остальной ее частью, данные сег­менты должны быть включены в исследование. На­пример, если мы хотим узнать мнения студентов о программе базового университетского курса психо­логического факультета, мы включим студентов, спе­циализирующихся на психологии. Однако мы можем захотеть включить и тех студентов, которые слуша-

295

ют курс психологии в качестве факультативного либо для того, чтобы написать курсовую работу по профилю другого факультета. Такая выборка инди­видов носит название Р-совокунность (P-set). Р-со-вокупность используется не для обобщений, распро­страняющихся на более широкие популяции, а для того, чтобы могли проявиться все точки зрения, су­ществующие по поводу данной программы, — при этом нас интересуют не количественные различия, а различия, касающиеся способов размышления о про­грамме. При рассмотрении отдельного случая не­определенность по поводу того, какие точки зрения могут проявиться, выше, чем в случае множествен­ной сортировки, и в этом случае формирование Р-совокуиности, конечно, невозможно.

Представитель Q-методологии будет утверждать, что после того, как факторная структура выявила существующие субъективные точки зрения, можно перейти к количественному подсчету выразивших их лиц на более строгих основаниях, если эта процеду­ра еще имеет смысл. Возвращаясь к нашему приме­ру, мы можем обнаружить три совершенно различ­ные точки зрения по поводу программы базового курса психологии, а также четвертое мнение, которое разделяют две из трех полученных групп. При про­ведении опроса его результаты, как бы хорошо ни была составлена выборка, скорее всего, не отражали бы всех этих соотношений. Однако после того как такая структура установлена, можно провести гораз­до более информативный опрос, чтобы узнать, сколь­ко человек включает каждая из групп.

ИМПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

В различных работах Стефенсон много пишет о том, какими, с его точки зрения, должны быть наука и исследовательские процедуры. В одном из источ­ников (Stephenson, 1967) он перечисляет ряд «прин­ципов», «постулатов» и «прагматик», большинство из которых связано с темой книги, но некоторые име­ют более широкое применение. Приводимые ниже постулаты могут быть выведены из его высказыва­ний.

Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом):

1. Наука имеет дело исключительно с конкретны­ми событиями (явлениями). Наука не занимается такими теоретическими конструктами, как душа и тело, сознание или «я»5 .

2. Каждое событие в природе специфично и уни­кально; такие специфичности предшествуют общно­стям и заключают их в себе.

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки):

1. Психологические события имеют строение, от­личающееся от структуры событий, рассматривае­мых физиологией или физикой.

2. Любые внутренние или внешние определяющие конструкты (determiners), так же как и любые разгра­ничения души и тела, не являются релевантными для научной психологии.

3. Все, что не подлежит наблюдению, не является частью научной психологии. Психология имеет пра­во рассматривать только то, что может быть проде­монстрировано при помощи относительно надежной операции, наподобие измерения кровяного давления с помощью тонометра или выявления субъективно­сти (индивидуальности) посредством методики Q-сортировки.

4. Каждое научное исследование состоит из конк­ретных инференциальных интеракций, специфич­ных для каждой ситуации, и требует адаптации ис­пользуемых средств анализа к особенностям экспе­риментальной ситуации.

5. Исходным пунктом исследования являются операнты или события, а не конструкты.

6. Коммуникация (а значит и передача данных) имеет место между отдельными людьми, а не груп­пами, но может также происходить внутрииндивид-ном уровне.

7. Источниками субъективности или смысла явля­ются индивидуумы, а не группы.

Постулаты (допущения, касающиеся предмета изучения):

1. Психологические события состоят из поля вза­имодействий между организмами и объектами, ко­торое формируется исторически в соответствующих условиях. (Стефенсон соглашается с формулой Кантора: РЕ = C(k, sf, rf, hi, st, md) — см. главу 10, с. 258).

2. Психологические события являются как субъек­тивными, так и объективными. Они субъективны с индивидуальной точки зрения (отнесение к себе) и объективны с точки зрения другого лица (отнесение к другому).

3. Значительная часть психологического поведе­ния, обозначаемого терминами «душа» («mind»), «сознание» и / или «я», представляет собой субъек­тивное или относимое к себе поведение (оставшаяся часть представляет собой объективное поведение).

5 В ходе обсуждения этой главы было высказано уточнение: Стефенсон действительно отвергал понятие «я» («self») как реально существующей вещи или агента, однако он использовал это слово для указания на «мою точку отсчета, демонстрируемую в моей Q-сортировке» в противоположность «вашей точке отсчета, выражаемой в вашей Q-сорти-ровке».

296

Следовательно, такое поведение может быть наибо­лее адекватно понято при использовании процедур, позволяющих участнику исследования самостоя­тельно производить измерения, и при применении количественных методов, которые сохраняют инди­видуальные смыслы и определяют степень их пере­сечения у разных лиц.

4. Методы усреднения, которые замещают смыс­лы вещей для конкретных испытуемых смыслами, привносимыми экспериментатором, применимы лишь в тех случаях, когда наиболее важными явля­ются факты или информация, хотя и в этих случаях их применение далеко не всегда оправдано6 .

ИССЛЕДОВАНИЯ

Q-сортировка наиболее часто используется в сфе­ре коммуникации, политической науки, в дошколь­ной педагогике (nursing science), а также в психоло­гии развития, однако она с равным успехом может быть использована и в экономике, социальной пси­хологии, в сфере индустриальных отношений, юрис­пруденции, литературе, женских исследованиях, как и в любых других дисциплинах, включающих чело­веческое поведение. А к таким областям относятся гуманитарные приложения химии, физики, геологии и других наук. Число опубликованных работ по Q-методологии превысило две с половиной тысячи, хотя многие из них не в полной мере используют воз­можности Q-метода вследствие присутствия в них элементов R-методологии. Ниже приводится описа­ние нескольких исследований, не ослабленных при­сутствием R-методологии, а также имеющих отноше­ние к психологии и демонстрирующих значительный потенциал данного метода исследования.

Как дети дошкольного возраста могут сообщить о своей субъективности? Поскольку письменные вы­сказывания в этом случае не могли быть использо­ваны, Тейлор, Делпрато и Кнапп (Taylor, Delprato & Knapp, 1994) использовали Q-совокупность фото­графий детей, вовлеченных в различные занятия. Участвующие в исследовании дети должны были рассортировать фотографии по семи категориям субъективности, следуя правилам распределения, которые позволяли им видеть требуемый характер распределения, однако экспериментатор возвращал фотографии на место после того, как дети делали свой выбор. Распределение производилось в соответ­ствии с восемью условиями инструкции, такими как «это больше / меньше всего похоже на тебя» и «это больше / меньше всего похоже на тебя с точки зре­ния твоего воспитателя». Каждый ребенок обнару­жил свой организованный опыт (experience), о чем

свидетельствуют по 3-4 значимых фактора на каж­дого, однако каждый проявил также свою уникаль­ность, о чем свидетельствует различные сортировки при различных условиях инструкции. Поскольку выявилось ограниченное число факторов, эти дети, вероятно, внесли примерно равный вклад в общую дисперсию. Для более глубокого понимания резуль­татов, вероятно, требуется дополнительная информа­ция; тем не менее результаты свидетельствуют о том, что Q-метод может быть использован даже в работе с детьми 3-4 лет и позволяет выявлять как межин­дивидные, так и внутрииндивидные различия, харак­терные для детского возраста.

Хусид и Кохран (Chusid & Cochran, 1989) исполь­зовали Q-сортировку, чтобы выяснить, каким образом темы, связанные с семейными отношениями, влияют на выборы в профессиональной сфере. Они попроси­ли шестерых мужчин и четырех женщин, сменивших род деятельности, провести сортировку 46 прилага­тельных для описания каждого из членов их семей, а также лиц, связанных с испытуемыми по профессио­нальной линии. Результаты обнаружили паттерны взаимосвязей между семейным опытом и сменой рода деятельности, которые затем были более подробно исследованы в ходе интервью с испытуемыми. Анализ интервью дал конкретные описания (case portraits) каждого испытуемого, которые были затем рассмот­рены ими с целью уточнения. Окончательные резуль­таты содержали выявленные в ходе исследования се­мейные темы («драму»), связанные со сменой профес­сии, или новые семейные темы, возникшие в связи с новым местом работы. Как и в большинстве Q-иссле-дований, испытуемые не осознавали существования этих взаимосвязей или осознавали их лишь в ограни­ченных аспектах, как в случае, «когда они описывали своих сотрудников практически таким же образом, как и членов своих семей» (р. 39).

В исследовании Галливан (Gallivan ,1993), изучав­шей характеристики, составляющие чувство юмора, 41 испытуемый производил сортировку 79 высказы­ваний, отобранных из «собрания», составленного из «описаний людьми лиц, обладавших прекрасным чувством юмора». Исследовательница обнаружила четыре фактора или группы. Первая группа состоя­ла из людей, которым нравился юмор, унижающий других людей. Члены второй группы считали себя людьми практически лишенными чувства юмора и слабо восприимчивыми к нему. Третьей группе не нравился юмор, унижающий людей. Четвертая груп­па носила более сложный характер: эти люди были склонны отвергать юмор, унижающий людей, и счи­тать свои собственные проявления чувства юмора позитивными — как и представители первой и тре­тьей групп — однако, в отличие от членов других групп, они считали, что их собственное чувство юмо­ра играет для них важную роль, помогая справиться с проблемами повседневной жизни.

' Автор благодарен Стивену Брауну за его критику двух черновых вариантов этих постулатов.

297

В исследовании Деннис и Голдберга (Dennis & Goldberg, 1996c) участвовало 54 женщины. Они счи­тали, что их вес в среднем на 10% превышает опти­мальный для них, и участвовали в 9-месячной про­грамме по снижению веса, включающей как диету, так и поведенческий компонент. Были выявлены две группы: первые были названы «оптимистками» («assured»), а вторые «пессимистками» («dis­believers»). Оптимистки больше верили в свою само­эффективность (self-efficacy) и были меньше подвер­жены унынию, чем пессимистки. Оптимистки в сред­нем сбросили вес на 6 кг, а пессимистки на 7 кг, что представляет собой статистически значимое различие. В ходе дополнительной программы (post-treatment) пессимистки, ставшие оптимистками, сбросили в среднем вдвое больше, чем те, кто изначально были и остались пессимистками: по 10 и 5 кг соответственно. Оптимистки показали более высокую самооценку, бо­лее хорошее настроение и более оптимальные режи­мы питания. Полученные в результате Q-сортировки различные поведенческие характеристики, связанные с успехом, такие как самоэффективность, позволяют предположить, что программа, направленная на повы­шение самоэффективности, должна сочетаться с про­граммой рационального питания. Браун (1996а) так комментирует данное исследование:

«Исследование Деннис и [олдберга является одним из первых, в ходе которых удалось проде­монстрировать факт значительного снижения веса среди различных категорий людей. Все предшествующие исследования, естественно, базировались на объективных категориях —таких как возраст, количество испробованных ранее диет, тревожность, интро- и экстраверсия, режи­мы питания, степень ожирения и т. д., — с целью предсказания либо повышения либо снижения веса, однако ни в одном из них не удалось дос­тичь систематического успеха, что позволило ав­торам выразить надежду, что "Q-методология об­ладает потенциалом, позволяющим использовать ее в качестве нового направления для составле­ния клиентам рекомендаций по выбору программ лечения от ожирения"».

Мы можем сделать вывод, что субъективность ока­залась более тесно связанной с похуданием, чем объективные меры черт.

СФЕРЫ ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ

Q-методология используется в широком спектре областей, начиная от определения проявлений сход-

ства и различии между индивидуумами или между различными условиями для одного индивидуума и заканчивая крупномасштабными исследованиями общественного мнения (Stephen, 1985). Браун (1993b) провел обзор некоторых из многочисленных областей, в которых находит применение Q-методо­логия, включая контроль за пациентами в больницах, подготовку персонала для яслей, анализ сеттингов, в которых осуществляется принятие решений, изуче­ние воздействия порнографии, выработку стратегии политических кампаний, пропаганду охраны окружа­ющей среды, ассимиляцию беженцев, изучение эти­ческих вопросов и коррупции, анализ реакций обще­ственности на скандалы, сравнение черт авторитар­ных личностей, коммуникацию, анализ семейных видеозаписей, а также другие области применения, характерные для отдельных стран. Q-методология получила признание в некоторых кругах феминист­ского движения благодаря своему «акценту на "лич­ностях" (области межличностных отношений), а не на "тестах"» (Febbraro, 1995, р. 147).

Стивен (Stephen, 1985) указывает на «досаждаю­щую проблему» в качественных исследованиях: про­блему разрешения противоречий между результата­ми, получаемыми различными исследователями при изучении одних и тех же вопросов. Наличие общих референтов Q-высказываний обеспечивают возмож­ность для нахождения таких решений. После форми­рования «собрания» и Q-совокупности, связанных с характеристиками, по которым имеют место расхож­дения, каждый независимый исследователь может произвести сортировку, с которой возможно провес­ти факторный анализ, определяющий, в чем состоят сходство и различия в подходах исследователей к этим общим референтам.

КЛИНИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Поскольку Q-метод специализируется на изуче­нии отдельных случаев, он, без сомнения, пригоден для использования в клинической психологии. «Со­брание», составленное на материале (а) истории кли­ента, (б) интервью с клиентом или (в) информации, полученной из других релевантных источников, мо­жет являться базисом для формирования Q-совокуп­ности. Сортировка может производиться быстро, во время сеанса психотерапии; или же при использова­нии соответствующих инструкций клиент может взять карточки домой и рассортировать их согласно условиям инструкции, сформулированным терапев­том совместно с клиентом. Клиент может даже ре­шить произвести дополнительные сортировки с ис­пользованием собственных условий инструкции. Ас­систент может ввести номера в компьютерную программу, которая быстро определит факторы. Кли­ницист, прошедший несложную подготовку, может

298

завершить анализ, возможно, консультируясь в про­цессе анализа с клиентом. Анализ Q-сортировки и последующее обсуждение результатов с клиентом могут быть использованы как вспомогательные ма­териалы при постановке диагноза или планировании программы лечения. Результаты Q-сортировки, ис­пользуемые в самом начале терапии, а также на раз­личных стадиях ее прохождения, могут стать частью терапевтического процесса, будучи полезными и те­рапевту, и клиенту. Удачным примером такого ис­пользования Q-метода (Goldstein, 1989) может слу­жить случай 33-летнего мужчины, который страдал от жестокого обращения в детстве и начинал заикать­ся в присутствии своих сотрудников. Ему было пред­ложено рассортировать 24 прилагательных в соот­ветствии с 19-ю условиями инструкции по отноше­нию к каждому из следующих лиц: его подруге, начальнику, идеальной матери, идеальному отцу, бра­ту, терапевту, а также другим значимым для него ли­цам. Было обнаружено три фактора, связанных с межличностными отношениями. На основе этих фак­торов была проведена дискуссия между терапевтом и клиентом с целью постановки целей и определения процедур лечения.

Q-сортировка приобрела популярность в клини­ческих и консультационных исследованиях в середи­не XX века (например, Rogers & Diamond, 1954); од­нако, как правило, сортировку выполнял не сам кли­ент, а другие лица, тем самым полностью исключая из рассмотрения точку зрения наиболее значимого участника сеттинга. Так, в исследовании двух клиен­тов, проходивших психоаналитическую терапию (Jones, Cumming & Pulos, 1993), сортировку произ­водили «клинические эксперты» («clinical judges»), а не клиент. Они использовали стандартную Q-cop-тировку, а не извлеченную из «собрания», касающе­гося конкретно этих двух индивидов. И конечно, ста­тистический анализ представлял собой R-, а не Q-процедуру.

Q-исследование, проведенное с последователями Фрейда, Адлера, Юнга и Салливана (см. главу 5, описывающую работу этих четырех психоаналити­ков), представителей недирективной терапии (см. главу 4, с. 128-129), а также психотерапевтов, ра­ботающих с теорией личных конструктов (см. гла­ву 8, с. 219), показало, что каждый из них интерпре­тировал случай покушения на самоубийство в сво­ей собственной теоретической перспективе (Kelly, 1963). Стефенсон (1974) указывает на случай из клинический практики, когда результаты Q-сорти­ровки, посвященной взглядам клиента и произве­денной терапевтом, радикально отличались от ре­зультатов сортировки, произведенной самим клиен­том. Даже цели, которые клиент ставил перед собой, отличались от того, как понимал их терапевт. Объек­тивная точка зрения терапевта была абсолютно не­адекватна субъективной точке зрения клиента (Parloff, Stephenson & Perlin, 1963). Аналогично, в Q-исследовании пациентки по имени Мира (Муга),

одной из четверых близнецов Генен (Genain), стра­дающих шизофренией, выяснилось, что терапевт и Мира исходили из совершенно различных целей терапии. Более того, выполненная терапевтом Q-сортировка показала, что его представления о том, как воспринимает его Мира, расходились с ее соб­ственным восприятием (Stephenson, 1980). Такого рода открытие в клинической ситуации должно иг­рать важнейшую роль в корректировке отношений терапевт—клиент и оказывать определяющее влия­ние на терапевтический процесс.

Известен случай (Stephenson, 1985), когда Q-ме-тод использовался как средство, помогающее отой­ти от интерпретаций аналитиком свободных ассоци­аций клиента и даже как попытка эмпатии, предпри­нимаемая аналитиком (Atwood & Stolorow, 1984) в противовес интерпретации. Q-сортировка, произве­денная клиентом, обеспечила точное измерение фак­тически испытываемых им чувств. И аналитик и кли­ент (Р-совокупность = 2) выполнили Q-сортировку 96 высказываний, включая описывающие аналити­ческую ситуацию, с целью проверки заявления о том, что имеет место перенос. Были выявлены три фак­тора. Один из них подтвердил эти заявления, свиде­тельствуя о сильном переносе со стороны пациента на аналитика. Другой фактор свидетельствовал о возможном переносе со стороны аналитика на паци­ента.

В другом случае Q-метод был использован с це­лью изучения некоторых составляющих расщеплен­ной идентичности (separate identities) у пациентки с диагнозом диссоциативного расстройства идентич­ности (dissociative identity disorder, согласно DSM-IV), ранее называемого множественной личностью (Brown & Smith, в печати). Пациенткой была 34-лет­няя женщина. Наиболее часто проявляющаяся или презентирующая ( presenting) идентичность, Лонни (Lonnie) назвала имена и предоставила описания 96-ти идентичностей в системе. Эти имена составили как «собрание», так и Q-совокупность. Шесть наибо­лее активных членов системы рассортировали име­на 96-ти идентичностей согласно следующим усло­виям инструкции: от максимальной до минимальной степени (а) похожи на меня, (б) комфортно себя чув­ствуют со мной, (в) оказывают влияние на систему, (г) проявляют понимание, (д) склонны к сотрудни­честву, (е) информированы о системе.

Хотя некоторые идентичности носили имена, яв­лявшиеся остроумными метафорами их функций в психологической системе пациентки, с целью сохра­нения конфиденциальности испытуемой они были изменены. Шесть идентичностей представляли сами себя как участников Q-сортировки.

• В событиях повседневной жизни наиболее часто участвовала Лонни, которая брала на себя ответ­ственность за действия всей системы. Некоторые идентичности были враждебно настроены по отноше­нию к ней и физически травмировали ее (наносили ей телесные повреждения).

299

• Артур был юношей, поддерживающим порядок и, как правило, осуществлявшим планирование. Он был дружелюбен и дипломатичен со всеми участни­ками системы.

• Венди, развязная 18-летняя девица, думающая только о развлечениях, была дружелюбна с Лонни и помогала ей, однако в прошлом была настроена к ней враждебно и физически травмировала ее.

• Противоположный полюс представляли Эйприл и Салли (Sally), настроенные враждебно к Лонни. Эйприл был стражем семейной чести и вызывал у Лонни чувство вины, упрекая ее в неспособности со­хранить честь семьи.

• Салли собиралась соблазнять мужчин, чтобы унизить их, в отместку за ущерб, который, с ее точки зрения, они нанесли системе.

• Совершенно в иной роли выступала 8-летняя Ро­бин, которая была дружелюбной и веселой. Она представляла систему, когда система была психоло­гически перегружена или подвергалась опасности самоповреждения.

В результате тридцати шести сортировок было выявлено три фактора. В первом факторе основное место занимали Q-сортировки, содержащие такие показатели, как «влияние» и «понимание». Иными словами, все шесть сортирующих сходились на том, какие личности имели наибольшее влияние на сис­тему и проявляли наибольшее ее понимание.

Более сложный характер носила выполненная Лонни сортировка, касающаяся «сходства» и «ком­форта». «Сходство» оказалось в значительной степе­ни взаимосвязано с первым фактором, в отличие от второго и третьего, тогда как «комфорт» был в зна­чительной степени связан со вторым фактором. Оче­видно, те, кого Лонни находила похожими на себя, не относились к тем, с кем она чувствовала себя ком­фортно.

Второй фактор составили преимущественно вы­полненные Артуром сортировки «сходства», а также выполненные Венди сортировки «сходства» и «ком­форта». Этот факт отражал позитивные деловые от­ношения между Венди и Артуром.

Третий фактор отражал значительную поляр­ность. Произведенные Эйприлом и Салли Q-сорти­ровки на «сходство» в отношении Мести (Pursuit) (жуткой идентичности, наносившей травмы) и Лос­нящейся (Gloss) (женской идентичности, настаивав­шей на том, что все прекрасно, но солидарной с теми, кто наносил травмы) показывали, что между Арту­ром и Салли и этими личностями наблюдается сход­ство, а не расхождения. Эти сортировки также пока­зали отсутствие сходства с Дымом (Smoke) (четы­рехлетний ребенок, несущий на себе весь стыд за систему и не показывающий свое лицо) и Юпитером (Jove) (жизнерадостным магическим персонажем, обеспечивающим защиту детям в системе). Q-сорти-ровка восьмилетней Робин на «сходство» по данно-

му фактору оказалась диаметрально противополож­ной; она находила свое сходство с Дымом и Юпите­ром и полное расхождение с Местью и Лоснящейся. Вероятно, дружелюбие и теплота Робин противосто­яли суровому характеру Эйприл и Салли — таким образом, фактор является биполярным.

Сразу после сортировки каждой идентичности был задан вопрос, почему он или она поместили определенные карточки (имена) либо в одну из двух категорий с максимальными оценками, либо в одну из двух категорий с минимальными оценками. По­лученные в ответ высказывания были включены в «собрание», используемое во второй стадии исследо­вания. Приведем пример высказываний Лонни о тех, кого она поместила в категории с оценками -5 по сортировке «наиболее / наименее комфортно себя чувствую с ним / ней»: «Некоторых из них я боюсь. Мне жаль, что мне пришлось поместить Дыма в ка­тегорию -5. Дым чувствует себя виноватым, и он свя­зан с жестоким обращением в семье, но я неловко чувствуя себя с ним. Не то чтобы он мне не нравил­ся, мне просто с ним некомфортно. Эйприл все вре­мя ищет виноватых. Салли думает только о сексе. Страх, Стыд, Вина. Эти четверо [четвертой являет­ся Месть], помещенные мною в эту кучку, наверное, больше всего нуждаются в терапии. Это для меня полная неожиданность». Робин сопроводила четыре карточки, помещенные ею в категорию +5 по сорти­ровке «наиболее / наименее склонные к сотрудниче­ству» следующими высказываниями: «Я всегда пы­таюсь помочь всем, кому могу. Целеста [страж] — это, наверное, та, благодаря кому все, кто внутри систе­мы, еще до сих пор живы. Кении поддерживает по­рядок и равновесие. Артур всем помогает».

Испытуемая использовала результаты, получен­ные на первой фазе исследования, в дискуссиях со своим терапевтом. К счастью для нее, после заверше­ния первой фазы она начала долгую и тяжелую, но успешную борьбу за интеграцию своих личностей и формирование здорового образа поведения. Вслед­ствие этого некоторые из идентичностей перестали представлять ее, а потому проведение второй фазы оказалась неосуществимым (Brown & Smith, p. 235).

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Когнитивная психология

Данный подход, являющийся органоцентричес-ким и фокусирующимся на таких когнитивных ак­тах, как воображение и мышление, казалось бы, дол­жен был уделять центральное внимание субъектив­ности. В действительности, однако, он практически

300

полностью игнорирует субъективность, за исключе­нием тех случаев, когда объективные переменные способствуют ее проявлению. Такая ситуация, кажу­щаяся аномальной, возникает в силу того, что когни­тивная психология использует R-методологию, кото­рую она заимствует — наряду с механистической и менталистской ориентацией — у методологического бихевиоризма. Ее отход от последнего выражается лишь в том, что когнитивная психология переходит от механицизма классического обусловливания к механицизму компьютерных аналогий при описании условий человеческого поведения.

Поскольку Q-методология, являясь нецентричес­ким подходом, отвергает «психизмы» (psychisms), гипотетико-дедуктивный метод, биологический ре­дукционизм, а также навязывание конструктов собы­тиям, что является характерными чертами, присущи­ми когнитивизму, оба подхода во многих отношени­ях находятся на противоположных полюсах. Хотя когнитивизм мог бы с большой пользой для себя применять Q-методологию в своих исследованиях, посвященных восприятию, воображению и другим вопросам, он вряд ли будет делать это без обращения Q-методологии в R-методологию, что сводит на нет все уникальные преимущества Q-метода.

Гуманистическая психология

Данная система подчеркивает исключительную роль «я» ( the self) и направлена на изучение того, что придает смысл человеческой жизни. Она в целом от­вергает психологические исследования как игнори­рующие точку зрения индивида. Несмотря па неко­торое пересечение интересов с Q-методологией, гу­манистическая психология ставит в центр своей философии концепцию «безусловного я» или разу­ма, не ограничиваясь просто самосоотнесением; та­ким образом, ее взгляды расходятся с научной фило­софией Q-методологии. Тем не менее обе системы все же объединяет общий интерес к осмысленному чело­веческому поведению («опыту», согласно гуманисти­ческой терминологии), и Q-методология могла бы способствовать значительному прогрессу качествен­ных исследований гуманистической психологии, дополнив или заместив ее ограниченные по своим воз­можностям и неудобные в обращении методы строги­ми и эффективными Q-процедурами. Q-методология совмещает в себе наиболее сильные стороны как ка­чественных, так и количественных подходов (Brown, 1996). Исследования, отвергаемые гуманистической психологией, относятся к R-типу, к которому у Q-методологии также есть претензии. Карл Роджерс (Rogers & Diamond, 1954), центральная фигура в гу­манистической психологии, использовал Q-метод в своем исследовании, оценивающем эффективность психотерапии, сочетая ее, однако, с вызывающим со­мнения R-анализом. Более последовательное ис­пользование Q-метода гуманистической психологи­ей полностью согласовывалось бы с ее собственны­ми принципами.

Гуманистическая психология также могла бы най­ти полезное применение Q-метода в психотерапии. Отстаиваемому гуманистической психотерапией принципу полноправного участия клиента в терапев­тическом процессе наравне с терапевтом Q-методо­логия полностью отвечала бы. Клиент мог бы уча­ствовать в планировании, выполнении и анализе Q-сортировки, а также в применении ее результатов к терапевтическому процессу.

Интербихевиоральная психология

Стефенсон (1982, 1987) заложил в основание раз­работанной им Q-методологии конструкт интербихе-виорального поля, введенный Кантором (Kantor, 1959). Особо выделяемые Стефенсоном операнты, которые интербихевиоризм называет событиями, рассматриваются обеими системами как основопола­гающие данные, на которых должна строиться наука о поведении. Другими словами, вместо того чтобы навязывать такие конструкты, как мотивация, интел­лект, «я», сознание, склонности, черты личности и т. д., исследователь должен изучать то, что индиви­дуум делает — будь то составление письма или сор­тировка высказываний. Обе системы настаивают на том, что частное должно предшествовать общему и что частное, конкретность играет в науке более фун­даментальную роль, чем обобщения. Они сходятся в том, что законы являются не универсальными, а спе­цифичными по отношению к ситуации. Обе рассмат­ривают опыт и субъективность как конкретные фор­мы поведения, а не как нечто существующее отдель­но от поведения, и отвергают представление о том, что содержание разума является исключительно лич­ным, известным только самому гипотетическому ра­зуму, который его содержит. Для Кантора так назы­ваемая личная сфера — это не более чем уникаль­ность происходящего, характеризующего любые события в природе. Личное есть не что иное, как осо­бая характерная точка зрения, с которой рассматри­ваются происходящие события. В области психоло­гии несколько компонентов естественных событий доступны для наблюдения с помощью различных средств и выбора специфических точек зрения. Об­ращаясь к коммуникабельности посредством Q-cop-тировки, Стефенсон также отвергает представления о личной сфере. Таким образом, обе системы подчер­кивают объективность субъективности и ее доступ­ность для исследования. Обе отвергают такие конст­рукты, как дуализм «разум—тело», сознание как вещь или процесс и сведение психологии к невроло­гии. Обе отвергают любые абсолюты и признают из­менчивую природу человеческих взаимодействий от одной ситуации к другой. Несмотря на различие це­лей, между обеими системами наблюдается разитель­ное сходство в используемой ими философии науки — именно так и должно быть, учитывая тот факт, что обе придают основное значение оперантам / событи­ям, из которых выводятся их конструкты.

301

Феноменологическая психология

Браун (1972) сравнивает высказывание Сартра о различии между фактами и сущностями с аналогич­ными различиями между R- и Q-методологией. Чер­ты личности, которые R-методология пытается изме­рять, никогда не смогут раскрыть субъективности. Хотя Мерло-Понти, основоположник феноменоло­гической психологии и единомышленник Сартра, выступает за бихевиоризм в широком понимании и отводит центральное место в своей системе взаимо­действию индивида и мира, значительно приближа­ясь в этом отношению к философии Q-методологии, он остается до некоторой степени привязанным к конструкту сознания, оказываясь не в состоянии до конца освободиться от ментализма. В силу этого по ряду соответствующих аспектов его феноменологи­ческая психология продолжает расходиться с опе-рантным субъективизмом. Тем не менее Q-методоло-гия могла бы оказаться весьма полезной для фено­менологических исследований, придав им строгость и ясность, которых недостает «феноменологическо­му методу». Приближая свои Q-исследования с уча­стием еще не владеющих чтением и письмом детей к феноменологическому подходу, Тэйлор, Делпрато и Кнапп (Taylor, Delprato & Knapp, 1994) демонстри­руют пример такого использования Q-методологии.

Постмодернизм и социальный конструкционизм

Браун (1995а) отмечает, что поскольку бихевио-ральная наука на определенном этапе своей истории рассматривает субъективность и ментализм как одно и то же, отвергая оба из них, постмодернисты заклю­чают, что отрицание субъективности означает на­смешку над человечеством, в результате чего прихо­дят к полному отрицанию науки. Это досадное за­блуждение, потому что субъективная наука, Q-методология, готова была бы поддержать крити­ческое отношение постмодернизма к исключению субъективности из сферы науки, сохраняя при этом научный подход к человеческому поведению.

Социальный конструкционизм находит различ­ные применения Q-методологии: в частности, в ис­следованиях, связанных с лесбиянством (Kitzinger, 1996), психоанализом (Edelson, 1989), феминизмом и порнографией (Gallivan, 1994), а также жестоким обращением с детьми (Stainton Rogers & Stainton Rogers, 1989).

КРИТИКА

Q-методология могла бы избежать некоторой пута­ницы, если бы последовательно использовала бихеви-оральную, а не менталистскую терминологию. Одна-

ко представители этой системы продолжают исполь­зовать такие понятия, как «внутреннее» и «внешнее», или говорить о «внутренней» и «внешней» точках зре­ния, а также такие конструкты, как «психические со­стояния» («states of mind»). В частности, они заявля­ют, что имеют дело с «психическими состояниями», в отличие от «объективных состояний», а также с «внут­ренней» точкой зрения, в отличие от «внешней». И хотя приверженцы Q-методологии определяют эти понятия как относящиеся исключительно к позиции испытуемого, наша культура настолько глубоко про­низана представлениями о дуализме «душа—тело», что такие термины неизбежно трактуются в дуалис­тическом духе и лишь способствуют превратному по­ниманию. В частности, Дайджкер (Duijker, 1979) пы­тается понимать Q-методологию как последователь­но дуалистическую систему, еще далее развивая ее трактовку в терминах дуализма «душа—тело». Созда­ется впечатление, что использование определенной терминологии способствует превратному пониманию Q-методологии этим автором, или, по крайней мере, укрепляет его в своих ошибочных предположениях. Стефенсон в конце концов признал, что «моя» и «ваша» точка зрения являются более адекватными описаниями, чем «внутренняя» и «внешняя» точка зрения. Несмотря на тот факт, что в психологической литературе термин «субъективный» нередко исполь­зуется в значении «ментальный» (психический, mental), полностью отказаться от этого термина, по-видимому, невозможно, и Q-методология старательно пытается уточнить, что этот термин употребляется по отношению к поведению.

С экономической точки зрения, Q-методология, поскольку она нуждается в меньшем количестве ис­пытуемых, чем R-методология, обычно требует мень­ших финансовых затрат; однако эта экономия отчас­ти съедается тем, что Q-сортировка требует подроб­ного объяснения процедуры каждому испытуемому, а часто и последующего интервьюирования. Как пра­вило, сортировку в течение одного сеанса может вы­полнять только один человек, хотя возможно прове­дение сортировки и в групповом режиме. Помимо указанных выше преимуществ (и ограничений) Ден­нис (Dennis, 1986) указывает на ряд дополнительных преимуществ, включая высокую надежность резуль­татов, отсутствие оставляемых без внимания резуль­татов и «неопределенных» («undecided») реакций, а также — благодаря самосоотнесению — отсутствие необъективности в пользу средовых факторов.

ВЫВОДЫ

Q-методология — это не просто очередная оценоч­ная процедура или методика измерения мнений и предпочтений, как, впрочем, и не чисто техническое средство диагностики личности. Она выходит за рам-

302

ки обычной R-традиции проведения количественных исследований, а также не является прямым продол­жением качественных исследований, как правило, направленных на поиски паттернов или отличитель­ных характеристик путем интервьюирования испы­туемых. В противовес последним, она предъявляет испытуемым конкретные тестовые стимулы, на кото­рые они реагируют, — стимулы, которые они долж­ны рассортировать по категориям в соответствии с их субъективным значением для каждого испытуемого. Такая однозначная сортировка по категориям обес­печивает базис для строгого математического анали­за. При наиболее последовательном использовании Q-методология предоставляет исследователю «уни­кальное средство проникновения во все богатство человеческой субъективности» (Dennis, 1996, р. 7).

Q-сортировка может показаться скорее технологи­ей, чем философией науки, просто одной из вражду­ющих позиций в разногласиях между Q- и R-методо-логией. Однако «дело касается значительно больше­го, чем просто операций, называемых "Q-техникой", а именно всеобъемлющего подхода к изучению поведе­ния, в котором человек рассматривается как целост­ное мыслящее и действующее существо» (Stephenson, 1953, р. 7).

Несмотря на значительный прогресс объективной науки и технологии, научные достижения несут с со­бой не только благоприятные, но и нежелательные последствия. В этой ситуации крайне важной оказы-

вается роль субъективности как уравновешивающей силы, утверждает Браун (Brown 1994a), развивая мысли Стефенсона (Stephenson, 1978):

«Мы остаемся почти в полном неведении отно­сительно субъективности, сопровождающей такие события, как моральные нормы, страхи, проявле­ния ненависти и этнических предпочтений, так что наше собственное мышление и мотивация, как и наше понимание, остается практически на том же месте, где оно находилось во времена Ньютона, ничуть не избавившись от современных аналогов охоты на ведьм, проявлений социальной и рели­гиозной нетерпимости и межгруппового насилия. Мы не можем не спрашивать себя, а не могло бы положение вещей быть иным, если бы больше ре­сурсов было уделено пониманию условий челове­ческого бытия — например, выяснению челове­ческих факторов, ответственных за развязывание войн, а не разработке материальных средств их ведения, — однако это потребовало бы совершен­но иного взгляда на субъективность и желания по­ставить ее изучение на научную основу в равной степени с объективностью. Наука повинна в том, что она не сделала этого до сих пор и не проявля­ет никаких признаков того, что она собирается это сделать» (Brown, 1994).

303

Глава 12. Феноменологическая психология : смысл , сознание и связь с миром

ВВЕДЕНИЕ

Слово «феномен» ( phenomenon) означает явление (appearance). Многие психологи полагают, что фено­менологическая психология занимается изучением разума или субъективного опыта — явлений (appearances), — и представляет собой форму интро­спекции. Однако такое представление неверно. По Крюгеру (Kruger, 1983), феноменологическую пси­хологию можно определить как «науку о природе нашего присутствия перед миром» («the study of the nature of our presence to the world») (p. 19). Когда мы думаем, мы думаем о чем-то, когда мы сердимся, мы сердимся на что-то или на кого-то и помним мы тоже что-то. Такие отношения включают значения (смыслы), и феноменологическая психология иссле­дует эти значения вещей для нас, и значения нас от­носительно них, вместо того чтобы использовать без­личные методы, применяемые в физике и принятые большинством психологических направлений. При­верженцы феноменологического подхода настаи­вают, что мир для людей — это не просто собрание пустых, обезличенных предметов, так же как и роль человека в мире не сводится к роли машины, обра­батывающей информацию и интерпретирующей мир посредством нейронной активности. Мир обладает смысловой структурой (meaningful structure), и наши тела живут как часть этого смысла. «Человек есть проживаемая им телесность, его настроенность на мир, история его жизни и время, проживаемое им... Мир всегда предстает перед нами как смысловая структура, а не просто как грубая материальность, — он всегда имеет лицо» (Kruger, 1983, р. 19).

СТАНОВЛЕНИЕ И НЕКОТОРЫЕ

ВОПРОСЫ

В XIX веке психология стала отделяться от теоло­гии и философии, заимствуя методы естественных наук, прежде всего физики и химии. Эти две науки рассматривались как престижные модели для подра­жания, а механистическая философия английского эмпиризма еще более усилила подобную ориента­цию. Первые исследователи утверждали, что их за­дачей является определение того, как организм ис­пользует свои физиологические возможности, чтобы различать цвет, звук, яркость, величину и даже впе­чатления от окружающих его физических объектов. В XIX веке Эббингауз начал свои новаторские иссле­дования свойств памяти, введя использование бес­смысленных слогов в качестве запоминаемых эле­ментов. (Он полагал, в соответствии с идеями анг­лийского эмпиризма, что слоги репрезентируют собой атомы, составляющие разум; слоги представ-

ляли собой внешнюю форму внутренних психичес­ких атомов.) Эббингауз хотел знать, каким образом люди заучивают то, что лишено смысла, и применял для этого бессмысленный материал. Подобно ему, би-хевиористы, а позже когнитивисты, стали рассматри­вать мир как последовательность стимулов, воздей­ствующих на организм, — стимулов, обладающих физическими свойствами: очертаниями, громкостью, количеством, размером и т. д. Господствующая в наши дни форма бихевиоризма, анализ поведения, утверждает, что подкрепления формируют поведение организма. Когнитивисты считают, что организм — это вычислительная машина, которая обрабатывает информацию. Как для бихевиористов, так и для ког-нитивистов, психологические исследования, как пра­вило, ограничиваются лабораторными исследовани­ями, в ходе которых ученые ставят эксперименты исходя из своей собственной точки зрения. При этом они стараются сделать так, чтобы все условия экспе­римента были как можно более механистичными, и инструктируют «испытуемых» («subjects» — субъек­тов!), ориентируя их на выполнение эксперименталь­ных заданий таким образом, чтобы оставить мини­мальные возможности для проявления ими субъек­тивности. Ученые измеряют реакции испытуемых на стимульные объекты, причем предполагается, что эти реакции являются зависимыми от стимулов, тогда как стимулы являются независимыми от испытуемо­го. Когнитивисты объединяют все собранные данные, так что индивидуальность заменяется характеристи­кой генеральной совокупности.

Что же они упускают? Согласно приверженцам феноменологии, они упускают смысл. По их мнению, мы воспринимаем не стимулы, а значения (смыслы) объектов и условий. Задачей психологии должно быть изучение того, что значат вещи для людей. Письменный стол — это не просто имеющая форму прямоугольника комбинация атомов и молекул. Стол означает поверхность, на которой мы можем писать и на которую можем положить те или иные предметы. Смыслы могут также включать в себя чув­ства, ценности и суждения. И эти смыслы изменяют­ся в зависимости от контекста. Именно эти смыслы или значения вещей, как настаивают феноменологи, должны находиться в центре внимания любого ис­следования человеческой деятельности, а смысл все­гда подразумевает отношение между человеком и миром. Мы не можем изучать человека или его мир в изоляции только как отношение.

Средствами нашего языка нелегко выразить эту вза­имную зависимость. Мы обычно говорим об автомоби­ле, который видим, или о ребенке, голос которого слы­шим, но нам трудно выразить (с помощью языка) то, как этот автомобиль или этот ребенок воздействует на нас. (Эту проблему отмечал еще Аристотель.) Чтобы обозначить это воздействие, Крюгер (1981) употребля­ет выражение «то, что являет себя» («that which shows itself»), а Зенер (Zaner, 1985) использует «осознавание чего-либо и то, что осознается» («the awareness- of-

305

something, and that-oj'-which there is the awareness») как сопряженную пару терминов (р. 620).

Феноменология переопределяет понятия сознания и разума. Сознание, по ее утверждению, должно ука­зывать на некий объект пне себя, либо реальный, либо тот, о котором человек думает. Поэтому сознание — это не нечто такое, что находится внутри человека, и никакие объекты не появляются в сознании. Как пи­сал Сартр (Sartre, 1956), «стол находится не в созна­нии, и даже не в возможности представления. Стол находится в пространстве, около окна или где-нибудь еще». А по Лиотару (Lyotard, 1991):

«Мы приходим к новому локусу психического, которое теперь уже не что-то внутреннее, но ин-тенциональность, то есть отношение между субъектом и ситуацией; и это нужно понимать не так, что эта связь объединяет две отделимые друг от друга противоположности, но, напротив, что эго, как и ситуация, поддается определению толь­ко в этом взаимоотношении и через это взаимо­отношение» (р. 80).

Дуализм души и тела или внутреннего / внешне­го — вместе с сознанием как вместилищем объектов внешнего мира или как репрезентацией внешнего мира — отвергается и замещается отношениями. Со­знание — это процесс присутствия перед чем-то еще. Также отвергаются и попытки объяснения психичес­ких событий на основе физиологии. В частности, Джорджи (Giorgi, 1976) по поводу теории памяти как следов (trace theory) замечает, что «память все­гда предполагает осознание прошлого как прошедше­го по отношению к настоящему» (р. 305). Если бы воспоминание представляло собой активизацию сле­да или отпечатка, тогда то, что находится в памяти, являлось бы в настоящем, как и сам отпечаток, меж­ду тем оно предстает перед нами как нечто из про­шлого. Далее он отмечает, что ученые в поиске этих мнемических следов обращались к нейронам и си­напсам, к РНК и ДНК. «Так, в процессе поисков ис­следователи беспечно, не моргнув глазом, перескакива­ют от анатомических к функциональным, а от них — к химическим концепциям» (р. 306). Аркайя (Агсауа, 1989) приводит развернутую аргументацию против концепций мнемических следов и памяти как храни­лища воспоминаний и отмечает, что феноменология заменяет предположение о памяти как хранилище

понятием памяти как части временного контекста, который представляет собой способ связывания с миром. Идея мозга как интерпретатора внешнего мира также подвергается критике: Крюгер (1981) настаивает на том, что мы не сидим внутри своего мозга, глядя оттуда на мир и интерпретируя его. На­против, мы присутствуем в мире, являясь его частью, и взаимодействуем с людьми и другими компонен­тами этого мира.

Ключевое понятие, используемое Лиотаром в про­цитированном выше отрывке, это интенциональ-ность, слово, указывающее на связанность (соот­несенность) с чем-то другим. Понятие интенциональ-ности берет начало в трудах представителей средневековой схоластики, в особенности Фомы Ак-винского, и происходит от латинского слова intendere, означающего «тянуться вперед». В этом смысле сознание направлено на свой объект или стремится к своему объекту, который не обязатель­но является реально существующей вещью, но есть то, по поводу чего осуществляется психический акт. Франц Брентано (1838-1907), священник и доцент Венского университета1 , применил это понятие в сво­ей психологии: психическое содержание является ве­щественным (the mental content is physical), но акт суждения, представления или оценивания его исхо­дит от невещественной души. Интенциональностъ относится к психическому, а экстенсиональность (обладание пространственной протяженностью) — к физическому. Эдмунд Гуссерль (1859-1938), профес­сор философии и математик по образованию, ис­пользовал понятие интенциональности при постро­ении феноменологической философии2 .

Для Гуссерля феноменология была попыткой опи­сать сущность осознания вещей, а не характеристи­ки физического мира. Это значит, что в сферу созна­ния могут включаться и чисто воображаемые вещи, такие как русалки и привидения, и реальные объек­ты, такие как, например, деревья и возвышенные зву­ки симфонического оркестра. Сущность — это то, что делает вещи тем, что они есть. Это то, что обеспечи­вает существование и стабильность вещей и опреде­ляет их свойства. Чтобы выявить сущность опыта познания вещей, нужно временно исключить или «заключить в скобки» (подобно тому как это делает­ся в математике) все предубеждения и привычные способы мышления и полностью сосредоточиться на объекте. Таким образом, к человеку приходит инту­итивное понимание сущности (отсюда — «феномено-

1 Впоследствии он был вынужден оставить и свой пост в университете, и свой приход, не желая принять доктрину о папской непогрешимости, провозглашенную в 1870 г.

2 Для психологов Мерло-Понти и Сартра (см. ниже) это понятие включало не только когнитивные акты, но и отно­шения между телом и объектом, предшествующие вербализации или другой форме осознания (recognition), потому что человек вступает в контакт с ситуацией и понимает ее возможности даже раньше, чем явно осознает ее или начинает размышлять о ней. Например, человек отскакивает в сторону от едущего автомобиля, который он видит только пери­ферическим зрением, или отвечает на слова других прежде, чем начинает размышлять над этими словами. Под интен-циональностью стали подразумевать также подлинно диалектическую, двунаправленную связь между миром и челове­ком. Об эволюции понятия «интенциональность» см. у Экартсберга (Fxkartsberg, 1989).

306

логия»). Отделение опыта от каких бы то ни было предположений, касающихся причинности и суще­ствования, — это первый шаг. Второй шаг — это ана­лиз сущности путем исследования компонентов и того, как они связаны. Третий шаг — это «эйдетичес­кая редукция» («eidetic reduction»), постижение сущности путем обозревания или воображения част­ных случаев чего-то более общего: человек представ­ляет себе форму, цвет объекта, протяженность его в пространстве или какой-нибудь другой подобный объект и таким образом постигает видение не толь­ко этого конкретного объекта, например, собаки, но любого объекта, который можно увидеть. Таким об­разом, раскрываются внутренние структуры опыта, и эта структура есть сущность опыта. И наконец, нужно описать эту сущность. Неопределенность всей процедуры привела к появлению множества интер­претаций ее среди последователей Гуссерля.

Опыт, доказывает Гуссерль, не вызывается внешним объектом или стимулом, независимым от самого опы­та. То, что человек испытывает (experiences), является значащим качеством (meaning quality), охватывающим взаимозависимость вещи и человека. Ломтик лимона на тарелке означает кислый вкус и особый аромат, и это значение является качеством опыта человека, связан­ного с лимоном, и с присутствием лимона в данном конкретном контексте. Также и гнев - это не что-то, существующее в себе, а способ отношения к чему-то. Гнев — это всегда гнев на что-то, а не изолированная физиология желез или деятельность нервной системы.

Но феноменология — это не просто субъектив­ный опыт индивидуума или его конкретная точка зрения. Она, согласно Гуссерлю и его последовате­лям, является способом обретения абсолютного зна­ния через интуитивное понимание сущности осоз­наваемых событий. Можно интуитивно постичь, что квадрат имеет четыре прямых угла, по девяносто градусов каждый, и это будет признано универсаль­ной, вечной истиной любым человеком, принадле­жащим любой культуре и любому историческому периоду. Сознание, наряду с математикой и други­ми сущностями, утверждает Гуссерль, не существу­ет во времени и пространстве, как существует есте­ственный мир.

Феноменологи доказывают, что психология совер­шает ошибку, когда рассматривает разум или сознание как нечто, связанное с телом, и как часть природного мира, подчиняющуюся законам природы. Психология не может экспериментировать с сущностью сознания, но философия может это делать, закладывая в то же время основу для эмпирической психологии — осно­ву, которая позволит психологии стать научной. Именно здесь «заключение в скобки» выходит на сце­ну. Чтобы достичь чистого сознания, следует времен­но абстрагироваться от своего отношения к природ­ному миру (но не от веры в существование природного мира). Отбрасывая все свои исходные предположения о существовании или не существовании чего-либо, мы

обретаем новое отношение или новый фокус, в кото­ром может быть ухвачена сущность. Гуссерль называ­ет это «трансцендентальной редукцией» («transcendental reduction»), когда человек не занима­ется больше изучением объекта сознания, а сосредо­точивается на сущности, которая придает значение (смысл) объектам и событиям. Можно, например, раз­мышлять о каком-нибудь видимом объекте, скажем, о книге, и, представляя себе ее различные характерис­тики, такие как вес, вид иод разными углами, форму, шрифт с его распознаваемыми буквами, — интуитив­но постигнуть сущность этого и других подобных объектов. Такая процедура представляет собой про­цесс, в котором все характеристики объектов обрета­ют для нас единство и целостность, несмотря на раз­личные свойства этих объектов, — те свойства, по ко­торым мы узнаем данный объект и которые пребывают неизменными при наших последующих контактах с ним. Эти характерные значения отлича­ются от природных, описываемых физикой и химией.

В качестве примера рассмотрим рис. 12.1. Экспе­риментатор может, следуя физикалистской модели, попросить участников эксперимента измерить дли­ну линий, соединяющих стрелки, и сообщить о сво­их результатах. Это разрушило бы иллюзию, возни­кающую при использовании феноменологической процедуры. Другой пример — чешский физиолог Пуркинье наблюдал за тем, как в сумерках изменя­ется окраска цветочных клумб в его саду. Красный превращался в серый, тогда как голубой становился светлее и был различим даже после того, как все ос­тальные цвета исчезали. Заняв нейтральную пози­цию, — заключив в скобки все предыдущие отноше­ния и принимая то, что он видел, а не интерпретируя свои «знания» о том, что голубое, а что красное, — он открыл истинную сущность, присутствующую в условиях такого освещения. Об этом эффекте изме­нения цветов нельзя узнать посредством считывания данных с инструментов, потому что он относится к уровню организма. Сегодня он известен как эффект Пуркинье и применяется в изучении того, какие цве­та проявляются более, а какие — менее ярко при раз-


307

личной интенсивности освещения. Феноменологи ссылаются на это открытие как на пример того, ка­кие плоды может принести феноменологический ме­тод и как важен он для психологии (хотя сам Пур-кинье и не знал о том, что он использует именно этот метод).

Отношения (аттитюды) к событиям природного мира возникают в определенное время и в определен­ном контексте или формируются на основе опреде­ленной теории. Например, ньютоновская физика рас­сматривала гравитацию как силу, действующую на расстоянии между находящимися в пространстве те­лами; в общей теории относительности гравитация считается эквивалентной ускорению в пространстве, искривленном массой тел. В противоположность этим теоретическим построениям, знание сущности — та­кое как видимая разница в длине линий, порождаемая иллюзией Мюллера—Лайера, — согласно последова­телям Гуссерля, свободно от любых теорий, мнений, предположений, предрассудков, культурных убежде­ний и т. П. Это знание абсолютно, безотносительно и вечно. Женщина каменного века и брокер с Уолл Стрит интуитивно постигают одну и ту же сущность. Некоторые из психологов феноменологического на­правления отвергают утверждение об абсолютности (например, Snyder, 1988), некоторые полностью от­вергают взгляды Гуссерля (например, Henley, 1988). В то же время другие настаивают, что феноменологи­ческая философия с ее трансцендентальной редукци­ей (которую часто называют «феноменологической редукцией» или просто «редукцией») является необ­ходимым основанием научной психологии (например, Davidson, 1988; Jennings, 1986).

К концу своей жизни Гуссерль начал разрабатывать направление феноменологической психологии, в рам­ках которого он допускал использование эксперимен­тальных методов как вспомогательных по отношению к феноменологическому методу. Но он всегда отрицал, что собрание коррелированных фактов является зада­чей эмпирической психологии. Для него наиглавней­шим оставалось раскрытие смыслов вещей для людей, вступающих в отношения с окружающим миром, жизнь, как она проживается людьми.

Ученик Гуссерля, Мартин Хайдеггер (1889-1976), указывал на то, что не может быть сознания отдельно от мира и не существует никаких методов достижения абсолютной достоверности. Хайдеггер отвергал транс­цендентальную редукцию и доказывал, что люди свя­заны со своим миром, — они взаимодействуют с ми­ром через социальную среду. Следовательно, наиболее фундаментальные вещи, из тех, что мы знаем, исходят от общества — общественное знание — или берут на­чало в повседневном практическом опыте. Знание не индивидуально. Философия формируется на основе того общественного знания, а не является, сама по себе, исходной точкой (по)знания, как полагали фи­лософы. Однако он остался верен принципу феноме­нологии, утверждая, что философия основывается не на информации, полученной из опыта (empirical

information), а на прозрении (insight), самоочевид­ность которого обусловлена самой структурой опыта.

ФРАНЦУЗСКАЯ ВЕТВЬ

Мерло - Понти

Первые попытки непосредственно применить фено­менологический подход к психологии были предпри­няты во Франции. Центральной фигурой здесь был Морис Мерло-Понти (1908-1961) — профессор психо­логии и детской педагогики в Сорбонне, в Париже, поз­же получивший место профессора философии в Кол­леж де Франс. (Пост в Сорбонне впоследствии занял Жан Пиаже, заменивший феноменологический подход к психологии детей своей структуралистско-когнитив-ной детской психологией.) Именно через работы Мер­ло-Понти феноменология стала известна американ­ским психологам. В своей книге «Структура поведе­ния» (Structure of Behavior, 1963) он, как и предполагает название, во многих важных моментах сходится с бихевиоризмом. Однако это не механисти­ческий бихевиоризм Уотсона, а более широко понима­емая концепция бихевиоризма. В интерпретации Квэй-ла и Гриннеса (Kvale & Grenness, 1967), поведение — это «смысловая связанность человека с миром», и в та­ких взаимоотношениях «ни один из них не может быть определен независимо от другого» (р. 137).

Главной целью Мерло-Понти было изучение отно­шений между сознанием и миром природы, и созна­ние он рассматривал как форму поведения. Он отвер­гал представление о сознании как о чистой субъек­тивности. Для него поведение является частью структурированного контекста и заменяет собой раз­двоенность души и тела. Под структурой понимает­ся диалектический процесс или взаимоотношение как часть контекста. Эти взаимоотношения имеют более или менее устойчивую форму. Например, чув­ство радости изменяет свои свойства от ситуации к ситуации и от момента к моменту. Оно никогда не бывает одним и тем же дважды, однако обладает под­дающейся осмысленной интерпретации общностью, формой или структурой, которая сохраняется во всех случаях.

В аналитическом подходе Мерло-Понти предпо­лагаемый трансцендентальный разум и механисти­ческие реакции на стимулы уступают место взаимо­действию или диалектическому взаимообмену меж­ду конкретным человеком и миром этого человека. То есть вместо того чтобы брать в качестве исходной предпосылки призрачную управляющую инстанцию внутри организма или реакции, вызванную обуслов­ливанием, он рассматривает конкретные взаимооб­мены между человеком и его миром. Устройство че­ловеческого тела, отличающееся спецификой его органов чувств, мобильностью, способностями мыш-

308

ления, восприятия и т. п., влияет на отбор форм по­ведения, который производится в этом диалектичес­ком круговороте. Эти формы поведения, в свою оче­редь, обеспечивают дальнейший отбор ситуаций, в которых участвует человеческое тело, и характерис­тик его поведения. Этот диалектический процесс за­ключает в себе смыслы (meanings)3 .

Вместо того чтобы ссылаться на стимулы, которые вызывают реакции, Мерло-Понти замечает, что нельзя идентифицировать стимул отдельно от реак­ции, — в качестве примера можно взять хотя бы бо­лезненные стимулы. Более того, стимул в действи­тельности является одновременно «и физическим событием, как оно есть, само по себе, — с одной сто­роны, и ситуацией, как она есть "для организма", — с другой, и только впоследствии оформляется в не­что определенное в реакции» (р. 129). Иными слова­ми, при формировании поведения важны не физи­ческие свойства стимулов, а то, что объект или собы­тие значат для человека. Хорошее вино может означать великолепные вкусовые ощущения для це­нителя вин и дьявольскую жидкость для мусульма­нина. Физические свойства вина, такие как относи­тельное содержание воды, алкоголя и эфирных ма­сел, не оказывают прямого влияния на этот диалектический процесс восприятия.

И, точно так же, как стимул можно рассматривать с двух различных сторон, это можно сделать и по от­ношению к реакции. «Сумма фактически произве­денных движений» имеет «объективное отношение к физическому миру», тогда как те же самые движения, когда они предстают в виде «так называемого по­ведения», имеют «внутреннюю структуру (arti­culation), которая образует кинетическую мелодию, наполненную смыслом» (р. 130). То есть движения просто как движения материалистичны и лишены смысла, а движения как поведение (во взаимодей­ствии со стимулом, предположительно наделенным смыслом) — это часть осмысленного мира, того мира, который дан нам в опыте. Стимул и реакция «внут­ренне соединены через принадлежность к структуре» (р. 130), что предполагает скорее циклический про­цесс, чем линейную причинно-следственную связь. Не стимул вызывает реакцию, но стимул и реакция взаимодействуют друг с другом, давая начало непре­рывно изменяющимся смыслам.

Книга Мерло-Понти «Феноменология восприя­тия» (Phenomenology of Perception) нацелена более на обеспечение базиса для его философии, чем на со-

здание модели для психологии. Тем не менее в ней можно найти много такого, что имеет отношение к психологии; кроме того, подобно «Структуре пове­дения», эта работа твердо опирается на доступные в то время исследования в области психологии, психо­патологии и клинической медицины (в особенности, травм головного мозга) и во многих местах ее поло­жения подкреплены подробными ссылками на эти исследования.

Он отвергает метод «заключения в скобки» Гус­серля, потому что опыт контакта с миром первичен, и восприятие дает нам этот первичный опыт, пусть и искаженный ограниченными возможностями пер­цепции. Так как мы обязательно должны пользовать­ся телом, имеющим свое определенное положение в пространстве, мы всегда видим вещи в этой ограни­ченной перспективе. Поэтому область того, что мы можем узнать, всегда ограничена. Тем не менее имен­но восприятие, настаивает Мерло-Понти, открывает нам «окно» к смыслам (meanings). Оно обеспечива­ет путь к пониманию диалектического взаимодей­ствия сознания и мира. В основе восприятия лежит направление внимания. В объективистском мире, замечает Мерло-Понти, у нас не было бы никаких средств для того, чтобы выделить один объект или одну ситуацию, а не другой объект или другую ситу­ацию. Однако опыт внимания (the experience of attention) выделяет для нас фигуру из того, что преж­де было фоном. И мы видим птицу на дереве — фи­гуру, тогда как раньше мы видели только дерево, фон. Направление внимания обеспечивает единство но­вых смыслов, но оно не создает новых смыслов и даже не предусматривает их возникновение. Новые смыслы возникают в процессе восприятия, как это происходит при внимательном рассматривании куба (впервые описанном в книге «Структура поведе­ния»). В ходе феноменологической редукции чело­век обнаруживает, что никак не может увидеть куб как нечто, имеющее шесть сторон и равные углы. Вместо этого куб «представляется нам в виде серии профилей, каждый из которых заявляет о кубе во всей его цельности, но не обнаруживает его» (Brannon, 1967, р. 29). То, что мы на самом деле ви­дим, зависит от контекста, такого как освещение, угол зрения и расстояние до наблюдателя. Но нико­гда куб не предстает для нас пространственной фи­гурой, имеющей шесть сторон. Это возможно толь­ко в совершенно отстраненном сознании. Переопре­деляя и распознавая объект и сознание его через

3 Гуссерль говорил о нашей смыслообразующей активности (meaning-making activity) как об «интенциональной стреле сознания». В основе ее формирования лежат два источника: внутренний горизонт нашего сознания с его областью смыс­лов (meanings) и внешний горизонт объектов и смыслового контекста, в который они встроены. Хотя Мерло-Понти для обозначения этих взаимоотношений применял концепцию диалектики, Квант (Kwant, 1966) утверждает, что к концу своей жизни он заменил диалектику, как некую форму дуализма, взаимообратимостью и взаимозаменяемостью или вза­имосообщением между различными способами реагирования: между осязанием и зрением, восприятием и речью, — и даже взаимообратимостью между разными людьми. Далее, «взаимообратимость проявляет себя в отношениях между миром и человеком: человек — это часть мира, но такая часть, которая содержит в себе целое... Здесь дается интерпрета­ция человека и мира» (р. 90-91).

309

опыт, в котором они оба появляются, человек дей­ствует феноменологически.

Вместо того чтобы рассматривать восприятие как физиологическую функцию тела, Мерло-Понти го­ворит, что тело обеспечивает условия для восприя­тия объектов и извлечения смыслов из этого воспри­ятия. Объект — это структура для сознания, а созна­ние всегда направлено на какой-то объект. Сознание объекта и структура для сознания, которую дает объект, не могут существовать друг без друга4 . Тако­во диалектическое взаимодействие. Каждая из сто­рон подразумевает наличие другой, своей противопо­ложности. Тело приобретает завершенность только вместе с сознанием. Объект, таким образом, проти­воположен телу и существованию, которому тело придает устойчивую структуру. Смысл — настолько же принадлежит телу, насколько и объекту: по выра­жению Мерло-Понти, «j'en suis», — «я есть с этим». Джорджи (1975), защищая ту же идею, говорит: «Об­текаемость форм является свойством самолета, так же как и свойством моего восприятия, когда я смот­рю на самолет» (р. 207). Это не значит, что одно объективно, а другое субъективно. Обе точки зрения объективны, — каждая по-своему.

Согласно анализу ощущений, проделанному Мер­ло-Понти, каждый из видов ощущений — вкус, зрение, слух, обоняние — привязан к своей отличной от дру­гих структуре поведения, причем эти структуры не могут заменять друг друга, но могут взаимно глубоко проникать друг в друга. Мы смотрим на барабан и видим его громкость. Мы читаем афоризм и видим его мораль. Мы видим прочность в стальном бруске и тя­жесть в огромном валуне; мы слышим огонь в «зажи­гательном» джазе*; мы слушаем музыку с живым рит­мом и чувствуем прилив энергии. Перцептивный син­тез происходит на уровне тела, а не на уровне мышления или интерпретации. Мы смотрим на мир двумя глазами и видим единую картину не потому, что образы трансформируются нейронами, не потому что мы мысленно объединяем две картины или реинтер-претируем две картины как одну, а вследствие орга­низации человеческого тела как взаимодействующе­го с окружающим миром. Межмодальные сенсорные события (слышимый огонь в звуке джазовой трубы) предполагают участие перцептивного синтеза, подоб­ного тому, который имеет место в случае внутримо-дальных перцептивных событий (когда мы смотрим двумя глазами и видим один предмет). Чувственное восприятие (sensing) требует участия всего тела, но в особенности — связанной с ним сенсорной модально­сти. Нет никакой надобности в интерпретаторе — ней­ронном или интеллектуальном. Вместо этого суще­ствует единство зрительной интенционалыюсти с ви­димым объектом. Мерло-Понти говорит о «корнях разума в теле и в мире» (1964b, p. 103), в противопо-

ложность концепции восприятия как результата ме­ханистического воздействия стимулов на органы чувств, или разума как интерпретирующего агента, помещенного внутри тела. Вероятно, высказывание по поводу цвета, приведенное ниже, также описывает ту глубокую взаимозависимость тела и его мира, кото­рую подчеркивает Мерло-Понти: «цвета... сами по себе представляют различные модальности нашего со­существования с миром» (1964b, p. 5).

Для понимания восприятия очень важен вопрос о перцептивных константностях. Возьмем, например, константность величины: почему взрослого челове­ка на расстоянии мы видим не маленьким, а таким же по размеру, как и тогда, когда этот человек нахо­дится рядом? Согласно Мерло-Понти, так происхо­дит не потому, что некое отстраненное сознание или мозг реинтерпретирует величину объекта с измене­нием расстояния до него. Причина в том, что в вос­приятии, как оно проживается нами, мы обладаем опытом восприятия взрослого человека одних и тех же размеров на разных расстояниях относительно соответствующего фона. Подобным образом Мерло-Понти (1964а) трактует и другие виды константнос­ти восприятия.

Роль освещения в восприятии, настаивает он, за­ключается не в том, что мозг преобразует световые волны в ощущение цвета или в образ объекта. Мы не видим освещения, мы видим в соответствии с ним; оно является посредником, представляющим те вещи, которые мы действительно видим. Освещение выполняет посредническую функцию в восприятии цвета и обеспечивает условия видения.

Так как, по мнению Мерло-Понти, человек и его мир взаимно включают в себя друг друга, он находит, что психологические события не предполагают при­чинно-следственных отношений. Окружающий мир не является причиной поведения человека. Это озна­чает, что феноменологическая психология не занима­ется экспериментальным изучением причин и след­ствий; на том же основании она отвергает независи­мые и зависимые переменные, контрольные группы и проверку гипотез. Гипотеза подразумевает, что есть некие скрытые условия, вызывающие доступное на­блюдению событие, и потому это причинно-след­ственное предположение также заменяется описани­ем мира, как человек его переживает.

Мышление Мерло-Понти рассматривает как вы­ражение ранее пережитого нами опыта («Структура поведения»). Однако оно не только содержит пре­жние, но и придает новые смыслы вещам. Мышле­ние, заключает он, не локализовано внутри нас, но интенционально связано с вещью, о которой мы ду­маем, а потому не может быть локализовано нигде, кроме как в отношении, однако это отношение ис-

4 Квант (Kwant, 1963) отмечает, что он описывает сознание (consciousness) как «присутствие человека для себя са­мого» («a presence of man to himself») (p. 228), но никак не анализирует его. * В оригинале «hot trumpet». — Прим. перев.

310

ключает себя, то есть оно не рефлектирует (не обра­щено на) себя. Подобно восприятию и другим фор­мам психологического поведения, мышление не яв­ляется продуктом нейронной активности, хотя и за­висит от тела. Оно также представляет собой диалектический процесс.

Анализ психологических событий, проделанный Мерло-Понти, показывает, что он пытается избежать как дуализма «душа — тело», так и физиологического редукционизма в пользу отношений «организм — сре­да». «Истина не "обитает" исключительно во "внут­реннем человеке", точнее, нет никакого внутреннего человека; человек находится в мире, и только в мире он познает себя» (Merleau-Ponty, 1962, p. xi).

Сартр

Некоторые работы Мерло-Понти были созданы в соавторстве с драматургом, новеллистом и филосо­фом-экзистенциалистом Жаном-Полем Сартром, который также был связан с Сорбонной. Экзистен­циализм интересует не сущность (essences) вещей, как феноменологию Гуссерля, а их существование (экзистенция), как оно дано в опыте каждому конк­ретному человеку, и прежде всего — в нерациональ­ном опыте. Экзистенциализм отказывается от зако­номерного, предсказуемого, причинно-следственно­го мира физики в пользу личного, человеческого. Физические объекты обладают существованием, тогда как люди сами по себе есть существование. Наш опыт — это то, что мы есть, совокупность наших действий. Для Гуссерля сущность предшествует су­ществованию, но для Сартра существование предше­ствует всему, и все из него проистекает. Иными сло­вами, все человеческие характеристики проистекают из человеческого существования. Люди являются тем, что они есть благодаря своему существованию. Именно существование конкретно, тогда как все ос­тальное — абстракция. Человеческое существование всегда находится в процессе изменения. Человек пре­бывает в непрерывном процессе становления, посто­янно изменяясь и развиваясь.

Хайдеггер оказал значительное влияние на Сарт­ра и других авторов. Хотя он не признавал попытки рассматривать его как экзистенциалиста, тем не ме­нее его работы являются характерным примером не­которых присущих экзистенциализму черт. Хайдег­гер явился преемником Гуссерля по Фрейбургскому университету и дал интенциональности новое имя «бытие-в-мире» («being-in-the-world»), или, в немец­ком оригинале, Dasein (Дазайн), где sein означает бытие, a da — вот. Философия, утверждает Хайдег­гер, это не учение о сознании, а учение о бытии. Люди присутствуют в мире. Он подчеркивает, что термин «бытие» выступает как глагол, в противовес «бы­тию» как существительному. Поскольку люди отчуж-дены от бытия как живого действия (бытия-в-мире) и прочно привязаны к бытию в качестве объектов, задачей психологии является изучение модуса бы-

тия-в-мире каждого индивида. Если люди будут ос­таваться отчужденными от своего собственного бы­тия-в-мире, они могут утратить свою целостность и превратиться в психопатов. Поскольку люди сталки­ваются с непостижимым миром и перспективой не­минуемой смерти, они испытывают страх и боль. Они пытаются преодолеть свой страх, облекая его в конформность и конвенции мышления и речи, но в этом случае они теряют свою аутентичность. Чтобы быть аутентичными и свободными, люди должны быть верны себе, принимая субъективное значение смерти с ее небытием. Тревога коренится в страхе небытия, которое наступает вместе со смертью, и в нежелании принять ее неизбежность. Приняв свою конечность, мы можем начать постигать свое истин­ное существование как противоположное несуще­ствованию смерти. Хайдеггер также анализировал связь человеческого существования с заботой и на­строением, утверждая, что неправильно говорить о том, что «у нас есть настроение»; мы не чувствуем радость или грусть; скорее, мы являемся радостью или грустью.

В чем же смысл человеческого существования? — спрашивает Сартр и приходит к выводу, что ни че­ловеческое существование, ни существование мира не имеет никакого смысла. Нет никакой причины, по которой люди либо мир должны существовать. Так­же невозможно существование Бога; фактически его существование было бы противоречием. Люди созда­ют Бога, и сущностью Бога является человеческое существование. И все же люди и их сознание суще­ствуют, заявляет Сартр, и этот факт не поддается никакому объяснению.

Согласно Сартру, наиболее характерной особенно­стью людей является их способность делать выбор. Они свободны. Фактически для Сартра люди не об­ладают свободой; они есть свобода. Они обречены постоянно делать выбор и пожинать плоды своих выборов. Поскольку Бог не существует, люди одино­ки и должны обращаться не к Богу за божественным наставлением, а к самим себе в принятии решений и предвидении их последствий. Это тяжелейшая ноша, от которой люди могут желать избавиться. Реализа­ция своей свободы может вести к тревоге и отчаянию, с которыми они должны научиться жить. Принятие решений, однако, обеспечивает их личностный рост и самоопределение. Одна из форм экзистенциальной терапии работает с отчаянием, которое, по мнению экзистенциалистов, приходит с осознанием собствен­ной свободы в различных контекстах.

Среди работ Сартра — такие книги, как «Психоло­гия воображения» (Psychology of Imagination, 1940/ 1948) и «Очерк теории эмоций» (Emotions, 1948/ 1953). Для Сартра образы представляют собой акты, а не вещи, и состоят из осознания вещей. Образы не присутствуют в сознании, а представляют собой тип сознания. Что касается эмоций, они предоставляют нам средства превращения жестокой реальности в не­реальный мир. Человек может реагировать на болез-

311

ценную ситуацию, например, путем ее отрицания либо каких-либо других нереалистических реакций. Человек может реагировать на запутавшийся шнурок тем, что начнет с раздражением дергать его, вместо того чтобы подойти к ситуации рационально. Упоря­доченные отношения могут уступить место иррацио­нальным. Феноменологическая редукция, утвержда­ет Сартр, позволяет человеку понять, почему он реа­гирует эмоционально, а не более рассудочно. И здесь мы снова видим зерно терапевтической процедуры. Задачей Сартра как экзистенциалиста является ин­терпретировать индивидуальную историю жизненных выборов, вплетенных в различные контексты. Экзис­тенциализм обращается к «эмоциям и больным воп­росам смысла жизни, страдания и смерти... [и] уни­кальным индивидуальным проблемам повседневного существования... [Он] концентрирует свое внимание на том, как человек существует в мире, и на его отно­шении к миру и своим человеческим собратьям» (Misiak & Sexton, 1973, p. 81). Если феноменология ограничивается рассмотрением того, что она называ­ет «сознанием» (восприятием, памятью, мышлением и т. д.), то экзистенциализм помещает сознание в кон­текст жизни-как-она-проживается (Hfe-as-it-is-lived).

Сартр, Мерло-Понти и Хайдеггер рассматривали человеческую реальность как бытие-в-мире. Однако Сартр полагает два типа реальности: (а) нечеловечес­кую, являющуюся неодушевленной и детерминист­ской, которую он называет en soi (бытие-в-себе), и (б) чистое сознание человеческой реальности, кото­рое он называет pour soi (бытие-для-себя). Таким об­разом, он придерживается определенной формы пси­хофизического дуализма.

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ В США

В Соединенных Штатах центром данного направле­ния психологии является Университет Дукесне (Duquesne University) в Питсбурге, штат Пенсильва­ния, где Адриан ван Каам (Adrian van Kaam) из Нидер­ландов создал отделение психологии с конкретной це­лью преподавать феноменологическую психологию. Отделение начало издавать «Журнал феноменологи­ческой психологии» (Journal of Phenomenological Psychology) в 1971 году, и в том же году стали выпус­каться «Труды университета Дукесне по феноменоло­гической психологии» (Duquesne Studies in Phenomenological Psychology). Большинство материа­лов в этих изданиях было посвящено вопросам мето­дологии и измерений в феноменологической и клини­ческой психологии. В 1983 году был выпущен юбилей­ный, четвертый выпуск, отмечавший 25 годовщину отделения психологии. В нем сообщалось, что выпуск­ники отделения преподают в 25 высших учебных заве-

дениях США — внушительное достижение, особенно если учесть, что большинство выпускников становят­ся не преподавателями, а практикующими психолога­ми. Университет Даллас в Ирвинге, штат Техас (The University of Dallas in Irving, Texas), также предлагает курс феноменологической психологии.

Одним из ведущих представителей данной систе­мы в американской психологии является Амедео Джорджи (Amedeo Giorgi), который описывает ее предмет

«...как контекстуализированные и определяе­мые ситуативно опытно-поведенческие отноше­ния человека с самим собой, миром и другими. Таким образом, базовой единицей психологичес­кого анализа является ситуация, и анализ всегда нужно начинать с конкретного поведения и опыта индивидуума в определенной ситуации, однако это не следует понимать на чисто физическом уровне. Горизонты будущего (намерения, ожида­ния и т. д.), а также история (воспоминания, при­вычки и прошлые интерпретации) как поведения, так и опыта, принадлежат конкретной ситуации, формирующей базовую единицу (анализа). Ана­логичным образом, сеть латеральных отношений со значимыми другими, оказывающими влияние на специфические формы поведения, также от­носится к ситуации. Конкретное наполнение си­туации определяется тем, что спонтанно относит­ся к ситуации самим субъектом, а не только тем, что представлено исследователю на уровне вос­приятия» (Goirgi, 1976, р. 330).

Фраза «поведение и опыт» регулярно использует­ся в данной системе, и на первый взгляд предполага­ет наличие дуализма «разум—тело». Однако оба су­ществительных представляют собой не арифметичес­кую сумму, как можно предположить, исходя из союза «и»; они представляют собой две точки зрения — со стороны наблюдателя и со стороны субъекта дей­ствия. Поведение — это то, что я делаю с вашей точ­ки зрения; опыт — это то, что я делаю со своей соб­ственной точки зрения. Союз «и» обозначает диалек­тическое отношение между наблюдателем и субъектом действия, включающее смену ими (внеш­ней и внутренней) точек зрения. Опыт и поведение предполагают «одну реальность — человеческое дей­ствие, рассматриваемое с двух различных сторон» (Romanyshyn, 1978, р. 34). На такое понимание ука­зывает также и ссылка /Джорджи на «контекстуали­зированные и определяемые ситуативно опытно-по­веденческие отношения человека с самим собой, ми­ром и другими» в приведенной выше цитате. С точки зрения наблюдателя, действие может быть либо ви­димым, либо невидимым; то же самое верно и в от­ношении субъекта действия.

Исследования детского развития также привлека­лись экзистенциалистами для того, чтобы поставить

312

под сомнение различение между разумом и телом, или внутренним и внешним. Симе (Sims, 1993) со­общает, что дети не различают внутреннее и внешнее (разум и тело), и их рисунки иллюстрируют те смыс­лы, которые мир имеет для ребенка, те вещи, кото­рые они выбирают для его изображения, и способ, каким они изображают его: например, выходящие из головы пальцы; дом, передняя и задняя стороны ко­торого видны одновременно; кот с двумя лапами, вытянутыми в стороны от тела. Мир

«...выстреливается векторами смысла, а не со­оружается из элементов концептуального мыш­ления... Представление Мерло-Понти о "прожи­ваемом теле" ("lived body") предполагает, что мы переживаем опыт наших тел не как анатомичес­ких, механических, внешних оболочек нашихдуш, но как сил, которые вступают в взаимодействие с окружающей средой... Ребенок, проживающий свое тело, переживает его не как объект, но как переплетенное с ситуацией осмысленным обра­зом. Нет ничего субъективного внутреннего и объективного внешнего по отношению к прожи­ваемому телу, а лишь поток жестов между собой и другим» (р. 36).

Иногда феноменологическая психология исполь­зуется в сочетании с экзистенциализмом под громоздким названием экзистенциально-феномено­логическая психология. «Экзистенциальная» состав­ляющая этого термина относится к исключительно человеческим характеристикам существования, та­ким как свобода, надежда, любовь, счастье, отчаяние, беспокойство, гордость и решимость. Его «феноме­нологическая» составляющая относится к дескрип­тивному методу определения структуры, сущности или формы осмысленного мира. Мир и человек не су­ществуют отдельно друг от друга. Они сосуществу­ют и соформируют один другого, подобно тому как переходящие одна в другую части известной иллюс­трации с вазой и двумя профилями лиц также софор­мируют друг друга. Без одного из них другой не име­ет смысла (Valle & King, 1978).

ИМПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Поскольку Мерло-Понти является основателем и центральной фигурой в феноменологической психо­логии, представляется естественным выбор его кан­дидатуры в качестве источника для составления списка постулатов данной системы. Некоторые из постулатов с достаточной очевидностью вытекают из его работ, тогда как другие потребовали более слож­ного логического вывода. Приводимый ниже пере-

чень является, в известной степени, предваритель­ным.

Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом):

1. Природа не представляет собой тотальной вза­имозависимости всего, при которой не существует никаких различий; в то же время она не складывает­ся из изолированных процессов. Природа состоит из структур, включенных в непрерывные отношения, являющиеся свойствами целостностей.

2. Наука занимается поиском законов, которым подчиняются эти структуры.

3. Структура и закон представляют собой диалек­тическую или реципрокную пару, а не отдельные сущности (beings).

Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки):

1. Психологические события не сводимы к биоло­гии, химии или физике, которые, однако, обеспечи­вают условия реализации поведения.

2. Наряду с физическими характеристиками мир обладает смыслами. Именно эти смыслы представля­ют главный интерес для психологии.

3. Ни внутренние, ни внешние определяющие кон­структы (determiners) не являются релевантными для научной психологии.

Постулаты (допущения, касающиеся предмета изучения):

1. Поведение невозможно адекватно понять ни как механические реакции на стимулы, ни как вызванное заключенной внутри организма душой (mind).

2. Поведение представляет собой взаимодействие, диалектический обмен, отношение.

3. Имеющее смысл поведение составляют отноше­ния между субъектом (конкретным человеком) и объектом, однако человек более важен, чем отноше­ние.

4. Объективное и субъективное различаются толь­ко как системы отсчета.

ИССЛЕДОВАНИЯ

Вероятно, наиболее известным исследованием с использованием феноменологического подхода ста­ло экспериментальное исследование, проведенное Альбертом Мишоттом (Albert Michott) в универси­тете Ловэн (Louvain) в Бельгии. Мишотт занимался изучением воспринимаемой причинности. В одном эксперименте он проецировал два световых пятна на экран. В зависимости от того, как эти пятна сближа­лись, соединялись и расходились, испытуемые вос­принимали какое-либо одно из пятен как причину

313

движения другого. Мишотт открыл ряд принципов, включая запуск ( launching) и вовлечение ( entrain- ment). Впечатление запуска возникает, когда объект А движется навстречу Б и останавливается, а Б на­чинает двигаться в том же направлении, что двигал­ся А. Испытуемые видят, что А толкает Б. Эффект вовлечения возникает, когда А продолжает двигать­ся вместе с Б; кажется, что один объект захватывает другой и тащит его за собой. Однако эффекты варь­ируются в зависимости от различных паттернов сти-мульных условий, которые Мишотт исследовал очень тщательно. Ему удалось продемонстрировать характер воспринимаемых причинных значений (causal meanings). Другие исследователи смогли по­вторить и тем самым подтвердить результаты, полу­ченные Мишоттом.

Наиболее важным в этих экспериментах явился не тот факт, что испытуемые осмысливали причинность на основе законов физики, касающихся массы, ско­рости и импульса, хотя объектами наблюдения в них были всего лишь световые пятна. Важным является то, как вещи переживаются в опыте. Причинность, указывает Мишотт, существует феноменологически, независимо от знания физики, а иногда даже в про­тиворечии с физическими законами. Он приходит к заключению, что восприятие является не интерпре­тацией (мы видим, когда мы умственно интерпрети­руем то, что мы видим), но способом непосредствен­ного получения опыта (Michotte, 1963,1991). В дру­гой серии экспериментов он исследовал кажущееся постоянство (apparent permanence). Мишотт показал, при каких условиях объект, когда он исчезает из виду, например скрывается за ширмой, все еще вос­принимается как существующий (обладающий по­стоянством) и при каких условиях он просто исчеза­ет и прекращает свое существование. Другие иссле­дования показывают, каким образом люди воспринимают двумерное изображение как трехмер­ное. Поскольку стимульные паттерны определяют характер такого восприятия, для его объяснений не нужно прибегать к предположению о когнитивном интерпретаторе. Эксперименты Мишотта хорошо со­гласуются с более поздними работами Тибсвнапо экологическому восприятию (Gibson,- 1979; см. гла­ву 13, с. 328). Исследования Мишотта указывают путь к строгой методологий изучения значений / смыслов, включающей как феноменологию, так и экспериментальные процедуры; тех же результатов невозможно достичь при отсутствии любой из этих составляющих.

В случае принятия решений феноменологический метод дает иные результаты, чем метод когнитивной психологии. Когнитивист использует эксперимен­тальный метод, "чтобы найти правило или стратегию, которые человек использует, производя выбор. Один из полученных когнитивистами результатов состоит в том, что человек приписывает определенные атри­буты каждому возможному выбору, суммирует эти атрибуты и выбирает вариант, имеющий максималь-

ную сумму. Феноменолог рассматривает такое объяс­нение как игнорирующее контекст, а также истори­ческие и культурные связи, утрачиваемые в абстракт­ных стратегиях, являющихся следствием навязанных экспериментатором структур. В то же время такие результаты не дают адекватной картины опыта чело­века, делающего выбор. Это и неудивительно, по­скольку когнитивист планирует экспериментальную ситуацию таким образом, чтобы изучать только стра­тегии, и вряд ли может увидеть альтернативы или дополнительные операции. При феноменологичес­ком подходе исследователь пытается описать процесс выбора, прося испытуемых думать вслух и записы­вая их отчеты (Karlsson, 1987, 1988, 1992). Анализ таких отчетов показывает, что использование страте­гий — это только одна из нескольких операций или фаз принятия решения. К таким фазам относится, во-первых, поиск и уточнение информации; затем оценка и сравнение альтернатив; отсеивание и выбор альтернатив; и наконец, подтверждение выбора.

Большинство когнитивных психологов рассмат­ривают мышление, восприятие и запоминание как обработку информации — концепция, заимствован­ная из области вычислительной техники. Они также полагают, что процесс мышления, осуществляемый при игре в шахматы, можно моделировать с помо­щью компьютера, и придают большое значение та­ким компьютерным программам. С целью проверки правомерности аналогии между человеком и ком­пьютером, играющим в шахматы, Аанстуз (Aanstoos, 1983,1987) просил опытных игроков думать вслух во время игры. Он обнаружил, что человеческие подхо­ды к игре совершенно отличны от компьютерных. Компьютер перебирает миллионы возможных ком­бинаций ходов и их последствий для того, чтобы сде­лать эффективный выбор. Даже компьютеры, специ­ально запрограммированные на более избиратель­ный поиск, проверяют несколько тысяч вариантов. В отличие от компьютера, люди рассматривают игру в перспективе и составляют план игры, рассматривая небольшое количество альтернатив в пределах дан­ного плана. Игра компьютера основана на следова­нии жестким предписаниям, тогда как человек ис­пользует их лишь в качестве вопросов, на которые можно ответить положительно или отрицательно, а в ряде случаев и пересмотреть их позже. Наконец, компьютер использует символы с целью манипули­рования математическими вычислениями, тогда как человек использует символы для представления це­лостной картины отношений между различными шахматными фигурами.

Феноменологические исследования охватывают широкий спектр тем. Два описанных выше исследо­вания, в которых использовался метод мышления вслух, были разработаны с целью проверки предпо­ложений, касающихся когниций. Иногда метод мыш­ления вслух и анализ аудио- и видеозаписей называ­ют экзистенциально-феноменологическим методом. Анализ текстов и других источников, таких как про-

314

изведения литературы и искусства, фольклорные обряды, фильмы, пьесы, автобиографии и телепере­дачи называют герменевтико-феноменологической психологией. Ее название берет свое начало от гер­меневтики (названной по имени Гермеса [ Hermes], посредника между богами и людьми, и герменевта ( hermeneutes), толкователя); представители этого на­учного направления пытаются найти основополага­ющие объяснения и произвести анализ библейских текстов. (См. работу Eckartsberg [1986], в которой описывается данная методология и примеры иссле­дований.) Методы герменевтики распространяются также на дискурс и психотерапию (см. с. 315).

Ниже следует перечисление некоторых из множе­ства других тем, к которым обращается феноменоло­гическая психология. Рахилли (Rahilly, 1993) ис­пользовала метод заключения в скобки и анализа при изучении опыта аутентичности. В данном случае исследователь использовал экзистенциально-фено­менологический метод для изучения экзистенциаль­ного понятия. Квэйл (Kvale, 1983) провел и записал интервью с датскими детьми, посвященное их школь­ным отметкам, и проанализировал их по шести ас­пектам значений. Он сравнил проделанный им ана­лиз с качественной процедурой, используемой в маркетинговых исследованиях, когда проводятся ин­тервью с потребителями с целью определения скры­тых значений, таких как ценность автомобиля, выхо­дящая за рамки оценки его как средства передви­жения — престиж, сексапильность, мачизм*, — эти мотивы впоследствии эффективно используются в рекламе.

В исследовании стыда Абламовиц (Ablamowicz, 1992) записала на магнитофон несколько интервью, в каждом из которых участвовало по восемь студен­тов-выпускников. Затем она прослушала записи с целью формирования феноменологического описа­ния, за которым последовал редуктивный анализ (reductive analysis), а затем — феноменологическая интерпретация. Изучая феноменологию стыда, в про­тивовес взгляду на стыд как на принцип или субстан­цию, она обнаружила, что этот феномен является не столько переживанием, от которого человеку хочет­ся избавиться, сколько частью индивидуального мира, универсальным естественным опытом, и что признание этого факта может облегчать межличност­ную коммуникацию. Данилюк (Daniluk, 1993) изу­чала опыт сексуальности у женщин, записывая на магнитофон дискуссии, посвященные данному во­просу. Две студентки-выпускницы, одна из которых была участницей дискуссии, проанализировали эти записи. Затем обе провели встречи с исследователем, также участницей дискуссий, с целью синтеза и ин­теграции тем, выделенных обеими женщинами, про­водившими анализ. Наконец, участницы самой дис­куссии выразили свои точки зрения по данным те-

мам, еще далее развивая выделенные темы. Один из результатов исследования сводился к следующему: женщины считали, что медицина и религия, в каж­дой из которых присутствует ориентация на господ­ство мужчин, заставляли их чувствовать себя «совер­шено никчемными» (has been «severely disenabling» to them).

Симон (Seamon, 1982, 1987) провел обзор фено­менологических исследований и методологического вклада феноменологии в энвайронментальную пси­хологию. Q-методология обеспечивает еще один тип исследовательской процедуры. Поскольку ограни­ченное владение речью маленькими детьми не позво­ляет им адекватно выражать свой опыт, была исполь­зована Q-методология, включающая сортировку кар­тинок на группы от «это больше всего похоже на меня» до «это меньше всего похоже на меня» и про­веден факторный анализ результатов, обеспечивший объективное измерение детской субъективности (Taylor, Delprato & Knapp, 1994). Наконец, обзор 48 статей о шизофрении, опубликованных в «Бри­танском журнале психиатрии» (British Journal of Psychiatry), показал, что 24 из них носили феноме­нологический характер (Mortimer, 1992). Использо­вание феноменологической исследовательской ори­ентации в сочетании с другими разнообразными ме­тодологиями приобретает все большее число сторонников.

ПСИХОТЕРАПИЯ

Поскольку феноменологический подход исполь­зует непосредственный опыт как «данность» и рас­сматривает его как отправную точку, опыт предше­ствует объяснению. Чтобы постичь сущностную при­роду чего-либо, включая проблемы адаптации и поведенческую патологию, мы должны наблюдать поведение, прежде чем пытаться объяснить его или вскрыть его причины (точно так же, как мы должны увидеть цвета, ощутить запах, испытать иллюзии, прежде чем пытаться объяснять их). В области кли­нической психологии мы должны сначала опреде­лить, что испытывает человек, страдающий наркоти­ческой зависимостью или депрессией, а уж затем ис­кать объяснения.

Комментарий человека, страдающего шизофрени­ей (Tomecek, 1990), иллюстрирует эту тему. Этот че­ловек критикует статью из журнала «American Psychologist» (ведущего издания Американской пси­хологической ассоциации), автор которой призыва­ет к искоренению шизофрении. Томечек (Tomecek) не хочет, чтобы его избавляли от шизофрении:

* Machismo, от вошедшего в английский язык мексиканского слова macho — мужеподобный, мужественный. — При­меч. пер.

315

«Мне она нравится. Она нужна мне, чтобы вы­жить, и она вовсе не обязательно вступает в про­тиворечие с остальной частью общества, так как я нашел позитивные способы справляться с ней и обогащать свой шизофренический опыт через ис­кусство и литературное творчество. Для меня пре­вращение в нормального человека и конформ­ность неприемлемы, потому что это неизбежно приведет к ослаблению моих творческих способ­ностей, потенциала, позволяющего мне найти ра­дость в жизни, которую я испытываю сейчас, при моем стиле обучения, общения и жизни» (р. 550).

Томечек отвергает медицинскую модель, рассмат­ривающую шизофрению преимущественно в аспекте биологии, в результате использования которой он под­вергся медикаментозной и шоковой терапии, которая чуть было не довела его до самоубийства. Он также отвергает понятие реабилитации. Он хочет лишь по­мощи, которая позволит ему удовлетворить его по­требности и минимизировать стресс. Такая позиция может быть понята только в том случае, если мы про­сим, чтобы ее выразил сам индивидуум, а не те, кто пытается навязать ему собственные взгляды. Этот центрированный на клиенте подход, в противополож­ность подходу, центрированному на терапевте, необ­ходим для выработки адекватного объяснения (если оно вообще нужно) и составления плана лечения.

Аналогичную точку зрения выразили Лора и Реба Шеппелл (Schappell), «сиамские» близнецы, сросши­еся в районе головы и обращенные лицами в разные стороны. Несмотря на крайнее неудобство такой си­туации, они не хотят, чтобы их разделили (Angier, 1997). Такой отказ трудно понять хирургам, а иног­да и родителям, которые хотят сделать жизнь таких инвалидов «нормальной». Следует ли исправлять такие врожденные нарушения, как двойственные ге­ниталии или глухота у детей, которые еще слишком малы, чтобы самостоятельно принимать решения? Некоторые выражают недовольство тем, что их из­лечили, или отказываются от лечения в более стар­шем возрасте. Можно ли производить деформацию гениталий или обрезание мальчикам, прежде чем они дали свое согласие? Многочисленные протесты — даже со стороны ООН — выражаются против дефор­мации гениталий у девочек, практикуемой в различ­ных частях света. Феноменологический подход гла­сит, что нам следует прислушаться к точке зрения самого индивида.

Феноменологическая психология остается пре­имущественно академической дисциплиной и уделя­ет лишь незначительное внимание психотерапии. Хотя в рамках этой системы не было разработано строгих рекомендаций и стандартных методик, был сформирован ряд достаточно единообразных концеп-

ции, использующих такие термины, как «экзистенци­альный невроз», «становление», «аутентичность» и «встреча» («encounter»). «Экзистенциальный не­вроз» — это проживание неаутентичного существо­вания вследствие неспособности обрести смысл жиз­ни. «Становление» означает развитие в позитивном направлении по отношению к прошлому. «Аутентич­ность» означает осознавание существования или того, как обстояли дела раньше и как они обстоят сейчас; более широкий смысл этого термина включа­ет самостоятельное принятие решений, использова­ние собственной свободы, так чтобы жить более ос­мысленной жизнью перед лицом страха и тревоги, которые приносит свобода5 . «Встреча» означает от­ношения между терапевтом и клиентом, в которых «раскрывается нечто совершенно новое, открывают­ся новые горизонты, пересматриваются собственные [взгляды на жизнь], а иногда даже происходит пол­ная перестройка личности (Ellenberger, 1958, р. 119).

Согласно Мэю (May, 1958), серьезной ловушкой является чувство вины. Мэй утверждает, что это чув­ство возникает вследствие неспособности выполнить свои обязанности. Поскольку осознание собственной свободы выбора вызывает страх, клиент должен на­учиться принимать страх, вину и боль как бытие-в-мире, то есть как жизнь, как она проживается, как смысл, содержащийся в жизни. Клиент должен вос­пользоваться своей, теперь осознанной свободой вы­бора и не позволять другим принимать решения за себя. Признание смерти как небытия или несуще­ствования также порождает тревогу.

Помимо свободы, вины и признания смерти суще­ствуют два дополнительных состояния существова­ния: изоляция и бессмысленность (Yalom, 1980). Изоляция означает одиночество, испытываемое че­ловеком в безразличном мире. Чувство бессмыслен­ности возникает вследствие отсутствия абсолютных ценностей в мире: трансцендентальных богов, истин, данностей. Эти состояния существования встречают­ся не по отдельности, а являются взаимозависимы­ми, и они должны становиться предметом терапии в любых формах или соотношениях, в которых они возникают у каждого человека.

Если психоанализ сосредоточен на устранении со­противления и вытеснения, экзистенциальный анализ сосредоточен на устранении блоков, препятствующих свободе и реализации потенциала (May, 1958). Он не избавляет ни от каких кризисов, не разрешает ника­ких проблем и не прибегает ни к какому лечению, как и не рассматривает клиента как страдающего патоло­гией. Его целью является «сделать проявленным или реальным собственный экзистенциальный потенциал аутентичности [клиента]» (Anderson, 1978, р. 333). Если человек сможет принять свою тревогу и страх и научиться принимать решения (стать аутентичным), он может обрести смысл.

5 Рахилли (Rahilly, 1993) рассматривает многочисленные значения термина «аутентичность», предлагаемые различ­ными авторами; большинство из них более близки к пониманию гуманистической психологии, чем экзистенциализма.

316

Виктор Франкл (Victor Frankl, 1963) разработал психотерапевтический метод, который он назвал ло-готерапией (от греч. logos — дух или смысл). Данное направление известно также как «Третья Венская школа психотерапии» (первыми двумя являются подходы Фрейда и Адлера). Выжив в нацистском лагере смерти, Франкл понял, что последняя (final) свобода, которой обладает каждый индивид, это спо­собность выбирать свое отношение к происходяще­му. Он сделал наблюдение, что из тех, кого не казни­ли нацисты, пережить болезни и голод смогли лишь те, кто цеплялся за желание жить. Те, кто утрачивал смысл жизни, слабели и гибли.

Франкл считает, что страдание — это неотъемле­мая часть жизни, которая также придает ей смысл. Его подход к терапии состоит в поиске смысла жиз­ни, смысла собственного существования, в процессе которого человек находит рациональное понимание эмоциональной боли или страдания. Это понимание придает страданию смысл. Средством помощи таким поискам является трагический оптимизм, испытывая который человек превращает страдание в опыт, на­деленный смыслом. Это помогает человеку вырабо­тать позитивный и здоровый взгляд на подобные пе­реживания. Поскольку не существует универсаль­ных смыслов, каждый человек должен найти свой собственный. И по мере проживания жизни к чело­веку приходит много таких смыслов.

Франкл побуждает своих клиентов ставить цели в жизни. Постановка целей и усилия по их достиже­нию мобилизуют креативность и энергию. Стремле­ние к достижению целей и поиски смысла требуют духовных качеств (логос), считает он, — духовных в смысле воли и самостоятельности. Именно духовное здоровье обеспечивает выживание и выздоровление перед лицом тяжелых испытаний.

Другой широко известной формой экзистенциаль­ной психотерапии является экзистенциальный ана­лиз швейцарского психиатра Людвига Бинсвангера. Бинсвангер начинал как психоаналитик, но, испытав влияние Хайдеггера, принял его концепции. Его те­рапия исследует «экзистенциальные модусы» клиен­та, установленные им отношения с миром и другими людьми. Терапевт побуждает клиента стать аутентич­ным, вести себя так, чтобы быть верным себе, и та­ким образом обрести свободу.

Разновидностью экзистенциальной психотерапии является герменевтическая психотерапия. Посколь­ку Рикёр (Ricoeur, 1970, 1974) утверждал, что про­цедура, введенная Гуссерлем, не приводит к чистой сущности вещей, психотерапия не может использо­вать данную процедуру и ожидать постижения ре­ального. Следовательно, необходимо отодвинуть ре­альное на второй план, обратиться к тому, о чем по­вествует клиент, и пытаться понять его. Смыслы, предположения и предубеждения могут оставаться скрытыми, и все же на них можно воздействовать. Они должны быть обнаружены в соответствующем контексте и однозначно выражены. Часто оказывает-

ся необходимым даже конструировать новые смыс­лы / значения. Эти новые смыслы, когда они непро­тиворечивы и правдоподобны, помогают пациенту сообщать о своих представлениях, мечтах, чувствах и восприятиях других событий. Хотя «смыслы ско­рее создаются, чем восстанавливаются» (Bouchard & Guerette, 1991, p. 32). роль объективной истины и феноменологической истины состоит в том, что они обеспечивают контекст смыслов, которые могут раз­виваться в повествовании клиента. Сознание — это речь в процессе повествования. Посредством диало­га между клиентом и терапевтом достигается цель герменевтической терапии: «гальванизировать жиз­ненные энергии клиента, направленные на исцеле­ние» (р. 387).

В 1979 году экзистенциалисты основали Берч Хаус в Литтлтоне, штат Нью-Гемпшир (Burch House in Littleton, New Hampshire) — пансионат для взрос­лых с психическими нарушениями, для лечения ко­торых они предполагали использовать экзистенци­альные принципы, такие как принятие ответственно­сти за себя (self-responsibility) и направленность на будущее (future-directedness) (Symmes, 1989). Кли­енты и персонал совместно выполняют повседневные бытовые обязанности. Поскольку клиенты вовлече­ны в планирование и выполнение видов деятельнос­ти, свойственных нормальным людям, они поддер­живают уровень развития своих навыков и инициа­тивы, избегая попадания в зависимость и бесцельного существования, свойственного пациен­там обычных психиатрических учреждений. Психо­терапия является неавторитарной и потому не пред­лагает готовых решений или интерпретаций, а поощ­ряет клиентов осознать источник собственной боли и использовать свои способности для нахождения бо­лее удовлетворительных решений. Персонал Берч Хауса утверждает, что количество успешных случа­ев лечения составляет 60-70%, при этом успех опре­деляется как «способность жить конструктивно в более широком сообществе» (Symmes, 1989, р. 16). Данная цифра включает и тех клиентов, чье состоя­ние «улучшилось», но которые нуждаются в посто­янной поддержке.

В качестве иллюстрации подхода к лечению в Берч Хаусе приведем основные факты одного клини­ческого случая. Тридцатилетний мужчина, окончив­ший университет, после смерти матери смог найти лишь работу, связанную с постоянными разъездами, которая вскоре стала для него невыносимой. Тяже­лые страдания привели его в Берч Хаус. После не­скольких недель терапии он начал осознавать не на­шедшее выхода горе по своей матери и враждебность по отношению к родственникам, от которых он ока­зался в зависимости. На момент появления в Берч Хаусе он страдал дистрессом ухода (withdrawal distress) и кошмарами, но после десяти недель лече­ния его состояние начало улучшаться и он принял участие в работах по содержанию пансионата. Ему удалось уладить конфликты с родственниками, най-

317

ти подходящую работу и начать самому обслуживать себя.

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ

Анализ поведения

Джорджи (Giorgi, 1975) перечисляет ряд точек соприкосновения между феноменологией и одной из основных форм бихевиоризма — радикальным бихе­виоризмом, или анализом поведения. Оба подхода выступают против психофизического дуализма, включая представление о внутренних репрезентаци­ях внешнего мира и других состояниях сознания. (Квэйл и Гриннесс (Kvale & Grenness, 1967) называ­ют это представление «иллюзией удвоенного мира», а Скиннер — «теорией копий»: внешний мир копи­руется в мозг, который затем интерпретирует его.) Кроме того, оба подхода выступают против гипоте-тико-дедуктивного метода, столь широко использу­емого в психологии, а также против интерпретации поведения на основе физиологии или интроспекции; оба фиксируют данные о поведении в форме описа­ний и сводят к минимуму роль теории. Квэйл и Грин­несс (Kvale & Grenness, 1967) также отмечают, что как Скиннер, так и Мерло-Пойти утверждают, что поведение является фундаментальным принципом психологии и что «поведение не является простым индикатором внутреннего состояния; человек есть его поведение по отношению к миру» (р. 132).

В числе различий между двумя системами можно указать следующие: феноменологическая психоло­гия пытается раскрыть смыслы, которые проживают люди, а не средства предсказания и контроля (как это делает анализ поведения). Ее акцент на этих смыс­лах резко контрастирует с методом оперантного обусловливания и стратегиями формирования пове­дения, используемыми анализом поведения. После­дний не проявляет интереса к смыслам, а лишь к условиям подкрепления, которые вызывают те или иные формы поведения. Смысл сам по себе можно рассматривать как продукт подкрепления. Являясь энвайроцентрической системой, анализ поведения заимствует концепции естественных наук, тогда как феноменология, являющаяся преимущественно не­центрической системой, черпает материал из жизни как она проживается; последняя стремится расши­рить спектр науки, распространив ее на события, присущие исключительно людям. Хотя обе системы используют описания, анализ поведения применяет их к любым движениям тела в сочетании с подкреп­ляющими стимулами. В отличие от него феномено­логия применяет их к «ситуации с точки зрения субъекта поведения» (Giorgi, 1975, р. 209), то есть к интенциональности.

Когнитивная психология

Когнитивисты исходят из предположения о суще­ствовании внутренних структур, включающих хра­нилища долговременной и кратковременной памяти, цепи обратной связи, ослабители сигналов и т. д., организующих знание и определяющих, каким обра­зом оно будет развиваться и использоваться. Они используют экспериментальные процедуры и сбор количественных данных и практически не обращают внимания на контексты. Такой подход радикально отличается от процедур феноменологии, которая за­нимается поисками смыслов как части специфичес­кого контекста. Как и бихевиоризм, когнитивизм может рассматривать «субъекта» лишь как лишенно­го субъективности, тогда как феноменология как раз направлена на поиски субъективности. Сравнения по этим двум пунктам являются в высшей степени ха­рактерными примерами различий между органоцен-трической и нецентрической системами.

Диалектическая психология

Хотя диалектический процесс служит в качестве описания в большинстве случаев взаимозависимости и взаимодействия событий для феноменологической психологии, последняя не содержит эксплицитных предположений (как это свойственно диалектике) о том, что все во вселенной находится в непрерывной борьбе противоположностей. Диалектики предполага­ют глубинную двунаправленную связь между индиви­дом и его миром; феноменологи отводят основную роль в этих взаимоотношениях индивидууму и таким образом отходят от истинной диалектики.

Обе системы сходятся в том, что придают важное значение контексту и истории развития индивидуу­ма. Оба отвергают представления о жестко фиксиро­ванной и размещаемой в специальных хранилищах памяти, и некоторые диалектики соглашаются с от­казом от представления о мозге как вместилище пси­хической активности; однако другие представители диалектики, в особенности русской и китайской, при­держиваются в высшей степени редукционистского подхода.

Гуманистическая психология

Термин «гуманистическая психология» иногда ис­пользуется как взаимозаменяемый с термином «эк­зистенциально-феноменологическая психология». Действительно, первая заимствовала у последней такие концепции, как интенциональность, становле­ние и аутентичность, однако между обеими система­ми сохраняются значимые различия. Большинство работ по гуманистической психологии носит мента-листский характер и предполагает самокаузальность (самопричинность). В то же время феноменологи приуменьшают роль (однако не полностью устраня­ют) картезианских дуалистических конструктов фи­зического / нефизического или внутреннего / внеш-

318

него, чего не делает гуманистическая психология. Феноменологи подчеркивают роль отношений «че­ловек—объект» (интенциональности), хотя и рас­сматривают их не как полностью двунаправленные и взаимозависимые (Bucklew, 1955; Ratner, 1971); представители гуманистической психологии исполь­зуют термин «интенциональность» менталистически и подчеркивают роль автономного Я.

Феноменологи также практически не проявляют интереса к телеологии или целенаправленности, кон­цепции, являющейся фундаментальной для гумани­стической психологии. Гуманистическая психология иногда рассматривает выборы как полностью свобод­ные акты. Для феноменологии выборы всегда явля­ются частью ситуации и могут функционировать только в рамках конкретной ситуации. Более того, акт выбора изменяет ситуацию, и эта новая ситуация изменяет дальнейшие выборы. Обращаясь к экзис­тенциальной составляющей экзистенциально-фено­менологической психологии в сравнении ее с гума­нистической, последняя склонна рассматривать че­ловеческую деятельность как оптимистическую и позитивную, наделяя каждого индивида ценным по­тенциалом; экзистенциализм же рисует довольно мрачную картину, подчеркивая роль тревоги и стра­ха перед свободой. Гуманистическая психология на­целена на самоактуализацию, самореализацию и до­стижение пиковых переживаний; экзистенциалисты придают основное значение становлению, аутентич­ности и смыслам / значениям.

Симпозиум, проведенный в университете Райе (Rice University) в 1963 году по теме «Бихевиоризм и феноменология: противоположные основания совре­менной психологии» (Wann, 1964), фактически про­тивопоставил друг другу гуманистическую и поведен­ческую психологию. Как заметил один комментатор: «Этот симпозиум вполне мог рассматриваться впос­ледствии как один из наиболее превратно понятых и превратно ориентированных в истории психологии (Egan, 1970, р. 567). Комментарий приводился в кон­тексте опубликованной спустя несколько лет статьи (Hitt, 1969), где цитировались отдельные высказыва­ния представителей менталистской («феноменологи­ческой») и поведенческой психологии, сделанные в рамках данного симпозиума; автор пытался показать, что каждый из подходов содержит определенные ис­тины и что в совокупности они могут обеспечить пси­хологии большую полноту. Вероятно, двумя наиболее грубыми ошибками симпозиума были (а) представле­ние о том, что феноменология имеет дело с внутрен­ней человеческой активностью, и (б) неспособность осознать тот факт, что феноменология сама по себе является формой поведения, а не нечто, противопос­тавляющее себя поведению. Эти заблуждения и «ка­рикатура на феноменологию» (Egan, 567) являются иллюстрацией общераспространенного ошибочного понимания феноменологии и смешения ее исходных положений с положениями, более близкими к гумани­стической психологии.

Интербихевиоральная психология

Если сравнить феноменологическую психологию Мерло-Понти с интербихевиоральной психологией Дж. Р. Кантора, мы обнаружим многие проявления сходства и некоторые различия. Обе системы прово­дят различие между функциональным или смысло­вым характером стимулов и их физическими харак­теристиками; аналогичным образом, обе проводят раз­личие между реакциями и функциями реакций; обе рассматривают стимул и реакцию как взаимозависи­мые; обе указывают на взаимозависимость сеттинга и реакции; обе отвергают представление о внешней сре-довой стимуляции и внутренней физиологической причинности реакций или о диалектическом взаимо­обмене между индивидуумом и его окружением; обе отвергают различение внешнего и внутреннего; обе рассматривают свет как контактную среду (medium), а не как стимул, обращаемый в объект; обе отвергают представление о причинности как линейной цепи со­бытий. Далее, выдвинутая Мерло-Понти концепция «проживаемого тела» как потенциалов, взаимодей­ствующих с окружением, представляется согласую­щейся с акцентом интербихевиоризма на биологии как участвующего фактора (необходимого, но не дос­таточного условия) в психологических событиях.

Различие между двумя системами состоит в том, что у Мерло-Понти до некоторой степени сохраня­ется представление о психическом или сознании. Хотя концепция интенциональности, в которой при­дается большее значение индивидууму, чем самим от­ношениям, предложенная Мерло-Понти, кажется, противоречит его собственным попыткам движения к последовательно диалектическому взгляду на отно­шения «индивидуум—мир». Это также отражается в использовании им понятия интенциональности по отношению к реакциям на объекты, которые физичес­ки не присутствуют — как в случае воображения, — как если бы они порождались разумом. Интербихе­виоризм же в этих случаях указывает на замещаю­щие стимульные объекты, являющиеся частью взаи­модействий «организм—объект». Интербихевиорис-ты утверждают, что в той степени, в которой «психическое» относится к чему-либо, лежащему за рамками выработанных в ходе исторического разви­тия абстрактных конструкций, оно может относить­ся только к конкретным событиям, составляющим поле взаимодействий. Таким образом, переживание радости, акт веры, восприятие и т. д., представляют собой взаимодействия, не сводимые к физиологии или к чему-либо, относящемуся исключительно к организму. Феноменологи настаивают на том, что если мы радуемся, то радуемся чему-то, если мы ве­рим, то верим во что-то, если воспринимаем, то вос­принимаем нечто. Интербихевиоризм делает акцент на этих взаимоотношениях (в то же время признавая, что некоторые акты включают организм и стимуля­цию, обеспечиваемую его собственными реакциями, в большей степени, чем другие акты) как полевых со­бытиях, исключающих обращение к дополнитель-

319

ным менталистским конструктам. Феноменология же, напротив, до некоторой степени сохраняет мен-талистскую ориентацию и органоцентризм, примера­ми чего служат однонаправленность и подразумева­емое порождение воображаемых объектов, приписы­ваемые феноменологией интенциональности.

Интербихевиоризм признает важную роль смыс­лов / значений, как они проживаются (интербихеви-оральное поле, охватывающее смыслы), и соглаша­ется с тем, что исследования, в которых делается ак­цент на смыслах, необходимы; в то же время он находит свои достоинства и в исследованиях более традиционного характера. Вероятно, наша точка зре­ния не окажется полностью несовместимой со взгля­дами Мерло-Понти, если мы будем рассматривать его позицию как предполагающую, что фактическая информация служит в качестве базиса для феноме­нологической информации. Интербихевиоризм от­вергает причинность и процедуру проверки гипотез только в том случае, если они рассматриваются как линейные, однако принимает их, если они понимают­ся как относящиеся к полевым взаимодействиям. Однако феноменологическая психология, очевидно, не может принять их ни при каких условиях.

Оперантный субъективизм

Поиск субъективных значений, которому посвя­щена феноменологическая психология, тесно связан с Q-методологией (см. главу 11). Обе системы реши­тельно избегают навязывания индивидууму объек­тивной структуры со стороны исследователя, и стре­мятся определить, что вещи означают для самого индивидуума, пытаясь сделать это объективно. Q-ме-тодология обеспечивает строгую процедуру, служа­щую для достижения именно этой цели практически в любой ситуации и по отношению к практически любому предмету исследования, работая даже с са­мыми маленькими детьми (см., в частности: Taylor, Delprato & Knapp, 1994).

Феноменологическое понимание психологии пол­ностью согласуется с Q-методологией,

«...интерсубъективной коммуникативной нау­кой, систематически изучающей структуру челове­ческого существования эксплицируя проживае­мый (исторический) опыт... Если слово "интерсубъ­ективная" указывает на то, что психология должна быть коллективной, поддающейся научной про­верке дисциплиной, то слово "коммуникативная" указывает на то, что психология как наука должна строиться на том, что люди могут сообщать друг другу о своих экспериакциях»6 (Кгидег, 1983, р. 19).

Коммуникация субъективности — это именно то, в чем состоит суть Q-методологии. Основоположник Q-методологии, Уильям Стефенсон (Stephenson, 1988), признает факт ее взаимосвязи с феноменологией и выступает за использование разработанной им проце­дуры в рамках данной системы. Он отмечает, что (а) понятие коммуникабельности могло бы заменить по­нятие сознания; (б) события опыта могли бы обеспе­чить «собрание» (совокупность утверждений, из ко­торых выбираются пункты для Q-сортировки), и (в) Q-сортировка могла бы помочь ухватить сущности — причем испытуемого, а не экспериментатора. Когда в результате факторного анализа самосоотнесения (self-references) испытуемых сводятся к группе факторов, возникают новые понимания субъективных значений (смыслов).

Постмодернизм и социальный конструкционизм

Положение Хайдеггера о том, что познание не на­чинается с индивида, а является по своей природе общественным феноменом, играет фундаментальную роль в социальном конструкционизме, который при­знает вклад Хайдеггера в формирование собственной системы. Однако социальный конструкционизм име­ет значительно меньше общего с феноменологичес­кой психологией Мерло-Понти, несмотря на влияние Хайдеггера на феноменологию.

КРИТИКА

Благодаря присущему ей стилю изложения и тер­минологии, феноменология приобрела дурную сла­ву малопонятной дисциплины. Можно найти огром­ное число работ, авторы которых пытаются объяс­нить, что хотел сказать Гуссерль или Мерло-Понти. Феноменологическая терминология не только мало­понятна, но и запутанна. В чем, к примеру, состоит различие, если оно вообще существует, между таки­ми терминами, как сознание и интенциональность, остается неясным. Карлссон (Karlsson, 1992), очевид­но, рассматривает их как синонимы: он говорит о «со­знании как интенциональности». Балле и Кинг (Valle & King, 1978) оставляют в своих высказываниях не­определенность по данному вопросу: «Говоря о со­знании, мы либо явно, либо неявно указываем также на его предполагаемый объект ( intended object)* (p. 13). Если сознание не существует независимо от сво-

6 «Экспериакции» («experiactions», от слов опыт (experience) и действие, акция (action)) — один из неологизмов, введенных феноменологией для указания на то, что опыт является действием или поведением, а не отдельным событи­ем. Он также указывает на отсутствие дуализма опыта и поведения, то есть души и тела. Есть только единое охватыва­ющее обе стороны поведение, но с акцентом на субъективности или осмысленности поведения; средством выражения этой мысли и служит термин «экспериакции».

320

его объекта и объект вместе с сознанием составляет интенциональность, то в чем состоит различие меж­ду ними? А если они не различаются, почему не от­бросить один из терминов во избежание путаницы?

Джорджи (Giorgi, 1976) использует термины «со­знание» и «интенциональность», очевидно, не согла­суй их с другими элементами описания психологи­ческих событий. Хотя он говорит, что обтекаемость форм (sleekness) самолета не содержится ни в самом самолете, ни в индивиде, но в отношении между ними (1975) он определяет сознание как «поток ак­тивности, устремленный в направлении к миру и нуждающийся, так сказать, в объекте, находящемся в мире, для остановки своего центробежного движе­ния» (1976, р. 311). Он также говорит об интенцио-нальности, что ей «внутренне присуща направлен­ность на мир» (р. 311). По-видимому, он хочет вы­разить этим мысль, что интенциональность однонаправленна, в том смысле, что она исходит от индивида в направлении объекта. Это противоречит описанию обтекаемости как свойства, характеризую­щегося двунаправленностью и взаимозависимостью, составляющими диалектический процесс. А его ссылка на сознание как «посредника, обеспечиваю­щего доступ» («medium of access»), предполагает на­личие промежуточной переменной, что согласуется со взглядами когнитивизма и его представлениями о разуме как опосредующем агенте. И все же феноме­нология стремится отмежеваться от представлений о сознании как посреднике или внутреннем агенте. Создается впечатление, что менталистское значение термина «сознание» само навязывает себя и порож­дает непоследовательность.

В той же связи Ратнер (Ratner, 1971) указывает на то, что Мерло-Понти и Сартр склонны придавать основное значение актам, определяемым индивидом, в результате чего их точки зрения не вполне отража­ют реципрокное действие мира. Иными словами, в использовании им термина «сознание» значительное внимание уделяется тому, как оно организовано, но не природе мира, с которым оно взаимосвязано. Фе­номенологи и экзистенциалисты проявляют

«...принципиальное нежелание уделить серь­езное внимание миру и полностью признать его влияние на человеческие акты, а также допустить, что отношения с ним можно выстраивать таким образом, чтобы улучшить человеческое суще­ствование. Эта позиция является следствием глу­боко укоренившегося недоверия к миру, а также нашей способности познавать мир и воздейство­вать на него, что приводит к игнорированию мира как лежащего за пределами нашей досягаемос­ти» (р. 97).

Баклу (Bucklew, 1955) также обращает внимание на данный недостаток феноменологии. Учитывая усилия феноменологии, направленные на подчеркивание взаимозависимого характера объекта и субъек­та, здесь проявляется глубокая непоследователь­ность, возможно, являющаяся наследием Гуссерля и его понимания интенциональности как преимуще­ственно односторонней концепции: сознание направ­лено на мир. Вследствие такого понимания интенци­ональности идея диалектики или двунаправленное-ти, о которой заявляют феноменологи, так и не находит своего полного выражения. Что касается Мерло-Понти, на него, вероятно, оказали влияние взгляды Уильяма Джеймса, что не позволило ему полностью преодолеть органоцентризм. Экзистенци­альная и герменевтическая психотерапия придержи­ваются тех же органоцентрических взглядов. Они пытаются менять исключительно индивида. Экзис­тенциальная терапия пытается помочь индивиду стать и оставаться более аутентичным. Герменевти­ческая терапия пытается сконструировать новые смыслы / значения. Однако ни та ни другая не по­могают индивиду изменить такие обстоятельства своей жизни, как деморализующая работа, конфлик­ты с членами семьи или недостаточная подготовка к учебе в высшем учебном заведении.

Феноменологи объясняют, что их понимание пси­хического отличается от характерных для XVI сто­летия дуалистических взглядов Декарта. Несмотря на то, что последователи Гуссерля подчеркивают не­обходимость избегать исходных допущений (presuppositions), сам факт, что они соглашаются с правомерностью представлений о «психическом» (the «mental»), пусть даже как концепции, нуждаю­щейся в реинтерпретации, есть не что иное, как ис­ходное допущение, чреватое многочисленными про­блемами. Аналогичным образом, они используют та­кие понятия, как «сознание», «психика», «нефизические события» и другие менталистские конструкции. Если же вместо того, чтобы отталки­ваться от этих конструкций, феноменологи будут от­талкиваться от наблюдений осмысленных действий и контекста, частью которого те являются, возмож­но, им удастся выработать психологическую систему, более адекватную заявляемым ими целям. Возмож­но, результатом их усилий станет психология более ясная, более конкретная и менее подверженная неже­лательному смешению с чуждыми ей конструктами. Говоря о такой возможности, укажем на тот факт, что в дискуссии, последовавшей за выступлением Мер­ло-Понти, посвященным восприятию, Бофре (Beaufret) упрекнул Мерло-Понти в том, что тот не слишком далеко продвинулся, пытаясь модифициро­вать взгляды Гуссерля: ему следовало бы полностью отказаться от менталистских терминов и концепций (Merleau-Ponty, 1964a, р. 41-42). Мы можем доба­вить, что если бы Мерло-Понти удалось сделать это, его работы, возможно, не провоцировали бы иска­женных интерпретаций: «Мерло-Понти утверждал, что человеческий разум и тело всегда взаимосвяза­ны. В любой конкретный момент жизнь людей явля­ется и психической, и физической. Быть человеком —

321

значит являться одновременно и разумом, и телом» (Becker, 1992, р. 16).

Представители социального конструкционизма (см. главу 8) критикуют феноменологию за то, что она смешивает субъекта и объект, субъекта опыта и данный в опыте мир и утверждает, что мы можем понять индивида, только войдя в его мир, а затем проясняя и осмысляя свое понимание (Semin & Gergen, 1990). Как, спрашивают авторы, наука может иметь дело с неразделимой смесью субъекта и объек­та? Если наука — это рефлексия опыта, результаты этой рефлексии должен постигать некто, находящий­ся вне этого научного опыта. Это вряд ли возможно, замечают они. Представление о субъекте опыта так­же представляет собой форму разума, утверждают они, и феноменология, обращаясь к этому представ­лению, вновь провозглашает психофизический дуа­лизм.

К достоинствам феноменологии относится то, что она делает акцент на изучении смыслов / значений в жизни — теме, которую остальная часть психологии вряд ли может продолжать игнорировать. Это не означает, что феноменологический и более традици­онный подход, рассматривающий природный мир, обязательно являются взаимоисключающими. Мы не должны отбрасывать знания, накопленные психо­логией о восприятии, как, например, те, что могут быть использованы для обеспечения безопасности пилотов, приближающихся к посадочной полосе. В то же время мы также должны подвергнуть изучению образы восприятия как смыслы, признавая, однако, тот факт, что если смысл ситуации для пилота не со­впадает с характером физического мира, результат будет трагическим. Мы не должны отбрасывать опе-рантное обусловливание там, где оно позволяет зна­чительно повысить успеваемость детей из необеспе­ченных семей или эффективность помощи умствен­но отсталым лицам, но мы также сможем помочь необеспеченным детям или умственно отсталым лю­дям, если попытаемся понять вещи с их точки зре­ния (вспомним приводимые выше слова больного шизофренией и сросшихся близнецов). Представите­ли энвайронментальной психологии, в частности, об­наружили, что будут разработаны совершенно раз­личные проекты детской площадки в зависимости от того, спросим ли мы детей и подростков, что бы они хотели на ней иметь, или же дизайнер будет просто наблюдать за поведением играющих детей и фикси­ровать свои наблюдения либо — что еще хуже — про­сто будет исходить из предположения, будто он зна­ет, чего они хотят. Мы можем привести много других примеров. Что касается лабораторных исследований,

экологическая психология (см. главу 7) смогла про­демонстрировать нам, насколько полезно покидать стены лаборатории и выходить в мир различных по­веденческих сеттингов. Данная методология, наряду с многими другими, включая Q-методологию (см. главу 11), без сомнения, является необходимой для обеспечения существенного прогресса в понимании богатства и сложности «структуры поведения» и че­ловеческих «экспериакций», чему в немалой степе­ни способствовала феноменологическая психология.

ВЫВОДЫ

Возможно, лишь анализ поведения подвергся бо­лее превратной трактовке, чем феноменологическая психология. Во многом это, вероятно, объясняется тем, что американские психологи используют терми­ны «гуманистический» и «феноменологический» как взаимозаменяемые и рассматривают эти системы, по крайней мере, как родственные друг другу. Это при­водит к представлению о том, что «феноменологичес­кий» означает «менталистский». Мы можем найти примеры психологов, придерживающихся совершен­но различных убеждений и использующих термин «феноменологический» именно таким образом, и пока мы не видим никаких признаков того, что эта путаница может быть преодолена. На самом же деле феноменологическая психология сыграла важную роль в значительном продвижении по направлению к новым альтернативам старого ментализма.

Критикуя насчитывающую уже более ста лет практику лабораторных экспериментов, исключаю­щих рассмотрение смыслов, феноменологическая психология представила убедительные эмпиричес­кие свидетельства важной роли смыслов, которые остальная часть психологии себе же в ущерб игнори­рует. Возможно, именно в этом и состоит основной вклад феноменологии в психологию, который и в дальнейшем будет оставаться для данной системы наиболее значительным источником силы. Ближай­ший аналог феноменологической психологии в кли­нической сфере, экзистенциальная психология, раз­работала ряд весьма отличающихся от предлагаемых другими системами форм терапии, которые уже по­казали свою работоспособность, по крайней мере, для определенных типов клиентов. Их эффектив­ность в сравнении с другими формами терапии еще предстоит продемонстрировать.

322

Часть VI . Краткая характеристика других систем

Глава 13. От общества к вероятностям : шесть систем

ОБЩЕСТВЕННАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Общественная психология, наряду с энвайронмен-тальной, возникла под влиянием призывов к соци­альной реформе, звучавших в 1960-х годах, и подъе­ма социальной активности. Она начиналась с лече­ния поведенческих патологий и критиковала характерное для клинической психологии внимание к болезни, а не здоровью, к лечению, а не профилак­тике, и к индивиду, а не системе человек—ситуация (Heller & Monahan, 1977). Во время президентства Кеннеди ее росту также способствовало учреждение в законодательном порядке общественных центров психического здоровья. Одно из первых исследова­ний включало в себя программу, которая должна была помочь психиатрическим больным преодолеть негативное отношение к себе. Она учила пациентов быть компетентными в вопросах их повседневной жизни и предлагала групповую поддержку (Fair-weather et al., 1969). После того как был достигнут лишь ограниченный успех, исследователи пересмот­рели программу и включили в нее систему обще­ственных коттеджей, с тем чтобы в течение опреде­ленного периода времени можно было снять у паци­ентов чувство ущербности, которое возникало у них в психиатрической больнице, прежде чем они поки­нут коттедж, чтобы вести более независимую жизнь.

Общественная психология развилась из приклад­ного использования поведенческой психологии в до­мах престарелых, школах, тюрьмах и других учреж­дениях, перенеся ее на более широкие сообщества. Ее предметом является человек в социальном контексте. Подобно эко-бихевиоральной науке Роджера Барке-ра (см. главу 7), она частично черпает свое вдохно­вение из идей Курта Левина, особенно из его концеп­ции поведения как функции человека и среды. Она также опирается на демонстрацию Баркером того, как сеттинг поведения определяет паттерны поведе­ния. Сеттингом поведения может быть дискотека, универмаг, офис, почта, заводской цех — любая си­туация, в которой паттерны поведения предсказуе­мы. В сеттинге поведения сообщество является эко­системой с устойчивыми паттернами поведения в среде, которая его окружает. Сообществу присущи имплицитные правила проведения мероприятий, и люди внутри сеттинга знают эти правила для паттер­нов поведения и следуют им. Они следят за тем, что­бы другие также следовали правилам, иначе им грозит исключение. Таким способом сообщество осуществляет саморегуляцию и поддерживает стабильность (допол­нительный материал по сеттингам поведения см. в гла­ве 7). Этими устойчивыми паттернами поведения и физическими условиями, наряду с такими фактора­ми, как обмен ресурсами, взаимодействие одного сет­тинга поведения с другим и социальный климат, за­нимаются общественные психологи совместно с ин­дивидом, который является частью общественного сеттинга.

Психология чаще всего акцентирует внимание на человеке или даже на части человека — например, на нейронах — и стремится понять поведение с этой ор-ганоцентрической позиции. Там, где необходимо ле­чение, она стремится изменить человека. Этот подход свойственен почти всем видам психотерапии. Инди­видуальное вмешательство пренебрегает условиями на уровне, отличающемся от уровня индивидуума, и, как может показаться, упрекает жертву (Ryan, 1971). Если изменить индивидуума, но оставить без пере­мен ситуацию, которая вызвала проблему, это, ско­рее всего, приведет только к временным успехам, если таковые вообще будут, и может подкрепить представление человека, что он сам виноват и опять потерпел неудачу. Неудовлетворенности этим тради­ционным акцентом на лечении и на человеке как пас­сивном реципиенте («пациенте») противопоставля­ются двойные цели общественной психологии, состо­ящие в профилактике и придании сил. «Придание сил» («empowerment») означает предоставление воз­можности людям, которые имеют меньше прав или маргинальный статус — либо в силу физических или поведенческих недостатков, либо в силу социальных или демографических условий, — позаботиться о собственной жизни (Fawcett, 1990; Rappaport, 1990) и проявить желание внести вклад в свое общество (или общину). Общественная психология стремится понять общество, частью которого являются люди, и сделать его более благополучным, изменив взаимо­действие человека и ситуации. Общественный пси­холог старается работать с социальными структура­ми и в таких разнообразных сеттингах, как семья, микрорайон и медицинская клиника или больница.

Используя пять основных сеттингов поведения Баркера — государство, рабочие места, школы, доб­ровольные группы и религиозные группы, — Шинн (Shinn, 1987) провел обзор исследований в каждом и высказал предложение, как общественная психоло­гия может работать с целью «понимания и вмеша­тельства на уровнях, выходящих за рамки индивиду­ума» (р. 568), т. е. на уровне сеттинга поведения. Ор-форд (Orford, 1992) указывает, что сообщества предполагают социальные сеттинги на множестве уровней, включая социоэкономические условия, ген-дер, возраст и недееспособность, и общественные психологи должны обращаться к каждому из них. Изучая роль экологической психологии (эко-бихеви­оральной науки) в общественной психологии, О'Коннер и Лабин (O'Conner & Lubin, 1984) рас­сматривают уровни несколько иначе — уровни инди­видуума, семьи, сообщества и социокультурных ус­ловий.

Несколько коротких цитат показывают контексту­альный, многомерный и ориентированный на взаи­мосвязи подход этой системы:

• «Многоуровневый, многоструктурный, мульти-детерминированный социальный контекст» лучше всего обеспечит понимание в общественной психоло­гии (Kingry-Westergaard & Kelly, 1990, p. 27).

325

• «Многомерный анализ систем вместо установле­ния одиночной причины необходим для того, чтобы удовлетворить интересы общественной психологии» (Tolan et al, 1990a, p. 7).

• «Отношения носят взаимный характер: люди воз­действуют на сеттинги, а сеттинги — на людей, люди влияют на другие сеттинги, а один сеттинг влияет на другой» (Kingry-Westergaard & Kelly, 1990, p. 28).

• Исследования в общественной психологии должны проводиться «в контексте изучаемых лю­дей» (Rappaport, 1990, р. 35).

Общественная психология связана с энвайронмен-тальной психологией, а также с эко-бихевиоральной наукой. И энваиронментальная, и экологическая психология важны при планировании социальных вмешательств в общество (Rappaport, 1977). Во мно­гих случаях исследования, цели и методы, которые используются энвайронментальной и общественной психологией, неотличимы друг от друга (Holahan & Wandersman, 1987), как это имеет место в нижепри­веденном примере («Энваиронментальная психоло­гия»), когда общество и школа приняли совместное участие в проектировании пришкольной территории. В целом, общественная психология фокусирует вни­мание на поведенческих проблемах, увязываемых с организациями (institutions), к которым принадле­жат конкретные люди (Levine & Perkins, 1997), тог­да как энваиронментальная психология изыскивает пути создания среды, способствующей повышению социального благосостояния. Однако это различие часто является скорее вопросом степени, чем каче­ства.

К сожалению, согласно некоторым сторонникам системы (Lounsbury et al., 1985; Heller, 1990), боль­шая часть исследований, которые, как сообщалось, имели отношение к общественной психологии, не достигла своих целей, сосредоточившись по привыч­ке на человеке. Частично проблема состоит в том, что пока не разработана адекватная исследовательская методология для изучения взаимозависимых инди­видуумов, составляющих сообщество, так и отсут­ствуют хорошие методы для изучения изменений в сообществе, за исключением изменений на самом по­верхностном уровне (Heller, 1990). Однако, возмож­но, ситуация улучшается (Orford, 1992), о чем сви­детельствуют статьи в последних сборниках по ис­следованиям в общественной психологии, часть которых процитирована здесь (Tolan et al., 1990b).

ПРЯМОЙ РЕАЛИЗМ

Поскольку аргументы в пользу прямого реализма в психологии приводятся, в основном, австралийца­ми, его можно также назвать австралийским реализ­мом. Основным инициатором этого подхода в психо-

логии является Дж. Р. Мейз (J. R. Maze, 1983, 1991), который критикует допущение когнитивной психо­логии, что мы познаем мир только через посредство ментальных репрезентаций внутри нас, которые сим­волизируют реальные объекты окружающего мира. Так как предполагается, что мы конструируем свой мир, а не познаем его непосредственно, этот когни-тивистский взгляд называют также «конструктивиз­мом» (не путать с социальным конструктивизмом, который предполагает социальные, а не ментальные конструкции). Он восходит к идеям немецкого фи­лософа XVIII в. Иммануила Канта и стал настолько влиятельным в американской психологии и психоло­гии некоторых других стран, что его иногда имену­ют позицией «истеблишмента». Возможно, он лучше всего известен своим пониманием психологических событий как «обработки информации».

Конструктивизм, в своей форме ментальных / мозговых вычислений или обработки информации, доминирует в когнитивной науке... Согласно этому тезису, задача психологии — объяснить, как мозг кон­струирует, или «выстраивает», знание внешнего мира, обрабатывая, организуя и интерпретируя по­ступающие к нему неполные данные. То, что мозг работает с символами или отображениями мира, а не с реальными объектами, обычно принимается как нечто самоочевидное; и это принимается за самооче­видный факт потому, что наличие ошибок демонст­рирует частое несоответствие между тем, что мы, по-видимому, воспринимает, и тем, что происходит в действительности. (Rantzen, 1993, р. 147)

Мишел (Michell, 1991) считает, что когнитивный конструктивизм занял доминирующую позицию бла­годаря (а) своей связи с компьютерами, вызывающи­ми у людей почтительное восхищение, и хорошо суб­сидируемой исследовательской поддержки, которая является следствием этой связи; (б) тенденции в нашей культуре рассматривать познание (cognition) как внут­реннее событие и (в) опоре психологов на эксперимен­ты, а не на логику. Именно логика, а не эксперименты, может подвергнуть сомнению эти допущения.

Мейз (Maze, 1991) доказывает, что поскольку ре-презентационистский подход утверждает, что объект познания является всегда ментальной репрезентаци­ей, а не объектом, независимо существующем в мире, это лишает реальный мир объектов, которые можно было бы представить. Это не оставляет возможности для различения истины и заблуждения. Отрицая эту проблему, репрезентационист говорит, что если ре­презентация подобна предмету, который она представ­ляет, она истинна, а если нет, тогда она ложна. Кроме того, согласно репрезентационизму, тот факт, что име­ют место ошибки, доказывает, что мы реагируем не непосредственно на мир, а только на внутренние об­разы. Это, замечает Мейз, «предполагает, что мы мо­жем при случае выйти за рамки репрезентационист-ской схемы и изучить объекты непосредственно, с тем чтобы сравнить их с образами, а это означает, что ре-презентационизм излишен в качестве общей теории

326

познания» (р. 169). В связи с этим подходом Толмен (Tolman, 1991), которого не относят к представителям прямого реализма, замечает: «Любому организму для выживания требуется объективная оценка своей сре­ды. Организм, который реагирует только на мир, со­зданный "в его голове", долго не проживет — более того, он вообще бы не смог развиться» (р. 159).

Знание (knowing), в отличие от «репрезентаций» когнитивной психологии, трактуется прямым реа­лизмом как установление отношения с объектами мира через посредство нашей биологической органи­зации. Нервная система необходима для когнитив­ных актов, но сама она не является когнитивным ак­том. Она делает возможным возникновение когни­тивных отношений. Один из аргументов Мейза против репрезентационизма состоит в том, что нич­то не может иметь отношения, имманентные себе или внутри себя, коль скоро объект познания находится вне нервной системы. Говорить, что сознание имма­нентно мыслям или что ментальные образы имма­нентны осознанию, значит игнорировать существу­ющие отношения. «Осознаваться, быть познанным — это отношения, а отношение может иметь место толь­ко между двумя или более элементами» (Maze, 1991, р. 182). Кроме того, когнитивные репрезентации во­обще не могут ничего репрезентировать, ибо они предполагают круговой процесс: для функциониро­вания им требуется то самое знание, которое они яко­бы объясняют. Человек может знать, что означает какое-то внутреннее представление, только если ему уже известно отношение между этим представлени­ем и объектом, который оно представляет. Или, вы­ражаясь иначе, если человеку известно только пред­ставление, он не может установить, к чему именно оно относится. Согласно прямому реализму, это на­носит решающий удар по репрезентациям как цент­ральному конструкту когнитивистов — независимо от того, трактуются ли они как нейронные кодиров­ки или как ментальные состояния, — ибо смысл не может быть имманентным. Отвергая внутренние от­ношения — имманентные самим себе, — приходится также отвергнуть «самоуправляемые активирующие энергии, которыми переполнена теория мотивации» (р. 182). Это утверждение приводит прямой реализм в согласие с Дьюи и Бентли (Dewey & Bentley, 1949), когда они выступают против принципа самодействия (self-action), и с нецентрическими системами.

Прямой реализм утверждает, что когниция (cog­nition) в определенной мере доступна прямому наблю­дению. Согласно Мейзу (Maze, 1983), воспринимая поведение организма, мы воспринимаем некоторые из его когниций (cognitions). Например, описывая чьи-то действия, такие как открывание двери, мы предполага­ем, что движения этого человека направляются его вос­приятиями. Когниция проявляется в поведении орга­низма, в том, как последнее соотносится с объектом. Однако Мейз всегда подходит к когниции и поведению независимо, что указывает на сохранение дуалистичес­кой посылки, роднящей его с когнитивной психологи­ей, несмотря на прочие различия между ними.

Мейз является сторонником детерминизма как ос­новы действия в психологии и признает инстинктив­ные влечения (заимствованные из психоанализа), ко­торые формируют поведение через когницию. Он объясняет инстинктивные влечения следующим обра­зом: каждый из нас наделен множеством познающих элементов (knowers), и все они являются компонен­тами центральной нервной системы. Познающие эле­менты — это инстинктивные влечения (instinctual drives), которые вступают в когнитивные отношения через перцептивную систему (Maze, 1983). Когда эти влечения активизируются или возбуждаются соответ­ствующими условиями, двигательные проводящие пути в головном мозге возбуждаются и автоматичес­ки порождают действие. Приобретение знания (knowing) предполагает участие системы влечений и структур головного мозга, которые и делают возмож­ными когниции. Эта формулировка придает системе несколько органоцентрическую направленность.

Развивая доводы Мейза в пользу прямого реализ­ма, Мишел (Michell, 1988) утверждает, что репрезен­тация не может быть имманентной или внутренней; сама по себе репрезентация не способна содержать смысл, ибо это логически невозможно, и здесь нельзя прибегнуть ни к каким эмпирическим доказатель­ствам, ибо «не может быть какого-либо эмпиричес­кого подтверждения логически несообразной тео­рии» (р. 230). Поскольку когнитивная репрезента­ция требует внутреннего источника (internal reference), которого она лишена, а внутренние репре­зентации компьютера не обладают смысловыми зна­чениями, Мишел отвергает аналогию, которая пре­вращает человеческий мозг в информационный про­цессор, подобный компьютеру. Смысловое значение компьютера (computer's meaning) заключено в отно­шении с внешним источником, программистом или пользователем. Компьютер не обрабатывает инфор­мацию, а определяет, какие структуры его внутрен­него состояния вызывают по частям определенные выходные данные (which internal-state structures partially cause which outputs). Мишел отрицает сущ­ности (entities), которые относятся к внутренним объектам, но хочет сохранить ментальные термины, которые связаны с отношениями, такие как воспри­ятие, воображение и память.

Теория репрезентаций обычно принимает форму теории обработки информации, но прямой реализм отвергает все допущения, касающиеся передачи ин­формации. Ни физиология нейронов, ни экспери­ментальное изучение когниции не могут сказать что-либо о репрезентациях, замечает Мишел (Michell, 1988). Нейрофизиологические исследования могут пролить свет только на нейрофизиологию. Экспери­ментальное исследование когниции может пролить свет только на поведение.

В экспериментальных исследованиях когниции, как и во всех психологических экспериментах, все, что можно наблюдать, — это поведение, демонстри­руемое в контролируемых условиях. Все отсылки к

327

«информации», «кодированию», «репрезентациям», «хранению», «вычислению» и родственным поняти­ям — не более чем интерпретация, направляемая те­орией. Отсюда дополнительное следствие прямого реализма состоит в том, что все подобные исследо­вания требуют новой интерпретации (р. 246).

Прямой реализм делает упор на «идентификацию событий, которые составляют необходимые и доста­точные условия для возникновения когниции в раз­личных обстоятельствах» (р. 246). Это позволяет, заявляют реалисты, непосредственно наблюдать ког-ницию в поведении и, следовательно, трактовать ее как зависимую или независимую переменную. И это происходит, «когда телесные движения чувствитель­ны к полному пропозициональному содержанию сре-довых ситуаций» (Michell, 1988, р. 247).

Ранцен (Rantzen, 1993) рассматривает вопрос ког­нитивной ошибки как центральный для полемики между прямым реализмом и репрезентационизмом. Поскольку репрезентационисты полагают, что мозг конструирует знание из несовершенных элементов информации, получаемых от органов чувств, они за­ключают, что мы познаем мир только в этой косвен­ной и сконструированной форме, со всеми ее ошиб­ками. Учитывая наличие перцептивных ошибок, как же тогда можно доверять прямому реализму? Как он может объяснить ошибки? Галлюцинации и бред? Согласно Ранцену, «мы познаем не символы или репрезентации, а реальные ситуации, существующие независимо от нашего знания их» (р. 148). Ошибка — это не ошибочная когниция, а отсутствие когниции. Он считает, что ошибки происходят, когда (а) инди­видуум лишен возможности познавать, (б) индиви­дууму недостает когнитивной способности, которой требует ситуация, или (в) ситуация перекрывает до­ступ к какому-то факту, который нужен индивидуу­му. «В прямом реализме нет места для опосредую­щих сущностей (entities); вместо этого он рассматри­вает интеракции организма со средой как настоящий театр познания» (р. 168). Ранцен также доказывает, что прямой реализм имеет большие преимущества в области исследований.

Мишел (Michell, 1988) подмечает сходство прямо­го реализма с теорией экологического восприятия Гибсона, которая также постулирует прямую связь между познающим и познаваемым и отвергает лю­бые допущения о посредничестве через когнитивные репрезентации (см. с. 328). Этого положения также придерживаются феноменологическая психология Мерло-Понти (см. главу 12), интербихевиоральная психология Кантора (см. главу 10), оперантный субъективизм Стефенсона (см. главу 11), диалекти­ческая психология Ригеля (см. главу 9), анализ по­ведения Скиннера (см. главу 6) и вероятностно-эпи­генетическая психология Куо (с. 344). Отстаивание детерминизма согласуется со Скиннером, но, по-ви­димому, не допускается у других, а в интербихевио­ризме детерминизм открыто отвергается вместе с волей как ненаучный конструкт, навязываемый со-

бытиям. Характерной чертой также является акцент на отношения между организмом и объектом, а не на некоего внутреннего посредника. Идея Мейза об ин­стинктивных влечениях созвучна психоанализу, из которого она заимствована, и гуманистической пси­хологии («инстинктоиды» Маслоу и врожденное «истинное я» Роджерса), но противоречит большин­ству вариантов когнитивной психологии, а также нецентрическим системам (с которыми прямой реа­лизм в остальном имеет много общего).

ЭКОЛОГИЧЕСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ /

ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ /

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Поскольку «экологическое восприятие» Джеймса Гибсона (Gibson, 1979) охватывает только одну тему, это не широкая система, а скорее теория, касающаяся этой темы. Тем не менее ее следствия выходят далеко за рамки восприятия и, как уже отмечалось, повлия­ли на ряд теоретиков. Иногда эту теорию называют «экологическим реализмом». Ее следствия затрагива­ют собственно вопрос о том, что представляет собой психологическое событие — внутренний биологичес­кий интерпретатор или сложные интеракции между организмом и окружением. Систему все чаще называ­ют экологической психологией, термин, который по-прежнему используется для совершенно иной систе­мы Роджера Баркера (см. главу 7), хотя Баркер пользовался термином эко-бихевиоральная наука.

Потребовались годы напряженной работы, чтобы трактовка восприятия у Гибсона эволюционировала от традиционно менталистской до экологической (Smith, 1993). Здесь будет описана только последняя.

Гибсон описывает большое количество физичес­ких, химических и геометрических характеристик, которые психологи и другие ученые неадекватно прилагали к восприятию, и замечает, что ощущения, получаемые от органов чувств, рассматривались как необработанные данные, которые затем преобразу­ются в осмысленные восприятия. Его аргументация такова: поскольку мы можем использовать только воздействия ( effects) света на среду, но не сам свет, традиционное допущение об ощущениях света, пре­образуемых в психические образы восприятия (mental perceptions), лишено основания. Мы воспри­нимаем не стимулы, а условия среды; мы не воспри­нимаем ощущения, не слышим волосковые клетки улитки и не ощущаем на вкус вкусовые почки. Точ­но так же, нейроны не передают и не анализируют сообщения или информацию. Нервный импульс не конкретизирует, пришел ли он от глаза, уха, носа или от другого рецептора. Не существует никаких сигна­лов или сообщений и никакого отправителя или по-

328

лучателя, который требует бесконечного множества интерпретаторов. Информация имеется в наличии и доступна. Мы не создаем и не преобразуем ее.

Кроме того, образы на сетчатке — это миф. Любой такой образ отображал бы наклонившийся мир, когда мы наклоняем свою голову. Мы воспринимаем мир непосредственно, а не через «картины на сетчатке, нервные картины или умственные картины» (р. 147). Нет ни сообщений, ни отправителя, ни информацион­ного процессора, ни хранилищ-накопителей, в кото­рых память связывает настоящее с ощущениями из прошлого. Ни последовательности ощущений, вызы­вающих восприятия; ни картин прошлого или насто­ящего или нервных энграмм, образующих память. Восприятие не разделяет прошлое и настоящее — оно непрерывно. Оно не требует памяти, ума, когнитивной способности (cognition) или обработки информации головным мозгом. «Прямое восприятие — это особый вид активности, направленный на получение инфор­мации из объемлющего оптического строя. Я называю эту активность процессом извлечения информации, который необходимым образом связан с исследова­тельской активностью, предполагающей, что наблю­датель осматривается по сторонам, активно передви­гается и рассматривает объекты окружающего мира» (р. 147).

Оспаривая утверждения эмпириков (ассоцианис-тов), Гибсон доказывает, что наши восприятия — это не матрица, которая состоит из обособленных точек, удерживаемых вместе с помощью ментального клея усвоенных ассоциаций. И точно так же, бросая вы­зов нативистам (гештальтистам и другим), он отри­цает, что подобную матрицу скрепляет какой-то та­инственный врожденный процесс. Скорее, считает он, мы воспринимаем некую иерархию, а не матри­цу. Оптический строй полностью заполнен — а не со­стоит из «отдельных пятен», — причем более мелкие компоненты заполняют более крупные в иерархии.

То, что мы называли «признаками» глубины, утверждает он, смешивались с естественной перспек­тивой. Естественное наблюдение предполагает дви­жение, тогда как перспектива — и в природе, и на кар­тинах — статична. Когда происходит движение, не­которые детали оптического строя меняются, а некоторые нет. Мы видим верх стола прямоугольным под всеми углами, несмотря на то, что углы и пропор­ции меняются. Но «неменяющиеся отношения меж­ду четырьмя углами и инвариантные пропорции в последовательности изменений... столь же важны» (р. 74). Реципрокные вариантность и инвариантность обеспечивают информацию для нашей перспективы.

Обычно предполагают, что на сетчатке получает­ся двухмерный образ, а недостающее третье измере­ние должно быть восстановлено в головном мозге при помощи соответствующих «признаков». В про­тивоположность этому Гибсон доказывает, что мы видим трехмерное пространство благодаря «отноше­ниям, в которых находятся поверхности друг с дру­гом и с земной поверхностью» (р. 148).

Восприятие, говорит он нам, происходит не в уме и не и головном мозге, а в живом наблюдателе. Это экологическое со-бытие человека и объекта, находя­щихся во взаимной связи друг с другом. «Восприя­тие — это достижение индивидуума, а не спектакль, который разыгрывается на сцене его сознания. Вос­приятие — это поддерживание контакта с миром, зна­комство с вещами на личном опыте, а не получение впечатлений (an experiencing of things rather than a having of experiences)» (p. 230). Оно состоит из из­влечения информации, касающейся поверхности объектов и человека в зрительном взаимодействии с миром. Вместо того чтобы быть просто интерпрети­руемым образом на сетчатке, восприятие складыва­ется из того, каким образом развертывается объект, его инвариантов, его изменений, текстур, краев, возможно­стей, предоставляемых им субъекту (affordances), по­мех и других визуальных условий, а также из непре­рывного обследования глазами, движений головы и остального тела. Мышцы тела приспосабливаются к этим факторам и находятся в координации с органа­ми чувств. Головной мозг — это не «седалище зре­ния» (р. 309), а «всего лишь центральный орган за­вершенной зрительной системы» (р. 1).

Из-за попыток соотнести статичные и искусствен­ные условия картин с естественным миром, утверж­дает Гибсон, делались некоторые ошибочные допу­щения, касающиеся восприятия. И эта ошибка по­вторялась в экспериментах с восприятием. Эксперименты, переориентированные на подлинные экологические условия, заставляют его отвергнуть традиционные допущения и принять прямой подход.

Гибсоновскую концепцию «извлечения информа­ции» не следует путать с «обработкой информации». Последнюю он безоговорочно отвергает:

«Заметьте, что современные теории так назы­ваемой "обработки информации" принимают доктрину афферентных нервных сигналов, по­скольку то, что их сторонники называют входящей информацией , является паттерном или последо­вательностью входных сигналов. По моему мне­нию, они обманываются, просто называя входные сигналы информацией. Они пытаются заменить Иоганнеса Мюллера Клодом Шенноном! Они стараются обойти старые трудности. Они пре­небрегают историей чувственного восприятия; по-видимому, они не знакомы с физиологией ор­ганов чувств. Их стихия — детектирование сигна­лов!» (1985, р. 227).

Возражения Гибсона общепринятому учению о восприятии (как и предлагаемые им взамен характе­ристики восприятия) не являются целиком ориги­нальными, как утверждает он сам. Схожие мысли высказывались ранее Вудбриджем (Woodbridge, 1909, 1913а, 1913), Кантором (Kantor, 1920, 1924; Kantor & Smith, 1975) и Мерло-Понти (Merleau-

329

Ponty, 1962). Еще в IV в. до н. э. Аристотель описы­вал восприятие как совместную (одновременную) актуализацию двух потенций: потенции организма ощущать и потенции объекта ощущаться (см. главу 2, с. 33). Он описывал посредническую роль контак­та и отличал его от ощущаемого объекта (стимула). То, что несколько исследователей пришли к схожим взглядам совершенно независимо друг от друга и вопреки традиции, показывает, что они наблюдали, описывали и анализировали одни и те же события. Их объяснение этих событий, по-видимому, заслужи­вает такого же внимания, как и общепринятый взгляд. Работа Гибсона способствовала привлечению внимания к этой альтернативе.

Найссер (Neisser, 1982, 1985) отмечает важный урок, который можно вынести из экологического реализма Гибсона в отношении натуралистических исследований и роли среды, в отличие от искусст­венных лабораторных тестов, в таких областях, как память, формирование понятий и восприятие. Он говорит о важности распространения данной систе­мы на эти области. Элеонора Гибсон (жена Джейм­са Гибсона), видный специалист в области психоло­гии развития, распространила концепции своего мужа, в сочетании с собственными идеями, на про­цесс развития (Е. Gibson, 1969,1982, 1997; Е. Gibson & Walker, 1984). Одна редакторская работа, создан­ная под влиянием идей Джеймса и Элеоноры Гиб­сон, объединяет экологический реализм, динамичес­кие и эпигенетические системы (см.: Dent-Read & Zukow-Goldring, 1997). Эти редакторы характеризу­ют экологический реализм как исследующий то, каким образом организм и среда приспосабливают­ся друг к другу, и то, каким образом в этих отноше­ниях формируется любое знание. Они описывают динамические системы как способ, каким взаимо­действуют организм и среда, образуя систему, кото­рая становится самоорганизующейся. Этот подход (теория динамических систем) изучает различные уровни этих взаимодействий, которые ведут к дея­тельности, типичной для вида, такой как хождение. В фокусе теории динамических систем чаще всего оказывается двигательная активность. Вероятност­ная эпигенетика (см. с. 333) исследует организмы в их естественной среде (иногда называемой «внут­ренней и внешней средой»), чтобы определить то, как они влияют друг на друга и вызывают измене­ния во всей системе, а не только в ее отдельных ча­стях. Сводя эти три системы вместе, редакторы рас­считывали показать их сходства и различия, а так­же тот вклад, который каждая вносит в понимание человеческого развития как организменно-средовых отношений, а не как механистического, психоанали­тического или когнитивного процесса.

Как можно ожидать, работа Гибсона подверглась критике со стороны консерваторов. Но она также вызвала критику со стороны тех, кто, в сущности, согласен с ним. Например, Косталл (Costall, 1986) находит Гибсона непоследовательным в том, что ка-

сается взаимозависимости организма и среды, по­скольку он часто отдает преимущество организму. Как и все значимые интеллектуальные концепции, экологическое восприятие Гибсона следует не абсо­лютизировать, а совершенствовать и развивать.

ЭНВАЙРОНМЕНТАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Энвайронментальная психология (Holahan, 1982, р. 21) зародилась в 1960-х годах, но название вошло в употребление в 1970-х, когда исследователи при­влекли внимание к влиянию на человеческое пове­дение среды, сконструированной людьми. Согласно Голахану (Holahan, 1982, р. 21), «исторические кор­ни энвайронментальной психологии уходят в иссле­дования, проводившиеся в 1950-х годах Баркером и Вригтом на Психологической полевой станции Сред­него Запада (см. главу 6), но ее появление было вы­звано совместным действием ряда факторов (Moore, 1987; Sommer, 1987), включая такие непохожие вли­яния, как формулирование Куртом Левином концеп­ции поведения как функции человека и среды и движение за социальные реформы в 1960-х годах. В 1960-х годах факультеты психологии начали вво­дить курс энвайронментальной психологии, после чего последовали программы, рассчитанные на при­суждение ученых степеней. Сейчас в США и Канаде насчитывается свыше 20 программ, выполнение ко­торых позволяет получить степень доктора филосо­фии, и еще больше рассчитанных на получение сте­пени магистра. Они распределены по факультетам психологии, географии, архитектуры, социологии и природных ресурсов.

Энвайронментальная психология занимается та­кими темами, как восприятие среды; уединенность; перенаселенность; страх перед преступностью; шум, температура и загрязнение окружающей среды; лич­ное пространство и территориальность; проектирова­ние зданий, мебели и игровых площадок; развитие и среда; восприятие и среда; стресс и среда; защита окружающей среды; стихийные бедствия и техноло­гические катастрофы; городское планирование. Она изыскивает способы, какими люди могут реагировать на среду, контролировать ее или лучше ее проекти­ровать, с тем чтобы повысить благосостояние чело­века.

Не существует какого-то всецело удовлетвори­тельного определения энвайронментальной психоло­гии, но следующие два в значительной мере переда­ют то, что входит в ее компетенцию:

«Энвайронментальная психология — это изучение взаимосвязи между поведением и сконструирован­ной или естественной средой» (Fisher, Bell & Baum, 1984, p. 6).

330

«Энвайронментальная психология — это дисцип­лина, занимающаяся взаимодействиями и связями между людьми и их средой» (McAndrew, 1993, р. 2, after Proshansky, 1990).

Большинство видов психологии включают в себя среду. Это неизбежно следует из принятия во внима­ние стимула. Стимул принадлежит среде, даже когда он связан с телом индивида. Соответственно, разде­лительная линия между энвайронментальной психо­логией и другими видами психологии не является ярко выраженной и может быть сравнена с эко-бихе-виоралыюй наукой (см. главу 7), в которой различия между этим и другими видами психологии еще ме­нее отчетливые. Дифференциация, однако, заключе­на в акценте: общепринятый подход центрируется на организме, тогда как эко-бихевиоральная наука фо­кусирует внимание на четко определенных сеттингах поведения, а энвайронментальная психология — на более широких связях среды и человека. Иногда ис­следования сеттингов поведения (такие как исследо­вание Бехтеля (Bechtel, 1982b], упоминавшееся выше), которые используются для оценки среды, сливаются с энвайронментальной психологией. Два других примера подобных слияний — в данном слу­чае в области архитектуры — можно найти в работе Гампа и Гуда (Gump & Good, 1976), которые исполь­зовали малые синоморфы (см. главу 7), называемые «сегментами», для оценки двух типов школьной ар­хитектуры по ряду образовательных параметров, и в работе Осборна (Osborn, 1988), который изучал чер­ты личности в поведенческих сеттингах, различав­шихся дизайном интерьера. Независимо от различий между энвайронментальной психологией и эко-бихе-виоральной наукой, тот факт, что «...при конструи­ровании школ, больниц и других общественных сет­тингов постоянно уделяется лишь минимум внима­ния взаимодействию их социофизической среды с желательным сеттингом поведения, свидетельствует о потребности в большем внимании к экологической психологии» (Winett, 1987, р. 38).

Оперантное обусловливание также придает особое значение влияниям среды на поведение (см. главу 6). Его роль в энвайронментальной психологии включа­ет исследования, показывающие, как оперантное обусловливание может способствовать уменьшению замусоривания окружающей среды, сохранению вод­ных и энергетических ресурсов, расширению исполь­зования общественного транспорта, а также распро­странению самообразовательных материалов, посвя­щенных улучшению питания и внесению изменений в пищевой рацион (Winett, 1987).

Несколько примеров из области исследований дают представление о широте энвайронментальной психологии.

Исследователи продемонстрировали, что взрос­лые плохо понимают потребности детей в игре и проектируют игровое пространство, основываясь на ложных допущениях (Bishop & Peterson, 1971). Игра служит удовлетворению множества потребностей,

таких как социализация в обществе сверстников, высвобождение энергии, исследование окружающе­го мира, разговор и проигрывание ситуаций с помо­щью воображения и творческой способности. Стаци­онарное оборудование может удовлетворить эти по­требности только в ограниченной степени. На типовое оборудование игровых площадок, такое как качели, горки и устройства для лазанья, приходится лишь небольшой процент игрового времени детей. Исследование, использовавшее видеозаписи сеттин­гов поведения, интервью с детьми и картирование поведения на трех типах игровых площадок, обнару­жило, что наиболее популярными компонентами каждой площадки были те, которые обеспечивали максимальную свободу игры, особенно для детей старшего возраста, которые чаще других компонен­тов использовали игровой домик (clubhouse). Песок и вода также пользовались успехом на тех двух пло­щадках, где их можно было найти (Hayward, Rothenberg & Beasley, 1974). Площадки с такими эле­ментами, как игровые домики, песок и вода способ­ствуют игре-воображению и, как указывают Суса (Susa) и Бенедикт (Benedict, 1994), творческому по­ведению. Одна из попыток удовлетворить потреб­ность в улучшенной планировке детских игровых зон включала международный студенческий конкурс на лучший проект двух общественных пришкольных территорий в Гарлеме, Нью-Йорк. При участии шко­лы и местной общины лучшие идеи были объедине­ны с целью внедрения (Hart et al., 1992).

Важнейшей энвайронментальной проблемой яв­ляется безопасность детей. Чтобы сделать условия более безопасными, мы должны прислушиваться к мнению и родителей, и детей (Garling, 1985), ибо родители переоценивают способность своих детей избегать опасности и дают различные оценки степе­ни опасности, исходящей от каждого элемента обо­рудования и техники (Valsiner & Mackie, 1985). В США Комиссия по безопасности потребительских товаров (U. S. Consumer Product Safety Commission, 1975) установила, что детские игровые площадки и лесенки входят в число источников наибольшей опасности, а поверхность под игровым оборудовани­ем является одним из основных виновников несчаст­ных случаев. В 1981 г. Комиссия (U. S. Consumer Product Safety Commission, 1981) разработала и опубликовала национальные стандарты безопаснос­ти игровых площадок.

Важным является проявление внимания к энвай­ронментальной поддержке проектов, адресованных женщинам. Сюда относятся местные центры бытово­го обслуживания (Wekerle, 1988) и городское строи­тельство, призванное облегчить женский труд, вына­шивание и воспитание детей (Saegert, 1988).

Контроль за молодежными группировками наибо­лее эффективен там, где местная община имеет фор­мальные и неформальные социальные структуры. Количество преступлений против людей и собствен­ности растет по мере социальной дезорганизации

331

(Sampson & Groves, 1989). Страх перед преступнос­тью снижается, когда люди чувствуют себя частью местной общины (Hunter & Вашпег, 1982). Воспри­нимаемый социальный контроль повышается, а страх перед преступностью понижается по мере увеличе­ния процента домов, рассчитанных на одну семью (Gates & Rohe, 1987). Последние исследования по­священы разрешению местных проблем, загрязне­нию окружающей среды, насилию на национальном и международном уровне, влиянию технологических изменений на людей и коллективы, улучшению мест­ного здравоохранения и проектированию среды для стареющего общества (Stokols, 1995). Обзор иссле­довательской деятельности в 1984-1994 годах обна­ружил рост количества исследований в естественных сеттингах, увеличение видов и количества публика­ций, а также все большее разнообразие исследова­тельских сеттингов (Sundstrom et al., 1996).

На взгляд Крэйка (Craik, 1996), центральными для данной области являются теоретические и иссле­довательские вопросы взаимодействий человека и среды, как они происходят ежедневно в обычной жизни, в ходе развития, непрекращающегося от рож­дения до смерти. С другой стороны, согласно Бехте-лю (Bechtel, 1996), важнейшими являются приклад­ные задачи, особенно при оценке пригодности зданий для тех, кто в них проживает. В энвайроиментальной психологии множатся вопросы, касающиеся теории, методологии, фундаментальной и прикладной науки. Количество новых вопросов превышает количество ответов, но такая ситуация типична для бурно раз­вивающейся науки. Приходится пожалеть лишь о том, что она получает мало внимания со стороны и психологии в целом, и общества, несмотря на ее по­тенциальную способность внести огромный вклад в обе эти сферы. Однако данная область теперь расши­рилась до международного масштаба, что благопри­ятствует ее жизнеспособности (Stokols, 1995). Сто-коле (Stokols, 1996) предполагает, что в будущем эн-вайронментальная психология будет развиваться более эффективно в междисциплинарных програм­мах, чем на традиционных факультетах психологии.

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Эта система заимствует одну из двух своих основ­ных посылок из событий эволюции, а другую — из конструктов когнитивной психологии. Из эволюци­онной биологии берется принцип естественного от­бора. На протяжении многих поколений в популяции укореняется какая-то характерная особенность, кото­рая способствует выживанию и размножению. Анти­лопа, которая бегает быстрее всех и ускользает от хищников, выживет и передаст потомству свою про­ворность. Из когнитивной психологии берется кон-

структ ментальных механизмов, которые обрабаты­вают информацию таким образом, чтобы реализо­вать желания, влечения, предпочтения и т. д., кото­рые, в свою очередь, как предполагается, вызывают определенное поведение. Система постулирует, что эти механизмы имели значение для выживания в типичных средах обитания и закрепились в структу­рах головного мозга представителей популяции, ко­торые выжили благодаря им. (Другое допущение со­стоит в том, что мозг продуцирует поведение.) Таким образом, согласно эволюционной психологии, отби­раются не образцы поведения, а ментальные механиз­мы или инстинкты. Эти механизмы специфичны для определенного вида и вызывают у этого вида соот­ветствующее поведение. Наблюдаемые закономерно­сти в поведении заставляют эволюционного психо­лога искать эволюционирующие психологические механизмы, которые лежат в основе поведения.

Например, наблюдение, показывающее, что муж­чины ведут более беспорядочную половую жизнь, чем женщины, может подтолкнуть к поиску адаптив­ного механизма, который заставляет мужчин искать множество партнеров, и контрмеханизма, который заставляет женщин искать одного партнера. Так, в типичной среде наличие множества партнеров повы­шало шансы мужчин на репродуктивный успех, а их предпочтения в пользу множественности отбирались как мозговой механизм. Та же самая типичная среда могла предоставлять женщинам большие возможно­сти в моногамных отношениях, которые обеспечива­ли стабильную семейную ситуацию, необходимую для воспитания детей до репродуктивного возраста и, тем самым, для продолжения своей линии насле­дования. Подобные ментальные механизмы могли отбираться и передаваться из поколения в поколе­ние.

Некоторые механизмы, соответствующие этой схеме, увидеть достаточно легко, особенно в отноше­ниях между мужчинами и женщинами. Для выявле­ния других требуется немалая изобретательность. Рассмотрим одну гипотетическую эволюционную функцию. Женщины предпочитают мужчин, кото­рые отличаются добротой, пониманием и надежнос­тью. Структуры мозга, которые отдают предпочтение этим характеристикам, — это адаптации, нацеленные на успешное воспитание детей, которое, в свою оче­редь, ведет к продолжению рода женщины. Или мож­но заметить, что юноши, как правило, любят риско­вать, что позволяет им получить больше потенциаль­ных брачных партнеров и, тем самым, больше возможностей для размножения, когда ведется борь­ба за брачных партнеров. Предпочтение, которое мужчины отдают молодым, привлекательным жен­щинам, скорее приведет к репродуктивному успеху, чем выбор немолодых или болезненных женщин. Однако критик может возразить, что в наше время женское тело, которое более всего пригодно для бе­ременности и деторождения (например, с широкими бедрами) не является идеалом мужчины.

332

Возможно, мужская ревность к супруге призвана отпугивать других мужчин и повышает вероятность отцовства для ревнивого мужчины, но ревность име­ет свои сложности. Чтобы изучить сложность ревни­вого поведения, Басе (Buss, 1995) спрашивал мужчин и женщин, что их больше расстроит: мысль, что их супруг или супруга имеют сексуальные отношения с кем-то еще или что у них завязались тесные эмоцио­нальные отношения с другим человеком. Почти все женщины сочли, что эмоциональная привязанность более неприятна, тогда как большинство мужчин посчитали, что сексуальная связь хуже — хотя отно­шение составило лишь 60% к 40%. Физиологические реакции испытуемых, когда они мысленно представ­ляли ситуацию, согласовывались с их ответами. Для многих мужчин альтернатива, которую они выбира­ли, зависела от того, был ли у них опыт верных сек­суальных отношений. Эмоциональная привязан­ность была на первом месте у того большинства, ко­торое имело опыт верных сексуальных отношений, а сексуальная неверность — у тех, кто не имел такого опыта. Тем самым, согласно исследователю, важную роль в чувстве ревности играют не только эволюци­онные механизмы, но также контекст и индивидуаль­ные различия.

Перейдем от отношений между мужчинами и женщинами к другим вопросам. Данбар (Dun bar, 1996) заявляет, что разговоры являются заменой груминга, который практикуют приматы. Эти жи­вотные удаляют друг у друга из шкуры грязь, спу­танные волосы и кусочки омертвевшей кожи. Со­гласно стандартной интерпретации, эта активность способствует сплочению группы. Данбар считает, что у людей ей на смену пришел язык. Происхож­дение языка, особенно разговоров, не связано с за­дачей собирания пищи или охоты. Он функциони­рует исключительно как связующий социальный компонент. И большой объем мозга необходим для того, чтобы отслеживать сложные социальные отно­шения, которые возникают в процессе развития. Данбар обнаруживает корреляцию между площа­дью новой коры и численностью групп животных. У людей максимальная численность группы состав­ляет 150 человек. Внутри такой группы каждый че­ловек может знать всех остальных и то, как они свя­заны друг с другом. Сто пятьдесят человек — это численность кланов в сообществах охотников-соби­рателей и число работников в организациях, кото­рые могут функционировать, обходясь без бюрокра­тии. Теория Данбара о происхождении языка в кор­не отличается от теории Линкера (Pinker, 1994), хотя обе опираются на эволюционную схему. Лин­кер говорит о языковом инстинкте. Среди много­численных моделей поведения, на которые обраща­ет внимание эволюционная психология: коопера­тивное поведение (Ridley, 1997), восприятие (Shepard, 1992) и половые различия в социальном поведении (Archer, 1996). Перечень 30 последних исследований, посвященных адаптации и отбору,

простирается от эволюционных предпочтений в от­ношении ландшафта до конфликта между матерью и плодом (Buss et al., 1998).

Туби и Космидис (ТооЬу & Cosmedes, 1992) и Космидис и Туби (Cosmedes & Tooby, 1997) уводят эволюционную психологию в сторону от основно­го течения, отвергая то, что они называют «стан­дартной моделью социальной науки» (Standard Social Science Model). Эта модель постулирует об­щие механизмы, такие как рассуждение, научение и память, которые лишены врожденного содержа­ния и должны заимствовать все содержание из окружающего мира. Названные же исследователи утверждают, что в психике / головном мозге всех людей формируется большое количество стандар­тных схем, специализирующихся на выполнении определенных задач. Эти «домен-специфичные» механизмы обусловлены биологической эволюци­ей и «генерируют поведение», адекватное среде. Поскольку эти механизмы эволюционировали на протяжении миллионов лет жизни охотников-со­бирателей, они зачастую не слишком хорошо соот­ветствуют нынешним потребностям; но вследствие их огромного количества люди имеют множество возможностей выбора, что обеспечивает большую гибкость (Buss, 1995). Согласно сторонникам этой системы, в современном мире сложных техноло­гий, бизнеса и коммерции эгоистичный способ функционирования генов часто скрыт за слоями поведенческих паттернов. Эволюционный психо­лог признает, что эти модели поведения часто не связаны с репродуктивной функцией — просмотр фильмов, привыкание к табаку, профессиональная карьера, написание стихов и т. д. — и должны быть отделены от того поведения, которое с ней связа­но. Один из этих сторонников, по-видимому, рас­сматривает эволюционную биологию всего лишь как ступень, которая ведет к иному уровню орга­низации, предполагающему сложные интеракции: «люди развивались в соответствии с одной груп­пой законов, законов естественного отбора и гене­тики; а то, как они взаимодействуют друг с другом, соответствует другому набору законов, законов познания и социальной психологии, человеческой экологии и истории» (Pinker, 1997, р. 208).

ВЕРОЯТНОСТНО - ЭПИГЕНЕТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

«Эпигенезом» называют развитие новых свойств или функций, не присутствовавших на бо­лее ранней стадии индивидуальной истории. Опре­деление «эпигенетический» прилагается к таким непохожим подходам, как психоанализ и когнитив­ная психология. Обычно эти употребления подра-

333

зумевают только то, что на последующее развитие влияет более раннее развитие. «Вероятностный эпигенез» (Gottlieb, 1970; Lerner, 1976) идет на­много дальше и говорит о нелинейном (т. е. не со­стоящем из цепочки «А является причиной В, а В — причиной С») взаимном влиянии биологии и сре­ды как внутри организма, так и между организмом и его окружением. Организм вносит вклад в свое окружение и изменяется под влиянием этого окру­жения. Имеет место длительная взаимозависи­мость и непрерывный взаимообмен между организ­мом и средой. Этот процесс также называют «ин­теракцией (взаимодействием) среда—организм»1 . Термин «вероятностный» (Gottlieb, 1970s) отно­сится к тому факту, что в естественных интеракци­ях, в отличие от искусственных, имеющих место в лаборатории, «последовательность или исход ин­дивидуального поведенческого развития являются вероятными (по отношению к нормам), а не опре­деленными» (р. 123). Взаимодействие компонен­тов не всегда происходит строго в одно и то же вре­мя, и в результате, характеристики проявляются не одновременно, а в разные сроки, или даже не в од­ной и той же последовательности у всех индивидов одного и того же вида (Lerner, 1978). Следователь­но, проявление любой заданной характеристики в любой момент или период времени или в любой последовательности может иметь место только с не­которой вероятностью. Не все дети начинают гово­рить или ходить, или приучаются к опрятности в одно и то же время или в одной и той же последова­тельности. Не у всех студентов колледжей форми­руются в одно и то же время или в той же самой пос­ледовательности такие зрелые модели поведения, как умеренное потребление алкоголя, осторожное вождение автомобиля или регулярная и прилежная учеба.

Этот подход к развитию отличается от (а) обу­словливающего подхода, каким является бихевио­ризм, и от (б) детерминистского подхода, каким яв­ляется ортодоксальный психоанализ или теория стадий Пиаже (Lerner, Hess & Nitz, 1991). Некото­рые бихевиористы полагают, что поведение опре­деляется средой и продолжительными, количе­ственными добавлениями элементов S—R (сти­мул—реакция). Детерминисты полагают, что биология обнаруживает себя в неизменной после­довательности, ведущей к некоторому предопреде­ленному конечному состоянию, а среда может ме­нять только скорость прохождения этой последо­вательности. Этот последний подход можно назвать «предопределенным эпигенезом» (Gott­lieb, 1983). Вероятностный эпигенез, с другой сто­роны, утверждает, что паттерны поведения вызы­вает не биология и не среда, а отношения между ними. Смысл или значение конкретного поведения

заключены не в человеке и не в среде, а в этих от­ношениях и в конкретном контексте. Соответ­ственно, чтобы понять патологическое или пре­ступное поведение, мы должны рассмотреть инте­ракции, а чтобы видоизменить его, мы должны заняться интеракциями, ибо поведение состоит из подобных интеракций (близкородственный подход описан в главе 10).

Хотя можно процитировать ряд основоположни­ков вероятностного эпигенеза, Зин-Ян Куо был, воз­можно, самым далеко идущим новатором как в экс­периментальной, так и в теоретической области. Куо (Кио, 1967) определяет «эпигенез» как «непрерыв­ный процесс развития от оплодотворения через рож­дение к смерти» с акцентом на

«...диверсификацию и модификацию паттер­нов поведения... в результате непрерывного ди­намического обмена энергией между организ­мом и его средой... В каждый момент энергети­ческого обмена устанавливаются новые отношения между организмом и средой; орга­низм более не является тем же самым организ­мом, а среда — той же самой средой, какими они были в предыдущий момент» (р. 11).

Лернер (Lerner, 1978) цитирует диалектическую психологию Ригеля (см. главу 9) как развивающую этот взгляд, и сюда можно также добавить интерби-хевиоральную психологию Кантора (см. главу 10).

Куо, родившийся в Китае, занимался последип­ломной научно-исследовательской работой вместе с Толменом в Калифорнийском университете в Берк­ли. Он отверг телеологический бихевиоризм Толме-на, предпочтя ему радикальный бихевиоризм Уотсо-на, но обнаружил, что последний тоже имеет недо­статки. Он провел эксперименты, ставшие теперь классическими (см., например: Кио, 1930), которые бросили вызов доктрине инстинктов и, поскольку он избегал традиционных конструктов, были сочтены слишком радикальными. Еще будучи аспирантом, он провел и опубликовал свое исследование, которое ставило под сомнение доктрину инстинктов (Кио, 1921), и удостоился множества откликов со стороны видных психологов того периода. Его независимость от западной культуры могла сыграть определенную роль, обусловив некоторые идеи, которые он отвер­гал или отстаивал, хотя Готтлиб (Gottlieb, 1976) при­писывает бунтарство Куо его воспитанию2 . Его инте­рес к пренатальному и неонатальному поведению привел к разработке им первого усовершенствования для аристотелевского метода вскрытия яйца на раз­личных стадиях при изучении развития эмбриона.

1 Также используются такие термины, как «транзакциональный», «контекстуальный» и «индивидуально-социо-экологический» (Gottlieb, 1991) и «эволюционный контекстуализм» (Lerner, 1989).

2 Краткую биографию Куо и перечень его публикаций см. у Готтлиба (Gottlieb, 1976).

334

Куо делал в яйце отверстие, с тем чтобы можно было постоянно наблюдать поведение эмбриона в процес­се его развития. Вернувшись в Китай, он организо­вал площадки для исследований животных и провел исследования на птицах, кошках и собаках. Полити­ческие потрясения в Китае положили конец большей части его работ, но он сумел подытожить экспери­менты в своей книге (1967).

Согласно Куо, поведение двунаправлено (bi­directional). Каждый паттерн поведения берет на­чало в «динамических отношениях» или «взаимо­связанных реакциях» между организмом и окруже­нием, а не в пассивной стимуляции. Телесные структуры и их функции ограничивают поведение, но не определяют его: собака может укусить свое­го врага, но не бросить в него камень; способность кусаться обеспечивается, но не определяется био­логией. Диапазон поведения («поведенческие по­тенциалы»), которое организм может продемонст­рировать, зависит от истории его существования в этом энвайронментальном контексте, а также от структур и функций. Психологические и поведен­ческие характеристики взаимодействуют в процес­се развития организма. Ограничения, устанавлива­емые анатомическими и физиологическими компо­нентами организма, в свою очередь влияют на дальнейшее биологическое и поведенческое разви­тие. Биологические характеристики обеспечивают условия для проявления определенного поведения, и когда оно проявляется, это же самое поведение влияет на развитие физиологических и анатоми­ческих компонентов организма. По мере развития организма его репертуар реакций становится более ограниченным — уменьшение поведенческого по­тенциала — и более специфическим как следствие истории развития организма. И когда биологичес­кие способности организма возрастают, он расши­ряет свои интеракции более сложным образом. Интеракции организма со стимулами постоянно развиваются и адаптируются по мере изменения и организма, и условий. Каждый новорожденный де­теныш у социальных животных обладает огром­ным поведенческим потенциалом — очень неболь­шая часть которого реализуется в период жизни — и ограничен только своими телесными структу­рами.

Куо уделяет много внимания «градиенту поведе­ния», которому, при любой данной реакции, следу­ет весь организм, но одни компоненты делают это интенсивнее (выше по градиенту), чем другие, при­чем с поправкой на интеракции и обратные связи. Этот процесс включает в себя химические события, а также грубую анатомию. Эти вариации и их обрат­ные связи образуют сложные, взаимозависимые, упорядоченные паттерны поведенческих градиен­тов, которые постоянно меняются и варьируются по интенсивности и экстенсивности. Задача психоло­гии — выявить эти меняющиеся паттерны и их за-

коны. Такие паттерны — это не просто физиологи­ческие эквиваленты (counterparts) поведения, а внутренние компоненты общего (total) паттерна. Вариация различных частей паттернов градиентов зависит от (а) стимулирующего объекта, (б) обще­го энвайронментального контекста, (в) статуса ана­томических структур и их функциональных воз­можностей, (г) физиологических (биохимических и биофизических) условий организма и (д) истории развития организма.

Короче говоря, согласно этой системе, мы не смо­жем понять поведение, пока не изучим развитие в его контексте. Как и не сможем мы понять его без града­ций интенсивности и экстенсивности интеракций в их коррелируемых многоуровневых и многовариан­тных формах. Нельзя отделять физиологию от пове­дения или врожденное от приобретенного. Мы мо­жем только изучать градиенты поведения в их взаи­мозависимой сложности, пока продолжается развитие. Соответственно, Куо (Кио, 1967) отверга­ет физиологическую психологию, физиологическую основу поведения, разум и тело, врожденное и при­обретенное и другие дихотомии. Разграничение им «эксплицитных и имплицитных градиентов» — это только вопрос степени их видимости (наблюдаемос­ти). «То, что обычно известно как поведение (очевид­ное или грубое движение, видимое невооруженным глазом, — молярный уровень), — это только неотъем­лемая часть полной (total) реакции животного на среду, включающей каждую часть целого организма». Даже если и так, внутри «этой полной реакции — поведения — организма имеют место дифференциа­ции интенсивности и экстенсивности среди различ­ных частей тела», градиенты поведения (Кио, 1970, р. 189). Другими словами, «поведение» охватывает широкий спектр скоординированных событий. Куо посчитал бы, что различие между поведением и по­знанием или поведением и опытом лишено основа­ния.

Куо отвергает приписывание таких видов поведе­ния, как научение, память и эмоция, функциям го­ловного мозга. Мозг, настаивает он, является толь­ко координирующим центром тела для системы гра­диентов поведения. Куо «приветствует всю лабораторную информацию, касающуюся функции нервной системы... [но] не желает превращать цен­тральную нервную систему в стратегическое убежи­ще своего научного незнания» (1967, р. 193). То есть приписывание поведения мозгу — это вопрос незна­ния того, каков в действительности механизм пове­дения.

Куо подчеркивает вариабельность и сложность любого поведения. Он провел в естественных усло­виях серию экспериментов с собаками, кошками и птицами, чтобы продемонстрировать следующее: то, что считалось биологически фиксированным поведе­нием, вполне поддается изменению в зависимости от интеракции этих компонентов в различных энвай-

335

ронментальных сеттингах. Результаты подтвержда­ют отрицание им и врожденных, и приобретенных характеристик, а также генетики поведения. На его взгляд, эти конструкты просто не описывают адек­ватным образом комплекс факторов, как и не содер­жат они полезных дихотомий. Он также настаивает, что работа Павлова, Уотсона и Скиннера является слишком упрощенной; и он отвергает работу евро­пейских этологов, поскольку они постулирую ин­стинкты и не способны признать роль истории инте­ракций животного'. Неудивительно, что в свое вре­мя многие считали его радикалом.

Хотя Куо занимался преимущественно исследова­ниями животных, он полагал, что его работа указы­вает путь к модификации поведения не только жи­вотных, но и человека без изменения генетики вида. Этого можно достичь за счет контролирования эн-вайронментального контекста на ранней стадии раз­вития. В обзоре исследований ощущений и научения у новорожденных Липситт (Lipsitt, 1977) также за­ключил, что существует возможность расширения диапазона человеческих способностей, подобно тому как рост знаний позволяет постоянно повышать ре­зультаты, показываемые спортсменами. Он также полагает, что это имеет значение для клинической работы: поведенческие и энвайронментальные психо­логи могут внимательно изучить влияние средовых условий на нормативное поведение и на индивиду­альные различия и перенести свои наблюдения на контроль за отклоняющимся или патологическим поведением.

Однако потенциал или пластичность поведения не бесконечны. Например, несмотря на самые совер­шенные приемы обучения быстрому чтению, суще­ствует некоторый предел скорости для любого ин­дивида. Тем не менее, если мы предлагаем долговре­менное обучение, начинающееся в детстве (например, такое, которое дается некоторым музыкантам), то не знаем, какими могут быть пределы. А пластичность может иметь как позитивные, так и негативные по­следствия. Изменения на одном уровне могут по­влиять на другой. К примеру, изменение методом генной инженерии какого-то биологического при­знака может уменьшить или увеличить потенциал поведения. Без предварительного знания этих ре­зультатов «допустимы только научно обоснован­ные, консервативные шаги» (Lerner & Hood, 1986, p. 146).

При вероятностном эпигенезе сам организм вно­сит активный вклад в свое развитие (Lerner, 1989), что подтверждают многочисленные эксперименты, проводившиеся с различными видами. Например, серия исследований младенцев показывает, как пол­зание, обычно в возрасте между шестью и девятью месяцами, способствует дальнейшему развитию

(Bertenthal, Campos & Kermoian, 1994). Страх вы­соты возникает столь внезапно в третьей четверти первого года жизни, что обычно считается, что он связан с биологическим созреванием, эволюцио­нировав как признак, важный для выживания ин­дивида, а значит и вида. Может быть, и верно, что биологическое созревание делает подобный страх возможным, но эксперименты демонстрируют вза­имосвязь других условий. В известном тесте с ви­зуальным обрывом младенцев медленно опускают на «обрыв». У тех, кто имеет опыт ползания, отме­чается учащенное сердцебиение; у тех младенцев, которые еще не ползают, частота сердцебиения ос­тается постоянной. В качестве дополнительного те­ста еще не ползающих младенцев водят в ходунке, а затем тестируют. У них отмечается повышенное сердцебиение, в отличие от контрольных испытуе­мых того же возраста. В третьем тесте готовность младенцев пересечь визуальный обрыв проверяет­ся на 11-й или 41-й день опыта ползания. С готов­ностью пересечь обрыв связана продолжительность опыта ползания, а не возраст. Экспериментаторы заключают, что «опыт ползания вносит заметный вклад в развитие страха высоты» (р. 142). Дополни­тельные эксперименты показали, что ползание так­же вносит вклад в способность находить спрятан­ный предмет, возможно, из-за более разнообразно­го опыта, который появляется во время локомоции и как ее часть. Этот опыт включает улучшенную ориентацию. Согласно экспериментаторам, вопреки традиционной точке зрения, что подобные достиже­ния являются только конечными продуктами разви­тия, собственные действия младенцев формируют часть их наиболее важного раннего опыта. И вопре­ки линейным моделям развития (прямолинейная последовательность), развитие «реагирует на мно­жественные факторы, которые находятся во взаимо­связи и включают в себя совместные действия орга­низма и среды. С этой точки зрения, поведенческое развитие является мультидетерминированным, от­носительным и эмерджентным» (р. 145).

На традиционную психологию развития оказа­ла большое влияние популяционная генетика, ко­торая фокусирует внимание на источниках измен­чивости (Gottlieb, 1995). Предполагается, что гены обусловливают верхний и нижний пределы пове­денческого развития; соответственно, знание ре­зультатов одного условия воспитания позволяет предсказать верхний и нижний пределы другого условия воспитания. Связь линейна. Однако эмпи­рические исследования решительно противоречат этому. Напротив, вероятностный эпигенез делает акцент на развитии как проявлении иного уровня организации, который нелинеен и непредсказуем. Это было четко продемонстрировано, отмечает Готтлиб (Gottlieb, 1995). Взаимодействия могут

3 Очевидно, Куо не был знаком с работой Хайнда (Hinde, 1966), который отверг доктрину инстинктов, объединив сравнительную психологию и этологию, тем самым добавляя развитие к этологии и делая ее эпигенетической, антиин­стинктивной и холистической.

336

происходить на горизонтальных уровнях — напри­мер, между генами, клетками, организмами и кон­текстами — или на вертикальных — между геном и клеткой или организмом и культурой. Гены явля­ются не независимыми причинами, доказывает он, а частью процесса развития и испытывают влияние со стороны других уровней системы. Причины про­истекают не из какого-то одного уровня, а из отно­шений между уровнями; и анализ изменчивости, который в своих усредняющих процедурах игнори­рует индивида, — «это не то же самое, что анализ причин» (р. 139).

Тем не менее учебники по психологии развития, которые исследовал Готтлиб, как правило, придер­живаются традиционного взгляда на генетику пове­дения и анализ изменчивости. В этих учебниках за­крепляется неправильное использование биологи­ческого понятия, в то время как даже в биологии оно не принимается в форме линейной причин­ности.

Поработав с методом «отверстия в яйце» Куо и другими процедурами сбора данных, Готтлиб (Gottlieb, 1997) заключил, что «инстинктивное» поведение, такое как крики птиц, регулируется пренатальными взаимодействиями — взаимными влияниями, — которые включают в себя уровни ге­нов, нейронов, поведения и среды. Причинность — это совместное действие этих структурно-функци­ональных отношений, а не какое-то линейное собы­тие, состоящее в том, что гены являются причиной поведения, или что поведение является причиной формирования структур. Термин «врожденный» относится не к генетической детерминации, а к де­ятельности, специфичной для вида, не зависящей от непосредственного научения, но зависящей от опыта в широком смысле. Фактически поведение может способствовать эволюционным изменениям. Популяция животных (включая людей), которая начинает жить в новом месте, должна адаптиро­ваться и изменить свое поведение. Внутри популя­ции подобное изменение ведет к использованию ресурсов, благоприятствующих большей силе или

ловкости, или остроте зрения, а это меняет анато­мию и физиологию. Это изменение, в свою оче­редь, может в конечном счете привести к измене­ниям в генетическом составе популяции. Происхо­дят изменения во всей системе развития. Некоторые латентные гены становятся активными. Посколь­ку в полном наборе генов (геноме) экспрессию по­лучает только крохотный процент генов, потенци­ал для активизации остальных огромен. Одним из примеров подобной активизации является рост зуба у птицы, когда на ее эпителиальные клетки воздействуют измененные условия развития. Даже когда происходит мутация генов, они не могут сами по себе изменять признаки, ибо являются только частью системы развития. Готтлиб называ­ет свой поход к психобиологии «нисходящим» (от поведения к генам), в отличие от «восходящего» (от генов к поведению) подхода, который ищет объяснения поведения и его изменений в генах. Он заявляет, что должны быть приняты во внимание интеракции, взаимные влияния, проходящие через все уровни — гены, нейроны, поведение и среду.

Ояма (Оуата, 1985), который также ратует за отказ от дихотомии между генами и средой, пола­гает, что традиционную дихотомию можно сохра­нить, поскольку она, по-видимому, «вносит боль­ше ясности, больше согласованности, больше по­следовательности» (р. 9). Возможно, некоторое сопротивление этому подходу вызвано сравнитель­ной легкостью приписывания результатов генам или среде, или инстинкту, вместо того чтобы рас­сматривать сложные взаимодействия между собы­тиями. Келлер (Keller, 1983, 1985) и Спэниер (Spanier, 1995) сходятся в том, что проблема за­ключена в мужском доминировании в науке и в патриархальной перспективе мужчин, которая от­крывает вид на некий иерархический командный центр и не позволяет заметить взаимодействие. Каким бы ни было основание для дихотомий и до­пущений линейных причин и следствий, вероятно­стно-эпигенетическая психология считает, что вза­имодействия имеют место.

337

Глава 14. Оглядываясь назад и подводя итоги

Часть VII. Ретроспективный обзор

ПРИЧИННОСТЬ И СИСТЕМЫ

психологии

Одна из форм классификации, используемая для сравнения систем психологии, предполагает опреде­ление того, где следует локализовать источник при­чинности. Согласно ей, мы имеем четыре категории систем: (а) органоцентрические — источник причин­ности заключен в организме; (б) энвайроцентричес-кие — источник причинности лежит в окружающей среде; (в) социоцентрические — источник причинно­сти находится в социальной группе и (г) нецентри­ческие — причинность не имеет какого-либо одного источника, но заключена в отношениях или в поле событий. Большинство систем так или иначе попа­дают в одну из этих категорий, но некоторым из них все же свойственна неопределенность, проявляюща­яся в расхождениях при изложении их разными сто­ронниками системы или в отсутствии четкой пози­ции относительно локуса причинности, которая не представлена ни имплицитно, ни эксплицитно.

Наибольшей неопределенностью отличаются че­тыре системы: (а) энвайронментальная психология, (б) диалектическая психология, (в) феноменологи­ческая психология и (г) прямой реализм. Энвай­ронментальная психология довольно неконкретна в определении локуса причинности; она изучает, глав­ным образом, влияние среды на людей, но определяет себя в терминах взаимных отношений. Если она яв­ляется интеракциональной, каковой она пытается выглядеть, тогда ее следует отнести к категории не­центрических систем, вместе с общественной психо­логией (с которой она имеет много общего). Если она

ближе к допущению Баркера, согласно которому по­ведение — это функция среды, тогда она должна вхо­дить в категорию энвайроцентрических систем. Ди­алектическая психология иногда склоняется к био­логическому редукционизму, и в таких случаях она попадает в разряд органоцентрических систем. Фе­номенологическая психология сохраняет определен­ную приверженность психической причинности, обусловленную ее теологическим наследием; в этом смысле она органоцентрична. Прямой реализм орга-ноцентричен в том смысле, что он признает психо­аналитические инстинкты, но в остальном он обна­руживает явные признаки нецентрической системы. Кроме того, социальный конструкционизм представ­ляет собой специализированную форму энвайроцен-тризма, поскольку поставленное в нем во главу угла социальное сообщество, определяющее все, что мы можем знать о чем-либо, является частью среды; эту систему можно с полным правом отнести и к энвай-роцентрической категории. Как бы то ни было, в табл. 14.1 шестнадцать систем, рассматриваемые в этой книге, разбиваются на четыре категории.

Таблица поражает тем, что такое большое количе­ство систем относится, по крайней мере преимуще­ственно, к разряду нецентрических. Это может ука­зывать на то, что немалое число психологов ока­зались неудовлетворенными традиционными органоцентрическими системами и что их наблюде­ния за психологическими событиями независимо привели их к схожей альтернативе. Однако в США общее влияние этой группы очень незначительно, и большинство систем известно относительно немно­гим психологам, и следовательно, те лишены воз­можности рассматривать их в качестве альтернатив-


340

ных подходов. Теория экологического восприятия Гибсона является наиболее известной системой и оказывает небольшое, но заметное влияние. В Евро­пе самой влиятельной из этих систем является, по-видимому, экзистенциально-феноменологическая психология.

ХАРАКТЕРИСТИКИ КАЖДОЙ КАТЕГОРИИ ПРИЧИННОСТИ

Органоцентризм

Теория. Органоцентризм уходит корнями в рационалистическую философию континентальной Европы, получившую развитие в XVIII в. — особен­но в Германии, Франции и Шотландии. В своей примитивной форме он восходит к анимистическим верованиям охотников и собирателей, которые поме­щали психологические события в сердце или каком-то ином телесном органе. Греки классического перио­да заменили анимизм более совершенным натурализ­мом, а Аристотель сформулировал нецентрическую психологию. Но органоцентрическая психология вернулась в виде патристической теологии и продол­жает существовать поныне в ссылках на психе, ви­тальную и разумную душу, разум, мозг, сознание и «я», а также в конструктах обработки информации. Опираясь на рационалистов, пользовавшихся влия­нием в континентальной Европе, она постулирует врожденное знание или врожденные механизмы, ко­торые реагируют на внешнюю стимуляцию, в резуль­тате чего стимул отображает мир в той или иной фор­ме. Тем самым она постулирует двойной мир: физи­ческий вовне и ментальный (психический) внутри. Внутренний мир часто сводят к биологии, в частно­сти, к головному мозгу, который затем продуцирует поведение и является причиной собственных дей­ствий (самокаузальность). Чтобы облегчить это пре­вращение и объяснить его механику, зачастую ис­пользуют аналогии, наиболее распространенной из которых сегодня являются компьютер и компьютер­ные программы. Поскольку дихотомия внутреннего и внешнего — это одна из форм дуализма «душа — тело», возникает ряд вопросов. Тождественен ли ра­зум (душа) головному мозгу? Или же разум являет­ся эмерджентным феноменом мозга, его эпифеноме­ном? Обычно предполагается одна из форм после­днего (см. главу 2, с. 70-72).

Органоцентрические системы неизменно начина­ют свои изыскания с конструктов, таких как нейрон­ные сети и компьютерные программы (когнити-визм), самоактуализация (гуманистическая психоло­гия) и инстинкты (эволюционная психология и психоанализ), интерпретируя результаты исследова­ний в терминах этих же самых конструктов. Все эти системы, за исключением когнитивизма, отводят до-

статочно значимую роль среде. В отличие от них, когнитивизм относится к среде как к чему-то лишь немного большему, чем входные сигналы, которые упорядочиваются и обрабатываются с помощью врожденных механизмов мозга. Однако некоторые когнитивисты стараются наделить среду большей ролью, хотя будущее этих попыток отличается не­определенностью.

Когнитивизм, или когнитивная психология, оста­ется доминирующим представителем в этой группе и, тем самым, во всей американской психологии. Бла­годаря ему, на органоцентризм приходится львиная доля сегодняшней психологии. За исключением не­скольких десятилетий доминирования бихевиоризма — причем даже тогда методологический бихевиоризм имел заметный органоцентрический компонент, — в психологии превалировал органоцентризм, и когни­тивизм продолжает эту традицию. Однако вместо влечений и инстинктов недавнего прошлого, он по­стулирует механизмы, аналогичные компьютерным программам, и называет психологические события «обработкой».

Эволюционная психология привлекает некоторых когнитивистов и даже может рассматриваться как одна из подобластей когнитивизма или когнитивной науки, подобно искусственному интеллекту или психо­лингвистике. Но она уделяет среде больше внимания, чем это обычно делает когнитивизм. Что касается ка­тегории времени, то эволюционная и гуманистическая психологии придерживаются противоположных взгля­дов на причинность. Первая обращается к прошлому, чтобы объяснить психические (mental) адаптации, ко­торые влияют на поведение, тогда как вторая обраща­ет свой взгляд на будущее в поиске намерений и це­лей (телеология), влияющих на поведение.

Гуманистическая психология приписывает при­чинность «я», которое самокаузально («самоактуа­лизация»). Поскольку эта система оставляет мало места социальным факторам, сосредоточиваясь на росте «я», она не только органо-, но и эгоцентрична.

• Отдельные сторонники психоанализа трансфор­мировали эту систему настолько радикально, что, в отдельных случаях, из нее полностью исчезают ин­стинктивные влечения и сохраняются лишь остатки оригинальной теории Фрейда.

Возможно, конструктный подход, характерный для органоцентрических систем, как и присущую им линейность, может символизировать структурная формула S-O-R Вудвортса (см. главу 2, с. 58) или схема S->O-»R. S — это стимулирующая среда, ко­торая обеспечивает поступление входных сигналов в О, головной мозг организма. R обозначает ответную реакцию или поведение, всего лишь проявление или признак чего-то скрытого или личного. О можно так­же назвать опытом, «я», обработкой информации, когнитивной способностью, разумом, Оно (id), ин­теллектом, коннекционистскими сетями, мотиваци­ей и множеством имен иных конструктов, которые

341

помещают между двумя наблюдаемыми событиями. Эти системы, особенно когнитивизм и эволюционная психология, являются гипотетико-дедуктивными в том смысле, что они акцентируют внимание на де­дукциях из теоретических конструктов, которые они проверяют экспериментально как гипотезы. Эта практика, наряду с использованием R-методологии для сравнения групповых средних (см. главу 11), следует модусу методологического бихевиоризма.

Сторонники этих систем, по-видимому, меньше знакомы с альтернативами, чем приверженцы любой из других школ. Именно в этих системах (и в соци­альном конструкционизме) мы чаще всего обнаружи­ваем формулировки, в которых либо эксплицитно, либо имплицитно утверждается, что никаких иных возможностей не существует. Возможно, это происхо­дит потому, что данные системы глубоко укоренены в традиционных схемах мышления, тогда как другие в определенной степени отошли от традиции и благода­ря этому больше знакомы с альтернативами.

Исследования. Чтобы проверить дедукции из множества теорий, из которых их выводят, когнити­визм проводит многочисленные исследования. Он взял на вооружение R-методологию бихевиоризма — которую тот, в свою очередь, позаимствовал из сфе­ры сельского хозяйства и пивоварения — для выяв­ления групповых различий. Эволюционная психоло­гия также очень продуктивна в области исследова­ний, особенно учитывая ее относительно недавнее возникновение. В последние годы стал серьезно от­носиться к исследованиям и психоанализ, который изыскивает адекватные методологии и в рамках ко­торого уже проведен ряд хорошо спланированных экспериментов. Но он по-прежнему испытывает не­достаток в исследовательской поддержке из-за сла­бости своих связей с университетами. Гуманистичес­кая психология, как правило, смотрит свысока на экспериментальные и количественные исследования, но ряд ее сторонников все-таки обращается к ним. Большинство проводимых ими исследований явля­ются качественными по своему характеру. Эта систе­ма также противится анализу эффективности своей психотерапии. Гуманистические психологи считают, что объективные данные не могут адекватно отра­жать ее субъективные эффекты. Тем не менее не­сколько самых ранних исследований, посвященных эффективности психотерапии — клиентоцентриро-ванной терапии, — было проведено именно с этой системой.

Приложения. Психоанализ всегда был не только теорией личности, но и психотерапевтической про­цедурой, и он продолжает следовать тому же курсу. Теперь эта система берется за более трудные клини­ческие случаи и разрабатывает новые теории. Основ-

ным приложением когнитивной психологии являет­ся психотерапия, гуманистической психологии -образование, промышленная сфера и психотерапия. В области образования гуманистический подход во многом совпадает с курсом на «расширение жизнен­ного опыта» (experience curriculum), который нача­ли проводить в американской педагогике в 1930-е годы. Хотя степень реального влияния гуманистичес­кой психологии на образование не ясна, некоторые критики объясняют ухудшение успеваемости уча­щихся тем, что она избегает прямых наставлений.

Энвайроцентризм

Теория. Эти системы остаются верны присущему английской эмпирической философии XVII в. акцен­ту на среду как формирующую и направляющую индивида и требованию позитивизма ограничить на­уку наблюдаемыми событиями. Опять же, в согласии с английским эмпиризмом, эти системы уделяют больше внимание индуктивным доказательствам, а не дедукции. (Дедукция более характерна для орга-ноцентризма, который часто проверяет свои дедук­тивные выводы из теоретических конструктов1 .) Они начинают свой поиск с наблюдений (индуктивный акцент), которые они систематизируют, превращая их в конструкты. Догмат эко-бихевиоральной науки, согласно которому поведение — это функция среды (метапостулат 5), по-видимому, наиболее близок из всех современных систем формуле классического бихевиоризма S—>R. Хотя анализ поведения исполь­зует тот же самый догмат (метапостулат 4), чтобы дать эффективную трактовку своим данным, он идет дальше и переходит от S—>R к трехчленной ассоциа­ции, SD — Ro — SR , выделяя стимульный антецедент, поведение и следствие. Возможно, если бы эко-бихе-виоральная наука проработала формальным образом отношения между стимулом и реакцией в сеттинге поведения, эти отношения также оказались бы до­статочно сложными.

Анализ поведения занимается преимущественно отдельными организмами, стараясь обнаружить со­гласующиеся паттерны поведения — будь то людей или животных, — вместо того, чтобы выискивать об­щие тенденции в больших совокупностях. Получен­ные им данные о характере реакций при определен­ных режимах подкрепления относятся к наиболее устойчивым и последовательным закономерностям во всей психологии, обеспечивая предсказание и кон­троль, однако далеко не абсолютные. Эко-бихевио-ральная наука обращается к естественным условиям (сеттингам), игнорируемым другими системами, — таким как школьная группировка, вечерняя служба в церкви и близлежащий магазин, — выявляя устой­чивые модели поведения и механизмы, которые их

1 В гипотетико-дедуктивном методе дедуктивным способом выводят гипотезы из теоретических конструктов, таких как коннекционистская сеть, после чего эти гипотезы экспериментально проверяют. В эмпирико-индуктивном методе сначала собирают данные (индукция), получаемые в экспериментах или систематических наблюдениях (эмнирико-), и уже в них ищут регулярные структуры (устанавливают закономерности).

342

контролируют. Эти паттерны также хорошо предска­зуемы, но находятся под влиянием самого сеттинга поведения, а не исследователя. Вопросы души и тела, аналогии и биологический редукционизм для этих систем совершенно не характерны. Баркер подчерки­вает необходимость того, чтобы исследования обу­словливались сеттингом (опора на события), а не те­орией (опора на конструкты). Скиннер также раз­граничивает события и конструкты в своих экспериментах и всегда начинает с наблюдения собы­тий. Хотя и в иных выражениях, он резко критикует широко распространенную в психологии практику начинать с конструктов. Однако обеим системам можно задать вопрос, адекватна ли производимая ими выборка событий (см. ниже, с. 346).

Исследования. Анализ поведения делает множе­ство открытий, как для фундаментальной науки, так и для ее приложений, причем все они ориентирова­ны на процедуры, что обеспечивает высокий уровень предсказуемости для отдельного испытуемого. За долгие годы аналитики поведения расширили диапа­зон своих исследований, перейдя от обусловливания животных к сложной человеческой деятельности, и продолжают совершать открытие за открытием. По­скольку эко-бихевиоральная наука, напротив, имеет небольшое число последователей, объем ее исследо­ваний невелик. Однако ее достижения несоизмери­мы с этим незначительным объемом, придавая совер­шенно новую грань нашему пониманию человеческо­го поведения, которое имеет место в обычных сеттингах в совокупности с физическими компонен­тами сеттинга. Ее открытия, касающиеся сравнения малых и больших школ, важны для улучшения госу­дарственного образования, хотя эти открытия, как правило, игнорируются. Баркер старался не вмеши­ваться в сеттинг поведения, который он изучал, но некоторые из его приемников используют вмеша­тельство в естественные сеттинги в качестве ускорен­ного способа получения информации, следуя во мно­гом подходу европейских этологов.

Приложения. Вероятно, анализ поведения уступа­ет по известности только когнитивизму. Эта извест­ность обусловлена частично строгими исследовани­ями, которые принесли значимые и воспроизводи­мые результаты, и частично его несравнимым успехом в решении огромного количества приклад­ных проблем в психологии. В психотерапии уровень его успехов выше, чем у других подходов, многие из которых сочетают поведенческую терапию с соб­ственными методами.

Хотя эко-бихевиоральная наука мало использует­ся на практике, ее открытия, относящиеся к кадро­вой политике, управляющим схемам, размеру школ и эффектам изменения характеристик физических компонентов поведенческих сеттингов, таят в себе значительный потенциал для повышения социально­го благополучия. Эти исследования вдохновляют прикладные системы общественной и энвайронмен-тальной психологии.

Социоцентризм

Теория. Социоцентризм, представленный един­ственной системой — постмодернизмом / социальным конструкционизмом, — это направление, получившее развитие главным образом в конце XX века. К его пред­шественникам можно отнести: (а) Плотина, мистика III в., который объединил познающего с познаваемым; (б) эксперименты с социальными утопиями, проводивши­еся в XIX веке (описания утопий в литературе восхо­дят к 1516 г.); (в) марксизм, который утверждает, что люди определяют свое общество и, в свою очередь, оп­ределяются им; (г) немецкого философа Мартина Хай-деггера, который учил, что основополагающими источ­никами человеческого знания являются социальные отношения и удовлетворение практических потребно­стей, а не отдельные индивиды или философия; и (д) американского философа Джона Дьюи, который отверг предположение, что знание начинается с теорий позна­ния, и настаивал на том, что познание состоит из инте­ракций между людьми и их окружением, совершения действий и подверженности воздействиям, т. е. оно ха­рактеризуется взаимодействием.

Социальный конструкционизм утверждает, что любое знание относительно и обусловлено социаль­ной группой, которая его конструирует, и что позна­ющий неотделим от теоретизирующего сообщества, которое создает конструкции. Возможно, подход сис­темы можно изобразить как Группа —» R. Большин­ство ее сторонников отвергают объективное знание, но некоторые оставляют место для знания, которое оста­ется в силе для различных социальных групп, хотя и полагают, что подобное знание никогда не является полностью свободным от социальных влияний. При­верженцы системы критикуют психологические шко­лы, находящиеся под влиянием рационализма, пози­тивизма и эмпиризма. Они отрицают причинность, обусловленную разумом, мозгом и средой. Они отвер­гают то, что, на их взгляд, является ошибками господ­ствующей психологии, в том числе культ индивида, приверженность количественным методам в ущерб качественным и допущение линейной причинно-след­ственной связи. Поскольку они также рассматривают собственную систему как конструкцию, то имеют на­много более ясное представление о характере конст­руктов в различных системах, чем сторонники орга-ноцентрических систем. Они стремятся избежать ду­ализма, исповедуя социальный редукционизм, подобно тому как когнитивизм и эволюционная пси­хология пытаются избежать его, прибегая к биологи­ческому редукционизму.

Исследования. Социальные конструкционисты исследуют множество вопросов. Они используют широкий набор исследовательских методов, отдавая предпочтение интервью и повествованиям в пись­менной форме. Становится все более популярным Q-метод (см. главу 11). Среди часто изучаемых вопро­сов кросс-культурные сравнения и проблемы жен­щин, но внимание также уделяется множеству

343

других тем, рассматриваемых в качестве социальных конструкций, включая психопатологию.

Приложения. Одной из областей приложения явля­ется образование, где сторонники социального конст-рукционизма пытаются учить социальному дискурсу, раскрывать социальные смыслы и прививать любовь к предметам вместо того, чтобы требовать овладения ти­повым содержанием учебных предметов. Знание, со­гласно утверждениям социальных конструкционистов, относительно, обусловлено данной социальной груп­пой и не содержит какой-то истины, выходящей за рам­ки этой группы. Некоторые из этих целей схожи с под­ходом к образованию, свойственному гуманистической психологии. Вторая область приложения — система психотерапии, являющаяся собственной разработкой социальных конструкционистов, наиболее важной формой которой является семейная терапия.

Нонцентризм

Теория. К предшественникам нонцентризма мож­но отнести естественную философию Колумбийско­го университета и прагматизм. Он имеет общие чер­ты даже с некоторыми из принципов Аристотеля. Однако диалектическая психология уходит корнями в Древний Китай и досократовскую Грецию; а «ин-тенциональность» феноменологической психологии берет начало в философии Фомы Аквинского (XIII в.). Другие системы являются новациями XX века, кото­рые в той или иной степени вышли за рамки тради­ции и оказывают небольшое влияние на традицион­ную философию. Каждая из девяти систем в этой категории развивалась, по-видимому, независимо от других. Объединяет их то, что все они фокусируют внимание на отношениях или взаимозависимостях как составных частях психологического действия, а не на линейной причинности, обусловленной либо средой, либо организмом. Кроме того, они начинают свои изыскания — в большей или меньшей степени — с наблюдаемых событий, а не с конструктов. По­скольку они занимаются взаимозависимыми отно­шениями как поступательными событиями, то не нуждаются в дуализме «душа — тело» или в какой-либо форме редукционизма и не прибегают к ним. Интербихевиоризм особенно резко критикует сме­шение конструктов с событиями. Сторонникам этих систем известны альтернативы доминирующему ор-ганоцентризму, так как их системы находятся в чис­ле этих альтернатив.

Мы можем изобразить нонцентризм в его простей­шей форме как S <-> R. Двусторонняя стрелка пока­зывает, что отношения между стимулирующим ми­ром и реагирующим организмом — это не входные и выходные сигналы и не линейные причина и след­ствие, а взаимность или интеракция, и именно эта интеракция составляет все психологические собы­тия, какими бы явными или скрытыми они ни были. В интеракцию вносят свой вклад и такие участвую­щие события, как контекст, в котором происходит ин-

теракция, биологическая организация конкретного организма вместе с любыми возможными нарушени­ями и история интеракций. Не требуется какого бы то ни было причинного агента, такого как разум, ког­нитивная способность, инстинкт, мозг и т. д.

Вот краткий комментарий к каждой из девяти си­стем в том порядке, в котором они расположены в табл. 14.1:

Общественная психология — это прикладная си­стема, которая стремится улучшить отношения чело­век—ситуация, вместо того чтобы изменять челове­ка, приспосабливая его к ситуации. Следовательно, она фокусирует свое внимание не на среде или чело­веке, а на совместном действии.

• Неотъемлемой частью диалектической психоло­гии является компромисс, обоюдное изменение. При взаимообмене или интеракции и человек, и мир ме­няются в контексте смыслов, которые также претер­певают изменения. Поскольку эта система делает ак­цент на изменениях в процессе развития, неудиви­тельно, что она обычно находит сторонников среди тех, кто занимается психологией развития.

Прямой реализм пока еще не разработал иссле­довательскую программу и не нашел практического применения. Его усилия направлены на обеспечение логической замены репрезентационизму когнитив­ной психологии. В процессе этого он занял преиму­щественно нецентрическую позицию. Большинство его приверженцев, по-видимому, менее склонны, чем Мейз, основоположник системы, обращаться к столь любимым психоанализом влечениям.

Экологическое восприятие / экологический реа­лизм/экологическая психология отвергает конструкт ощущения, который долгое время оказывал влияние на философию и психологию, отрицая вместе с ним и гипотетические внутримозговые интерпретаторы. Эта система обращается к прямой интеракции ощу­щающего человека и ощущаемого мира в манере, по­добной описаниям восприятия у Аристотеля и в ин­тербихевиоризме. Система была расширена, охва­тывая теперь память, формирование понятий и процессы развития, и объединена с теорией динами­ческих систем и теорией вероятностного эпигенеза. Несмотря на свою первоначальную специализацию в восприятии, в Соединенных Штатах она является наиболее влиятельной из семи систем.

Эпвайронментальная психология сосредоточена на объектной стороне интеракции организм—объект. Она исследует множество вопросов, от загрязнения окружающей среды и насилия до проектирования игровых площадок и жилищного строительства, и продолжает расширять свои границы. В наше время, когда человечество быстро изменяет условия жизни на земле, стремление энвайронментальной психоло­гии найти более совершенные подходы к энвайрон- менталыгым ситуациям становится все более важ­ным для з'лучшения И смягчения возможных послед­ствий.

344

Интербихевиоризм является наиболее тщатель­но проработанной и систематизированной из нецен­трических систем. Он рассматривает наблюдаемые функции стимула и функции реакции, интеракцио-нальную историю, сеттинг и контактную среду как многомерное поле интеракций, которое составляет психологическое событие. Интербихевиоризм очень детально проработал широкий спектр психологичес­ких событий как полей (некоторые из них получали мало внимания со стороны других систем) и сфор­мулировал в полном объеме систему постулатов на всех уровнях обобщения. При таком обилии наблю­даемых компонентов поля он не нуждается в каких-либо гипотетических конструктах, как и не оставля­ет места для промежуточных переменных. Поле яв­ляется антитезой линейной причинности.

Оперантный субъективизм принимает интерби-хевиоральную систему и привносит в психологию (и в ряд других дисциплин) строгую методологию для объективной оценки субъективности. Посредством сортировки утверждений он позволяет испытуемым (субъектам) оценить себя исходя из субъективной важности одного утверждения относительно друго­го, и группирует вместе людей, которые демонстри­руют схожие субъективные показатели. Этот подход контрастирует с традиционной R-методологией, ко­торая отбрасывает индивидуальные характеристики и способна оценить субъективность только с точки зрения исследователя (например, рейтинговые шка­лы), а не с позиции испытуемого.

Феноменологическая психология делает акцент на смыслах или жизни, как она проживается. Она принимает во внимание все условия поля, указыва­емые интербихевиоризмом, но не систематизирует их в виде поля. Вместо этого она обращается к диа­лектической связи между человеком и миром и к интегральной природе человека со смыслами в мире. Некоторые сторонники системы говорят об исторически направленном смысле интенциональ-ности, вместо того чтобы делать упор на обоюд­ность. Этот акцент на смыслах согласуется с иден­тификацией интербихевиоризмом функций стиму­ла и функций реакций.

• Хотя вероятностный эпигенез занимается в ос­новном животными, а интербихевиоризм — главным образом людьми, и тот и другой являются наиболее схожими системами среди девяти, благодаря своему вниманию к взаимозависимости биологии, среды и индивидуальной истории.

Исследования. За двумя исключениями нецент­рические системы эклектичны в своем использова­нии исследовательских методологий. Этими исклю­чениями являются: (а) феноменологическая психо­логия, которая использует только качественные методы, такие как анализ аудио- и видеозаписей; и (б) оперантный субъективизм, у которого своя соб­ственная Q-методология. Q-сортировка оказалась очень полезной как для центрических, так и для не­центрических систем, обеспечив центрированные на

субъекте измерения, которые совершенно не ис­пользуются усредняющими методами, применяемы­ми в R-статистике. Диалектическая психология утверждает, что какой бы метод ни использовался, необходимо заниматься смысловыми отношениями, которые отличаются естественностью и имеют мес­то в определенном контексте. Общественной психо­логии еще предстоит выработать полностью адек­ватные методологии, но большинство из девяти си­стем включают в себя совокупности исследований, значение которых обычно выходит за рамки конк­ретной системы, на базе которой проводилось ис­следование.

Приложения. Будь то в промышленности и орга­низационной политике, в сфере образования, в обла­сти проблем индивидуальной адаптации или других прикладных ситуациях, нецентрические системы указывают на необходимость изучать отношения че­ловек—среда, не ограничиваясь рассмотрением одно­го из этих элементов.

Краткая сводка

В этом разделе был дан обзор четырех основных гипотез, касающихся причинных условий, которые мы обнаруживаем в психологии: организм, среда, со­циальная группа или взаимозависимые отношения. Причинность для каждой изображена символически в табл. 14.2.

Органоцентризм. Для этих систем основной при­чинной силой является средний элемент — назовем мы его разумом, мозгом, обработкой информации или другим конструктом, — а не S (стимул) среды. Это единственная категория, которая отдает приори­тет конструкту как причинному условию.

Энвайроцентризм. Причинность в энвайроцент-рических системах — как и в случае трехчленной ас­социации — может быть чем-то большим, чем просто поведением, являющимся функцией среды.

Социоцентризм. Социальный конструкционизм занимается не столько причинностью, сколько позна­нием. Поэтому стрелку, идущую от «группы», следу­ет рассматривать больше как указание на источник знания, чем на источник причинности. Возможно, она должна быть двусторонней.

Нонцентризм. В органо- и энвайроцентризме при­чинность линейна. В нонцентризме причинность ли­шена особого смысла. Происходят взаимозависимые события, и единственной задачей научной психоло­гии является описание функциональных отношений. Эту событийность можно принять за причинность или же данный термин можно отбросить.

Итак, мы имеем четыре варианта того, что вызы­вает поведение (или на что направлено познание): организм, среда, социальная группа или отношения. Причем внутри трех из них возможны дополнитель­ные альтернативы. Даже социоцентрическая катего­рия предлагает ряд альтернатив, таких как строгий

345

или радикальный конструкционизм, контекстуаль­ный конструкционизм, конструктивизм и другие ва­рианты.

КРИТЕРИИ НАУЧНЫХ КОНСТРУКТОВ

Приводимые ниже критерии научных конструк­тов воспроизводятся (с незначительными измене­ниями) из главы 2, с. 66-67. Они согласуются с про­грессом в науке, однако, вероятно, не каждый согла­сится со всеми из них. Например, социальные конструкционисты доказывают, что всякое наблю­дение — а в этих критериях акцент делается на на­блюдение — подвержено социальным или культур­ным влияниям, и по этой причине знание неприме­нимо за пределами социального сообщества, которое его сконструировало. Гуманистические пси­хологи полностью отрицают объективные события как элемент психологии, настаивая, что последняя должна быть исключительно субъективной, т. е. ментальной (mental). Она должна основываться на конструктах, а не на событиях, вопреки этим кри­териям, а некоторые, возможно, захотят добавить другие критерии. Тем не менее большинство психо­логов (возможно, за исключением социальных кон-струкционистов и гуманистических психологов) должны согласиться по крайней мере с некоторыми пунктами в этом перечне. Первый видится наиболее фундаментальным. Мы должны различать то, что является частью природы, и то, что мы всего лишь конструируем, прежде чем сможем создать науку, которая отражает природу, а не наши предполагае­мые конструкты. Однако, опять же, социальные конструкционисты скажут, что подобное разграни­чение относится только к группе, которая его кон­струирует. По крайней мере, если мы делаем крите­рии эксплицитными, у нас появляются более ясные альтернативы. Читатель может лучше понять эти альтернативы, рассмотрев полезность каждого кри­терия относительно науки в целом и относительно каждой из систем в частности.

• Тщательно разграничивайте конструкты всех ти­пов и исходные события.

• Начинайте все исследования с наблюдений, ис­ходя из которых могут быть выведены конструкты;

не начинайте с конструктов и избегайте интерпрета­ции результатов в терминах этих конструктов.

• Согласовывайте интерпретативные конструкты с наблюдаемыми событиями; не основывайте их на других конструктах.

• Избегайте любых конструктов, выведенных из традиционных культурных и философских источни­ков.

• Когда отсутствуют средства получения необхо­димой информации, исходите из того, что конструк­ты являются исключительно гипотетическими, ни­когда не основывая их на чем-либо ненаблюдаемом.

• Не принимайте ненаблюдаемые конструкты или аналогии за то, что неизвестно, и относитесь к допу­щению неведения как к научной добродетели.

• Помните, что потенциалом валидности облада­ют только конструкты, выведенные непосредственно из наблюдаемых событий.

• Производите адекватную выборку событий, с тем чтобы можно было наблюдать взаимоотношения событий.

• Привязывайте все конструкты, такие как интел­лект, мотивация и аттитюды, к наблюдаемым рефе­рентам, и не наделяйте их независимым существова­нием в качестве объектов или причин.

• Избегайте превращения участвующих условий, или тех, которые могут быть необходимы для собы­тия, в определяющие условия.

• Учитывайте различные уровни организации объектов и событий и согласовывайте объяснитель­ные конструкты с соответствующим уровнем.

• Используйте только те конструкты, которые можно наблюдать, по крайней мере в принципе.

• Выводите постулаты из наблюдения.

• Проводите грань между познающим и объектом, который познается, избегая их смешения.

• Используйте только конструкты, которые подда­ются корректировке.

МЕТОДОЛОГИЯ

Методы лабораторных экспериментов и статисти­ческий анализ R-типа, характерные для традицион-


346

ной психологии, были заимствованы главным обра­зом из биологии и физики. Кох (Koch, 1959) замеча­ет: «Науки добивались своей независимости и, в ко­нечном счете, статуса института, накапливая объем знаний, позволяющий им стать признанной наукой. Но на момент своего признания психология была уни­кальной в том смысле, что ее институционализация предшествовала оформлению ее содержания, а ее ме­тоды предшествовали формированию ее проблемати­ки* (р. 783, курсив автора). Некоторые обзоры иссле­дований, использующих господствующие методы, рисуют скорее удручающую картину (Furedy, 1990). Например, несмотря на огромное множество иссле­дований памяти, налицо лишь незначительный про­гресс (Tulving, 1979). Цитаты из учебников, касаю­щиеся того, что является важным в этой области, свидетельствуют о почти полном отсутствии согла­сия. Физиологическая психология (Melzak, 1989) также демонстрирует малое продвижение вперед, а эксперименты в социальной психологии имеют на­столько далекое отношение к повседневному поведе­нию, что практически лишены смысла (Maclntyre, 1985). Более того, 11 ведущих психологов не пришли к согласию почти ни по одному пункту, касающему­ся серьезных проблем в психологии (Wade, 1982).

Ряд систем призывает либо вообще отказаться от традиционных методологий, либо дополнить их таки­ми методами, как наблюдения в естественных сеттин-гах, интервью, Q-сортировка и т. д. Например, Баркер (см. главу 7) настаивает на систематических наблю­дениях без какого-либо вмешательства. Он возража­ет против доминирующего в психологии конструкта, согласно которому мир хаотичен и должен быть упо­рядочен с помощью экспериментов. Он показал, что можно наблюдать порядок, который уже существует, не нарушая его. Стефенсон (см. главу 11) призывает снова включить испытуемого в исследование и допу­стить самосоотнесение, с тем чтобы смысл определял­ся испытуемым, а не экспериментатором. Социальный конструкционизм, гуманистическая психология и психоанализ опираются в основном на качественные исследования и Q-методологию. Анализ поведения и оперантный субъективизм ищут закономерности в поведении одиночных испытуемых, а не в усреднен­ных результатах больших групп.

Оперантный субъективизм, феноменологическая психология и некоторые другие системы возражают против используемой доминирующей психологией гипотетико-дедуктивной процедуры, в которой начи­нают с какого-то теоретического конструкта, напри­мер с влечений или хранилищ памяти (иногда опре­деляемых операционально), выводят дедуктивным путем гипотезы, а затем экспериментально проверя­ют каждую гипотезу относительно конструкта. Они доказывают, что эта процедура использует конструк­ты для подтверждения конструктов. Анализ поведе­ния, эко-бихевиоральная наука и оперантный субъек­тивизм используют только эмпирико-индуктивный метод: они начинают с наблюдений, а затем собирают

данные либо экспериментальным путем (анализ пове­дения и оперантный субъективизм), либо с помощью систематических полевых наблюдений (эко-бихевио­ральная наука) и выводят конструкты, такие как на­блюдаемые закономерности, из своих исследований, а не из какого-то исходного конструкта. Эмпирико-ин-дуктивная процедура основывается на событиях, ги-потетико-дедуктивная — на конструктах. Подобно тому как некоторые системы основываются на конст­руктах или событиях, на конструкты или события опираются и некоторые методологии. Например, ме­тоды, использующие шкалы, начинаются с таких кон­структов, как интеллект или личность, а затем возвра­щаются к шкале, чтобы дать интерпретацию резуль­татам. Как это ни странно, оба вида методологий используются различными категориями систем.

Очевидно, что какая-то одна методология, напри­мер R-методология, не может быть адекватной для всей психологии, хотя и остается полезной при изу­чении определенных фактов и информации. Другие, такие как Q-сортировка и процедуры анализа аудио-и видеозаписей, предлагают новые возможности, хотя и признаются немногими, кроме небольшой группы их преданных сторонников. Применение компьютерного анализа множественных компонен­тов событий, записанных на видео (см. главу 10), яв­ляется еще более перспективным. При принятии ин­формированного решения знание о таких методоло­гиях столь же важно, как и знание о различных системах, имеющихся в наличии.

ВЫВОДЫ

Занимается ли психология изучением того, как ра­зум или мозг продуцируют поведение? Рассматрива­ет ли она ментальные процессы? Касается ли она того, как условия подкрепления определяют поведение? Является ли она изучением самоактуализации? Ин-тенциональностей? Диалектических конфликтов? Или же интеракций индивид—среда? Возможно, при­шло время исследовать конструкты и постулаты сис­тем, как относящихся, так и не относящихся к доми­нирующему направлению, и произвести сравнитель­ные оценки их научной пригодности. Например, вместо того чтобы спорить, что лучше: когнитивизм или социальный конструкционизм, полезнее опреде­лить, какие постулаты можно считать логически и обсервационно обоснованными на каждом уровне обобщения и как следует подходить к конструктам.

Поскольку лишь немногим из тех, кто принадле­жит к доминирующему направлению, известен весь спектр современных альтернатив , читатели окажут­ся в лучшем положении (если этой книге удалось приблизиться к поставленным перед ней целям), чем большинство специалистов этого направления, в от­ношении принятия информированных решений.

347

Часть VIII . Приложение

Постулаты рассматриваемых в книге психологических систем

Данные постулаты взяты из глав, посвященных соответствующим системам, и сведены вместе для того, чтобы читатель мог сравнить их. Протопосту-латы представляют собой общие руководящие допу­щения, касающиеся науки в целом. Метапостулаты представляют собой допущения, относящиеся к кон­кретным наукам, а постулаты — допущения, относя­щиеся к предмету изучения.

ОРГАНОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Имплицитные постулаты когнитивной психологии (Г. Саймон: глава 3)

Протопостулаты

1. Наука включает в себя как наблюдение событий, так и использование культурных конструктов, таких как душа (mind) и тело.

2. Знание есть результат интерпретации наблюда­емых событий в терминах данных конструктов.

Метапостулаты

1. Психология базируется на биологии. Следствие: Психология не является самостоятель­ной наукой, а зависит от биологии*.

2. Биология предполагает дуалистическую роль биологических функций и психологических функций.

3. Психологические события обусловлены функ­ционированием отдельных биологических тканей и не требуют участия всего организма.

Постулаты

1. Человек представляет собой отчасти — тело и отчасти — душу (mind); при этом душа (mind) отлич­на от поведения.

2. Конструкт экзистенциональной души охватыва­ет мнемические (storage) и трансформационные свойства.

3. Опыт есть результат деятельности души (mind) конкретного человека.

Следствие: Душа (mind) есть причина самой себя (self-causative).

4. Душа (mind) устроена таким образом, чтобы преобразовывать информацию.

Следствие: Люди живут в дуальном мире — внеш­нем, физическом мире, и внутреннем мире, отража­ющем внешний мир в том виде, как он трансформи­руется и воссоздается душой (mind).

5. Причинность линейна: входные сигналы обра­батываются в последовательности операций кодиро­вания, сохранения и реконструкции.

6. Когнитивная {познавательная} деятельность человека в достаточной степени аналогична компью­терной обработке информации, чтобы ее можно было эффективно изучать, пользуясь компьютерными ана­логиями.

7. Роль среды в процессе познавательной деятель­ности сводится к обеспечению сенсорных входных сигналов, на основе которых мозг создает свой соб­ственный мир.

8. Психология придает первостепенное значение конструктам; события (факты) рассматриваются лишь в качестве индикаторов соответствующих кон­структов.

Полуэксплицитные постулаты

гуманистической психологии

(А. Маслоу: глава 4)

Метапостулаты

1. Психологические события «биологически обу­словлены».

Следствие 1: Психология зависит от биологии.

Следствие 2: Психологические события имеют причину в биологии индивида или в активности души (mind) биологического организма.

2. Психологические события являются отчасти единичными, и отчасти всеобщими — их универсаль­ный компонент представляет собой биологические влияния.

3. Психологические события — это не механизмы (mechanisms), а смыслы (meanings).

4. Психологические события относятся одновре­менно и к области естественного, и к области мисти­ческого.

Постулаты

1. Человек представляет собой отчасти — тело, и отчасти — душу (mind), или «я» (self); при этом «я» отлично как от поведения, так и от тела.

Следствие: Психология придает первостепенное значение конструктам.

2. «Я» обладает биологически детерминированны­ми ценностями, которые следует рассматривать ско­рее как социально нейтральные или позитивные, чем как деструктивные и негативные.

3. Биологические детерминанты являются слабы­ми и легко изменяются под воздействием окружаю­щей среды.

4. Биология наделяет человека иерархией потреб­ностей: от потребностей отдельных тканей (органи­ческих потребностей) до социальных и личных по­требностей.

* Здесь и далее термин «биология» (а также «химия» и «физика») употребляется в двух разных смыслах: (1) биология как наука и (2) биология как биологическая организация, или совокупность биологических факторов. — Прим. науч. ред.

350

5. Человек есть причина самого себя (self-causative).

Полуэксплицитные постулаты

психоанализа

( Р . Шефер : глава 5)

Протопостулаты

1. Реальность образуют не только физические, хи­мические и биологические события, но и смыслы ве­щей (the meanings of things) для людей («психичес­кая реальность»).

2. Лишь благодаря использованию лингвистичес­ких правил мы можем прийти к систематическому пониманию чего-либо. Соблюдение данных правил обеспечивает взаимосвязь рассматриваемых явле­ний, позволяет устанавливать факты и определяет критерии логически последовательного рассужде­ния.

Метапостулаты

1. Психологические события обладают смыслами, и потому не могут быть адекватно описаны в терми­нах физики или биологии. Эти смыслы принадлежат человеку, чьи действия и составляют их, и с этой точ­ки зрения являются субъективными.

2. Люди сознательно реализуют право выбора и тем самым определяют собственную судьбу.

3. Описание и есть объяснение. Описание мотивов как действий (reasons as actions) замещает собой фи-зикалистские («динамические») конструкты.

4. Главное значение имеют действия людей, поэто­му мы должны отказаться от объяснений посред­ством сущностей [как того, что «существует объек­тивно», независимо от людей], наряду с отказом от разделения на внутреннее и внешнее (или на душу (mind) и тело).

Постулаты

1. Психологические события состоят из действий и должны описываться на языке действий.

2. Действия людей включают в себя акт выбора, постановку целей, достижение целей и отыскание смыслов.

3. Действия не обязательно являются наблюдае­мыми. Мышление, узнавание, чувствование, пережи­вание страха, идеация и фантазирование являются активными событиями — действиями не в меньшей степени, чем слышимые вербализации.

4. Эротические и агрессивные действия и конф­ликты свойственны исключительно детству и влия­ют на последующее поведение.

5. Человеческие действия могут быть бессознатель­ными, предсознательными и / или сознательными.

6. Действия являются совокупными продуктами усилий людей и влияния обстоятельств.

7. Речь как повествование (narration) заключает в себе опыт индивида, а наличная реальность констру­ируется из таких описаний. Ни одно из описаний нельзя рассматривать как более истинное, чем дру­гие, но каждое из них является одним из возможных способов изображения реальности.

ЭНВАЙРОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Имплицитные постулаты анализа поведения ( Б . Ф . Скиннер , глава 6)

Метапостулаты

1. Основная цель психологической науки заклю­чается в предсказании и управлении (контроле).

2. Предметом психологической науки является исключительно поведение.

3. Психофизический дуализм не имеет под собой ос­нования, поскольку существует лишь физический мир.

4. Окружающая среда есть единственная причина всякого поведения.

Постулаты

1. Среда определяет поведение через отбор по по­следствиям.

2. Поведение детерминированно и закономерно.

3. Поведение потенциально сводимо к биологии и, в конечном счете, к химии и физике.

4. Поведение нельзя сводить к биологии*.

5. Личные (скрытые) и публичные (открытые) со­бытия обладают однородными физическими измере­ниями.

6. Внешние (публичные) события, в отличие от внутренних (личных) событий, последовательно (не­противоречиво) подкрепляются.

7. Поведенческие изменения, вызываемые услови­ями подкрепления, имеют биологическую природу.

8. Методология функционального анализа соотно­сит средовые независимые переменные с поведенчес­кими зависимыми переменными.

9. Поведение можно разделить на два основных функциональных класса: респондентное и оперант-ное.

10. Оперантное поведение может контролировать­ся предшествующими стимулами.

* То есть в принципе поведение сводится к биологии, но если мы будем фактически сводить его к биологии, оно утратит для нас свою специфику. — Прим. науч. ред.

351

11. Оперантное поведение может быть наиболее адекватно описано с помощью следующих трех тер­минов: сигнальный или дифференцировочный сти­мул, оперантная реакция, подкрепляющий стимул, и наиболее адекватно понято как функциональные от­ношения между ними.

Полуэксплицитные постулаты эко -

бихевиоральной науки

( Р . Баркер : глава 7)

Метапостулаты

1. Многие естественные события, относящиеся как к физической окружающей среде, так и к поведению, являются упорядоченными и структурированными (patterned).

2. Многие естественные события, включая собы­тия с участием людей, происходят в организованных смежных целостностях или блоках (units), несоизме­римых между собой.

3. Окружающая среда является не пассивной, а активной.

4. Естественно происходящие события, включаю­щие человеческую деятельность, могут быть поняты только тогда, когда эти события наблюдаются в ес­тественной последовательности, не прерываются и не дробятся на дискретные элементы (units).

5. Поведение является функцией окружающей среды.

Постулаты

1. Именно поведение, а не гипотетическая душа (mind) или какой-то иной конструкт, поставляет нам данные, и именно к поведению следует обращаться в любом описании или анализе.

2. Формы поведения, в совокупности с неодушев­ленными предметами и внешними условиями, обра­зуют организованные и самоподдерживающиеся пат­терны, которые служат правомерной областью иссле­дования.

3. Причины поведения лежат преимущественно в его «сеттинге» (единстве установочных параметров и внешних условий), а не в индивидуальных чертах.

4. Поведение и «сеттинг» взаимозависимы.

5. «Сеттинги» поведения не сводимы ни к какому другому уровню события.

Операционные принципы

1. Выбор тем исследований определяется требую­щими изучения областями жизни и деятельности, а не положениями той или иной теории.

2. Сбор данных производится с атеоретической позиции, хотя их последующий анализ может прово­диться на основе теории.

3. Наблюдение должно относиться к естественно происходящим событиям и, по возможности, не ока­зывать влияния на наблюдаемые явления.

4. Достоверное наблюдение требует размещения исследовательской базы в непосредственной близо­сти от изучаемых «сеттингов»; она должна быть неотъемлемой частью существования интересующе­го исследователей сообщества (community).

5. Часто целесообразно продвигаться от «от слож­ного к простому». «Сложное» может представлять собой некую организацию, которая не могла бы быть выявлена при изучении отдельных частей или при попытке понять целое по его частям.

6. Для адекватного понимания взаимозависимос­тей и кумулятивных эффектов могут потребоваться длительные периоды наблюдения.

7. Результаты измерений, даже если они произво­дились в минимальных масштабах и не обнаружили ярких эффектов, следует собирать и накапливать как индикаторы экологических отношений.

СОЦИОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Полуэксплицитные постулаты

социального конструкционизма

( К . Герген : глава 8)

Протопостулаты

1. Мы не можем установить никаких универсаль­ных истин в отношении мира.

2. Единственным типом событий в природе, в су­ществовании которых мы можем быть уверены, яв­ляются социальные события.

3. Каждый человек в отдельности не обладает зна­нием, [поскольку] знание представляет собой не что иное, как тип отношений, существующих в челове­ческой общности (community).

4. Ни разумная душа (mind), в которой мир ото­бражается и генетически организуется, ни наблюде­ния за миром вокруг нас не являются источником знания.

5. Отношения между людьми, сведенными вместе историей и объединенными культурой, определяют формы выражения, посредством которых мы пони­маем мир.

6. Наука, логика, мифология, религия, мистицизм, общественное мнение, и литература имеют равные основания претендовать на истину в качестве соци­альных традиций (social conventions).

7. Социальный конструкционизм имеет не больше прав претендовать на истину, чем любой другой под­ход. Сущность данного подхода, как и остальных, со­стоит в попытке осмыслить повторяющиеся паттерны.

8. Социальное сообщество (social community) мо­жет оценивать или обосновывать достоверность сво-

352

их утверждений только внутри самого себя, однако, в силу культурных различий, оно не может делать этого в отношении утверждений другого сообще­ства.

9. Наиболее существенным вкладом науки в культуру, частью которой она является, служит обеспечиваемая ею «теоретическая интеллигибель-ность».

10. Апелляция к логике, а также к фактическим свидетельствам не имеет силы за пределами соци­альных групп, в рамках которых данные формы [до­казательства и демонстрации истинности] культур­но и исторически «ложились, хотя процедуры ло­гического вывода могут использоваться при формулировании положений социального конструк-ционизма, а также в ходе критического анализа фор­мулировок других подходов; при этом обращение к фактическим свидетельствам может использоваться наряду со средствами логики.

Метапостулаты.

1. Отказавшись от претензий на истину, соци­альный конструкционизм призывает других исследо­вать возможные варианты, которые придавали бы реальности осмысленность, а также рассматривать альтернативные способы объяснения [наблюдаемых ими событий].

2. Придерживаясь тотального релятивизма, соци­альный конструкционизм воздерживается от соб­ственной позиции по каким-либо вопросам научно­го, морального, политического, или иного характера. Данные вопросы могут рассматриваться только в контексте конкретной культуры.

3. Индивидуальные характеристики могут быть сведены к дискурсу социальной группы*.

4. Мы структурируем мир лингвистически, а не когнитивно. Требование истинности заключается в сочетаемости слов, содержащих в себе логическое утверждение (пропозицию).

5. Социальный дискурс — единственная форма знания, и это знание не выходит за рамки той соци­альной группы, для которой характерен данный [тип] дискурса.

Постулаты

1. Психология изучает социальный дискурс как единственный базис знания.

2. Социальный дискурс содержит истину или зна­ние только на локальном уровне, на котором порож­дается данный тип дискурса.

3. Каузальность возникает не под действием внут­ренних факторов (души (mind), мозга, воли или дру­гих индивидуальных конструктов), ее источник на­ходится в социальном сообществе.

НЕЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Полуэксплицитные постулаты

диалектической психологии

(К. Ригель: глава 9)

Метапостулаты

1. Все существующее в этом мире находится в со­стоянии непрерывного и неизбежного изменения.

2. Противоречия, противоположности и конфлик­ты пронизывают все эти изменения. Противоречия заложены во всем и являются источником измене­ний.

Следствие: Наука сама находится в постоянном конфликте и благодаря этому порождает бесконечно изменяющееся понимание.

3. Диалектика человека (human dialectics) не яв­ляется ни организменно-, ни энвайронментально-центрированной, но подчеркивает важность интерак­тивных, реципрокных отношений между людьми и окружающим миром.

4. Диалектика может быть внутренней и внешней, а связующим звеном между этими двумя сферами служит психическая активность.

Постулаты

1. Люди непрерывно воздействуют на окружаю­щий мир и изменяют его, изменяясь, в свою очередь, под его воздействием.

2. Поведение представляет собой непрерывный процесс, а не последовательность отдельных элемен­тов (или единиц), однако изменения могут быть свя­заны с диалектическими скачками.

3. Поведение имеет место в конкретной среде и развивается исторически.

4. Равновесие и стабильность представляют собой лишь временные состояния, явившиеся результатом разрешения противоречий и ведущие к новым про­тиворечиям.

5. В силу непрерывного изменения, предположе­ния о существовании внутренних устойчивых обра­зований или неизменных свойств, таких как интел­лект, черты [личности] или способности, лишены оснований.

Эксплицитные постулаты

интербихевиоральной психологии

(Дж. Р. Кантор: глава 10)

Протопостулаты

1. Никакая наука не имеет дело с формами жизни (existences) или процессами, выходящими за преде-

" То есть, к описанию индивидуальности в языковых терминах, принятых в рамках данной социальной группы. Прим. науч. ред.

353

лы возможностей научного метода. Никакая научная проблема не может касаться "реальности", находя­щейся за пределами наблюдаемых событий и их изу­чения.

2. Научная конструкция — формулировка (а) ги­потез и (б) теорий и законов — должна выводиться из взаимодействий поведения с событиями, а не при­писываться событиям либо научным изысканиям на основе каких-либо источников, не относящихся к сфере науки.

Метпапостулаты

1. Психология является относительно независи­мой наукой (science), хотя и находящейся в постоян­ном междисциплинарном контакте со смежными на­уками.

2. Адекватная психологическая система должна принимать во внимание события, операции и конст­рукцию теории.

3. Психологические системы не сводимы к другим областям научного знания.

4. Психология должна быть освобождена от всех традиционных философских систем.

5. Все научные системы подвержены изменению. Постулаты

1. Психология изучает интербихевиоральные поля.

2. Психологические поля имеют сложную струк­туру (are multiplex).

3. Психологическое интерповедение представляет собой деятельность целостных организмов, а не от­дельных органов или тканей.

4. Психологические события происходят без уча­стия каких-либо внутренних или внешних определя­ющих конструктов (determiners).

5. Психологические события являются онтогене­тическими.

6. Психологические конструкции неотрывны от первичных (не подвергавшихся теоретической «очистке») данных о событиях.

7. Психологические события взаимосвязаны с со-циетальными событиями, а также с событиями, изу­чаемыми физикой, химией и биологией.

8. Психологические события ведут свое происхож­дение от биоэкологических форм интерповедения.

Имплицитные постулаты

оперантного субъективизма

( У . Стефенсон : глава 11)

Протопостулаты

1. Наука имеет дело исключительно с конкретны­ми событиями (явлениями). Наука не занимается такими теоретическими конструктами, как душа и тело, сознание или «я».

2. Каждое событие в природе специфично и уни­кально; такие специфичности предшествуют общно­стям и заключают их в себе.

Метапостулаты

1. Психологические события имеют строение, от­личающееся от структуры событий, рассматривае­мых физиологией или физикой.

2. Любые внутренние или внешние определяющие конструкты (determiners), так же как и любые разгра­ничения души и тела, не являются релевантными для научной психологии.

3. Все, что не подлежит наблюдению, не является частью научной психологии. Психология имеет пра­во, рассматривать только то, что может быть проде­монстрировано [«объективировано»] при помощи относительно надежной операции, наподобие изме­рения кровяного давления с помощью тонометра или выявления субъективности (индивидуальности) по­средством методики Q-сортировки.

4. Каждое научное исследование состоит из конк­ретных инференциальных интеракций, специфич­ных для каждой ситуации, и требует адаптации ис­пользуемых средств анализа к особенностям экспе­риментальной ситуации.

5. Исходным пунктом исследования являются операнты или события, а не конструкты.

6. Коммуникация (а значит и передача данных) имеет место между отдельными людьми, а не груп­пами, но может также происходить на внутриинди-видном уровне.

7. Источниками субъективности или смысла явля­ются индивидуумы, а не группы.

Постулаты

1. Психологические события состоят из поля вза­имодействий между организмами и объектами, кото­рое формируется исторически в соответствующих условиях. (Стефенсон соглашается с формулой Кан­тора: РЕ = C(k, sf, rf, hi, st, md) — см. главу 10.

2. Психологические события являются как субъек­тивными, так и объективными. Они субъективны с индивидуальной точки зрения (отнесение к себе) и объективны с точки зрения другого лица (отнесение к другому).

3. Значительная часть психологического поведе­ния, обозначаемого терминами «душа» («mind»), «сознание» и / или «я», представляет собой субъек­тивное или относимое к себе поведение (оставшаяся часть представляет собой объективное поведение). Следовательно, такое поведение может быть наибо­лее адекватно понято при использовании процедур, позволяющих участнику исследования самостоя­тельно производить измерения, и при применении количественных методов, которые сохраняют инди­видуальные смыслы и определяют степень их пере­сечения у разных лиц.

4. Методы усреднения, которые замещают смыслы вещей для конкретных испытуемых смыс-

354

лами, привносимыми экспериментатором, приме­нимы лишь в тех случаях, когда наиболее важны­ми являются факты или информация, хотя и в этих случаях их применение далеко не всегда оп­равдано.

Имплицитные постулаты

феноменологической психологии

( М . Мерло - Понти : глава 12)

Протопостулаты

1. Природа не представляет собой тотальной вза­имозависимости всего, при которой не существует никаких различий; в то же время она не складывает­ся из изолированных процессов. Природа состоит из структур, включенных в непрерывные отношения, являющиеся свойствами целостностей.

2. Наука занимается поиском законов, которым подчиняются эти структуры.

3. Структура и закон представляют собой диалек­тическую или реципрокную пару, а не отдельные сущности (beings),

Метапостулаты

1. Психологические события не сводимы к биоло­гии, химии или физике, которые, однако, обеспечи­вают условия реализации поведения.

2. Наряду с физическими характеристиками мир обладает смыслами. Именно эти смыслы представля­ют главный интерес для психологии.

3. Ни внутренние, ни внешние определяющие кон­структы (determiners) не являются релевантными для научной психологии.

Постулаты

1. Поведение невозможно адекватно понять ни как механические реакции на стимулы, ни как вызванное заключенной внутри организма душой (mind).

2. Поведение представляет собой взаимодействие, диалектический обмен, отношение.

3. Имеющее смысл поведение составляют отноше­ния между субъектом (конкретным человеком) и объектом, однако человек более важен, чем отношение.

4. Объективное и субъективное различаются толь­ко как системы отсчета.

355