Скачать .docx Скачать .pdf

Реферат: Символ, идеал, канон

Е.Г.Яковлев

Мифологическое сознание универсально в том смысле, что оно объединяет в себе все стороны, все уровни духовной жизни первобытного коллектива. В нем еще невозможно вычленить собственно эстетические, художественные, религиозные, этические или практические уровни. Это произойдет позже, когда в культуре классового общества возникнет социально-актуальный слой, который попытается разрушить народно-мифологические структуры. Но в собственно мифологическом сознании существует органическая синкретичность, базирующаяся на образно-ассоциативном мышлении «мифологического» человека.

В процессе исторического развития у различных сторон мифологического сознания возникают специфические содержательные функции. Например, возникновение в религии иллюзорной картины мира, в которой естественные силы, господствующие над человеком, приобретают характер сверхъестественных; совершаемое искусством эстетическое освоение мира через систему образно-художественного мышления; формирование устойчивых и категоричных (табуированных) норм поведения, закрепленных в морали.

Однако ни одна из этих сторон не может окончательно оторваться от своей первородной основы, от первородной синкретической целостности. И процесс различения, расхождения этих сторон мифологического сознания осуществляется через их формализованную (или становящуюся все более формализованной) общность.

Вот почему, например, исторически долгое время мораль существует как «религиозная» мораль, искусство как «религиозное» искусство, хотя содержание и морали и искусства, как сложившихся форм общественного сознания, определяется не этим прилагательным, а конкретно-историческими формами социально-экономической жизни, классовой борьбы, и в особенности идеологией господствующего и борющегося за освобождение классов.

В конкретном историческом процессе эволюции, движения художественно-религиозных структур особенно наглядно обнаруживается общность и противоположность, формализованное единство и содержательный антагонизм искусства и религии. Этот процесс, возникший в лоне мифологического сознания, идет от символа, в котором сакральный смысл, его тайное значение еще очень тесно связывает художественное и религиозное, к канону, в котором уже намечаются различия между художественным и религиозным пониманием ортодоксального правила, и от канона к стилю, в котором уже явно и наглядно обнаруживается эстетическая доминанта, разрушающая религиозные устойчивые структуры.

Символ как художественно-религиозная структура, безусловно, возникает в лоне мифологического сознания и более того — в самых ранних формах первобытного мышления, в котором возникает определенная система знаков, обозначающая покровительство и запреты — тотем и табу.

Общность между символом, тотемным знаком и табу особенно ясно выявляется в их существенном признаке — все они есть обозначения тайного, скрытого смысла, доступного лишь посвященным. Другим существенным общим признаком является то, что все они есть знаки того, чем на самом деле они не являются.

В символе эти признаки наиболее развиты и выявлены, так как символ превращается в целую конструкцию, «указывающую на нечто, чем она не является», и которая несет в себе смысл и идею, выражая их внешне и внутренне. Так, в буддизме была создана целая система символов-образов, обозначающих скрытый смысл учения Будды и его жизни. Наиболее распространенным символом является избражение колеса или сияющего круга, которые символизируют учение Будды или его самого в неантропоморфном варианте.

Не менее распространены буддийские символы быка, льва, слона и лошади, которые воспроизводят различные стадии жизненных превращений Будды. (Так, например, слон есть символ Будды, вознесшегося над землей.) Изображение священного дерева Бодхи, под которым якобы Будда произносил свои первые проповеди, также является художественно-религиозным символом буддизма.

Все эти символы наиболее ярко выражены в рельефах ступы Начарджунаконда в Индии (I—II вв. н. э.) и даются в определенной системе изображения. Да и сама форма буддийских ступ имеет определенное символическое значение и, возможно, восходит к добуддийской индийской культуре, к фаллическому символу — лингаму. Затем в развитом буддизме создается целая система символических поз Будды, изображающих его различные состояния.

В исламе, в процессе его исторического развития, также возникла определенная система символов, имеющих религиозное и художественное значение. Но на ранних стадиях, когда складывались основные представления и категории мусульманской веры, в этой системе были слабо представлены символы, имеющие эстетическое, художественное значение. Лишь значительно позже, в основном с развитием мусульманской архитектуры, были выработаны религиозно-художественные символы.

Так, символом божественной, совершенной красоты, выраженным в понятии «джамал», стал купол мечети; символом божественного величия (понятие «джалал») стали минареты; символом божественного имени (понятие «сифат») стали письмена на внешних стенах мечети. В исламе огромное символическое значение имел и зеленый цвет, будучи символом вечного цветения учения Аллаха.

В христианстве также была создана целая система символов, обозначающая его самые существенные принципы. В «символе веры», и в православии, и в католицизме были сформулированы основные принципы христианства — его учение о триедином боге: бог — отец, сын, дух святой. Это учение было зашифровано в символах-знаках, для обозначения которых были созданы изобразительные аналоги: глаз, агнец, голубь. Затем первые два символа трансформируются, приобретая антропоморфный характер, и существуют параллельно с первоначальным вариантом.

Огромное эстетическое значение в символике христианства имеет и свет — лучезарный, божественный свет, являющийся символом божественной благодати.

Символ света имеет большие исторические традиции. Они идут еще от античных представлений о двух началах жизни — светлом и темном. Светлое начало в античной культуре связывается с образом лучезарного, светоносного, солнцеликого Аполлона — носителя знания и разума. Именно лучезарный Аполлон как символ света — знания — противостоит темному, мрачному дианистическому началу. Позднеантичная эстетика, тяготеющая к мистике, трансформировала этот антропоморфный символ, изъяв из него образ богочеловека и превратив в чистый мистический символ совершенного и божественно-прекрасного. Так, для Плотина высшая красота — это свет солнца, зарницы, блеск золота. И наиболее универсальная красота — это небесный свет, символизирующий эманацию божественной полноты. В христианской символике свет приобретает особое эстетическое значение, становясь прообразом божественного. Материальным носителем этого света становится золото, которое символизирует этот свет, является овеществленной божественной ясностью, ибо оно чисто и нетленно, так же как чист и нетленен божественный дух.

Наряду с золотом носителем божественного начала является и стекло, пропускающее этот свет. «Этот символ... светоносного вещества сохраняет свою значимость,— замечает С. С. Аверинцев,— для всей христианской традиции в целом, но по-разному материализуется в церковном искусстве Византии и Запада: если Византия разрабатывает мозаику с золотыми фонами, то Запад создает витраж.

В мозаике даже и самое стекло смальты ...как и блистание золота, не прозрачно. Напротив, в витраже торжествует именно прозрачность стекла».

Божественный свет — это и нимбы вокруг голов святых, не говоря уже о нимбах бога-отца, Христа и богоматери, это и луч в сцене благовещения, ниспадающий от бога на деву Марию в момент непорочного зачатия. Здесь мы видим явную трансформацию античного сюжета: это падающий с неба золотой дождь Зевса, с помощью которого он проникает в лоно Данаи.

Аналогичные идеи встречаются и в теологии средневекового мусульманства. Особенно в суфизме — пантеистическом направлении ислама, эстетические идеи которого носили мистический характер. Здесь свет — высшее и единое начало мира, и потому он прекрасен. Это лучезарное начало изливает свою красоту на весь мир, делая его совершенным и прекрасным.

Более того, у суфиев-иллюминатов свет превращается в космологическое начало, которое лежит в основе мира. Глава этого направления, Сухраварди, писал: «Сущность Первого Абсолютного Света Бога дает постоянное озарение; посредством этого она проявляется и наделяет все предметы существованием, давая им жизнь своими лучами. Все в мире производно от Света; бытие мира, вся Его красота и все Его совершенство суть дары его щедрости».

Возможно, эти эстетические идеи суфиев возникли также под влиянием античной традиции, своеобразно и неповторимо трансформируясь через художественные образы «мусульманских» народов и через «мусульманское» художественное мышление. В христианском богословии есть прямые указания на то, что многие символы христианства есть результат трансформации символов античной религии, культуры и мифологии. Например, Л. Успенский говорит о том, что раннехристианская церковь заимствовала ряд символов у «язычников». «...Символ корабля,— пишет он,— в далекой древности обозначал путешествие души в потусторонний мир, а по времени появления христианства стал просто символом благополучного житейского пути, символом благоденствия...». А затем «корабль стал символом церкви, плывущей по волнам житейского моря, а также символом души, ведемой церковью».

Далее он пишет: «Одним из наиболее распространенных символов первых веков христианства была рыба. Символ этот был также заимствован. Принятию его христианами, конечно, способствовало то, что рыба играет большую роль в евангельских повествованиях». Но заимствования эти не меняли существа христианства, так как (по утверждению Л. Успенского): во-первых, «пользуясь формами античного искусства, она (первохристианская церковь.— Е. Я.) наполняла их своим содержанием, от которого изменялись и самые эти формы», а во-вторых, церковь «берет все из языческого мира то, что можно назвать «христианством до Христа».

Так христианство трансформировало и мистифицировало многие символы — образы античной культуры, хотя официально в своей ортодоксии, как видим, она всячески открещивалась от античной культуры. Сложными и противоречивыми путями шел процесс создания христианской символики, опирающейся на различные традиции и художественно-образное мышление.

Так, например, один из центральных православных религиозно-художественных символов — «Деисус», который «воплощает идею заступничества: Богоматерь и Предтеча обращаются с молением к спасителю...», формировался в процессе длительного исторического развития и, возможно, под влиянием церемониала византийского двора, когда по сторонам василевса становились придворные лица в позе адорации. Вместе с тем на этот религиозно-художественный символ оказали влияние, через византийскую иконографию, более древние символы поклонения Христу.

Не менее сложным в православии является символ «Софии» — творческой премудрости бога, олицетворяющей женственное начало в нем и вместе с тем являющейся вечной идеей человечества и тайной мира. В иконографическом каноне София изображается сидящей на огненном троне между богоматерью и Иоанном Предтечей с пылающими крыльями и огненным ликом. Не менее сложно символическое значение грома и молнии, которые в иконографическом варианте являются символом нуминоза, т. е. божественной силы и власти. Так или иначе, но символы всех религий, а христианства в особенности, имеют тайный смысл, строго соответствующий основным догматам веры.

Существенным признаком религиозного символа является то, что он догматичен и замкнут, в его структуре нет указания на перспективу, отсутствует возможность изменения, а следовательно, и совершенствования. Многие современные исследователи указывают на эту особенность религиозно окрашенного символа. Причем в буржуазной эстетике эта особенность символа понимается как его достоинство и преимущество.

Наибольший интерес в этом отношении представляет доклад японского ученого, профессора Мациору Ватанабе «Структура символики прекрасного», с которым он выступил на VI Международном конгрессе по эстетике (Упсала, Швеция, 1968 г.).

М. Ватанабе считает, что существуют два вида символики: 1) трансцендентная, при которой функции символа заканчиваются с постижением воспринимаемого объекта, и 2) имманентная, в пределах которой символ в качестве представляемого образа не теряет первоначального смысла и после постижения объекта, т. е. остается вечным и неизменным. Религиозные символы прекрасного М. Ватанабе относит к имманентным, так как «через овеществленный объект религиозного поклонения божество не передается, оно существует в нем», и, следовательно, в символе невозможно суммировать конкретное, многообразное бытие мира — он внутренне постоянен и неизменен. М. Ватанабе считает, что в этом заключается преимущество и достоинство религиозного символа прекрасного. Но так ли это?

Действительно, религиозный символ закончен и неизменен. И поэтому в строгом смысле религия не имеет в своей структуре категории идеала, ибо идеал предполагает совершенствование, улучшение мира. Некоторая близость эстетического и религиозного сознания определяется тем, что они являются такими формами общественного сознания, которые наиболее основательно тяготеют к созданию совершенных конструкций человеческого бытия, хотя и по-разному понятых.

Религиозные эмоции, представления, действия немыслимы без тяготения к иллюзорно-совершенному, в свою очередь религиозное мировоззрение есть рациональное конструирование совершенного бытия, вернее — совершенного инобытия.

И в эстетическом сознании проблема идеала, совершенного является одной из главнейших. Более того, эстетический идеал является своеобразной доминантой, определяющей всю структуру эстетического сознания. В эстетическом идеале в концентрированной конкретно-чувственной форме выражаются прогрессивные тенденции общественного развития, представления о совершенном человеке и совершенном обществе. Замечательным качеством эстетического идеала является то, что он не может быть бледной абстрактной схемой, он всегда исторически конкретен, полнокровен, жизненно достоверен. Вот почему эстетический идеал в его конкретно-историческом развитии всегда находит наиболее яркое воплощение в искусстве. Именно искусство материализовывало и запечатляло в лучших своих произведениях вечное стремление человечества к совершенству. Во многих скульптурных и рельефных образах буддийских храмов древней и средневековой Индии, Индонезии, Шри-Ланка запечатлены не столько символы буддизма, сколько реальная красота человека и его жизни. В изумительных книжных миниатюрах мусульманских народов, в кружеве арабского письма, в декоративных мотивах прикладного искусства, в архитектурных образах мечетей и медресе художественное совершенство преодолевает догматические символы ислама. В скульптурных образах Венеры Милосской или Аполлона Бельведерского перед нами предстает античный идеал физически развитого, совершенного человека, раскрывается духовная жизнь и социально-духовные устремления общества античной Греции. Иллюзорные представления средневековья об идеале как о жизни, полной духовно-мистической экзальтации, ярко раскрываются в экспрессивных, деформированных образах средневековой немецкой и французской католической скульптуры, в канонических образах суровых святых на иконах православной церкви.

Но уже у С. Боттичелли, еще тяготевшего к средневековому представлению о совершенстве, начинают просвечивать черты нового видения идеального человека, человека, в котором соединяется духовное и физическое совершенство. Эти черты находят свое полное выражение в творчестве Рафаэля, Микеланджело, Леонардо да Винчи, которые еще более конкретизируют эстетический идеал Возрождения, показав в образах своих произведений не только диалектическое единство физического и духовного, но и творческие устремления человека-борца, человека нового времени. Эстетический идеал всегда в движении, всегда наполняется конкретным жизненным содержанием, приобретая черты неповторимого, художественно убедительного образа совершенного человека той или иной исторической эпохи.

Конструирование религиозно понятого идеала имеет иные особенности. Все мировые религии стремятся создать вечный и неизменный идеал, воплощая его в образах Магомета, Будды, Христа. Эти идеальные образы вечны, их не касается дыхание истории.

Религиозный «идеал» неизменен, поэтому он не может ставить перед людьми задачу совершенствования самого себя и, следовательно, всего общества. Он направляет мысли и чувства человека в сферу мистических размышлений о потустороннем мире, который только и может быть идеальным и совершенным. В своем утверждении вечности и неизменности идеала религия находит мощного теоретического союзника в эстетических концепциях объективного идеализма. Уже для Платона идеальная форма существования духа — идея прекрасного — носит религиозную окраску, ибо она божественна.

Еще более основательно религиозный смысл идеала (или прекрасного) утверждает Гегель, подчеркивая его неизменность как синоним божественности. «Мы можем,— пишет он,— ставить во главу угла в качестве основной черты идеала радостное спокойствие и блаженство, самодавление в своей собственной замкнутости и удовлетворенность. Идеальный художественный лик стоит перед нами как некий блаженный бог ...блаженные боги не принимают всерьез бедствий, гнева и заинтересованности конечными сферами и целями, и эта положительная сосредоточенность, обращенность в себя вместе с отрицанием всего особенного сообщает им черты радости и тихого спокойствия».

И далее, конкретизируя это теоретическое положение, Гегель указывает на то, что совершенным идеалом являются боги и святые христианской религии. «Высшая чистота идеала... будет... состоять лишь в том, что перед нами поставят богов, Христа, апостолов, святых, кающихся и благочестивых в их блаженном спокойствии, в той удовлетворенности, в которой их не касается ничто земное, никакие его нужды, никакой напор его многообразно перепутанных событий, не касаются борьба и антагонизмы».

В своем стремлении лишить идеал полнокровного, земного содержания религия и философский идеализм смыкаются; на это очень четко указывал Л. Фейербах. В. И. Ленин, конспектируя его «Лекции о сущности религии», в «Философских тетрадях» пишет: «Религия дает человеку идеал. Человеку нужен идеал, но человеческий, соответствующий природе, а не сверхъестественный» и далее цитирует Л. Фейербаха: «Пусть нашим идеалом будет не кастрированное, лишенное телесности, отвлеченное существо, а — цельный, действительный, всесторонний, совершенный, образованный человек».

Да, религия действительно на все живое, развивающееся стремится наложить мертвенный отпечаток догмы, «бытия» своих богов и святых, пребывающих в блаженном спокойствии и удовлетворенности, равнодушных к страданиям и горю людей. Религиозный «идеал», будучи исторически неизменной схемой, убивает в человеке стремление к реализации поставленных перед ним целей. Религия снимает вопрос о возможности достижения смертным человеком совершенства земной жизни, ею отрицается земная реальность идеала, существование основы для него в самой действительности, в материально-духовной жизни общества, в тенденциях социального прогресса. Здесь религия смыкается уже с философскими концепциями субъективного идеализма. Ведь именно И. Кант утверждал, что идеал всегда остается в сфере должного, но не действительного, т. е. что он практически неосуществим. И это утверждение о неизменности идеала, отказ от объективных исторически-конкретных критериев совершенства неизбежно приводит к крайнему социальному релятивизму религиозного толка.

Когда верующий человек, не соотнося свои субъективные переживания и представления с каким-то конкретным, объективным образом совершенного, неизбежно придает идеалу черты, рожденные из его личного религиозного и вообще духовно-практического опыта, он формирует в своем сознании предельно индивидуалистическое представление об идеале, идет к произвольной концепции совершенного.

Но способность воспринимать идеал, прекрасное складывалась исторически; она развивалась вместе с развитием и совершенствованием труда и духовной жизни человека.

К. Маркс отмечал, что человек творит по законам красоты. Именно творческий процесс труда позволяет человеку находить красоту в тех предметах, которые он создает. Так, древний охотник, создавая топор или нож, находил наиболее удобную для пользования форму ручки топора, придавал плавность линиям рукоятки ножа, покрывал лезвие орнаментом. Или, например, кавказский кинжал. Это часто не только оружие, но и предмет искусства, в котором запечатлено овладение человеком красотой форм дерева и стали. До нас дошли прекрасные греческие амфоры как образцы освоения человеком красоты гончарного производства. Для амфор характерны гармония линий, строгая пропорция частей, чудесный орнамент.

С развитием общества, с появлением классов на восприятие идеально прекрасного начинает влиять социальный фактор — принадлежность человека к тому или иному классу. Оценка прекрасного — сложный процесс, но определяющее воздействие здесь в конечном итоге оказывает социальная принадлежность, и в особенности мировоззрение того или иного человека. Поэтому и религиозное мировоззрение оказывает влияние на восприятие человеком прекрасного в окружающем его мире. Это можно проследить на примере восприятия одного и того же явления или произведения искусства людьми, стоящими на религиозной и атеистической точке зрения, когда у каждого из них возникают совершенно разные чувства.

Для верующего человека церковь Покрова на Нерли (под Владимиром) — это, в первую очередь, святой храм, где он может приобщиться к богу, совершить религиозные обряды; чувство прекрасного у верующего вызывает не столько действительная красота церковного здания — гармония архитектурных линий, орнамент, художественный облик архитектурного ансамбля в целом, сколько функциональное значение церкви, т. е. то, что в ней отправляют религиозные обряды, хранятся святые для него предметы и т. д.

У человека, любящего русское искусство и стоящего на позициях атеизма, в этом церковном архитектурном ансамбле вызывает глубокие чувства и переживания красота русского народного зодчества; он ценит в нем неповторимый национальный силуэт, красоту линий, лепных украшений. Для него церковь Покрова на Нерли — блестящая страница истории русского искусства, рассказывающая о том, как росло и развивалось чувство прекрасного у русского народа. И поэтому созерцание ее приносит огромное наслаждение, вызывает чувство прекрасного, национальной гордости, чувство радости и красоты. Таким же образом может быть воспринят с различных точек зрения и храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве или Софийский собор в Киеве.

Подобные различные результаты могут быть и при восприятии произведений живописи, написанных на религиозные сюжеты. Всемирно прославленная «Сикстинская мадонна» Рафаэля вызывает чувство прекрасного у людей различного социального положения, она восхищает и верующего, и атеиста.

Однако верующего человека в первую очередь волнует в ней изображение богоматери и ее сына — существ божественных и неземных. Например, русский поэт-романтик В. Жуковский, который был глубоко религиозным человеком, трактует это великое произведение реалистического искусства следующим образом: «...богоматерь есть не иное что, как одушевленный престол божий, чувствующий величие сидящего. И он (младенец Христос.— Е. Я.), как царь земли и неба, сидит на этом престоле... Одна рука младенца с могуществом вседержателя оперлась на колено, другая как будто готова подняться и простереться над небом и землею».

Для человека же, анализирующего «Сикстинскую мадонну» с позиций научного, материалистического мировоззрения, ценным является нечто другое. В этом шедевре мирового искусства привлекает то, что в нем «тема явления красоты исполнилась глубокого чувства, она более связана с миром людей, облеклась в плоть и кровь, ее овеяло чувство трагедии всей человеческой жизни. Тема мадонны у Рафаэля слилась с темой поэтического восхваления прекрасной женщины... Сила этого образа Рафаэля в том, что все возвышенное, идеальное становится у него близким людям, красота — реальной и земной. «Идея женской красоты»... рождалась у Рафаэля непосредственно из созерцания мира».

Таким образом, в восприятии одного и того же произведения искусства обнаруживаются два различных представления об идеальной красоте.

Это, конечно, вовсе не значит, что для верующего недоступна национальная красота русского церковного зодчества или земная красота мадонны; но господствующим, ведущим у него является религиозное восприятие мира, поэтому и эти черты истинного наслаждения прекрасным приобретают у него религиозную окраску (это мы хорошо видим у В. Жуковского).

Естественно, может возникнуть вопрос: каков критерий истинности эстетического освоения мира? Любые, в том числе и прекрасные, качества предметов, явлений материального мира и произведений искусства существуют объективно, т. е. независимо от сознания человека. Воспринимается ли храм Покрова на Нерли человеком или нет, он существует объективно; его качества прекрасного архитектурного ансамбля не зависят от обозревающего храм человека.

Подлинное наслаждение прекрасным невозможно без чувства радости, пробуждающего в человеке активное отношение к жизни. Вот почему религия не может верно формировать чувства человека. Именно поэтому переживания, связанные с чувством радости, оптимизма, комического, с весельем, всегда развивались вне всякой связи с религиозной идеологией и часто выражали протест против этой идеологии. В народном творчестве, в фольклоре мы видим широкое использование комических ситуаций, тему веселья и веры в человеческий разум. Русские народные былины наделяют своих героев недюжинной силой, которая делает их непобедимыми в борьбе с врагами за народное счастье. Герои народного фольклора полны веселья, остроумны, уверены в себе, сильны духом и телом.

В народе всегда жило стремление к лучшему и совершенному, мечта о будущем никогда не покидала его. Народ связывал свой идеал с прекрасным и могучим человеком. Мечты о будущем неизбежно приобретали возвышенный характер, вызывали представления о прекрасном человеке, гармонически и всесторонне развитом, лишенном отрицательных черт господствующих классов — эгоизма, индивидуализма, человеконенавистничества. В противоположность этому в религиозном сознании преобладает представление о том, что подлинно идеальным человеком является тот, кто беспредельно предан богу. «Когда человек в гордыне своей считает себя сильным, тогда бог оставляет его. Для бога... не остается места в сердце человеческом... Лишь сознавая свое ничтожество, свою немощность, он (апостол Павел.— Е. Я.) становился сильным духом».

Высший религиозный идеал прекрасного, высшее проявление красоты — это жизнь затворников, пустынников, апостолов, зовущих человека не к борьбе за свое счастье, а внушающих ему смирение и покорность и дающих ему пример «высшего наслаждения» — служения богу.

Но истинно прекрасное раскрывается только тем общественным силам, которые отстаивают передовое, прогрессивное в общественном развитии. Это положение подтверждается всей историей человеческой культуры. Именно поэтому эстетический идеал, воплощенный в великих произведениях искусства, ориентирует человека на объективно-конкретные черты совершенства, дает ему чувство уверенности в практической реализации этого идеала, направляет его мечту и энергию в русло реально осуществимых преобразований. Общественное значение мечты, идеала глубоко раскрыл В. И. Ленин, когда он, цитируя Д. И. Писарева, подчеркнул: «Надо мечтать!... мечта может обгонять естественный ход событий... Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать... если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками,— тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни». Это высказывание особенно важно потому, что В. И. Ленин отмечает здесь осуществимость мечты, осуществимость тех представлений о современном обществе и человеке, которые отражают объективные, закономерные процессы прогрессивного развития общества.

Искусство, воплощая идеал современности, силой своих образов убеждает человека в осуществимости этого идеала. Так, в образе богоборца Прометея, в «Сикстинской мадонне» Рафаэля, в «Давиде» Микеланджело, в «Рабочем и колхознице» В. Мухиной запечатлены реальные, конкретно-исторические черты совершенного, идеального человека. Сила этих образов в том, что они зовут человека к действию, к практическому воплощению идеала. Стремление к совершенству — существенный признак духовной жизни человека и общества в целом. Это стремление всегда приобретает характер эмоционального действия; представление о совершенстве всегда вызывает в человеке гамму переживаний. Именно поэтому в формировании идеала огромное значение приобретает эстетическое чувство, так как оно делает общие представления о совершенстве зримыми, как бы осязаемыми, яркими и сочными, создавая образ совершенного человека или совершенных общественных отношений. Эстетический идеал — могучая сила, помогающая человеку преобразовывать себя и окружающий его мир.

Для подлинного эстетического идеала нет антиномии должного и действительного. Реализуясь в произведениях искусства и в самих общественных отношениях, он убедительно говорит об исторической естественности социального процесса безграничного совершенствования человека. Эта антиномия существует лишь в религиозном сознании человека, неспособного раскрыть диалектику идеального и реального. Религия всячески стремится создать иллюзию того, что этой антиномии нет, умышленно снимая проблему действительного и ориентируя человека только на неосуществимое долженствование. «Подлинного блаженства и счастья здесь, на земле, ни один человек ощущать не может,— утверждал один из столпов современной русской православной церкви, митрополит Николай,— ибо все мы идем по дороге неизбежных терний. Полнота счастья откроется только в вечной жизни».

Религия уводит человека из мира подлинной красоты и совершенства в мир идеальной сущности бога, в мир вечной разорванности между стремлением к совершенству и невозможностью осуществить это стремление. И поэтому символ становится той моделью, которая наиболее адекватна религиозному сознанию. Наряду с символом и идеалом в структуре религиозно-художественного мышления религий огромное значение имел канон.

Канон исторически есть устойчивая система, регулирующая и организующая духовные структуры общественной жизни вообще, и религиозной и художественной в особенности.

Так, в Римской империи была введена строгая система общественной жизни, долженствовавшая создать устойчивые принципы социальных институтов и регулировать поведение гражданина великой империи. В петровскую эпоху в России также была сделана попытка строго регламентировать все уровни социальной и духовной жизни общества.

В искусстве и религии генетически канон возникает в процессе разрушения, распада целостного, универсального мифологического сознания. Здесь, в каноне, общество стремится уже на вычленявшихся уровнях сознания, на уровнях складывающихся или уже сложившихся форм общественного сознания сохранить целостность и устойчивость структуры данной формы сознания.

При анализе возникновения канона в структуре религиозной и художественной форм общественного сознания очень трудно вычленить чисто религиозное или художественное, так они тесно исторически переплетены, но все же в определенных аспектах это возможно.

Даже в древнейших формах искусства наиболее основательно обнаруживается переплетенность художественного и религиозного элементов канона. Например, «древнеегипетское искусство — это искусство образных инвариантов. Они отлично приспособлены для сохранения традиций, канона (в частности, религиозного), воплощая незыблемость предания, ритуала».

В культуре народов, исповедовавших буддизм, ислам или христианство, эволюция канона убедительно показывает и раскрывает своеобразие не только религиозного, но и художественного сознания. Следует лишь заметить, что существенное различие между художественным и религиозным каноном заключается в том, что если «художественный канон есть количественно-структурная модель...», то религиозный канон есть догмат, пронизывающий не только количественные уровни, но и содержательные, т. е. качественные. Поэтому религиозный канон не допускает отступления не только от построения формы, но и от содержательного начала.

Так, канонизированные святые в буддизме, исламе и христианстве имеют совершенно строгий набор качеств, а не только внешнее выражение, которые не могут быть нарушены или изменены. Например, в христианской агиографической литературе в так называемых «Житиях святых» (жизнеописание мучеников, исповедников, аскетов-монахов) существовал строгий набор качеств, которыми должен обладать святой, т. е. был создан определенный канонический образ святого. Жизнеописание обязательно должно было начинаться с необычного детства святого, который уже в это время обладал исключительными качествами святости: соблюдал посты, был серьезен, не играл с другими детьми. Став взрослым, он обязательно должен был творить чудеса и в конце своей жизни принять мученичество. В «Истории христианской православной церкви» протоиерея Петра Смирнова приводится ряд «биографий» подобных святых. Наиболее характерные из них — это биография святого Игнатия, который римским императором Траяном (I в. н. э.) был отдан на растерзание зверям и мужественно взошел на арену Римского Колизея со словами, славящими Христа; а также биография святой Софии (матери Веры, Надежды и Любви), которая не вынесла мучительной смерти своих дочерей и умерла в муках, став святой (начало XI в. н. э.). По строгому канону дается здесь и описание жизни монахов-аскетов Антония Великого, Пахомия, Иллариона (III—IV вв. н. э.), создателей монашества.

Вместе с тем канон был тем принципом, который определял своеобразие построения архитектурных религиозных сооружений и организацию других искусств вокруг этого главного элемента религиозного культа. Так, в буддизме организация архитектурного ансамбля осуществлялась по строгим канонам и определяла место и характер рельефов, скульптур и изображений. Ярким примером в этом отношении являются буддийские архитектурные ансамбли Борободура (Индонезия, VIII—IX вв. н. э.) или Ваша-да-ге (Шри-Ланка, XII в. н. э.), в которых расположение скульптур, рельефов и изображений подчинено строгим каноническим принципам. Не меньшее значение имел архитектурный канон в мусульманской художественной культуре. Ансамбль мечети обязательно должен был включать в себя минарет, водоем для ритуальных омовений («хауз»), место для представителей светской и духовной власти («максура»), а также изолированный зал для женщин с отдельным входом.

В интерьере мечети обязателен был «михраб» — богато декорированная ниша, указывающая правоверному мусульманину направление на Мекку, и «минбар» — кафедра, с которой оглашались приговоры и государственные указы. Характер архитектурного мусульманского ансамбля в значительной степени определял и характер организации остальных искусств с доминирующими моментами декоративной образности.

Каноны христианского архитектурного ансамбля (православного и католического) с большими плоскостями нефов и внешних стен храма в значительной степени давали возможность для доминирования изобразительных элементов в синтезе искусств (витражи, фрески, росписи).

В процессе исторического развития канона своеобразие его существования и функционирования в значительной степени определялось той системой искусств, которая складывалась в той или иной мировой религии. Вместе с тем на него оказывало определяющее влияние то ведущее искусство, которое возникало в этой системе искусств. Вот почему эти каноны невозможно понять вне синтеза искусств, вне того своеобразия, которое определялось доминированием декоративно-прикладного искусства в буддизме и исламе и изобразительного искусства и пластики в христианстве.

Канон не мог абсолютно определять своеобразие художественного мышления, он лишь в определенных исторических рамках был способен на определенном содержательно-формальном уровне организовать устойчивость художественной целостности.

Причем канон в еще большей степени подчеркивал талантливость и оригинальность художника, творящего в его рамках, так как, для того чтобы создать в его тесных рамках значительное или великое художественное произведение, нужно было обладать огромным творческим потенциалом, способностью преодолеть канон. Так, творчество Андрея Рублева осуществлялось в рамках христианско-православных канонов, но вместе с тем оно выходило за его формальные рамки, став неповторимым явлением русской культуры. Вот почему, например, его «Воскрешение Лазаря» «осталось сугубо индивидуальным философским размышлением, глубина и цельность которого остались недоступными его современникам и продолжателям». Более того, подлинное художественное произведение, формально выраженное через канон, не может быть передано через копию, в то время как стандартные иконописные канонические сюжеты успешно репродуцировались копиистами-богомазами. Именно поэтому замечательное творение Андрея Рублева («Воскрешение Лазаря») обладало всеми признаками гениальности, потому что здесь «восприятие идей, перенесение могло быть осуществлено во всей полноте лишь при созерцании оригинала, ибо мысль художника не вычленялась только через иконографию, она была воплощена во всем неповторимом индивидуальном строе иконы».